Виктор Соснора

 

    Поэт, прозаик, график, оформитель своих книг. Родился в 1936 году в Алупке. Первая книга стихов (с предисловием Н. Асеева) вышла в 1962 году. Автор более тридцати книг стихов, прозы, драматургии. Президент Международной Академии Русского Стиха. Входит в Союз писателей России. Член редакционного Совета журнала «Зинзивер».
    Лауреат премий им. Аполлона Григорьева (1999), «Северная Пальмира» (2001) и Премии Андрея Белого (2004). В течение тридцати лет вел занятия в литобъединениях Ленинграда. Живет в Санкт-Петербурге.



    ПЬЯНЫЙ АНГЕЛ
    КНИГА СТИХОВ (1969)
    
    
    * * *

    Во всей вселенной был бедлам.
    Раскраска лунная была.

    Там, в негасимой синеве,
    ушли за кораблем корабль,
    пел тихий хор простых сирен.
    Фонарь стоял, как канделябр.

    Как факт — фонарь. А мимо в мире
    шел мальчик с крыльями и лирой.
    Он был бессмертьем одарен
    и очень одухотворен.

    Такой смешной и неизвестный
    на муку страха или сна,
    в дурацкой мантии небесной
    он шел и ничего не знал.

    Так трогательно просто (правда!)
    играл мой мальчик, ангел ада.

    Все было в нем — любовь и слезы
    (в душе не бесновались бесы!),
    рассвет и грезы, рок и розы...
    Но песни были бессловесны.
    Душа моя. А ты жива ли?
    Как пес, как девушка, дрожа...
    Стой, страсть моя. Стой, жизнь желаний.
    Я лиру лишнюю держал.

    В душе моей лишь снег да снег.
    Там транспорт спит и человек.
    Ни воробьев и ни собак.
    Одна судьба. Одна судьба.




    * * *

    Вот было веселье
    (толпа — протоплазма!) —
    вчера во вселенной
    был ад или праздник.

    Какой-то уродец
    какого-то класса
    каким-то народам
    по радио клялся.

    Народы замерзли,
    туда и обратно
    несли зынамены
    и тыранспоранты.

    По счастью шабаша
    (фанфары — фальцетом!)
    плясали на башнях
    пятьсот полицейских.

    Я, пьяный и красный
    (глаза — Саваофа!),
    шатался по кассам
    и по стадионам:

    «Мир, Равенство, Братство!» —
    кабацкое племя,
    кабацкое ****ство,
    кабацкое время!

    Я страшно согрелся.
    На лестнице гнусной
    светил сигареткой...
    Потом я очнулся.
    Где вина? Где донны?
    Где я? Неизвестно.
    Две звездочки только,
    два глаза небесных.

    И не было Феба
    и радиоарий.
    По нежному небу
    летал пьяный ангел.

    Простор предрассветный.
    На крыльях по лампе.
    Летал он, предсмертный,
    и, может быть, плакал.

    А может быть, может,
    над нашими льдами
    душа моя тоже
    летает, летает...

    А может из странствий
    я так возвращался,
    а может, в пространстве
    я так воскрешался.




    * * *

    О, призывайте,
    призы давайте,
    о, признавайте,
    не признавайте.

    Ведь не во мне же,
    мой жребий брошен,
    мне нужно меньше,
    чем птице прошлой.

    И в ваши ночи,
    и в ваши нови
    из всех виновных
    я всех виновней.

    Какие цели?
    За чью свободу?
    Лишь ложь и цепи
    нужны народу.
    Какие судьбы
    я развиваю?
    Святые струны
    я — разрываю!

    Судьбе коварства,
    суду без Бога
    и веку Вакха
    отмстим безмолвьем.




    * * *

    Мой ангел уснул (зачем прилетел?).
    Он спал. Он хорошего только хотел.
    Он с крыльями спал и лирой.
    А лира была лишней.

    Он завтра проснется: «Простор, прояснись!
    Небесными мастерами
    спускается солнце!»
    Солнце... Проснись,
    мой ангел, мой марсианин.

    Здесь в каменных комнатах (о улетай!)
    с любовью (тяжелая тема!)
    лежало у полумужского лица
    лицо полуженского тела.

    Уснули кварталы (такая тюрьма!).
    На улицах лишь пустота или тьма.
    И что ни окошко — флюгер.
    И фонари — что фрукты.

