Играйте, дети,
играйте сердцем
(основано на почти реальных событиях)
«Ад и рай в небесах», - утверждают ханжи.
Я, в себя заглянув, убедился во лжи.
Ад и рай – не круги во дворце мирозданья.
Ад и рай – это две половинки души.
Омар Хайям
Тебе смешны мучения мои.
А.С.Пушкин
Пролог
Открытый танцпол «Земляничные поляны», называемый в народе Шатрами, был огорожен фигурным забором. По прямоугольному периметру под сплошной решетчатой крышей стояли массивные столы и столь же внушительные лавки из мореного дуба. Раньше, когда тут были более хрупкие стулья, они часто бились о головы посетителей. Но даже теперь находились такие богатыри, которые, предварительно подогревшись, сдвигали тяжеленные скамьи и громили их о цементный пол. Иные при разборках предпочитали «ромашки»…
Молодежь Полужинска, за неимением других альтернатив, давно облюбовала это место для своих тусовок. Сюда приходили не столько для того, чтобы потанцевать… честно говоря, танцевали здесь единицы. Традиция, возведенная в канон провинциальной жизни, установила раз и навсегда порядок развлечений для тех, кому еще не было двадцати двух лет. В непременный список входило: заглянуть в круглосуточный магазин «Полунар», купить «Арсенального» (по три литра на брата) или запотевшую от холода бутыль «Парламента», сигарет, кальмаров, сушеной рыбы и газированной воды «на закусь» (отдельные пункты могли и меняться в зависимости от компании), затем шумно решать, стоя на перекрестке, где все это добро оприходовать. Вариантов не было, но они все равно «перетирали вопрос». Как правило, кто-то предлагал пойти на заброшенный стадион, но остальным было лень двигаться так далеко. Другие хотели выпить на набережной Синего озера, и порой это срабатывало – если там находилась пара свободных скамеек. Но чаще всего шли в парк культуры и отдыха, где было темно, как в совином гнезде; то и дело кто-то спотыкался о выступающие углы тротуарных плит и арматурные пруты, старясь удержать равновесие и чертыхаясь. Если все места на утлых лавчонках были заняты (тут всегда действовал принцип «кто успел – тот и сел»), компания легко выходила из положения, пробираясь через низенький заборчик городского аттракциона «Орбита» и располагаясь там на деревянном помосте. Все принесенное с собой споро съедалось и закусывалось со всеми непременными атрибутами подобных «застолий» - разговорами «за жизнь» и рассказами о пьяных выходках общих знакомых. Высшим шиком считалось «шуткануть», чтобы кто-то особенно эмоциональный прыснул пивом, проливая пену на грудь, и снисходительно глядеть на все это, чувствуя свое превосходство. Ну а потом… Потом (случаях в десяти из десяти) собравшиеся с ленцой вставали, похрустывая затекшими суставами, говоря что-то вроде: «Ну, куда теперь?..» Все знали ответ, но сам вопрос был такой же частью ритуала, как и всё остальное. Конечным пунктом назначения неизменно – вот уже много-много лет – были Шатры.
Среднего роста парень засунул мобильный телефон в карман, огляделся и присел за одним из столиков этого заведения. Прежде чем начать нашу историю, познакомимся с молодым человеком поближе. Это Андрей Гриднев, студент калужского колледжа, один из тех, кого неясная сила влечёт к звездам, но кто часто удовольствуется пылью грязных чердаков – романтик, чьи устремления к лирическим вершинам зачастую глушит проза жизни. Неспособность к компромиссам у подобных людей часто приводит одних – к бунтарской стезе, других – к самоуничтожению. Андрей относился к иному типу. Он жил некими идеалами, подвластными живительной силе воображения, но при этом не достигал той ясности мысли, которая способна приводить хаос чувств в систему. Между тем был он из числа тех философов-самоучек, которые в глубине души своей полагают – те идеи, которые пока что смутно и робко бродят в их сознании, способны изменить мир. Такие философы, мечтатели и романтики, частенько считают себя в чём-то и революционерами… Поддаваясь этому простительному заблуждению, они, тем не менее, полны самых лучших намерений и пропитаны любовью ко всему человечеству. Жизнь уже успела изрядно потрепать его, но все же эти потрясения были больше следствием живого воображения и нетерпеливости, столь свойственной юности, чем настоящими горестями. Впрочем, сам Гриднев полагал (не без некоторого внутреннего самодовольства), что многое испытал. Возможно, тут и его работа (он уже около пары лет числился корреспондентом в газете «Полужинский вестник») играла свою роль. Многие случайные сведения он равнял с реальным жизненным опытом, а бурные чувства, изукрашенные безудержным и коварным воображением – с романами. Такова уж безграничная власть фантазий! Но, скажем откровенно, чего бы стоила молодость без ее заблуждений?
На столе стояла забытая кем-то темно-зеленая бутылка, наполовину заполненная пивом. Гриднев покосился на нее, вздохнул, похлопал себя по тёмной ковбойской рубашке. Было жарко. Будто вспомнив о чем-то, он залез в джинсы, извлек пару немного помятых сторублевок, расправил их и засунул в нагрудный карман, щелкнув заклёпкой. После совершения всех этих движений он огляделся.
Место, где он сидел, понравилось ему своей неприметностью и большим углом обзора. Кроме того, клеть ди-джея с мощными колонками находилась на другом конце танцпола, и можно было разговаривать, не надрывая при этом голосовые связки.
Царило затишье, что для такого времени было вполне обычным делом… но Гриднев, обычно бывавший здесь, когда все танцпол бурлил молодежью, почувствовал себя не в своей тарелке. Чтобы отвлечься от сверлящего мозги ощущения, будто на нём остановились взгляды всех присутствующих, он стал считать посетителей – отметил парочку, бравшую мороженое в открытом ларьке на танцполе, небольшую компанию мужчин с пивом и трех гризеток , сидевших на противоположной стороне Шатров. Они тоже осматривали пустынную цементную площадку. «Искательницы приключений, - предположил Гриднев. - Достаточно я встречал таких, чтобы предполагать...» В прошлом, надо сказать, была у него не одна история с уличными знакомствами; все эти авантюры затевались единственно вопреки извечной провинциальной скуке, но все же от этого оставался и какой-то опыт. Одни подозрительно косились на него, торопясь поскорее скрыться, что-то бормоча насчет неотложных дел и позднего времени. Другие равнодушно просили прикурить и медленно цедили слово за словом. Оживлялись они только когда видели в руках у тебя сотню-другую. Иногда такие девушки лукаво просили купить пива, сигарет или просто одолжить «до завтра». Если ты соглашался, то взамен получал пару лишних улыбок и мог рассчитывать на то, что на свой вопрос услышишь более вразумительный ответ, чем просто нечленораздельное мычание. В подобных случаях Гриднев чувствовал, что имеет какую-то власть над ними; в определенной степени так оно и было. Власть опьяняла… Однако чтобы рассчитывать на что-то большее, чем пара часов, проведенных вместе на скамейке в городском парке, требовались суммы, измерявшиеся тысячами. Все продавалось в этом славном Полужинске, но некоторые ценили себя слишком дорого… возможно, даже дороже, чем они стоили на самом деле. Глядя на гризеток, Гриднев хмыкнул, прикидывая. Девчонкам было никак не больше пятнадцати-шестнадцати, и вряд ли они были из тех, которые могли рассчитать вплоть до копейки, сколько будет стоить парню попытка затащить школьницу в постель, начиная от первого совместного похода в кафе и заканчивая сигаретами вместо утреннего чая. О чем-то они совещались, все время кидая торопливые взгляды через плечо. До Гриднева доносились неразборчивые обрывки их оживленного спора. Наконец, видимо так и не придя к единому мнению, они вышли из-за стола, двинулись куда-то к клети ди-джея. Там, у зарешеченной ограды, белела небольшая полукруглая площадка. На этом пятачке во время дискотек обычно зажигали самые отвязные и горячие девчонки… или их перепившие бойфренды. Гризетки остановились у площадки, оглядывая ее, негромко переговариваясь. Одна из девушек, выделявшаяся ярко-алым топиком и пышным хвостом на затылке, сделала пару танцевальных движений, почти лениво, мягко. «Прикидывают, как бы застолбить местечко погорячее?» Гриднев улыбнулся, изрядно развеселившись этой мизансценой. Он еще раз оглядел танцпол. Парочка, отошедшая от ларька со стаканчиками пломбира, устроилась двумя столами дальше корреспондента. Парень держал свою подругу за руки, проникновенно глядя в глаза, а та сильно смущалась, пряча лицо в волосах, ниспадавших до плеч. Отчего-то в воображении Гриднева возникло сравнение: тургеневская девушка. М-да, тут что ни вечер, то история, решил Андрей. Вслед за этим подобные мысли заставили его обратиться к предметам не столь забавным – а именно, к цели его прихода сюда. Поглядев на цифры, высвечивавшиеся на дисплее телефона, он увидел, что уже пятнадцать минут девятого. Скоро танцпол начнет заполняться народом. Подумав об этом, Гриднев представил себе толпу, в которой не видел ни индивидуальности, ни шика, и зевнул.
