И все же жизнь прекрасна глава 2

глава 2
Школа на дому

  В деревне нас ждали моя сестра, которой было 10 лет, и парализованная бабушка, еще в январе перенесшая инсульт, она не ходила и почти не говорила. Пока родители ездили за мной, за бабушкой ухаживали ее сын и невестка. Маме было очень трудно: отец без рук, я без ног, лежачая бабушка,  да еще хозяйство - корова, овцы, козы, птица, и на все это одни руки. Второго августа бабушка умерла. Похоронили ее по деревенскому обряду: с отпеванием и поминками. Меня в коляске возили на кладбище, где я, как и все, бросила горсть земли в могилу.
     А через несколько дней после похорон, нам провели свет. Все было как в старом фильме: копали ямы, ставили столбы, тянули провода, а жители толпились вокруг рабочих-электриков с расспросами, что же это будет. Некоторые жители никогда никуда не ездили и электричества не видели. Наша соседка баба Зоя никак не могла понять, как это свет побежит по проводам, и я, уже вкусившая блага цивилизации, пыталась объяснить ей, что такое свет. Но свет в деревне очень отличался от городского: никакой ТЭЦ или ГРЭС не было, а был движок ( передвижная эл. ст.) не очень-то мощный и по вечерам, когда все включали свет, да еще и работала маслобойня, свет был чисто символическим: под потолком красной ниточкой тлела лампочка Ильича, а на столе стояла керосиновая лампа. В общем,  до настоящей цивилизации было еще далеко. В августе мне пришла путевка  в школу- интернат для детей с физическими недостатками,  которая находилась в Новочеркасске, но моя мама решительно запротестовала:
- Одну похоронили, другую  отправим, что люди скажут! Пусть сидит дома, будем учить на месте.
  И в Новочеркасск меня не повезли.               
   Первого сентября все дети пошли в школу, все, кроме меня. Начальная школа находилась в полутора километрах от нашего дома, до средней школы было четыре километра. Я очень переживала, мне так хотелось в школу.
        В середине сентября ко мне пришла учительница, послушала, как я читаю, считаю, дала задания и больше не пришла. В октябре пришел директор начальной школы, а жил он через семь дворов от нашего дома, он тоже послушал, как я читаю и считаю, дал задания и пропал. Наступили осенние каникулы, а я все еще не училась. И  тут к нам в гости зашел мой крестный. Александр Степанович был учителем и преподавал в средней школе математику и в соседнем хуторе « Будков» в начальных классах. Быстро оценив ситуацию, он предложил свои услуги. Утром А.С. вел уроки в средней школе, потом на велосипеде приезжал к нам, мы занимались полтора - два часа, после этого он ехал в хутор « Будков», до которого было шесть километров. Ко мне он приезжал через день, получалось три раза в неделю. До Нового Года мы закончили программу первого класса, а за второе полугодие - второго класса. Училась я хорошо, и А. С. говорил, что третий и четвертый классы мы так же закончим за один год. Мама возражала:
 -  Нечего ей голову забивать, своих одногодков догнала и хватит! Пусть учится, как все.
  Наполеоновским планам Александра Степановича сбыться было не суждено: осенью 1960 года он погиб. Меня в коляске возили на похороны, и я очень плакала, так было жаль Александра Степановича.
     Я опять осталась без учителя. Отец обивал пороги в школе, в районо. Уже прошел сентябрь, а я все не училась. Один-два раза в месяц по воскресеньям меня возили в клуб, где нам показывали кино - мама не хотела, чтобы я отставала в развитии. И вот в один из походов, к нам подошла молодая, симпатичная женщина в очках и спросила маму:
- Ну что Ваша девочка так и не учится?
 Получив отрицательный ответ, она сказала:
-  В понедельник я приду к вам, я веду третий класс.
 Я не верила своим ушам: неужели она придет, такая молодая, красивая и будет учить меня? Сегодня воскресенье, значит, она придет завтра, неужели это правда? Я с трудом дождалась утра, чуть свет проснулась и стала ждать. Сердце мое замирало при каждом стуке во дворе или лае собаки. А вдруг, это уже ОНА?