    Своя современность. И не мечтай.
    Она — одна — современность.
    Проснись, улыбнись и улетай,
    и улетай — все время!




    * * *

    На светлых стеклах февраля
    блеск солнца замерцал.
    У фонаря, у фонаря
    мой ангел замерзал.
    О, ни двора и ни кола!
    Он в небесах устал.
    Совсем сломались два крыла,
    и он уже упал.

    Во всей вселенной был бедлам.
    Работали рабы.
    Лишь лира лишняя была,
    и он ее разбил.

    А мог бы получить полет
    в прекрасных небесах.
    Сначала он разбил ее,
    потом разбился сам.

    Рассвет фигуры февраля
    в пространство удалял.
    У фонаря, у фонаря
    мой ангел умирал.

    Лишь бог божился: «Надо жить!»
    (Он, публика, умна!)
    И ни дыханья, ни души
    на улицах у нас.

    Ни бог страниц не написал
    ни о добре, ни зле,
    ни ненависти к небесам
    и ни любви к земле.

    Оттаивали огоньки
    по спальням для спанья.
    В теснинах страха и тоски
    все спали. Спал и я.

    Какой-то ангел (всем на смех!)
    у фонаря сгорел.
    Я спал, как все. Как все, во сне
    я смерть — свою — смотрел.




    * * *

    Мне и спится, и не спится.
    Филин снится и не снится.

    На пушистые сапожки
    шпоры надевает.
    Смотрит он глазами кошки,
    свечи зажигает:

    — Конь когда-то у меня
    был, как бес крылатый.
    Я пришпоривал коня
    и скакал куда-то.

    Бешено скакал всю ночь,
    за тебя с врагами
    саблей светлой и стальной
    в воздухе сверкая.

    За тебя! Я тихо мстил,
    умно, —
                псы лизали
    трупы!
                Месяц моросил
    светом и слезами.

    Это — я! Ты просто спал,
    грезил, — постарался!
    Просыпайся! Конь пропал.
    Сабля потерялась! —

    Мне и спится, и не спится.
    Филин снится и не снится.

    В темноте ни звезд, ни эха,
    он смеется страшным смехом,
    постучит в мое окно:
    — Где мой конь? Кто прячет?
    Захохочет... и вздохнет.
    И сидит, и плачет.




    * * *

    Так-так сказал один мертвец
    другому мертвецу:
    — Ты мудрец, и я мудрец,
    поедем к мудрецу. —

    Поехали, приехали.
    Оставили ослов.
    Поспорили о веке, –
    основе из основ.

    Все было: чары, чертов круг,
    мечты, молитвы (эх!).
    И был тот третий милый друг
    мертвее мертвых всех.

    Так стало трое мудрецов —
    произошел прогресс.
    О, мысли! Пища мертвецов!
    О, песенки повес!

    А вывод?
                Все на свете — смесь.
    Все весело, ей-ей!
    И жизнь — есть жизнь, и смерть — есть смерть,
    все в сумме — БЫТИЕ.




    Песенка Мефистофеля

    Я веселый Мефистофель,
    я лишь миф, а мафий столько!
    Все в отчаянье — ой, мама! —
    в мире мифов или мафий.

    В нашей солнечной геенне
    кто проспался, тот и гений, —
    то ли фавны, то ли готты,
    то ли Фауст, то ли Гете?

    Там дворец или мансарда?
    Вы принцесса или самка?
    Кто красавец, кто уродец?
    Успокойтесь, все умрете.

    Пой, поэт, пора проститься,
    ждет экскурсия по Стиксу...
    Я вас славлю словесами,
    остальное — славьте сами.






    Детская песенка


    Спи, мой мальчик, мой матрос.
    В нашем сердце нету роз.
    Наше сердце — север-сфинкс.
    Ничего, ты просто спи.

    Потихоньку поплывем,
    после песенку споем,
    я куплю тебе купель,
    твой кораблик — колыбель.

    В колыбельке-то (вот-вот)
    вовсе нету ничего.
    Спи. Повсюду пустота.
    Спи, я это просто так.

    Сигаретки-маяки,
    на вершинах огоньки.
    Я куплю тебе свирель
    слушать песенки сирен.

    Спи, не бойся за меня.
    Нас сирены заманят,
    убаюкают, споют,
    потихонечку убьют.

    Спи, мой мальчик дорогой.
    Наше сердце далеко.
    Плохо плакать, — все прошло,
    худо или хорошо.




