Читая Чехова

Маруська оторвала свинцовую голову от книги и осмотрелась: ну точно та же мерзость и запустение вокруг, как у Чехова. Сто лет прошло, а все то же. Старая тахта, скрипящая и разъезжающаяся при каждом движении, была завалена старыми, драными, пропотевшими простынями, изношенными шубами, в углу, кучкой, лежало куцее одеяло. Мебели почти не было, и все вещи хранились в больших дорожных сумках, мялись там, пылились и все время норовили вырваться из своего плена, и расползтись по всей комнате. Вот, например, сейчас, воспользовавшись Маруськиной болезнью, вещи тонкой, прерывистой, но настырной дорожкой ползли из одной из сумок на стол, захламив его весь, лезли под тахту, горой оседали на единственном стуле. Они блаженно жмурились в пыли, пакостливо припоминая Маруське, как она тузила их кулаком, уминая в сумку. Напротив тахты, почти вплотную, стоит пианино. Исцарапанное, расстроенное, тоже заваленное, покрытое пылью. «И на что оно сдалось?  Моя единственная мебель», - думает Маруська, потому что все остальное – хозяйкино. Квартира съемная. Своей нет. «Вот Чехов осуждал женщину за то, что не работает, пуста, ленива, глупа, - думает Маруська, - я работаю, а толку-то что? Нищета, грязь, безнадега». Маруська с отвращением вспоминает свою работу, и ученики представляются ей вампирами, откусывающими от нее, Маруськи, куски мяса. «Выпить, что ли, аспирину?» - сдается Маруська, которая до сего момента позволяла, согласно новой медицинской теории, своему организму сражаться с гриппом самостоятельно. Но организм потрепыхался маленько, а сражаться явно отказывается. Заболело сразу все: почки, суставы, дико заломило глаза.  « Ох-хо-хо-о, все равно придется на работу ползти, - скрипит Маруська, выбираясь из вороха тряпья, - хотя, конечно, по идее, полежать бы еще недельку». У Маруськи озноб, она с содроганием сует голые ноги в тапки и бредет на кухню. Квартира однокомнатная, Маруська с мужем и дочкой ютятся все в одной комнате. «Ну, хорошо, доктор Чехов, ну вот я не паразитка, не глупая и образованная, а толку-то что? Ваш доктор из «Палаты № 6» имел шестикомнатную квартиру от государства и держал прислугу, а я, сколько не работай, все равно буду бездомная. Кто сейчас будет обличать? Интересно, были бы вы довольны свершившимися преобразованиями?» Пол на кухне замусорен до полного немогу, вся посуда переместилась в раковину, а помойное ведро напоминает икэбану, детали которой украшают еще и пол. «Ох-хо-хо-о», - Маруська взялась за веник, подержала его в руке и бессильно отпустила. Веник шлепнулся поперек кухни, Маруська перешагнула через него и шлепнулась на второй из имеющихся в доме стульев. «Эх, доктор Чехов, доктор Чехов, логики-то нету у вас. Судя по вашим же рассказам, если женщина молода, красива, богата и наделена чуткой душой, вы все равно ей восхищаетесь, даже если она и не работает». Маруська была наделена чуткой душой, но она была нищая, немолодая, уже увядшая, и с досадой осознавала, что на снисхождение доктора Чехова ей рассчитывать не приходиться. Маруське было 39 лет, с точки зрения той эпохи – возраст мамаш, и задумываться о мужском внимании к себе доктора Чехова было вообще смешно. Хотя Маруська как-то незаметно пробежав дистанцию до своих тридцати девяти, по инерции продолжала думать о себе как о молодой, и как-то издалека, из глубины организма желала и ласки, и нежности, и тепла, словом, всего того, что обычно достается женщинам молодым, красивым, и т.п. Муж  Маруськи, человек больной, почти инвалид, измученный далеко не нарзаном, был озабочен только тем, чтобы дойти с работы до дому, поесть и упасть на кровать. Маруська злилась на него временами за то, что она, будучи замужней женщиной, обречена на воздержание, но тут же сама себе говорила, хорошо еще, что работает, деньги какие-никакие зарабатывает, хорошо еще, что ходит, а то вдруг, не дай Бог, сляжет, хорошо еще, что хоть такой есть. Маруськин взгляд случайно упал на улицу – и там такая же мерзость: огромный, грязный, обледеневший пустырь, заборы, серая, промокшая стройка и – никого. Маруська проглотила аспирин и подумала, что она уже немолода и нежеланна, что дома у нее нет, что вся ее зарплата уходит на квартиру и приходится жить на одну зарплату мужа, что у нее больше нет тех сил и энергии, которые были раньше, а главное – нет больше надежды и нет того отношения к миру, когда кажется, вот-вот, еще чуть-чуть и удастся сделать прорыв, и все изменится, всенепременно к лучшему, стоит только поднапрячься и достигнешь, дотянешься... до чего? Маруська, сотрясаемая температурой, отчетливо видит, что здоровья работать много у нее нет, что за переобучение надо платить деньги, которых нет, что бабу под сорок лет, которая не является уже хорошим специалистом никуда не возьмут, что начинать поздно, поздно, поздно. Маруське так плохо, что она готова съесть не только аспирин, но и всю аптечку сразу, чтобы избавиться от ощущения боли во всем теле и от мыслей, которые ведут прямиком в психушку.
Тоска, господа! Нельзя читать хорошую литературу при гриппе.