Бронзовая ручка

Бронзовая ручка, отполированная тысячами прикосновений, была не меньше метра длиной. Массивные литые её крепления, привинченные стальными шурупами к дубовой двери, вызывали скорее недоумение, нежели восхищение. Но создатели этого архитектурного излишества всё же рассчитывали как минимум на восхищение.
А посетителей за свою долгую жизнь эта ручка повидала немало.
Дверь состояла из пяти объёмных декоративных квадратов, обрамлённых профилем весьма сложного сечения. Чтобы приблизительно определить размеры самой двери, мне пришлось запрокинуть голову. Получалось что-то около четырёх метров, или больше.
В средний квадрат была вделана небольшая табличка:

                «Предъяви пропуск!».

Справа и слева от двери были ещё две, но уже солидные и основательные, как и сама дверь:

                «Министерство Внутренних Отношений».

Я тронул ручку, ожидая сопряженное с размерами сооружения сопротивление, но его не последовало: дверь открылась на удивление легко и бесшумно, словно ничего не весила.

Проходная – если её можно так назвать – представляла собой пристроенное позже добротное помещение с вахтой за стеклянной стенкой и постом стража порядка по левую руку. Как только я вошёл, милиционер сделал предупредительные полшага в мою сторону. Это было едва заметно, на грани намёка. Я подошёл к стеклу и протянул документ в окошечко. Вахтёр, стандартный сухонький старичок, оторвался от газеты, и, глянув в паспорт, сделал пометку в журнале.
Он не сказал ничего. Лишь глянул поверх очков на милиционера, и тот сменил позу. Теперь его фигура говорила о расположении и покое.

Меня пропустили в ХОЛЛ без пропуска.

Большой холл простирался на несколько десятков метров и заканчивался лестницей с традиционными овальными балясинами, поднимающейся пологими террасами. Идеально гладкий пол из чёрного мрамора,  тщательно подобранного по тону и рисунку, отражал стены и потолок. Потолок терялся на огромной высоте, фрагментально рассекаемый скульптурами ангелов и тяжёлыми выносными фризами в стиле барокко. 
Фигурки людей, стоящих кое-где по двое в холле, выглядели жалко, ничтожно в этом холодном мраморном величии.
 
Здесь не разговаривали громко. И здесь не было так жарко, как на улице,  и в кондиционерах не было никакой нужды.
Любое произнесённое звуком выше среднего уровня слово навсегда впечатывалось в лепные украшения этого храма власти, и об этом знали. Здесь не принято было кричать, как на улице.
Только шепот.
Только негромкие, вполголоса беседы.
Значительные и веские звуки, достойные Вечности.

Я шёл к лестнице.
Звук шагов, эхом отдаваясь от стен, порождал во мне чувство ожидания чего-то значительного, что должно произойти в ближайшие часы, дни или месяцы…
На втором этаже было иное. Мягкие ковры приглушали звуки, свет старинных бра ярче освещал анфиладу дверей, но при этом создавалось впечатление какого-то недоосвещённого интима.
Странного, пугающего интима Государственного Института Власти…
 
Дверь в кабинет была чуть меньше входной. Вверху отливала полированной медью надпись:

                «Министр А. Б. Арон».

Обстановка кабинета тоже внушала трепет, однако это не создавало ощущения подчинённости, некоей нижней ветви. Напротив, посетитель веровал, что попал к самому Господу богу.
Или, по меньшей мере, к апостолу Петру.
Я прикрыл за собой дверь, оглядывая апартаменты в поисках его хозяина, и нашёл его сидящим за столом, чуть левее официальной министерской лампы с абажуром. Сам стол напоминал плиту древнего фамильного склепа – такова была толщина столешницы. Хозяин возвышался над ней утёсом без вершины.
Могучие плечи плавно переходили в голову, покрытую редким коротким волосом, которая опускалась уступами щёк, пригорками скул бесформенно, местами беспорядочно, подпираемая подбородком, имеющим в поперечнике сантиметров пятнадцать.
Нос, массивный, сверху по римски прямой, утолщался к концу округлостью, испещрённой мелкими рытвинами, что придавало ему оттенок некоего ужасного, почти преступного дагерротипа. Верхняя губа была небольшой. Рот резко обрывал её жирной чертой, по краям скомканной хаотическими морщинами.
Глаза, в серых кругах, маленькие, больше всего поразили меня - две телекамеры с периферическими инфракрасными излучателями, как у военного робота. Говорят, что глаза это зеркало души, но в данном случае передо мной оказалось нечто иное. Его зрачки постоянно меняли фокус, это было заметно даже на расстоянии до двери кабинета. Вероятно что когда этот человек улыбался – что очень сомнительно – то это являло страшное зрелище.
- Здравствуйте, - громко сказал я. Но получилось очень тихо, словно кто-то невидимый убавил громкость.
Арон едва заметно кивнул.
Поняв это как знак расположения и готовности выслушать, я подошёл ближе. Положил развёрнутые документы на стол, прямо перед ним. Он опустил глаза-камеры, быстро пробежал по тексту, приподнял первый лист. Посмотрел на второй доли секунды.