Улица Зои Космодемьянской,
Дом 14\2
Дима Посылкин вышел из ванной, отфыркиваясь и довольно потирая горячую шею. Проведенные в обжигающей воде полчаса приводили его в благодушное настроение, будто вместе с налипшей грязью он смывал все неприятные мысли и заботы, которые преследовали его. Впереди был чудный вечер… и он смаковал каждое мгновение. Чистое тело, чистая душа, и жизнь была прекрасна.
- Дима? – позвала мать с кухни. – Это ты?
- Да, я уже все.
- Тебе девушка звонила. Сказала, что не сможет сегодня встретиться.
- Лера? Когда звонила?
В голосе парня проблеснула нотка озабоченности. Пока еще не оформившееся чувство – так, легкий намек на тревогу. Не осознавая этого, он с силой потер затылок.
- Да вот буквально минут десять назад.
Медленно нахмурившись, Дима пошел в свою спальню.
В гостиной буянил четырехлетний Санёк, сын сестры Светы. По всему полу были раскиданы кубики, перевернувшиеся машинки, коробки от дисков. Санёк прыгал на плюшевом медведе, который был раза в два больше его самого, и радостно что-то лопотал с космической скоростью. Света уже и не надеялась как-то укротить бешеную энергию своего чада, и сидя на диване только изредка грозила пальцем.
- Дима-а-а-а-а! – воскликнул Санёк, спрыгнув с медведя.
- Здорово, мужик.
Димон осторожно потряс ручку племянника.
- Что делаешь?
- Я играю, - доверительно сообщил мальчик. – Поиграй со мной!
В другое время Димон с удовольствием бы повозился с мелким, но сейчас он думал о другом.
- Нет, Саш, не могу. Я сейчас ухожу.
- Ку-уда? Куда уходишь? Ди-има! Ну поигра-ай со мной!
- Гулять. Ну, отпусти, Саша!
Мелкий вцепился в его руку и недовольно глядел исподлобья.
- Саша, иди, сейчас тебе бабушка что-то даст, - проворковала Света.
- Что? – обернулся мелкий. Но руку дяди не отпустил.
- Саша!
Заслышав призывный голос с кухни, он отбросил все сомнения и побежал к бабушке.
Оказавшись в одиночестве в своей спальне, Димон бросил полотенце на спинку кровати, сел за стол, где гудел включенный компьютер, пошарил среди сплетения проводов и залежей дисков непонятного происхождения и выудил мобильник. Как он и предполагал – пропущенные вызовы. Два звонка с промежутком в пятнадцать минут.
Лера.
Встреча отменяется.
В голове стоял туман. Чтобы встряхнуться, Димон подергал мышкой. На мониторе проявилось изображение Стоунхенджа. И с десяток папок по всему пространству рабочего стола. Бесцельно пооткрывав поочередно одну за другой, он так и не нашел, что ему, собственно говоря, надо. Тогда просто выключил компьютер, встал, ощущая, как в нём вращается бесплотная Вселенная.
Ощущение пустоты.
Встреча отменяется.
Да что она о себе думает, мелькнула злая мысль. И вслед за ней – другая, переполненная отчаянием: «Бли-и-и-и-ин!» Что-то начинало обрываться в нём – одно за другим, одно за другим, будто в канате волокна лопались поочередно, не выдерживая невероятного веса безудержной тоски.
- Дима-а-а! – скрипнула дверь, открываемая с усилием. – Погляди, что мне бабушка дала!
- Да-да, хорошо, Саша. Подожди.
Саднящее, противное чувство.
Чтобы избавиться от него, как-то отвлечься, Димон стал одеваться. Он придерживался свободного стиля – толстовки, широкие джинсы от Тома Фарра, кроссовки «Камелот» - и это было такой же принадлежностью его личности, как и тот рэп, который он слушал, и те фильмы, которые он мог глядеть по нескольку раз, не наскучив ими, и даже привычка просыпаться не раньше двух часов дня после бессонных ночей, проведенных в Интернете или за играми. Но в эти минуты он не думал ни о чем. Даже то, куда он собирается… или зачем, было ему неизвестно.
Как будто отзываясь на его смятенные мысли, телефон разразился мелодией из «Ведьмака» . Даже еще не взяв мобильник в руки, Димон знал – это Гриднев.
- Я сейчас в Шатрах, - сказал он. – Ты подойдешь?
Платная автостоянка
Разговор не клеился. Девушка с ясными глазами чувствовала, что это неправильно, что-то надо объяснить, попытаться донести – возникшая пауза, полная раздражения и непонимания, будила в ней отчаяние. Но что можно было бы сказать, как это сделать, она не имела представления – все слова, которые она могла бы сказать, были бы похожи на повторение уже пройденного или, того хуже, на попытки оправдаться. Виноватой же она себя не чувствовала совершенно.
Серега Герасимов глядел на нее, приводя все услышанное до этого в порядок. Он никогда не считал себя ни слюнтяем, ни мямлей, действовал решительно и не оглядывался назад. Окружающие могли считать его самодовольным типом, который всегда добивается своего; многие и уважали за это. Но всего несколько слов, сказанных девушкой, сидевшей рядом на заднем сиденье чёрного «Форда-Фокуса», били куда-то за привычную маску безмятежности и уверенности, прямо в комок нейронных окончаний, сплетение нервов. И это был чувствительный удар.
- Да, если ты уверена, что это именно то, что тебе надо … Я тут, конечно, вообще ни при чем.
В голосе его был слегка завуалированный сарказм. Ему хотелось поддеть ее, пусть бессознательно, но тем не менее. Чувство нелепости всего этого разговора, даже обида, глупое, в общем-то состояние, навалились на него.
- Я много думала над этим… Помнишь, мы ведь с тобой затрагивали эту тему…
- Да, помню.
Парень помолчал. Кинув взгляд на пустовавшее место водителя, он подумал, что у них не так уж много времени.