   Анна Кондратьевна пришла после обеда, в три часа, я уже вся извелась и готова была расплакаться, так я ее ждала. Не помню, как прошел наш первый урок, я все время боялась, что не понравлюсь моей новой учительнице, и она больше не придет ко мне. Но Анна Кондратьевна пришла еще и еще. За третью учебную четверть мы с моей новой учительницей закончили программу первого школьного полугодия и, с начала второго полугодия, я уже шла в ногу с одноклассниками. Учеба  давалась мне легко, и свободного времени было достаточно. Я много читала, научилась вышивать, вязать спицами и крючком. Ко мне часто приходили мои подруги, но не надолго, в деревне дети всегда помогали родителям по хозяйству, так что большую часть времени я все же была одна. Телевизоров тогда еще не было, и я слушала радио - очень нравились передачи для детей. Я запоминала сказки, песни и потом рассказывала своим подругам, пытаясь имитировать голоса актеров. Подругам нравилось, по крайней мере, они смеялись и просили повторить. И еще я мечтала: вот вырасту и, обязательно буду ходить, и не просто ходить, а стану балериной, и буду танцевать «Лебединое озеро». Я закрывала глаза и видела, как танцую, в голове звучала музыка Чайковского, я двигала в такт руками и уже не понимала где реальность, а где вымысел. Очнувшись от мечтаний, я вздыхала, конечно, этого никогда не будет, но артисткой на радио я ведь могу быть, голос-то у меня не больной. Я представляла, как рассказываю по радио сказки, впрочем, эти мечты частично сбылись: я рассказывала сказки на поляне. Мы собирались по вечерам, пока было светло, дети играли в волейбол, а с наступлением темноты просили меня рассказать сказку. Иногда я представляла себя учителем, как Анна Кондратьевна, я усаживала кукол и проводила урок. Эта мечта тоже частично сбылась: в школе зашла я как-то на самоподготовке, в класс к первоклашкам, а они одни без воспитателя возятся с пластилином, я им и слепила Белоснежку и семь гномов. Потом время от времени учительница приглашала меня позаниматься с ними в ее отсутствие. А однажды взбрело мне в голову, что я буду трактористкой, как Паша Ангелина, об этом я даже рассказала своей подруге. Бедная Надя так опешила от моей наглости, что ушла домой с открытым ртом. Несколько дней ко мне по очереди подходили мои подруги и сочувственно спрашивали, действительно ли я буду трактористкой, на что я уверенно отвечала, что обязательно ею стану. «Так ты, что будешь ходить?»- спрашивала Надя. И я не колеблясь, отвечала: «Конечно, буду и очень скоро!» Надя смотрела на меня, как, на совсем заболевшую, вздыхала и уходила домой. И эта мечта  «воплотилась»: после смерти мужа, мне пришлось сесть за руль мотоколяски езда, на которой очень похожа на езду на тракторе: так же трещит и трясет, да и запах тот же.               
            А жизнь тем временем шла своим чередом. Весной, в марте месяце1961 года умерла бабушка Соня, мама моего отца, которая жила в Морозовске, а это сто километров от нашего села. На похороны поехал отец, а мы были дома. Мне очень было жаль бабушку Соню. Летом на каникулах меня на неделю привозили к ней в гости. Помню, что в первый приезд, меня поразила прямо стерильная чистота в ее домике. Жила бабушка с мужем, дедом Липатьевичем, который доводился моему отцу отчимом. Он был большого роста, с бородой, но очень хороший. Каждый вечер меня спрашивали, что бы я хотела завтра съесть, и я заказывала: то котлетку, то яблоко. Утром в комнату входила бабушка, неся тарелку с ароматной, вкуснейшей котлетой, а на одеяле лежало огромное красное яблоко. Бабушка была верующей, и каждый вечер молилась перед образами: зажигала лампадку, становилась на колени и долго читала молитвы. Потом поднималась с колен и с зажженной свечой обходила весь дом: снова шептала молитвы и крестила окна, двери. Мне было очень любопытно, и я спрашивала, зачем она крестит окна и двери. «Чтобы нечистый не проник в дом» - отвечала бабушка. «А какой он нечистый?» - спрашивала я. И она рассказывала разные притчи из библии: о Боге, о царе Ироде. Мне становилось немного жутко от всех этих рассказов, я с головой накрывалась одеялом, мысленно проводила магические круги вокруг кровати. Ночью мне снился нечистый, был он почему-то похож на нашего козла Борьку. Борька заглядывал в окно и блеял: «Покаялась ли ты в грехах своих?». Но приблизиться ко мне он не мог: все окна и двери бабушка перекрестила, а я еще и круг магический мысленно провела.