Я полагал, что он всё ещё читает, но он смотрел на меня в упор. Этот взгляд длился нестерпимо долго, наверное, вечность. Я уже хотел начать давать свои разъяснения, но он первым нарушил тишину.

- В результате этой финансовой операции вы рассчитываете на бонус в триста тридцать тысяч евро.

У него был очень низкий голос, но очень чистый, без хрипов. Он мог бы петь в опере.
Я хотел возразить ему, сказав, что деньги бюджетные, и что в лучшем случае я заработаю как организатор тысяч тридцать, которые придётся получать частями в течение полугода, что…
Он взял в руку ручку – она выглядела, как тростинка в деснице великана. Я понял, что передо мной профессионал, настоящий профессионал в сфере финансов, экономики и большой политики.
- Точнее – триста тридцать четыре тысячи, - поправился он.
Он ошибся всего на полтысячи евро, если те мои предварительные расчёты были верными. Холодный пот тотчас выступил у меня на лбу.
- Нет, нет, - сказал я, надеясь на чудо, которое иногда случается. Но он меня не собирался слушать.
Сердце бешено колотилось.
- Я подпишу вам бумаги.
Он снова взял ручку и открыл последний лист документа, продолжая смотреть мне прямо в глаза.
В левом углу кабинета негромко затукал большой чёрный факс, из щели в нижней части аппарата показался белый край бумаги.
В этот момент открылась боковая дверь, которую я раньше принял за зеркало. Но это была картина, изображающая внутренность кабинета, в котором мы и находились.

Открылась дверь и вышла маленькая девочка, лет шести. На ней было белое лёгкое платье с оборками, украшенное по груди мелкими голубыми цветками.
Она неслышно пошла по паркету по направлению к нам.
Арон чуть повернул голову – это было трудно.
Девочка подошла к нему и протянула лист бумаги, который держала в правой руке. Арон посмотрел, и в уголках глаз появились два лучика. Я готов был дать клятву, что он улыбался!
- Моя дочь, - сказал он С ИНТОНАЦИЕЙ.

На листе был детский рисунок.

Она посмотрела на меня по-взрослому, так дети никогда не смотрят. Тяжестью взгляда она была явно в отца.
- Что ты здесь делаешь? – голос у неё был всё же детский.
Я растерялся.
- Я? Я пришёл подписывать этот документ.
Это прозвучало сейчас совершенно нелепо.
- Пойдём со мной, - она повернулась и пошла к двери.

- Как тебя зовут? – она упёрлась ручонками в тяжеленную дверь, желая открыть её шире.
- Юрий.
- А я Мирна. Пойдём, не бойся.

Комната была меньше, чем кабинет и за счёт высокого потолка имела форму параллелепипеда, поставленного на торец. Почти всё пространство занимал огромный надувной жираф – он парил, покачиваясь, растопырив ноги. У дальней стены стояла кровать с балдахином из такого же материала, из которого было сделано платье девочки. Справа я заметил ещё одну дверь, очень маленькую, не больше метра в высоту. По полу были разбросаны игрушки, тоже совсем не маленького размера – медведи, кролики, ёжики, большой самосвал, ещё один…Слева находилась уменьшенная копия никелевого обогатительного комбината – с трубами, колоннами и цехами. Она занимала добрую половину пола. Сам пол был вовсе не каменным, как в кабинете, а из простых струганных досок.
В комнате вкусно пахло свежей сосной.

- Видишь, это мои игрушки.
Моё внимание привлёк компьютер.
Мирна заметила это и махнула рукой.
- Он показывает только мультики. Я редко смотрю мультики. Это – Ромка, - она улыбнулась и показала на самого большого медведя, - а это Федька и Маша. Правда, они классные?
Она стала показывать и называть имена всех своих друзей, стоя спиной к заводу. Последним был жираф – его звали Павел Иванович. Она тронула его за ногу, и Павел Иванович медленно закружился, протирая рогатой головой и без того большое серое пятно на потолке.
- А зачем тебе подписыватьДОКУМЕНТ? – вдруг спросила она.
- Ну, ммм…Это моя работа, - я не нашёл лучшей фразы.
- Так все взрослые говорят. Ты скажи правду…Хочешь, я скажу?
Я усмехнулся.
- Хочу.
- Ты очень хочешь быть важнее других людей.
- Почему? Как – важнее? Вовсе нет…
Она внимательно посмотрела на меня так, что я почувствовал какой-то горячий озноб. Я подумал, что в конечном итоге она права – важнее других.
Важнее других?
Как точно сказано.
Сердце снова забилось в бешеном ритме, но она взяла меня за руку, и всё прошло.
- Знаешь, а пойдём в сад?
- Здесь есть сад?
- Сад есть везде. Пойдём, тебе понравится!
Мирна подвела меня к маленькой двери и открыла её.