    * * *

    Погасли небесные нимбы.
    Нам ангелы гневные снились.

    Там трубы трубили: «Священная месть!
    Восстанем на вся! Велите!»
    Метался во тьме Тамерланов меч...
    Мой ангел... воитель!

    Прочь слезы и страхи! К мечу и кресту!
    Мы, ищущие, обрящем!
    Вашу вселенскую красоту
    кровью окрасим!

    Бой небу! Господи, благослови!
    Месть — смерти! Святись, свобода!..
    А у самого — крылья в крови,
    у самого-то...




    * * *

    Месяц март на дворе, месяц март.
    Он, как все, не велик и не мал.

    Может быть, на снегу снегири
    где-то... где? А на улицах псы.
    Через месяц и мне тридцать три.
    Не прощай ничего, но прости,
    что принес эту смерть, этот крест
    на Голгофу твою. Боже мой,
    не спасай меня, — надоест.
    Я ведь хуже, если живой.

    Если тост — за Иуду тост!
    Он легенду лишь дополнял.
    Что Варрава и что Христос —
    одинаково для меня.

    Дух, деянья — лишь сказки каст,
    мне — лишь мир, лишь его возьму.
    Одинаково — жизнь, или казнь,
    мир — он милостив ко всему.

    Мир — он милостив и ко мне.
    Освистите — не освищу.
    Не кидайте в меня камней.
    Я и сам себе не отпущу
    ни греха.
                Опустите крест
    громогласных своих Голгоф.
    Месть — за смерть! Если это месть, —
    мстите, Господи.
                Я готов.





    * * *

    Ходит и ходит
    на цепи птица
    с костяным клювом.

    И стучит клювом
    по стальным стеклам
    моего неба.

    Кто ты есть, птица?
    Ты — судьба стаи?
    Ты — ничья клятва?

    Ты — мои мысли?
    Ты — мои крылья?
    Ты — мои цепи?

    Клавиши света.
    Мрамор кладбища.
    Вопли ведьм пьяных.

    Странности страсти
    каменных комнат, —
    о, объятья!

    Лают псы в псарнях,
    родились люди
    для работ рабства.

    Вот ушли луны,
    унесли звезды, –
    царствует солнце!

    В небесах — нимбы!
    Написать мне бы
    сто страниц солнца.




    * * *

    Май прошел, как ангел пролетел,
    ничего — ни сердцу, ни уму,
    может, было в мае пара дел,
    может, нет, — а ну их, ни к чему,

    не ищи виновных, не щади,
    я искал, виновен, я — все знал,
    май самоубийств и нищеты
    под тотальным титулом «весна»,

    осуждаю — я оставил пост,
    но кого пасти? О, не живой,
    мертвый май, он просто — пьян и прост,
    так себе, не нечто, а ничто,

    суть существования — котел,
    или крест, — не мне, не по плечу,
    признаюсь: я глуп, но и хитер:
    пользуйтесь! я что-то не хочу.




    * * *

    Знал я и раньше,
    да и недавно,
    страх страницы...
    Рассказать разве,
    как над Нотр-Дамом —
    птицы, птицы.

    Рассветал воздух,
    воздух звезд. Луны
    уплывали.
    Транспорт пил воду
    химии. Люди
    уповали.

    Про Париж пели
    боги и барды
    (ваша — вечность!).
    Ведь у вас — перлы,
    бал — баллады,
    у меня — свечка.

    И метель в сердце —
    наверстай встречи!
    Где моя Мекка?
    В жизни и смерти
    у меня свечка,
    мой значок века,

    светофор мига,
    мой простой праздник,
    рождество, скатерть...
    Не грусти, милый,
    все — прекрасно,
    как — в сказке.

    Гении горя
    (с нашим-то стажем!),
    мастера муки!
    Будь же благ, город,
    что ты дал даже
    радость разлуки.

    Башенки Лувра,
    самолет снится,
    люди — как буквы,
    лампочки — луны,
    крестики — птицы...
    Будь — что будет!




    Продолжение Пигмалиона

    Теперь — тебе: там, в мастерской, маски,
    тайник и гипс, и в светлячках воздух,
    ты Галатею целовал, мальчик,
    ты, девочка, произнесла вот что:

    «У нас любовь, а у него маски,
    мы живы жизнью, он лишь труд терпит,
    другую девушку — он мэтр, мастер! —
    ему нетрудно, он еще слепит».