   Утром все ночные страхи забывались. Дедушка уходил на работу, а мы с бабушкой целый день были вместе. Она выносила меня во двор, такой же чистый и ухоженный, как и домик. Во дворе был небольшой огород: росли помидоры, огурцы, перцы, везде были проложены борозды для полива. Бабушка качала воду из колонки, и она по этим бороздам лилась прямо в грядки. Конечно, столько внимания дома мне никто никогда не уделял и, все же, я очень скоро начинала скучать по дому, по своим подругам. Наконец, за мной приезжал папа, и я с радостью уезжала домой, в деревню, где меня уже ждала моя верная подруга Надя.
   И вот теперь бабушка Соня умерла, и я уже никогда ее больше не увижу. Я не плакала, хотя и очень переживала, но никому не рассказывала о своих переживаниях. Как же все же жаль бабушку.               
  А в апреле мне снова пришла путевка в школу-интернат, но была весна, распутица и меня опять не повезли в Новочеркасск. Анна Кондратьевна продолжала приходить, и мы с ней очень подружились, четвертый класс я закончила с похвальной грамотой. В местной газете появилась статья под заголовком «Дина тоже учится» и фотография,  где Анна Кондратьевна вручает мне эту грамоту. Все с восторгом показывали газету, но мне почему-то было неприятно. 
   Лето как всегда пролетело очень быстро и весело: меня возили в кино, на речку, но  чаще всего в наш сад. Сад был огромным: в нем росли вишни, сливы, груши, яблони, красная смородина, крыжовник и даже виноград, что было большой редкостью в нашей местности и являлось огромным искушением для местных мальчишек.
  В саду была могила моего деда, маминого отца: он умер во время войны, при немцах и хоронили его ночью, тайно - так рассказывала моя мама. Мы почему-то боялись подходить к могиле без взрослых и всегда обходили ее стороной. Но перед пасхой мама привозила меня в сад к могиле деда Панкрата, убирала ее и рассказывала о нем: как он строил дом перед войной, как болел во время войны, как умер, и как его хоронили ночью, чтобы немцы не видели. И еще рассказывала, какой он был хороший, веселый, умел играть на скрипке и шить обувь, знал много сказок и песен. Я родилась в 1950 году  и конечно деда никогда не видела, но по рассказам мамы он мне нравился.               
   Но чаще всего я сидела летом за двором возле лавочки с книгой, вышивкой или вязанием. Возле меня на всякий случай всегда была палка: вдруг коза подойдет или гуси,   чтобы могла отбиться от них. Иногда приходила соседка  баба  Зоя, и мы с ней играли в карты в дурака, чаще выигрывала я, а может баба Зоя просто поддавалась мне. Проходила мимо тетка  Дуня с полными ведрами воды (воду она носила с другого конца хуторка, там был колодец с очень вкусной и мягкой водой) и всегда наливала мне свежей, холодной воды, приходила моя подруга Надя, жившая по соседству, и мы с ней играли в куклы, иногда она увозила меня в берег ( так мы называли заросли возле дворов) и там мы строили хатки: строила, конечно, Надя, а я была в роли дизайнера.
  Был у меня и враг - Колька, сын  тетки Дуни. Колька был моложе меня года на два, и под носом у него вечно висели зеленые сопли, и вообще я его терпеть не могла, уж очень вредный он. Увидев, что я сижу одна, он останавливался так, чтобы я не могла достать его палкой, и начинал:
 -  Ну, что сидишь, да, маленькая, сидишь в коляске! Ну, сиди, сиди! Маленькая в колясочке!