*

Клумба имела форму идеального круга, примерно семь локтей в диаметре. Всё её пространство занимали эхинацеи высотой больше метра. Ослепительно жёлтые, они были похожи на маленькие солнца, которого и так было в избытке в это время года.
Три стороны патио, две из которых были забором, а третья фронтоном двухэтажного латинского дома, замыкались воротами и решёткой беседки, служащей опорой для винограда. Он заплетал всю беседку, накрывая её даже сверху прохладой широких, как летние шляпы, изумрудно-зелёных листьев.
Я мог сидеть в беседке и видеть, что делается на улице и в патио, оставаясь незамеченным. Донья Марсела, родная моя тётя, знала, что я мог быть там, но никогда не была уверена – я редко прибегал к этому приёму. Но сейчас я был именно в беседке.
Она вышла из дома, переваливаясь, как гусыня, с тазом в руках.
- Аурильо! Ты где, стервец? Иди, иди, я надеру тебе уши!
Она приложила ко лбу ладонь, вглядываясь в густоту виноградных побегов. Я затаил дыхание – до тёти было рукой подать.
Она выплеснула из таза воду прямо на камни патио. Жара стояла неимоверная – ни ветерка, ни тучки на небе.
- Вот подожди, стервец. Сейчас, сейчас я пришлю за тобой Эмилио, он живо тебя изловит.
Её угрозы были не более чем пустым звуком. Я знал, что дядя Эмилио ни за что не встанет из кресла-качалки в этот час – когда в его руках свежая газета и чашка горячего эспрессо. А сигара? Ого, это ещё к тому не меньше получаса.
Всё же расправы не миновать. Мало того, что я не навёл порядок в кладовой, как просила меня тётя, я ещё уронил верхнюю полку с подаренной тёте вазой. Правда, это было тридцать лет назад, но какое это имело значение для тёти? Я полез туда, потому что там, рядом с вазой, лежало ружьё отца…
Внезапно налетел порыв ветра. Листья зашевелились, обнажая старые стебли с отслоившейся тонкой коричневой корой. Моя нога соскользнула с лавки, и я больно ударился коленом.
- Я не ошиблась, ты всё-таки здесь! Ну-ка, выходи, негодник, – Донья Марсела торжествовала, потрясая тазом. Страх мгновенно сковал меня так, что я не мог и подняться с пола. Колено саднило зверски.
- Тётя, тётя, я нечаянно! – захныкал я, надеясь избежать хоть первой затрещины…

*

Я думал, что дверь окажется слишком мала для меня, но этого не случилось. Мне даже не пришлось нагибать голову, как в случае стой самой сказочной норой кролика.
В саду стрекотали кузнечики.
Я шагнул в проём и ноги утонули в яркой зелёной траве. Несколько кузнечиков прыгнули прочь и через мгновение застрекотали снова, но уже в отдалении. Какие-то козявки, более медлительные, пришли в движение, словно спали в летаргии до моего появления. Деревья были невысокие, они напоминали яблони с развесистыми кронами. Я поднял голову – по небу быстро неслись облака, но погода была ясная. Внизу листья отливали тёмной зеленью, выше блестели серебром, а на самой макушке имели золотой оттенок - так мне показалось. Они росли вразнобой, без всякой планировки, но размеры сада определить было трудно, далее их стволы окутывал туман.
- Тебе нравится мой сад? – спросила Мирна, глядя исподлобья.
- Да. Особенно цвет листьев. Там, наверху.
- Хочешь попробовать плоды?
- Да. Но я не вижу плодов…
Она протянула руку, и я увидел в её маленькой ладошке большой плод, напоминающий апельсин, но кожура оказалась прозрачно-жёлтой, как у винограда.
Я взял плод и надкусил его.   
Вкус напоминал персик с грушей.
Я снова посмотрел вверх, но не увидел ни одного плода. Мирна улыбалась.
- Ты нагнись. Ниже, ниже!
Я сел на корточки и сравнялся ростом с девочкой.
Плоды висели на нижних ветках, в тени листвы. Их было много, очень много, наверное, тысячи – на всех деревьях.
Мирна засмеялась и побежала по траве вглубь сада. Я последовал за ней, но бежать в полный рост по этому саду было невозможно.
В полный рост невозможно.