- Ты завтра уезжаешь?
- Да. Мой автобус на Калугу – в десять часов.
Она не стала уточнять, рассказывать, что, почему и как. У этой девушки были свои правила. Серёга не мог не считаться с этим, но порой это казалось ему издевкой.
- Думаешь, все будет нормально?
- Я буду писать.
Это не ответ, подумал парень.
- Я не хотела, чтобы мы ссорились, - заметила Тина, склонив голову. – Все эти глупые выяснения отношений, мотание нервов…
Она права, согласился он про себя. Просто сделала свой выбор, и всё. Большие перспективы, близость к нужным людям – кто бы отказался? Но какой-то зуд, раздражавший его своей недоступностью, все жалил и жалил.
- Я знала, что ты меня поймешь.
- Да.
Это была неправда. Он подавил в себе очередной всплеск раздражения, поймав себя на мысли, что в последнее время испытывает это чувство всё чаще.
- Помнишь, мы встретились однажды, тогда, зимой, и я сказала, что такого отличного дня для нас больше не будет? Что мы запомним эти дни в Полужинске на всю жизнь, на всю… жизнь…
Она снизила голос до шепота, перебирая руками на коленях. Однако секунду спустя взгляд ее приобрел какое-то отрешенное выражение.
- Наверное, это оказалось правдой.
Что мы делаем, спросил Серега себя. Зачем мы пытаемся причинить друг другу боль? Он почувствовал еле заметное озлобление, выраставшее из оскорбленной гордости. Если бы кто-нибудь спросил, чего бы он хотел, как бы он повернул ситуацию на иной лад, он не сразу бы ответил – вопрос задевал чувствительные струнки. И понимание того, что она сказала это так просто, походя, - задевало его все сильнее.
- Ну, тебе это нужно.
- Что?
- Просто уехать, как будто ничего никогда и не было…
Она отвернулась. Что-то гротескное проступило в одно мгновение во всей ее фигуре, во всех этих манерах. Она как будто закрывалась, отчуждалась, и не хотела, чтобы кто-то в целом мире мог сказать хоть слово на этот счёт. Девушка не глядела на него, и в салоне машины стало накапливаться то тяжелое давящее чувство, которое просачивается изо всех щелей, когда между двоими людьми образуется вакуум. Самым неприятным было то, что они оба чувствовали это, но никакого желания разряжать обстановку не было ни у одного из них.
Зазвонил телефон Тины. Она вытащила мобильник из сумочки.
- Да?
Серега поглядел в окно. Кто-то выезжал со стоянки – сторож возился с воротами. Через калитку прошел мужчина, одетый как игрок в гольф – легкие хлопковые бриджи, сланцы, футболка с коротким рукавом и очки-капли. Герасимов понял, что надо уходить. Свидание заканчивалось.
Тина кратко поглядела на него.
- …Не знаю. Сереж, - сказала она, прикрыв трубку ладонью. – Ты не собирался сегодня в Шатры?
Это был не тот вопрос, ответ на который был Сереге доподлинно известен. Хотя… В его планы входило добраться до дома, слегка перекусить, принять ванну и, возможно, сесть перед телевизором с бокалом апельсинового сока в руке. По кабельному должны были показать очередной матч английской Премьер – лиги, где Серега уже лет пять как беззаветно болел за «Манчестер Юнайтед». Все эти мысли, планы пронеслись в его воображении: мягкая вода, от которой поднимается пар, нежные прикосновения душевых струй, истома, охватывающая при погружении с головой в ванну… Он мысленно переключил канал, посмотрел трезвым взглядом на футболистов, разыгрывающих очередную многоходовку… Вслед за тем он тяжко вздохнул, поняв, что ему придётся только мечтать о душевном спокойствии в эти минуты. А без этого уютный домашний вечер грозил превратиться в сеанс самокопания и всё тех же обвинений, которые он, сам не желая того, бросал в пустоту. Нападал на кого-то, кто не мог ответить, нападал на себя, боясь признать тот простой факт, что это совершенно бесполезно.
- Собирался. Да…
- Это Катя… - Тина понизила голос. – У нее день рождения сегодня – хотела попрощаться…
На мгновение Серега нахмурился, незаметно напрягшись, но имя Кати его успокоило.
- Понятно.
Дверь «форда» открылась, и мужчина в экипировке гольфиста изящно устроился за рулем. Обернувшись, он, видимо, хотел что-то сказать, но, увидев, что двое разговаривают, ограничился тем, что просто подмигнул Сереге.
- Можно будет, - сказал, немного овладев собой, Герасимов. – Можно будет и в Шатры…
- Хорошо… Кать, мы сейчас подъедем. Да, к главному входу…
Тина отключилась и поглядела на отца.
- Я все слышал, - весело заметил тот. – Не опоздаешь?..
- Я недолго…
- Тогда, мамзель, нет проблем!
Он повернул ключ в замке зажигания и дал задний ход.
Часть первая
Гриднев достал из нагрудного кармана небольшой продолговатый бумажный пакетик, в котором угадывался какой-то плоский артефакт, ощупал его пальцами. Убедившись, что упаковка артефакта не повреждена, он засунул его обратно, туда же, где уже лежали две сотни. После этого Андрей устроился поудобнее на скамье и начал пристально рассматривать каждого, кто входил через ворота Шатров, минуя необъятных размеров контролершу, ставившую на запястьях люминисцентные оттиски, и охранника в костюме. Чутье подсказывало ему, что вот-вот время ускорит свой бег, дав толчок стремительным событиям.
Единственный полужинский ди-джей Туборг, который обычно играл в Шатрах роль массовика-затейника, не изменил призванию и на этот раз. Он сидел в небольшой каморке, огороженной прочной стальной решеткой, и заводил публику. То, что публика могла видеть его лишь в самом начале дискотек, когда Туборг рысью пробегал через танцпол на свое рабочее место, дела не меняло. В конце концов, Шатры сильно отличались от «Навигатора» . Здесь и массовик-затейник, так же, как и любой посетитель «Земляничных полян», мог с легкостью получить бутылкой по голове от случайного гопника. Туборг подстраховывался, как думал Гриднев.
- Начинаем наш пятничный вечер! – объявил диск-жокей. – Подтягиваемся, подтягиваемся, ребята! Вас ждет здесь много интересного!.. Ну, а для разогрева – горячий хит от Максим!
Раздались хлипкие свистки, быстро смолкнувший всплеск чьих-то голосов – преимущественно девичьих. Гриднев заинтересованно развернулся лицом к ди-джейской будке, зацепившись взглядом за маслянистый блеск пивной бутылки.
- Мне стало так легко дышать в открытое окно… И повторять: есть лишь одно… Знаешь ли ты – вдоль ночных дорог шла босиком, не жалея ног…
Он слушал песню Максим, а танцпол постепенно заполнялся народом. Люди толпились в Шатрах, видимо, собираясь с мыслями и выискивая знакомых. За стол уселась свежая компания. Гриднев приоткрыл глаза, пропустив этот момент, и увидел двоих парней и трех девушек, расположившихся напротив. В следующее мгновение он узнал парней – Женя и Макс, бывшие одноклассники Посылкина. Гриднев неплохо знал их, и лучше всего знал две вещи – они классно играли в футбол, и еще он почти никогда не видел их порознь. В тот день, когда у их класса был выпускной (то было два года назад, аккурат в июне 2006-ого), Макс с Женьком оба умудрились прийти в одинаковых костюмах… было весело. За это их даже прозвали «братьями-лимонами». Девушки же… Насчет них Гриднев не был бы так уверен. Кажется, они тоже некогда учились во второй школе. Точно Андрей не сказал бы, но он нашел забавным, что «братья-лимоны» даже с девчонками крутят вместе.