 При этом он строил противные рожи,  прыгал и хохотал. Я молчала, ну что можно сказать дураку, что он дурак   так все равно не поймет. А Колька не унимался:
-  Гы-гы в колясочке, как маленькая! И не достанешь меня, и не достанешь!!
 Вот противный, не буду обращать на него внимание, может ему  надоест кривляться и он наконец-то  уйдет, но предательские слезы сами собой уже катятся щекам. А Кольке это и нужно:
 - А-а-а плачет! В коляске! Может слезы утереть?
 - Сопли свои зеленые утри! - не выдерживаю я, а слезы горошинами капают с подбородка, дать бы ему по шее хорошенько сразу замолчал бы и надолго!  Отлупить его я не могла, потому-то он и издевался. Но везло  Кольке не всегда, на помощь приходила моя подруга Надя. Увидев Колькину пляску возле нашего двора, она, как ураган, налетала на него с победным воплем и пучком крапивы, благо ее везде было много. Получив несколько ударов крапивой по голым рукам и ногам, Колька сначала подпрыгивал как молодой козел, а потом закатывал рев на весь хуторок. Но Наде этого было мало, отбросив крапиву, она колотила его по шее, по спине кулаками, напоследок дав, пинка под зад, приговаривала:
- Чтоб не смел, ходить мимо, наших дворов   увижу - убью!!
 Колька был выше Нади на целую голову, но побеждала всегда она, а он, размазывая по лицу слезы и сопли, шел жаловаться своей маме, тетке Дуне. С неделю Надя строго следила, чтоб Колька не ходил мимо наших дворов, и ему приходилось ходить левадой, по дороге он шел только вместе с матерью. Но со временем все повторялось сначала. Так что мне было, за что не любить Кольку.
           Иногда возле нашего хуторка останавливался цыганский табор. Услышав про табор, соседи предупреждали друг друга, чтобы не забывали запирать дома на замки (в то время в деревнях дома не замыкали, воров  не было, и, если у кого-то что-то пропадало, то это было сенсацией). По хутору ходили цыганки с распущенными волосами, в разноцветных юбках и с оравой грязных, оборванных ребятишек. Все они попрошайничали, могли и стащить, что плохо лежит. Цыганки пытались гадать, но их мало кто слушал, а еще меньше им верили. Однажды пристала цыганка к моей маме:
 - Давай, хорошая, золотая, дочку твою вылечу!
 Поводила цыганка руками над моей головой, что-то пошептала, побрызгала водой и приказала пить наговоренную воду и умываться ней каждый день, пока вода не закончится, а воды было две трехлитровые банки. За труды свои праведные взяла всего ничего: ведро яиц, три куска сала, курицу живую и ведро картошки. Хорошо отца дома не было, а то летела бы эта знахарка со двора вместе со своей водой. Мама тоже не верила ей, но на всякий случай согласилась, а вдруг да  поможет, ну бывают же чудеса на свете. Но чудо не произошло, на третий день я решительно отказалась пить эту воду. Мама рассердилась на меня, говорила, что я из-за своего упрямства никогда не буду ходить и вообще было бы всем лучше, если бы я умерла еще тогда, когда только заболела, и на моем месте давно был бы кто-то другой. Все это я слышала от нее не первый раз, мне было обидно, но я очень любила маму и понимала, что я в тягость всем своим родным. Природный оптимизм не допускал мысли о смерти, и, поплакав немного, я опять находила причины для радости. А радоваться всегда было чему: яркому солнышку, пению скворушки, мурлыканью кошки, да мало ли чему, когда вам всего одиннадцать лет и вся жизнь впереди.