*

- Спорим, что я залезу туда? – у Серого был очень серьёзный вид.
- Да куда тебе. Ну, может, залезешь до половины, вон до той ветки. Ты же ещё пацан, Серый.
Я с усмешкой смотрел на него. Серый, по метрике Сергей, был на голову меньше ростом, в коротких штанах с помочью, из рукавов клетчатой рубашонки торчали тоненькие ручки. Я знал, что больше всего ему было обидно, что бёдра у пацанов в нашем дворе – у Вовчика, у меня, у Петьки были длинные и узкие, а у него – короткие и пухлые, хотя разница в полгода не должна быть так заметна. Один раз я видел, как Серый сидел за углом, плакал и бил себя по ляжкам: «Ну что вы такие маленькие!»
Каждый из пацанов что-то умел делать лучше всех. Вовчик классно играл в ножички, Петька умел курить – правда, это мы видели один раз, когда отец его застукал за гаражами. В наших глазах Петька был почти героем, наравне с взрослыми пацанами. Я же умел щелкать семечки и плевался дальше всех.
Только Серый ничем не выделялся.

Он посмотрел на меня почти с ненавистью, и, ничего не сказав, полез на дерево. Это ему сразу не удалось, но после третьей или четвёртой попытки, ободрав коленки в кровь, он ухватился за нижнюю ветку.
Дальше было проще. Цепляясь за ветки, он быстро полез к вершине.
- Струсит, - сказал неведомо откуда взявшийся Петька.
Я молча смотрел.
Тополь был высотой метров тридцать, не меньше. Его крона возвышалась над нашим трёхэтажным домом чуть ли не наполовину. Говорили, что он очень старый.
Когда он долез до половины, из подъезда выбежала тётя Клава, мать Серого. Она всплеснула руками.
- Серёжа, а ну слазь сейчас же! – завопила она так, что вороны, сидящие на карнизе дома,  взмахнули крыльями и кинулись прочь.
На самой макушке тополя я увидел чёрное пятно – кошку Муську. Вероятно её туда загнал ночью соседский кот – полосатый и наглый, он ошивался тут же, внизу. Серый почти долез до самого верха, когда кошка зашипела.
Тонкая ветка под ним сломалась со звуком выстрела, и он с криком полетел вниз, ударяясь по пути о другие ветки….
 
- Не правда ли, моя дочь очень смышлёная?
Я стоял в кабинете справа от стола, в двух шагах от двери-картины.
- Да, Арнольд Борисович.
Арон сидел неподвижно, не глядя в мою сторону. Он что-то писал, осматривая документ, выползший недавно из факса – такая длинная бумага, да. Министр делал это, не поворачивая головы.
- Я подписал ваш документ.
Я держал за спиной ещё один плод. Я сорвал его сам, без помощи Мирны, и боялся, что Арон увидит его.

ВДРУГ ОН УВИДИТ ЕГО?

- Что с вами? Я подписал ваш документ, - повторил он.
- Там была трава… И ещё небо…
Мне не хватало воздуха, мне казалось, что тяжёлый потолок сейчас упадёт вниз.
- Что? Что такое – трава? Вы о чём?
Дверь позади меня отворилась и вошла Мирна.
- Я же говорила тебе! Я же говорила, что нужно нагнуться! – закричала она.

*

Внутренняя дверь в проходную отворилась, и двое санитаров внесли носилки с человеком. Их сопровождал врач, он держал в руках папку с документами.
Вахтёр подскочил на стуле.
- Стойте, стойте. Я должен записать, записать!
Врач флегматично сунул руки в карманы халата.
- Записывайте. Больной, Юрий Владимирович Высотин, тридцать два года. Сердечный приступ. Похоже на инфаркт, да…
Вахтер склонился над журналом посещений, записывая эту информацию.
Милиционер открыл дверь на улицу, выпуская санитаров, и в проходную ворвались синие вспышки проблесковых маячков реанимобиля.
- Надо же, такой молодой. Тридцать два всего, возраст Христа, - сказал он.
Врач достал сигарету.
- Да, вы правы. Дежурный принял звонок от Арнольда Борисовича. Прямо в кабинете посетителю стало плохо…. Если бы не Арнольд Борисович…
Милиционер вытянулся по стойке «смирно» и тихо произнёс, глядя на бронзовую ручку:
- Золотой человек…