- Привет, Андрюх, - сказал Женя, также известный как Картофель, - протянув руку через стол.
- Здорово…
Гриднев поздоровался с парнями, улыбнулся девушкам, и счел, что на этом официальную часть можно закончить. Его всегда тяготила необходимость следовать условностям.
- Решил тоже потусоваться?..
Картофель подмигнул ему.
- А чего один?
Женя тронул розовую ленточку на плече одной из девушек, той, что была с плетеной сумочкой. Брюнетка дурашливо отмахнулась: да ну!
- А где Димон?
- Димон попозже подойдет… - туманно сказал Гриднев.
- Какой Димон? – встрял Максим. – Посылкин, что ли?
- Да…
- Он же с девушкой встречается?.. Ну, а ты чего один? – с некоторой снисходительностью спросил снова Картофель.
Гридневу не понравилась эта снисходительность в интонации «братца-лимона». Может быть, все дело было в том, что Женек сидел, по-свойски обнимая чернявую девчонку, и на черной его водолазке с тисненым рисунком нельзя было увидеть ни пылинки? Почему-то Андрей сразу же ощутил себя чужим здесь. Ладно, пробормотал он про себя, сейчас ничего интересного ждать не приходится, а там… Что будет «там», он додумывать не стал, но его охватило щекочущее душу волнение.
- Ну давай, Андрюх! Еще увидимся…
Несмотря на теплынь, разлившуюся вокруг, на него напал скользкий озноб. Он подумал о том, как в детстве купался ранним утром в заводи Липовой улицы, когда вода еще не успевала прогреться, как следует, и новорожденное солнце еще не налилось силой палящих лучей. Он вспомнил, как вылезал, дрожа и отфыркиваясь из прозрачной воды, пронизанной нитями водорослей, – и когда выбирался на песчаный бережок, чувствовал себя точно так же, как сейчас. Уж не лихорадка ли это, подумал он с безотчетной тревогой.
- Знаешь ли ты? Знаешь ли ты? – все надрывалась Максим. – Вдоль ночных дорог шла босиком, не жалея ног…
«Уж эта… - отметил мимолетно Гриднев. – Однако, что-то уже завязывается…»
Он бросил взбудораженный взгляд в сторону «братьев-лимонов», но их уже не было – остались лишь две девушки, торопливо чирикавшие о каких-то намечавшихся встречах. Одна из них, та, что теребила пышную ленту с каймой, поймала взгляд Гриднева, почти кокетливо взмахнула ресницами… а затем обе они вспорхнули и скрылись в толпе, тут же исчезнув из виду.
Сколько времени прошло? – спросил себя Гриднев. Можно было проверить по мобильнику, но ему неохота было возиться по мелочам.
На танцполе царило непрерывное движение. Смешение красок, мелькание лиц, и то и дело выныривал кто-нибудь, чтобы хлебнуть пива из дружеской бутылки. В какое-то мгновение невидимый авантюрист зарядил в небо конфетти. После негромкого хлопка в синеву ещё светлого неба взмыли бумажные ленты, словно фантастический фонтан забил вдруг в Шатрах. Вокруг тут же разразились визгом и хохотом. Мимо прошла кучерявая девчонка, к запястью которой был привязан тугой синий шарик, рвавшийся к небу. Какое-то мгновение Гридневым владела мысль присоединиться к веселящемуся народу. Но когда он представил себя среди этой полупьяной толпы, визжащей и бесцеремонной, просто качнул головой и отказался от этой идеи, отбивая между тем ритм ногой.
Туборг улучил минутку в перерыве между песнями:
- Я вижу, молодежь уже начинает разогреваться… Специально для этого вечера, специально для вас – группа «Бутырка»!
До Андрея донеслись обрывки чьих-то возбужденных голосов. В центре танцпола образовался широкий круг – девушки, видимо немного перебравшие, взялись за руки и повели хоровод. Почти сразу же большой круг распался на два – и они двигались, все разгоняясь, в противоположных направлениях. Мелькали желтые, красные, бежевые пятна, белые футболки, багровые лица, возбуждённо горевшие глаза. Это было похоже на метель, взметнувшуюся вдруг расплывчатыми обрывками в августовской сплошной духоте… Бросив взгляд по направлению к выходу – не появился ли Посылкин? – Гриднев заметил кое-кого еще. Он хотел бы сжаться в точку, слившись с пространством, но было уже слишком поздно.
…Она как-то выделялась из толпы. Может быть, оттого, что лицо ее было наполнено нездешней отстраненностью от всего шума и хаоса? Гриднев видел ее, и незримый маятник, словно из рассказа По, уже спускался все ниже, норовя разрубить напополам панически мятущуюся душу … Инна Лаврецкая была в мини-юбке и темном топике на бретельках с множеством блёсток, рыжие волосы растеклись по плечам… В глубине её глаз, как вдруг отчётливо и ясно увидел Гриднев, играли звёзды.
Сердце резко захолонуло, и в один миг стало невозможно дышать.
***
Димон – в который раз! – пытался убедить себя, что приход в Шатры – самое логичное и самое разумное, что он мог бы сделать после звонков Леры, но все равно какой-то противный мелочный осадок не то растерянности, не то обиды на себя давил на сердце. Миновав охранника, Димону пришлось проявить недюжинное мастерство лавирования, уворачиваясь от гоготавших пацанов. Почему-то многие из них махали руками как мельницы, высоко вскидывали ноги, и вполне искренне считали, что всё это называется танцем. Все же не уберегся – кто-то задел его по уху, какой-то длинный чёрт в рубашке с коротким рукавом. Но это была мелочь, на которую Димон предпочёл не обратить внимания. Главной проблемой для него стало найти Гриднева. Скорее всего, сидит где-нибудь, резонно предположил Посылкин.
- Привет, Димыч! – раздался возглас.
Леха по прозванию Балука, давний приятель Димона, увлекавшийся брейком, поздоровался с ним и заглянул в глаза:
- Некраса не видел, Димон?
- Нет. Я сам пришел только.
- Понятно. А я отлить пошел – гляжу – блин, нету. Вообще! А, Каганову видел! У Катюхи ж сегодня день рождения, она со всеми…
Дима усмехнулся. В этой фразе было больше, чем сказал Балука.
- Мы на днюхе Некрасовой волшебно потусили, да. Травы было – с мешок!
- Нормально…
- Ладно, увидимся еще, Димон! Увидишь Некраса, скажи, что я его ищу, ладно?
- Да, хорошо…
Димон кинул взгляд на ларёк, возле которого как раз стоял веселый бритоголовый юнец в небрежно распахнутом засаленном пиджаке, державший как трофей пару бутылок «Клинского – Чайнатаун» . Рядом возвышался еще один угрюмый охранник в черной униформе. Посылкин подумал, что такая кислая мина у него скорее всего от необходимости носить костюм в такую жару, а не по профессиональной необходимости. «Блин, пивасика бы хлебнуть», - промчалась мысль в медленно сопревающей и гудевшей от встревоженного роя мыслей голове Посылкина. Он подумал о том, что совсем недавно, буквально пять минут назад, Коля Бурдыкин, приятель по школе, говорил, что они собираются компашкой взять ящик пива и пойти посидеть в зарослях, что означало по-простому – в парковой липовой аллее. Тогда он почти отшутился, сказав, что обязательно подойдет… но колебался – потому что почти никого из компании Бурдыкина не знал, а в Шатрах он договорился встретиться с Гридневым. Сейчас идея хлебнуть «Жигулевского» или «Арсенального» до упора, чувствуя, как пена вскипает в горле, показалась ему необычайно привлекательной. Но делать было нечего.