   Летом я иногда просыпалась очень рано и уже просто не могла лежать в постели, а мама была во дворе, но сестра еще спала, и крикнуть маме, значит разбудить Алю. И тогда я потихоньку слазила с кровати и ползком добиралась до крыльца, а тут уж и мама рядом, она сажала меня в коляску и вывозила на солнышко и я, как кошка млела от его утренних, ласковых лучиков. Возвращался папа с рыбалки (с помощью палки он мог сам поставить сеть и снять ее) и в сети всегда была рыба, конечно не так много, но нам хватало, иногда и соседей угощали. Мама вынимала рыбу из сетки, а я говорила:
- Давай я почищу, - и, отбиваясь от кур и кошек, чистила рыбу, бросая им потроха.

   Как все же быстро кончается лето: будто только началось, впереди целых три  месяца каникул и вот уже снова первое сентября. Моя сестра и подруги в белых фартуках и с белыми бантами, нарядные и веселые идут в школу. Как же я  им завидовала, как мне тоже хотелось в школу! Наверное, людям всегда хочется невозможного, а  когда это невозможное сбывается, то оказывается совсем обыденным и даже скучным. Но тогда я этого еще не знала, и школа была для меня пределом мечтаний. Отец опять ездил в районо, ходил в школу к директору и, где-то в конце сентября ко мне стали приходить учители, теперь уже несколько. Первой пришла преподаватель немецкого языка Евгения Федоровна, высокая, дородная женщина, жившая ближе всех. На следующий день пришла Надежда Ивановна, классный руководитель и преподаватель истории и географии, следом появились математик Александр Павлович  и ботаник Николай Иванович, они потом так и приходили вместе. А вот с учителем русского и литературы возникли проблемы: Серафима Андреевна, женщина болезненная и несчастная, замученная бытом- мужем и детьми, а их было четверо, приходила редко, да и учителем была слабеньким, в смысле знаний и умения донести их, так что мне приходилось учить эти предметы самостоятельно, и еще я очень много читала. Читала все, что попадалось, что-то приносила сестра из библиотеки, что-то приносили учителя, и приносил наш почтальон подписные издания: некоторые жители подписывались на книги и журналы, так наш почтальон, прежде чем отнести владельцу, приносил мне почитать. Читала я быстро и обращалась с книгами и журналами очень аккуратно, никогда не заворачивала страниц и не оставляла следов, и нареканий не было. Уже не помню, откуда попала ко мне книга Беляева «Голова профессора Доуэля», прочитав которую, я испытала огромное потрясение: мне казалось, что это я и есть та самая голова на подставке и это надо мной так издеваются. Я даже не плакала над этими страницами, просто сжималось от боли сердце. И никогда ни с кем не делилась своими переживаниями.
  Очень рано начала читать классику. Помню, когда прочитала Достоевского «Дядюшкин сон», а в книге было много иллюстраций, я нашила своим куклам  платьев, таких как в книге. И еще я научилась играть в шашки и приставала к сестре и подругам с просьбой поиграть. Сначала я всем проигрывала, но потом придумала простейшую комбинацию - одну шашку отдать, а потом две забрать и стала у всех выигрывать. Первая отказалась играть со мной сестра, а потом и подруги. Но мне скоро повезло, к Але прикрепили одноклассника, чтобы она ему помогла по математике, и я пристала с шашками к нему. Толик приходил по вечерам, сначала Аля занималась с ним, а потом он играл со мной в шашки, несколько партий за вечер. Месяца два я ему проигрывала, но потом нашла его слабое место и стала выигрывать, чего он, конечно, не выдержал и мой спортивный азарт опять потерпел крах – играть со мной  отказались.
  Зато Толик катал меня на санках по речке, зимой она промерзала почти до дна, и дети устраивали на льду шумные игры. А у Толи были коньки, в то время далеко ни у каждого мальчишки они имелись, и он очень хорошо по нашим понятиям на них бегал. Санки у меня были огромные с ящиком, в который сначала клали большую на весь ящик подушку,  ватное одеяло, а потом сажали меня в пальто и валенках, хорошо заворачивали по пояс в одеяло и везли на речку, кататься. Толя брал в руки веревку от санок и мчался во весь дух по речке, а я, вцепившись в стенки ящика, визжала и хохотала во все горло. Впрочем, кричали и смеялись все. Толик катал меня до того, что уже все начинало кружиться перед глазами: и небо, и лед, и вербы покрытые инеем, и я начинала просить пощады, крича:
 - Ну, все, хватит, дай отдышаться!!
