Папино восхождение на гору Аккая

 
Я видела Кавказ и чувствовала его в себе, как нерождённого пока ребёнка. Он рос, он дарил мне образы. Образы глубоких ущелий, где даже самая бурная горная река кажется миниатюрным ручейком. Образы возвышающихся над тобой гор – не надменных, а просто приглашающих в долгое путешествие на лысые свои головы, откуда хоть один раз в жизни, хоть несколько, можно было почувствовать себя повелителем мира.
Папа родился на Кавказе. Нет, наверно, даже не так – Кавказ родил и воспитал его, маленького светловолосого русского мальчика, вжившегося в размеренные веками обычаи горцев. Кавказ подарил папе красоту. Красоту такую, на которую не способен ни один лес средней полосы. Горы, как вечный бунт земной коры против всего плоского и обыденного, оставили в папином сердце свои собственные вершины и пики.
Гора, какая в Кабардино-Балкарии – не самая высокая и не самая страшная, в отличие от острого, свирепого кавказца Казбека, позволившего лишь немногим коснуться острия своего кинжала, вознесённого ввысь. На Аккаю можно взойти и не самому подготовленному искателю впечатлений (лично мне покорилась только плоская Къшхатау, с её волшебным грибным лесом).
В преддверии Аккая жил да был какой-то весьма именитый чабан, по советским меркам заслуженный герой соцтруда. Собственно, этим гора и была знаменита. Ну, и может быть, лично для меня, знаменита той историей, которую рассказал мне папа о своём восхождении на одну из вершин Кавказа.
История незамысловатая, но для меня и сейчас, равно как и когда я была маленькой, она казалась романтической сказкой, частью того Кавказа, который до сих пор остался в моём бунтующем сердце.
Родители спокойно отпустили Колю в путь – они доверяли спокойному и осторожному младшему сыну. Вместе с папой на штурм нового и неизведанного пошло ещё четверо приятелей-парней – и русские, и местные. У чабана «альпинистов» встретили мерно бродящие по альпийским лугам овцы и огромные, серьёзные кавказские овчарки, как истинные горцы, не реагирующие на сюсюканье, а просто выполняющие свою работу.
Наверно, это немного странная, но парадоксально прекрасная жизнь – на склоне горы. С видом на весь оставшийся мир. С видом на горы, из которых одна выше другой, тянуться к которым, возможно, единственный реальный смысл жизни романтика. И папа с друзьями отправились дальше – по крутым склонам, поросшим только травой и редким кустарником, пить воздух приключений.
Темнело. Дорога могла стать опасной. Пройдя по узкой тропинке, бригада решила остановиться в небольшом охотничьем домике. Лечь спать решили на подобии второго этажа – там были просто переброшены доски напополам с соломой. Доски коварно разъезжались от каждого движения, но спасть внизу казалось опасным и страшным. Тишина! Ночь! Вокруг ни души!
Папа много раз ночевал в лесу ещё ребёнком, охраняя по велению отца кукурузные заросли от ненасытных кабаньих набегов. И страшно было, и совы мяукали младенцами и раскатывались демоническим хохотом, и кабаны-секачи со сворим смертоносным оружием орудовали под самым папиным носом. Из оружия – только связки склянок да двустволка.
Каким же парадоксом оказалось то, что именно кабанье стадо пришло в охотничий домик заночевать! Глубокой ночью друзья, спавшие на своем не самом удобном ложе, проснулись от грозного хрюканья секачей и визга молоденьких поросят.
Надо сказать, перепугались все. И люди, рисковавшие свалиться прямо в гущу суетящихся в соломе зверей, и сами кабаны, животные дикие, и не слишком-то стремящиеся к любому общению с человеком.
Кабаны убежали, а ночь так и осталась практически бессонной.
А что делать, если не спать, да и утро подходит? Конечно, идти вверх, снова туда, где ждёт своих очередных покорителей вершина Аккая.
Но что-то тут не заладилось в стане приятелей. То ли лень им было, то ли устали очень, но кроме папы никто не захотел продолжить поход. Папа упрашивал, злился, пока не плюнул на всё и не отправился вверх сам, ведь до вершины горы оставалось всего километра три.
Горы любят упрямых. Горы любят полных гордости и самоуважения. Гора Аккая гостеприимно приняла папу на своей вершине, да только тот и не раз уже был от досады, стоял и плакал от какого-то странного бессилия.
Чувства победы не было. Дальше открывались виды на новые горы, как бы иронизировавшие над папой, забравшимся всего-то на трёхтысячник.
Назад возвращались в приподнятом состоянии духа. Самым авантюрным решением стало использовать сенокосилки, оставленные местными, для спуска с горы. А что тут такого? Сенокосилка катится, ты спускаешься. И всё шло вполне прилично, пока гора не начала становиться круче. Сенокосилка, с её вжикающими спереди ножами, превратилась в страшное оружие. Всем участникам авантюры стало жутко. Один за другим попопрыгали они со своего «подвозчика», и сенокосилка укатила вдаль на ужасающей скорости ещё несколько минут, пока не врезалась в реденький альпийский лесок впереди.
На обратном пути бригада смельчаков-покорителей обратила внимание на тропу, которой они шли прошлой ночью. Она была практически над пропастью! Один неверный шаг, и беды не миновать! Чувство миновавшей опасности глубоко засело в сердце каждого парня.
…Они не покорили Эльбрус. Они просто путешествовали по горам Кавказа, учась жизни. И в моей памяти навсегда останется образ, которого я никогда не видела воочию – молодой папа идёт ввысь, чтобы покорить кавказскую вершину со странным названим Аакая.