Дима повернулся. Кого-то из своих с первого взгляда он не увидел, но толпа все время менялась, мелькала… наверняка что-то сказать было сложно.
Когда он сделал широкий круг по Шатрам, то отыскал человек шесть из класса, да плюс еще добрый десяток знакомых по улице, но это было всё не то. Посылкин остановился, чтобы сориентироваться и решить, что же делать дальше. Он поймал себя на том, что стоит только замедлить шаг, как в груди тут же нарастает малоприятный ком, грозящий прорваться новой вспышкой уничижительных мыслей.
Чтобы заглушить все не проходившее чувство растерянности, Димон отчаянно помотал головой, собираясь с силами.
И тут в глаза совершенно неожиданно бросился бордовое пятно, переливавшееся стразами. Он почти сразу узнал его обладательницу. Инна Лаврецкая плавно продвигалась сквозь толпу, словно увлекаемая некой целью.
Куда это она, интересно, подумал Посылкин; ему показалось, что он, кажется, знает ответ, и, не колеблясь, двинулся за ней…
***
Кто-то хихикал за спиной Лаврецкой, что-то негромко хлопнуло – словно пробка от шампанского взвилась в небо. Какое сейчас шампанское, мимолетно подумала Инна, чтобы тотчас же забыть об этом. «Ты понимаешь, Андрей… такое, наверное, бывает раз в жизни. Эти разговоры по телефону, переходящие в многочасовые беседы на балконе, волнительное узнавание друг друга…». Она попыталась справиться с дыханием; удалось это с трудом. Вокруг еще что-то двигалось, волновалось, шумело. Играла какая-то песня. Наверное… Девушка сжала сумочку у пояса, поймав себя на том, что думает совсем не о громком веселье… уже готовая сказать, сказать… Что она хотела ему сказать? Что-то, видно, хотела, и те слова были необходимыми, важными, совсем не подходившими ко всей этой суетливой обстановке. Однако мысли убегали. Мысли плавились, путались в искривлявшемся пространстве карнавала – и терялись. Неожиданно из толпы вынырнула белая рука, требовательно увлекая за собой.
- Инка! – вскрикнула Настя Зуйкова. – Вот ты где! Иди к нам. Что…
Она сразу заметила отрешенный взгляд Лаврецкой, машинально посмотрела в сторону Гриднева и устремила понимающий взор на подругу.
- О? – сказала она, и, не ожидая ответа, потащила в самое столпотворение Шатров.
Толпа оттеснила их в сторону; Инна потеряла и столик и Гриднева из виду. Нетерпеливые руки ввели ее в хоровод, подхватили, и закружили в суматошном и безумном ритме общей свистопляски.
***
Когда рыжеволосая девушка неожиданно скрылась из глаз, Гриднев испытал неподдельное облегчение, и почти сразу же ему стало стыдно за это облегчение. Пот выступал на лице, мелкие капельки чертили причудливые кривые, щекотали кожу и набухали солеными гроздьями на подбородке, откуда парень их периодически смахивал, почти механически, потому что Инна так и стояла у него перед глазами, будто отпечатавшийся на сетчатке образ. Я еще приду за тобой, - шептала она, шелестела в его мыслях. – Я приду, и мы поговорим обо всем. Как ты думаешь, вытянешь ли ты свой счастливый билет? Когда возле его стола появился Посылкин, Гриднев испытал непомерное облегчение. Из груди его вырвался свистящий звук, который не сразу оформился в слова.
- Здорово.
- Здорово.
Посылкин помолчал, чувствуя себя по-прежнему неуверенно, но на этот раз – по другой причине. Он не мог не заметить этого потрясенного взгляда, этих полуиспуганных глаз, и это порядком сбивало его с толку. Потом он слегка кашлянул, глядя на Андрея. Димон ожидал чего-то совсем иного, и получилось все не так… Были иные планы, расчёты, а здесь он взял и оказался совсем в другой опере. Как будто вместо пролога, вступления и экспозиции сразу вдруг выскочила кульминация, и нельзя было понять, что предшествовало событиям, и какое содержание наполняло их смыслом…
- Давно сидишь? – поинтересовался он, устроившись там, где совсем недавно находились «братья-лимоны» и их подружки.
- Да уж… Порядочно. Как дела?
Вместо ответа Посылкин махнул рукой. Об этом не стоило и говорить.
- Да, Андрюх, будто не знаешь…
Он хмыкнул, поймав себя на мысли, что безуспешно пытается справиться с рваным дыханием и сердцем, бившимся в исступленном ритме. Чтобы не думать об этом, он заговорил.
- Да, скорее всего… - он прищурился. – Я видел ваших. Надя, Катя…
Гриднев подумал о рыжих волосах, горевших в его воображении, но начинать с этого ему вовсе не хотелось. Да, так, без прелюдии. Он боялся… Боялся…внезапности. Поворота. «Сердце, неожиданный толчок, и – все, гуд бай… Адью, сэр. Глупо? Но почему же тогда ночью невозможно заснуть из-за сплошного гула крови в ушах и бешеной пляски сердца? И когда кажется, что какой-то ком растет под ребрами, и резь подступает к горлу, так, что совершенно невозможно не то что двигаться и дышать, но и жить? Резь, похожая на удушье. Отчаяние, доходящее до последних пределов… Глюки? Сон? Или, что хуже – действительность?»
- Понятно. – Посылкин пожал плечами. Он с интересом разглядывал Гриднева. Эта рубашка, легкая, но довольно стильная, джинсы… Больше всего после выражения испуга в лице Гриднева Посылкина удивил его тон, - ему показалось что-то странное в его голосе. Вроде бы ничего необычного, но они слишком хорошо знали друг друга, чтобы можно было скрыть правду. «Правду? – спросил себя Посылкин. – Это я о чем? Что за день паршивый сегодня…»
Гридневу захотелось начать с чего-то безобидного, чтобы хоть немного взять себя в руки. «Вдох, выдох. Вдох, выдох, закрыть глаза и не думать об Англии… »
- Плясать людям охота всегда. Но как подумаешь… Как-то по-другому сейчас это… – Он качнул головой в сторону гремящего танцпола. - Вот сравни хотя бы с теми, кто был лет десять назад…
- Ну, Андрюх, - философски отозвался Посылкин. – Сейчас под «Ласковый май» танцевать никто не будет. И люди другие уже.
- Ага… Другие… - Гриднев ушел в задумчивость, как какой-нибудь суслик прячется в норку. – Мне кажется, сегодняшние детсадовцы умнее первоклассников каких-нибудь пятидесятых.
- Может быть, – бросил Посылкин. – Мне бабушка рассказывала, когда она…
- А представляешь, что будет лет через сто?
- Не представляю.