    Так лепетала ты, а ты слышал,
    ты спал со мной и ел мои сласти,
    я обучал тебя всему свыше,
    мой мальчик, обучи ее страсти.

    Мой ученик, теперь твоя тема,
    точнее — тело. Под ее тогой
    я знаю каждый капилляр тела.
    Ведь я творец. А ты — лишь ты, только.

    В твоей толпе. Теперь — твоя веха!
    И молотками — весь мой труд, трепет!
    И молотками — мой итог века! —
    «ему нетрудно, он еще слепит!»

    Теперь — толпе: я не скажу «стойте!»
    Душа моя проста, как знак смерти.
    Да, мне нетрудно, я слеплю столько
    скульптуры — что там! будет миф мести!

    И тем страшнее, что всему миру
    вы просчитались так. И пусть пьесу
    вы рассчитали молотком — «минус»,
    миф — арифметика, и «плюс» — плебсу.

    Теперь убейте. Это так просто.
    Я только тих. Я только в труд — слепо.
    И если Бог меня лепил в прошлом,
    Ему нетрудно, — Он еще слепит.




    * * *

    Все равно — по смеху, по слезам ли,
    все равно — сирена ли, синица…
    Не проснуться завтра, послезавтра,
    никому на свете не присниться.





    ХУТОР

    Действующие лица:

    Пьяный ангел
    Девушка
    Автор
    Хор

    Автор:
    Холм, на холме хутор со шпилем, и мяукает кошка. Два окна: красное, освещенное, второй этаж; черное стекло — первый. На холме пасется белая лошадь, живая или бутафорская.
    Кусты: крыжовник и красная смородина.
    Беседка, увитая плющом и жасмином. Беседка открыта зрителю: деревянные пни вместо кресел, плетеный столик. Подсвечник, свеча. Над беседкой какие-то проволочки для белья, или для фонарей. Далеко — дорога.
    Проносятся полосы света.
    У подножья холма баня и пруд.
    Между беседкой и баней колодец. Он цементный. Деревянный ворот, ведро, цепь. У колодца на каменной скамеечке Девушка, простое платье, волосы распущены.
    Нежная мгла. Во мгле луна, как восходящее солнце, красная. Болтаются какие-то последние бабочки, а по всей сцене висят фонари.
    Появляется Пьяный Ангел — из колодца. Он в белом.
    Отряхивается. Нимб.

    Ангел:
    Меняю лиру на гитару,
    меняю небо на поля,
    я — сам свой раб, я — сам свой табор,
    не трогайте меня, я пьян.

    Не в небе, не на постаменте,
    я сам собой в веках возник,
    я вырвал сам себя у смерти
    и в смерти сам себя воздвиг.

    Не сеятель и не податель,
    мне нет Иуды, нет Суда,
    я — сам свой суд, я — сам предатель,
    я — сам себе своя судьба.

    Меняю знаки на загадку,
    меняю крылья на коня,
    семь заповедей — на цыганку,
    я пьян, не трогайте меня.

    Все — и ничто!.. Ничуть не легче
    атланту или муравью.
    Меняю весь Род человечий
    на душу милую мою!

    Девушка (указывая на колодец):
    Ты что там делал? Ты — тонул?

    Ангел:
    Я спал.

    Девушка:
    В колодце. Как обычно!
    Ангел:
    Пришел, увидел и... уснул.
    И — спал. И — снилось мне.

    Девушка:
                Отлично.
    В воде (плевать на атмосферу!)
    окаменел и спал, герой!

    Ангел:
    Вода была, пожалуй, сверху,
    а камень, что ж... под головой.

    Девушка:
    Фантастика. (Солгал не ахнул!..)
    Потом про это напишите.

    Ангел:
    Так спят все ангелы.

    Девушка:
    Вы — ангел?

    Ангел:
    Увы, я — ангел. Небожитель.

    Девушка:
    Ты пьян, паяц.

    Ангел:
                Не отрицаю.
    Паяц — пустяк. Я — пьяный дух.

    Девушка:
    Где, Дух, вы пили?

    Ангел:
                Отвечаю
    со всей охотой: пил в аду.

    Тринадцать нас (персты на лирах) —
    посланцы Неба к Сатане.
    Традиционный посох мира.
    Сераль русалок. Хор сирен.