 Меня на время оставляли в покое, а потом везли кататься с горки. Девочки становились сзади на полозья, садились впереди на ноги и мы летели с горы вниз, часто переворачивались, меня вместе с одеялом и снегом запихивали в санки, и все повторялось. Уже в темноте меня, замезшую, голодную, но счастливую привозили домой.
  Такие прогулки были не часто, чаще я сидела дома одна, учила уроки, читала, слушала радио и рукодельничала. Учители приходили во время, кроме Серафимы Андреевны, училась я хорошо еще и подругам помогала, в основном по математике. Можно было бы сказать, что все хорошо, но так не бывает: мой отец пил, не то чтобы каждый день, но довольно часто приходил выпивши и обстановка в семье была нервозной. Особенно по вечерам, когда он не приходил вовремя, мы уже точно знали, что придет пьяный, и все нервничали. Может поэтому я не люблю пьяниц, я их просто боюсь, хотя папа никогда нас с сестрой не бил, да и ругал редко.
   Прошел еще один учебный год, опять наступило лето, яркое, зеленое. Как-то сидела я как всегда за двором возле лавочки, подходит ко мне тетка Дуня, да не одна, а с сыном своим Колькой и начала просить меня позаниматься с ним по математике.
- Ну, ты представляешь, опять моего балбеса оставили на осень, если не сдаст, будет третий год сидеть во втором классе! - уговаривала она меня.
Заниматься с Колькой – это уж слишком! Да мне на него и смотреть не хотелось. А тут еще и мама вышла со двора:
- Надо помочь, Дина, тебя тетя Дуся просит, нехорошо отказывать.
 Ну да отказывать нехорошо, а дразнить хорошо, подумала я, нужен он мне со своими соплями! Но взрослые продолжали взывать меня к совести, и я неохотно согласилась, но поставила условие: приходить вовремя и чистым, без соплей. Тетка Дуня дала Кольке подзатыльник и  пообещала убить его, если он не будет меня слушаться.
  Через час Колька, вымытый и причесанный, пришел заниматься. Первое время было очень трудно ему что-то объяснить, он ничего не понимал, и мне приходилось объяснять с помощью палочек и травинок, но потом он начал соображать. В общем, он оказался не таким уж тупым, просто с ним никто никогда не занимался. Меня он больше не дразнил, а наоборот даже заступался иногда. Осенью он сдал математику и перешел в третий класс, но ко мне продолжал приходить еще весь новый учебный год.
   Шестой класс у меня начался с первого сентября. Я сидела во дворе в коляске и по привычке никого не ждала, и, вдруг, заходит во двор Евгения Федоровна, учитель немецкого языка. Увидев мое удивление, она сказала:
- Я специально пришла сегодня, чтобы у тебя тоже был праздник.
 Мамы дома не было, и Е.Ф. сама занесла меня в дом и сразу начала говорить на немецком языке. Я ничего не понимала, а Е.Ф. сказала:
- С этого дня по-русски я объясняю только правила, а все остальное по-немецки.
 К концу учебного года, я уже довольно хорошо говорила по-немецки, занимались мы с Е.Ф. не только по учебникам, она приносила дополнительную литературу на немецком языке, я писала сочинения и изложения, переводила со слуха с русского на немецкий язык и наоборот.
 Очень интересными были и уроки математики, которая давалась мне легко, да иначе и не могло быть с таким учителем, как Александр Павлович: он умел хорошо преподнести материал, умел и спросить. В конце каждого урока он задавал массу вопросов по пройденному материалу, а потом показывал мне кулак и говорил:
- Попробуй только в следующий раз что-нибудь не знать!
 И я всегда знала, один только раз я не ответила на какой-то вопрос,  А.П. так рассердился, что даже волосы у него встали дыбом:
- Я к тебе сюда не в бирюльки хожу играть - шипел он, ставя четверку - если дело и дальше так пойдет, то мне вообще здесь больше нечего делать!