«И с чего это он вдруг про это? А глаза блестят так, блестят…»
- И нравы тоже меняются, Дим. Сравни хотя бы эпоху Ломоносова и вот наш двадцать первый век… Разве тогда можно было представить, чтоб девушки ходили в мини-юбках… даже мини-трусиках – и с пирсингом на пупке?.. – он усмехнулся, представив себе подобную картину. Тут же всплыло воспоминание о рыжих волосах Инны, какие-то червячки, прокладывавшие пути в его мозгу, снедавшие его в зудящем зное; казалось, времени не было, а было это бесконечное чувство – нечем дышать… Зуд, зуд, зуд. О-о-о-о-о-о, черт возьми… и Гриднев заторопился. - Нет, правильно. А то бы добронравные дворяне поумирали от сердечных приступов. Почему? Ты прав, люди меняются, но в чем? Можешь сказать, в чем разница?
- Ну как? Сейчас же прогресс вперед идет, мода развивается, все это как-то влияет…
- Да-а, знаешь, все это как-то несущественно. Что, ты скажешь, что мы отличаемся от людей ХVIII века лишь наличием мобильников и всяких там штучек-дрючек вроде рэперских стишков и штанов, приспущенных до земли?
- Что-о?! Ты рэп не тронь, рокер хренов! Сам ты…
- А, обиделся! За святое задел! О, великий гангста оскорбился! А!
- В рэпе штаны и кепки – не главное. Тексты! – Димон внушительно постучал зажигалкой по столешнице. – А ты даже не слушал как следует, и как про это можешь говорить?
- Да ладно тебе, чего завелся, – засмеялся Гриднев. – Давай вернемся к началу. Как ты считаешь, в чем разница между нами и восемнадцатым веком?
- М-м-м-м. Подмышки тогда не брили…
Гриднев хохотнул.
- Потом, гляди, строй тоже другой был.
- А-а, ну да-да, царь-батюшка, крестьяне… Э-э-э, ну крестьяне и сейчас есть. Кто мы, по-твоему? Не элита же, правда?
- Я, например, за коровой не хожу, и пшеницу не сею - заметил Посылкин.
- Я не буквально! – смех Гриднева пробрал еще сильнее. - А царь-батюшка?
Он отбарабанил резкий, почти злой ритм.
- Сейчас, думаю, всё то же самое, только форма чуток изменилась, да и только. Так же грабят, жрут, врут безбожно, а мы и верим… Вообще, я над этим вопросом долго очень думал, знаешь, голова взрывается… Нет, просто задал себе однажды вопрос: а меняются ли люди? И вообще – меняется ли не форма, но суть?
- Что за суть? Что, по-твоему, должно меняться? В смысле, то, как мы действуем и как думаем?
- Ну-у, да, в принципе… Но это далеко не то самое, что очевидно, всегда на виду. Ощущение, какое-то представление о правильности, что ли? Границы дозволенного и границы, за которые нельзя переступать… Менталитет? Если предположить, что с каждым годом люди меняются, и последующее поколение уже другое, то почему же тогда в древности мы находим идеалы, которые представляются актуальными и сегодня? Может быть, есть что-то общее для всех людей во все эпохи, что объединяет нас всех? И это остается навсегда?
Посылкин бросил взгляд в беспорядочно мельтешившую толпу, пытаясь разглядеть в толпе знакомые лица… Бесполезно – карнавальное безумие уже начинало распространяться, захватывая в свои сети и завсегдатаев, и робких новичков – грозная стихия накрывала танцпол. Кажется, он заметил длинноногую, похожую на цаплю, Леську Купрюхину. Чушь, подумалось Димону.
- Ты меня не слушаешь?
Димон встрепенулся.
- Что? Да нет, я весь во внимании. Знаешь, мне кажется, здесь что-то есть. Надо будет подумать.
Гриднев также осмотрелся, но никто вокруг не заставил его остановить взгляда. Толпа бесилась в музыке… «Стоит ли углубляться во всю эту философию – именно здесь и сейчас? Зачем? Какой смысл в этом? Ну, а чего ж ты хотел? Чего?»
- Я думал: имеет ли смысл мерить сегодня мерками давних времен? Не устарели ли они?..
Андрей вздохнул, яростно растирая покрасневший лоб. Происходило то, чего он так боялся. Мысль оборачивалась пустышкой, лишалась содержания, облеченная в слова. Сие попахивало подлым обманом, но с этой неверностью слов он решительно ничего не мог поделать.
Нет, было глупо надеяться, что можно выразить такое словами.
Нет, было правильно сказано, подумал он. «Молчи, скрывайся и таи…»
Но и молчать было выше его сил. Молчание разъедало его душу, поражало внутренности метастазами ядовитых сомнений и убийственных рефлексий. Молчание обещало медленную смерть – кипящее, распадающееся сознание, ощущение внезапно разверзнувшейся бездны под ногами, и этот зуд, зуд, зу-у-у-у-у-у-у-уд, от которого нельзя спастись. Как-то сами собой искрами выбились слова:
- Знаешь, я вот тут сидел, думал-думал, как сказать, с чего начать, куда подвести… А сейчас как будто всё это разваливается, рассыпается как труха.
- Ты про что?
- Что? – воскликнул Гриднев. Он попытался сосредоточиться. - В общем, ты помнишь, как началась та история с Инной? Когда я стал подбивать к ней клинья?
Голос его прозвучал почти нормально, во всяком случае, ему так казалось, но, не удержавшись, он потер лицо, сильно ущипнув себя за щеку. Слова оборачивались призраками, таявшими при пристальном взгляде, и оставалось что-то уж совсем мелкое, неверное, почти чужое. Слова изменяли своему смыслу, будто доселе прикрывались наглыми масками несуществовавшего значения. Но вот пришел миг, и маски сорваны, а за красочными размалеванными лицами – ничто, просто воздух, который бесполезно вопрошать. Гриднева накрыло с головой волной кошмарного, ослепляющего отчаяния. Он подымал о кругах, разбегающихся по воде и тихо растворяющихся в равнодушной озёрной глади. Сколько бы ни кидали камней, тишина возьмет свое, движение умрет, и не останется ни памяти, ни разума – всё пропадет.
- Ну…
«Да. Это я помню. Приходил – пасмурный, потерянный. С каким-то потухшим взором. И говорил – как мне решиться? Как мне быть уверенным наверняка??? И едва не плакал…»
- Это было года два назад… Точнее, где-то в апреле 2006-ого.
- Разве не в мае?
- Не, Дим. В мае у вас был Последний звонок, и к тому времени мы уже были знакомы и с Инной, и с Янкой, и с Булкой…
- А-а-а, точно.
- Да… На чем это я остановился? Да, вот. В апреле мы познакомились в сквере с девчонками.
- Гном нас с ними познакомил.
- Он же знал только Булку?
- И Яну с Лаврецкой он тоже знал. Он мне рассказывал, они у него на улице раньше собирались.
- Хорошенькое дельце!
- Да я сам об этом потом от Янки узнал. Она мне рассказывала, когда мы домой после дискотеки шли, о своем прошлом… Ну, неважно.
- Мне сейчас надо восстановить хронологию, - улыбнулся Гриднев, довольно нервно.
- Ну.
- В общем, из всех трёх девушек мне сразу понравилась Лаврецкая. В ней не было жеманности, которая бесит и манерности, которая раздражает. Она даже пиво пила как чай – совершенно не придавая этому значения.
- Прямо как я.
- В ней я видел способность проявлять свою индивидуальность всегда и во всем, и мне это очень даже понравилось, - Гриднев будто и не заметил комментария друга. – Конечно, компания в целом не производила впечатления интеллектуального кружка. Конечно, ходил я тогда с вами только потому что безработному студенту-заочнику проще застрелиться, чем сходить с ума от бесноватой скуки, гнетущей дома. Но при этом почти сразу же я стал задаваться вопросом – есть ли у меня шансы с этой девушкой?