    Фанфары. Тосты. Ад и Небо!
    Святой союз! Святись, свобода!
    Врачуются вино и нектар.
    Весь мир — мирянам, род — народам!

    Ну, бесы все перебесились,
    не пир — конспект войны Ливонской,
    бутылок — что твоих Бастилий,
    колбас — что змей Лаокоона!

    Светало солнце и садилось.
    Котлы. У дьявола в купели
    я пил один среди сатиров.
    Посланцы, помню, улетели.

    Тсс... девушка. В такой таверне
    я... стикс ин вино перешел.
    Там поутру мне третьи трели
    пел пересмешник-петушок:

    «Ты ангел? — Бес. — Ты бес? — Не знаю.
    Хороший хохот:
    те и те
    лишь диалектика названий
    и суесловие систем.

    Восстань, вассал! Какому клиру
    деянья детские развил!
    Разбей божественную лиру,
    все — трын-трава!»
                И я разбил.

    Я вышел в нимбе (нимб калорий?).
    Я — символ истин интеллекта!
    И вот, пожалуйста, в колодце
    очнулся... Гнусно.

    Девушка:
                Интересно.
    Неплохо и про трын-траву.

    Ангел:
    Ты что здесь делаешь?

    Девушка:
                Живу.



    Ангел:
    Конкретнее. Какая эра?
    Где глобус? Что за государство?

    Девушка:
    Живу, как все — как то и это.

    Ангел:
    Уже целуешься?

    Девушка:
                Гусарство.

    Ангел:
    Не нравится?

    Девушка:
                Для вас — нормально.

    Ангел:
    Я не опасен и не злой.
    На двух ногах по наковальне,
    я между небом и землей,
    как Гера некогда...

    Девушка:
                Живая...

    Ангел:
    повис. Туда, сюда — ни-ни.

    Девушка:
    Живу и жду — живу — желаю...

    Ангел:
    Все грозы-розы?

    Девушка:
    Да. Они.

    (Беседуя таким образом, Пьяный Ангел и Девушка
    передвигаются в сторону беседки. Уже в беседке. Свеча. Светлячки.
    Бьют часы. Девушка вяжет. Спицы.)

    Девушка (поет):
    Столетье спустя, в январе
    был маленький храм.
    Святители на серебре,
    нехитрый хорал.

    Свеча и алтарь. В тайнике
    там ангел стоял,
    и лира на левой руке,
    и благословлял.

    О, волосы бел ковыли!
    Молитвы слагал
    про тех, кто повел корабли
    в снега и снега.

    Как радостно было у нас,
    когда над свечой,
    как маленькая луна,
    блестел светлячок!

    Столетье спустя и еще
    с востока пришли
    какие-то люди с мечом
    и люди с плетьми.

    Они обобрали наш храм,
    алтарь унесли
    и юношей (вот и хорал!)
    на торг увели.

    Совсем отгорела свеча,
    лишь сторож-фантом
    ходил, колотушкой стучал,
    да помер потом.

    Ангел:
    Ты помнишь песню обо мне?

    Девушка:
    Не о тебе, о том, о нем.

    Ангел:
    Невеста!

    Девушка:
    Не твоя!

    Ангел:
    О нет!
    Отныне он и я — одно.
    Невеста! Крест и три перста!
    Благословляю и люблю!

    Девушка:
    Ты — пьян.

    Ангел:
    Святая простота!
    Последний миг — умру — ловлю!

    Пророк — про рок, про свет — поэт,
    мне — нет судьбы и нет святилищ,
    мне просто в мире места — нет.
    Не жалуюсь, уж так случилось.

    Раскаянье. Хоть раз в века
    в тех лабиринтах мира — Крита
    живые души развлекать,
    моя — мертва.

    Девушка:
                Моя калитка
    за баней. Шествуйте, дружок!

    Ангел:
    Я послан за твой душой.

    Девушка:
    Кем послан?

    Ангел:
    Сам собой, невеста.

    Девушка:
    Так сам себя и отошли.

    Ангел:
    Куда? Ни местности, ни места
    отныне мне не отвели.

    Девушка:
    Наверх! Ты сверху.
    Там просторно
    для пьяных ангелов-Вийонов,
    там семь седалищ, семь престолов
    Блюдет Блудница Вавилона.

    Бал — для любви, мечи — для мести,
    апокрифическая дверь
    в небытие. Там все на месте:
    Борьба — и Братство — Агнец — Зверь.