Четверок у меня больше не было. Алгебру и геометрию я знала на зубок.
   На новый год меня повезли в школу на елку! Это было сногсшибательное событие в моей жизни. Как я уже говорила, школа была в четырех километрах от нашего дома, и зимой детей возили на тракторе, прицепив к нему сани. В тот день трактор подъехал прямо к нашему дому, мама вынесла меня и посадила в сани, сестра и подруги попадали рядом, в центре села, сели в сани еще человек тридцать детей и мы поехали в школу, где я ни разу не была! Инвалидной коляски  не было, в школу на руках меня занес учитель биологии Николай Иванович и посадил в зале на стул, где я и просидела весь новогодний бал-маскарад. Елка показалась мне такой огромной и красивой, все дети в маскарадных костюмах, многие шились в нашем доме и при моем активном участии, было очень шумно и весело.
  Ко мне подошла жена директора школы, бывшая учителем литературы и русского языка. Серафима Андреевна в шестом классе не учила меня, по болезни она уже не работала в школе, и предмет вела жена директора школы Клавдия Илларионовна. Домой ко мне К.И. не приходила, а передавала через подругу задания, в ответ я передавала тетради с выполненными упражнениями, такое вот заочное обучение. И вот на школьном бале К.И. решила провести со мной урок русского языка, объяснить ошибки. Вокруг шумели и танцевали дети, от обилия впечатлений у меня кружилась голова и я, конечно, ничего не понимала, а только кивала в знак согласия, зачастую не впопад.
   Домой ехали  в темноте, дети шумели, пели песни, а я от впечатлений так устала, что была чуть жива, но пыталась поддерживать компанию.
  Дома, разомлев в тепле и уже засыпая, я все еще видела елку, в голове все путалось, кружилось, какой хороший праздник, у меня такого никогда не было! Как все же хорошо жить! Наступал новый 1964год, и с ним наступали большие перемены в моей жизни, но об этом я еще не знала.
   После зимних каникул пошли обычные школьные дни. У меня даже появилась  учительница физики, практикантка из города, наш сельский физик отказался ходить ко мне, ссылаясь на большую занятость. Практикантка, не имея опыта преподавания, больше рассказывала мне о бароне Мюнхгаузене, чем о физике, но пятерки в дневник ставила исправно. Мне не нравились занятия по физике, а такие пятерки тем более, но другого варианта не было. Зато занятия по математике и немецкому языку доставляли настоящее удовольствие. Эти предметы я знала хорошо. Как-то пришел домой отец чрезвычайно довольный: по дороге он встретил группу учителей, и учительница немецкого языка стала говорить о моих успехах:
- У вашей девочки такие способности к языкам!
  Ее перебил математик:          
  - Какой язык, у нее просто талант к математике!.
 Папа был очень доволен и много раз рассказывал о встрече с учителями. А однажды Евгения Федоровна, учитель немецкого языка, сказала маме:
- У Дины характер покладистый, много лучше Алиного. Але в жизни придется труднее, чем Дине, несмотря на Динино положение.
 Маме  высказывание очень не понравилось, и она еще долго сердилась на меня и ворчала:
- Ишь какая, нашла у кого характер хороший! Всю душу мою ты истрепала, и почему ты не умерла, на твоем месте давно уже другие бы были. Сколько же ты еще будешь меня мучить!
 Я была в полной зависимости от нее и потому молчала, даже плакала украдкой, чтобы мама не видела – за слезы мне попало бы еще больше. И зачем только Евгения Федоровна это сказала! Она, наверное, хотела сделать маме приятное, ну откуда  ей было знать, что мама не любит, когда обо мне говорят хорошо, а об Але не очень. А характер у меня действительно был не ангельский. Я уже говорила, что у меня не было инвалидной коляски: летом я сидела в самодельной коляске – ящике на колесах, в которой сама не могла ездить. В этой коляске возили  меня,  таща за веревку, привязанную к ящику. А зимой я вообще целый день сидела на стуле возле стола, за которым и уроки учила, и играла, и кушала, в общем, была в полной зависимости от родных. Я даже воды сама не могла напиться, надо было мне ее подать. Мамы часто не было в доме, так  как за скотом надо ухаживать, сестру она жалела и к хозяйству не привлекала, отец без рук, тоже не работник, ну а обо мне и говорить нечего, конечно маме было трудно. Вот как-то сижу зимой на стуле, мамы нет, сестра в другой комнате, я ее прошу:
- Аля, дай мне воды!,- в ответ слышу:
- Сейчас!.