- Никаких.
- Мы ведь почти каждый вечер встречались с ними, ты помнишь. Заходили в «Полунар», брали что-нибудь похрустеть, побулькать… – вы с Гномом пиво с фисташками и вяленой корюшкой, я обычно «Спрайт» с чипсами. И направлялись в сквер Героев. Пиво обычно заканчивалось после десяти вечера, о «Спрайте» и говорить не приходится, и оставались только разговоры. В первое время я то и дело ловил себя на мысли, что это не разговоры, а тупой трёп, пустой и бессодержательный, и молчал. Думал о том, как же, черт подери, низко пал. Но что оставалось? Либо сидеть дома, бесцельно слоняясь из угла в угол, либо идти с вами. Я выбирал второе, потому что мечтал тогда взяться за роман, где описал бы нравы нашего города. И хотелось туда запихнуть все разговоры, какие-то мелкие моменты, эпизоды… Возможно, это было ничтожным оправданием, но работало…
После пары недель встреч с девушками уже было ясно, что Гном и Яна теперь вместе.
- Раньше! Помнишь, когда Яна вылила свое пиво на джинсы Гнома?
- Ну да…
- Тогда он на нее рассердился, а она ему потом позвонила на мобильник и прощения просила… И после этого все и началось…
- Иди?..
- Я тебе говорю.
- Хорошенькое дельце! С ума сойти.
Гриднев ошеломленно покачал головой.
- Чего только не узнаешь…
***
- Я стал ловить себя на том, что всё чаще и чаще гляжу на Инну, на то, как она смеётся, как смотрит исподлобья, когда пригубливает пиво, как она порой переступает с ноги на ногу, когда уже поздно, и пролетает шальной порыв прохладного ветерка. И меня больше всего убивало то, что девушки не обращали на меня никакого внимания.
Димон сдержанно улыбнулся.
- Как-то я попробовал завязать разговор. Ты, может быть, помнишь. Тогда я начал какую-то тему об истории Полужинска, о том, как в шестидесятых у нас хотели построить Дворец молодёжи, но в итоге сошлись на том, что необходимо реконструировать колхозный рынок. Тема эта успеха не имела… Инна поглядела на меня раза два, но и то – по-моему, как на идиота.
- Ясно дело.
- Были какие-то попытки как-то вытеснить ее из своей жизни, забыть, просто вычеркнуть из памяти. Но чем сильнее я пытался, тем настойчивее она возвращалась в моих снах, тревожила воображение всякий раз, когда я проходил в радиусе километра от сквера Героев. Обида грызла меня: почему Гном, который даже не смог поступить никуда, кроме как в наш местный техникум, который и в школе большей частью Ваньку валял, сейчас встречается с девушкой, а я кажусь им всем дурацким посмешищем?
- Да, когда ты позвонил ей, они с Булкой потом долго смеялись…
- Я хватался за соломинку!
- Не надо было давать тебе ее номер.
- Но что в этом было такого? Всего лишь пригласил ее прогуляться вдоль озера…
- Я тебя предупреждал, что ничего из этого не выйдет.
- Да, но ведь…
Гриднев задумался.
Димон тоже не хотел спорить.
- Как я себя чувствовал после ее отказа, этого не передать. Просто кинулся на кровать лицом в подушку, и замер. Мне было невыносимо стыдно. Как будто я пришел в колледж сдавать экзамен, и при всем народе обнаружил, что вместо костюма на мне одни трусы. Потом, правда началась сессия, и мне было ни до чего. Но Инна все равно не выходила у меня из головы. Мысли о ней, неотчетливые, смутные, похожие на призрачный рой назойливых мушек, неотступно вились в моем воображении. Недели две спустя после той дикой порки, которую нам устроили преподаватели на сессии в Калуге, мы встретились с Серёгой у него во дворе. Был славный прозрачный июльский день, на улице царили солнце, лазурь, свежий бриз, веявший с озера. Серега приготовил крепкий чай, и мы устроились, как два английских джентльмена, на садовых креслах-качалках, и глядели на стремительных ласточек, которые со свистом разрезали синеву. Прихлебывая из кружек, мы хрустели печеньем и говорили поначалу ни о чем. Ты знаешь, как это бывает. Погода, то-се, хорошее настроение, классно сейчас в Полужинске… До деталей вспоминать это все мне не хочется. Ну…
Гриднев старался говорить ровно. Но быть последовательным оказалось нелегко.
- Да… - сказал Димон, внимательно глядя на друга.
- Если подумать, история с Инной разбивается на несколько частей. Они плавно перетекали одна в другую, но чем дальше, тем труднее мне было себя контролировать. Тем чаще я просыпался по ночам от отчаяния, которое скручивало меня в дугу и душило слезами, не находившими выхода наружу. Мне захотелось рассказать обо всем, не потому что я ждал сочувствия. Трезвая голова Сереги, лишённая сантиментов не позволяла рассчитывать на сочувствие. Нет, хотелось выговориться единственно из-за того, что меня угнетало то положение, в котором я оказался, буквально убивало осознание того, каким жалким, должно быть, я кажусь со стороны.
Когда мы сидели таким образом, я – сначала немного неуверенно, но потом уже увлеченно – начал рассказывать ему, как все это было. Как мы впервые встретились с Инной, и как уже тогда что-то царапнуло, встревожило… Какая-то черточка, изюминка, нечто неуловимое. Как я стал замечать за собой волнение всякий раз когда думал о том, что сегодня вечером снова будет Сквер, и снова будет встреча с ней. Как с тоской смотрел на те парочки, которые во множестве заполняли парк, когда мы с Димоном возвращались с прогулки. Как, наконец, безуспешно звонил ей, и потом не мог спокойно смотреть в глаза при встрече…
Выкладывая без прикрас всю эту историю, я и сам по-новому ее переосмысливал. Так, разность взглядов на жизнь, бывшая у нас с девушкой, в ином случае лишила бы окончательно и бесповоротно надежд на какие-либо отношения, да и только. Но я был влюблен по уши (могу сейчас в этом откровенно признаться), и это вынуждало меня бросаться в одну авантюру за другой. Любовь, возможно, ослепляет, но в моем случае я был бы только рад этому. Потому что вместе с горячими чувствами пришли и муки ревности. В отдельные мгновения, когда я встречал Инну в городе, я видел, как она беззаботно смеялась, проходя с девчонками, а то и с непонятными пацанами откровенно бандитского вида… И это рождало какое-то раздражение, тянувшее за собой мысли: «Она никогда тебя не полюбит, сопляк! Что за дурацкие надежды ты лелеешь в себе?? Что это за садизм???» Думал о том, что она могла находить в этих безголовых юнцах, считал себя на голову выше, но не мог никак этого понять, и злился. Чем больше меня охватывало раздражение, тем больше я думал о ней, и сама мысль о том, чтобы выкинуть Инку из головы, казалась тогда фантастической. Мы реже видались с ними к концу лета, но я компенсировал количество качеством, всё увивался возле неё, пытался быть интересным, пытался интриговать – но выглядел в итоге шутом. Я жил в те дни в каком-то безумии, но казался сам себе героем романа де Лакло или Руссо – этакий разнесчастный Сен-Пре . Не знаю, что в ней было такого, что притягивало подобно магниту – но противиться этому было выше моих сил. Видела ли она это? Надо думать, видела. Другой вопрос, какие выводы она делала? Когда я представлял себе, как она говорит обо мне с кем-нибудь из своих многочисленных подруг, и каким тоном… я сам перед собой представал насекомым. Мучая себя, я, видимо, портил жизнь и ей, и чем дальше, тем было только хуже.