    Что я? Такие там и тут.
    Провинция мы, вы — столицы.
    Вам — небеса, нам — только труд.
    Мы — хор Христа, а вы — солисты.

    Ангел:
    Не Дух Святой, а варвар Рима,
    Не Цепь и Пух, а — лай! Лови!
    Не царь-рапсод, а только рыцарь
    пой-песенок и май-любви

    в столицах ваших (аллилуйя!)
    временщиков, воров и цифр
    страсть проповедуют холуи
    и хамы стали хитрецы.

    «Дух Творчества! Ты так прекрасен!
    Наш дух у нас на высоте!
    Все памятники перекрасим
    в любимый цвет своих вождей!»

    О, плебисциты толп и путчей!
    Все мало, — публика умна:
    ей не хватает только пули
    свинцовой
                в сердце у меня.

    Ты — труд. Я — Дух. Одной бумагой:
    за труд — тюрьма, за Дух — топор...
    Когда очнется Пьяный Ангел
    над окаянною толпой, –
    так! Только трепет! Гроздья гнева!
    Иерихонская труба!
    Возмездье всем и вся! Бой Небу!

    Девушка:
    Я девушка, а не толпа.


    Ангел:
    Спаси меня!

    Девушка:
    Спасет, уймитесь...

    Ангел:
    Спаситель?

    Девушка:
                «Быть или не быть?!»

    Ангел:
    Так пожалей.

    Девушка:
                Жалеть — унизить.

    Ангел:
    Унизить — лучше, чем убить!

    Девушка:
    Ты — трус.

    Ангел:
                Не вождь. Но неужели
    вожди (знак «вождь» — от сатаны!)
    предпочитали униженье
    себе
               и смерть –всем остальным.

    Жрец — жертвой, девственница — блудом,
    тиран — тиарой, Вакх — вином,
    Христос — крестом, бастилец — бунтом,
    Стикс — смертью, Вавилон — войной,
    сирена — сном, солдат — стареньем,
    хулой — Харон, хвалой — холуй,
    все сущее — существованьем
    унижено!

    Девушка:
                Не существуй!

    Ангел (ослабел):
    Не существуй... Там неземная
    звезда... Там полюс... Дождь повис...

    Девушка:
    Там — дождь идет? (Смеется.) Куда?

    Ангел:
                Не знаю.
    Идет, как все мы — сверху вниз.
    Вдох-выдох, время — мех кузнечный,
    конец... ни страха и ни сил...
    Кто это тикает? Кузнечик?

    Девушка:
    Чердак! На чердаке часы! (Веселится.)

    (Ангел умирает.)

    Девушка:
    Эй-эй!.. Уснул... Цитаты библий...
    Архаика... еще пугал!
    Смешной, смешной!

    (Переворачивает Ангела: крылья, кровь.
    Вскрикивает.)

    А КРЫЛЬЯ — БЫЛИ!
    Он — Ангел, правда! Он — не лгал!

    (Пауза, рассвет, свеча совсем маленькая, полосы света проносятся
    и тают в воздухе.)

    Девушка:
    Живем, как в пропасть, как — впустую,
    пылинки плача на весах,
    прости, прости, меня, простую,
    что знала я о Небесах?!

    Там лишь туманы. Только стаи.
    Секундомеры-облака.
    О, скука скорости и стали!
    Что обреченных обрекать!

    Нет — Неба! Темнота — тенета!
    Не зная ни добра, ни зла,
    на всех копытах континентов
    пасется первая земля

    над пропастью. Ах, Ангел, брат мой!
    Что Дух? — лишь таянье теней!
    Что чудеса! Простая правда
    простым нам ближе и нужней.

    Душа! расстаться — расплатиться.
    В который рок, в который раз
    на душу дунешь — разлетится
    по искоркам, — и нету нас.

    (Занавес.)

    Хор за занавесом:
    Фарс фарисея,
    барабан боли
    это творенье.
    Суету сеют
    бесы и боги,
    тьма и томленье.

    Это их игры
    света и смерти,
    тайны и знаки.
    Нет наших истин:
    солнце, как сердце
    бьется над нами!

    (Занавес поднимается.)

    Автор:
    Холм, на холме хутор, два окна, пасется белая лошадь, кусты, беседка, столик, подсвечник, свеча, проволочки, дорога, баня и пруд, колодец, бабочки болтаются, фонари висят, мгла — нежная, луна — красная, Девушка — в простом платье.