 Проходит с полчаса, я опять:
 - Аля, ну дай воды! - 
- Сейчас!
 Наконец часа через полтора приходит мама, я ей:
- Мама, дай мне воды!
 - Тебе, что Аля не могла дать?- спрашивает мама, ответить я не успеваю, как влетает сестра и кричит:
- А она не просила!,- хватает кружку с водой и с размаху ставит на стол, вода вылетает из кружки.
 Оказывается, я не просила воды, от обиды в голове туман, я что-то кричу в ответ, хватаю кружку и в сестру, да подавитесь вы своей водой! А маме только это и надо: и бессовестная я, и неблагодарная.…. В общем, права она характер у меня плохой. Сестра моя, конечно, не всегда так обращалась со мной, были и светлые моменты, особенно, когда папа приносил конфеты, а он покупал их с каждой пенсии и зарплаты по два кило сразу. Я сладкое не любила никогда, но конфеты мы делили поровну, и я строго следила, чтоб все было честно. Свои конфеты Аля съедала дня за два и начинала клянчить:
- Ну, дай конфетку!
 Часа два я была неприступна, как скала, но потом уступала и говорила:
 - Ладно, дам, но только делим поровну!.
 И мы делили мою часть конфет один раз, потом еще раз и, наконец, я отдавала ей последние конфеты, нисколько не жалея.
   Закончился еще один учебный год, я перешла в седьмой класс с похвальной грамотой, так было написано в дневнике, но сама я так не считала и предпочитала помалкивать об этом.
   В начале лета папа поехал в Ростов за коляской, кто-то из его знакомых пообещал для меня коляску. С каким же нетерпением я ее ждала! И, папа привез коляску! Это была комнатная коляска  нескладная, огромная, в дом она не прошла по габаритам. Но как же я была счастлива, я сама могла ездить по двору и даже в гости к подруге, и на поляну, где по вечерам дети собирались поиграть в волейбол, побегать, да мало ли зачем, теперь мне не надо ждать – возьмут ли меня, я сама могу! Я в кровь разбивала руки, пока приезжала на поляну и обратно, впрочем, обратно я ехала, как правило, не одна - меня всегда кто-нибудь из мальчиков вез, а чаще всех - Ваня, самый воспитанный и вежливый мальчик. В Ваню все девочки нашего хуторка были влюблены и я то же. Ваня оказывал мне знаки внимания: то коляску накачает, то голубя подарит, а однажды вытащил из речки, когда я тонула. Моя подруга Надя говорила, что Ваня провожает меня из-за нее, что после того, как я ухожу домой, а задерживаться мне было нельзя – я ведь не могла зайти в дом сама, а маме надо отдыхать, они с Ваней идут гулять. Я никогда не спрашивала его об этом, понимая свое положение, но душа тянулась к Ване, и его приход всегда радовал.
  В середине июля снова пришел вызов в школу-интернат, но теперь уже спросили мое мнение. Я не думала ни минуты: ехать, только ехать! Мама попыталась отговорить меня, мотивируя тем, что я могу закончить дома восемь классов, что меня обязаны учить до девятого класса, но я была непреклонна: ехать и все. Отношение домашних ко мне переменилось, я имею ввиду маму и сестру, папа всегда относился ко мне с пониманием, сам был, зависим от мамы. Аля стала уделять мне внимание, часто сидела со мной, помогала, и вообще со мной будто прощались навсегда. Ваня попросил писать ему, я была счастлива, я все-таки ему нравлюсь! Месяц пролетел, как во сне, и в конце августа меня увезли в Новочеркасск, в школу. Началась новая, самостоятельная жизнь.