Она пользовалась большим успехом у парней, ты знаешь.
- Балука рассказывал, Некрас с ней одно время встречался.
У Гриднева яростно полыхнули глаза, но искра горела лишь мгновение и потухла.
- Он же ее на год младше?
- На восемь месяцев… Она еще приходила на их тренировки в сарай.
- Бред…
- Еще, Яна говорила, у нее пацан был. Не знаю, как его зовут, но он тоже из технаря.
- Да, про этого я в курсе… - Гриднев уставился на зелёную бутылку, отливавшую миражом в отблесках прожекторов и попытался выудить давно зревшую в нём мысль.
- Однако, странная вещь наша жизнь! Я много думал о шансах, и понимал, что с Лаврецкой мало что светит. – Ещё была причина, по которой мне стоило бы расстаться с надеждами. Тогда… Ты помнишь меня в 2006-ом? В то время Андрей Гриднев, если поглядеть непредвзято, был энциклопедией догматов и принципов, почерпнутых из книжек. Честь, совесть эпохи, истины морали, непреложности… Все мои контрольные работы той поры были пропитаны духом поучительности и морализаторства – больше философские трактаты, чем студенческие писания. Может быть, потому-то они так и нравились преподавателям? В апреле я еще принял участие в одном окружном литературном конкурсе, занял там второе место… Это радовало и наполняло ощущением своей собственной значимости. Но это же состояние моей души тогда непроходимой стеной отделяло меня от остальных. Я жил как будто в чумном круге, и за исключением пары-тройки человек никто туда хода не имел. Конечно, я не мог не видеть, как меняется жизнь, когда ты так обособлен от остального общества… ну а с другой – такое положение меня не слишком беспокоило. Я даже привык находить в нем определенное удовольствие, наслаждение индивидуальностью... Право на несходство .
Чумной круг начал трещать и рваться, когда я стал бродить с вами по вечерам.
Инна изменила всё – окончательно и бесповоротно. Смятение! Паника! Боль! Ты понимаешь?
И когда я потерял всякую надежду на развитие отношений, вообще перестал на что-то рассчитывать, практически опустил руки в бессильном отчаянии, мне попалась наша бывшая учительница русского, Роза Анатольевна. Узнав, что «талантливый мальчик» (она так выражалась), который так часто выручал школу на олимпиадах и конкурсах, бездарно пропадает ни за понюшку табаку, она пообещала мне поговорить со своей сестрой, редактором газеты. Не знаю, как там развивались события, но…
Андрей замолк, невольно улыбнувшись. В памяти ожил тёплый августовский день, движение воздуха, поднимавшегося от нагретого асфальта. В руках – папка с бумагами. На лице – деловая (как ему тогда казалось) улыбка. Но чем ближе он подходил к редакции «Полужинского Вестника», тем в движениях появлялось больше робости. Но это была приятная робость. Первое собеседование, новый шанс на будущее… Тысячи возможностей, масса вариантов для воплощения творческих идей. Тогда, помнится, он думал, что именно в газете он сможет публиковать свои стихотворения, по одному, по три-четыре, может, даже циклами… А дальше – кто знает?! Закоулки сознания щекотали образы пухлых сборников, отблески софитов, щебет профессионально говорливых журналистов…
Август 2006 года
Редакция располагалась очень удачно – с одной стороны, в центре города, откуда было близко до остановки, магазинов и всего прочего, а с другой, достаточно в укромном месте. За зданием старой городской бани, вот уже лет пять закрытой на ремонт, долгое время существовал пустырь, где собирались неформалы, всяческая шушера и проводились битвы новоявленных «50 центов»… Именно это место облюбовала строительная компания «Зодчий» для постройки современного стильного здания в духе краснокирпичной Древней Руси со средневековым эркером, двумя просторными подъездами и широкими евроокнами. В левом крыле этого здания и находилась редакция «Вестника». Андрей замедлил шаг, оглядывая здание. Впечатление оно производило, прямо сказать, серьёзное. Особенно ему понравился эркер – башня, увенчанная островерхим куполом. Других таких зданий в городе не было – компания «Зодчий» свято блюла своё кредо: быть во всём первыми и неповторимыми. С этими мыслями Гриднев поднялся по лестнице, раскрыл дверь и оказался в небольшом чистом холле, пол которого был уложен тёмными плитками оттенка смолы с геометрическим узором. Из полуоткрытой двери доносились чьи-то голоса. Бросив взгляд в эту сторону, Андрей увидел табличку с названием газеты. Отступать было некуда. Он задержал дыхание – и сделал шаг вперёд. Что бы ни ждало за поворотом, он был готов ко всему.
- Сергей Иваныч! – громко восклицала высокая женщина в светлом жакете, державшая телефонную трубку в руке. – Может, хватит уже?
Она притворно хмурилась, глядя на своего собеседника, стоявшего в двух шагах от нее – мужчину средних лет, который чесал шею, склонив голову.
- Китайцы придут, вот увидишь! Они будут сидеть наверху, а мы будем рынки подметать!
- Так прямо и рынки? – поинтересовалась вторая женщина, сидевшая за компьютером. В голосе её звучала неподдельная ирония. Гридневу понравилась светлая улыбка, сопровождавшая эти слова.
- Да, а что! Вы видите, что происходит? Во Франции эти черномазые кварталы поджигают.
- Вы про Россию говорите…
- Не слушайте его, Анна Николаевна! – женщина с телефоном махнула рукой. – Это надолго!
Набрав номер, она поднесла трубку к уху. В редакции установилась хрупкая тишина.
- Алло, это администрация? Могу я услышать Людмилу Васильевну?
Воспользовавшись возникшей паузой, Андрей сделал шаг вперёд – и тут же оказался в центре внимания.
Анна Николаевна подняла голову над монитором, радушно и широко улыбнувшись Гридневу:
- Вы что-то хотели?
- Да… Я к Марине Анатольевне…
- Сейчас, она занята – женщина кивнула на редактора, которая что-то объясняла виртуальной Людмиле Васильевне. – Может, я чем-то могу помочь?
- Дело в том, что…
- Мариш, я пошёл, - сказал Сергей Иваныч, непринуждённо махнув рукой.
- Подожди, - оборвала его Гвендикова, прикрыв трубку ладонью и кивнув Гридневу: одну секунду. – Да-да, Людмила Васильевна, договорились. Вопросы будут готовы завтра. Да, вам того же. До свидания.
- Наверное, Андрей Гриднев? - был первый вопрос, который услышал кандидат в журналисты.
- Да…
- Хорошо, что ты пришёл. Нам как раз нужны сотрудники… Сергей Иваныч, познакомься – Андрей Гриднев, он хочет работать в нашей газете.
- О как! – рука у мужчины была сухая и жилистая.
- Розалия рассказывала, Андрей пишет хорошо…
- Я принёс свои рассказы…
- А ты раньше публиковался в газетах? – спросила Анна Николаевна.
- Нет, наверное, - опередила Гриднева Гвендикова.
- Да нет…
- Хорошо. Вот что, Андрей… У нас тут трудно работать, - предупредила Марина Анатольевна. – И золотых гор я не обещаю.
- Да что ты парня стращаешь? Справится!
- Сергей Иваныч! Я не хочу, чтобы у него были какие-то иллюзии.
- А чего? Вот в «Свистке» работают три человека – двадцать четыре полосы выпускают…
Вместо ответа Гвендикова красноречиво поглядела на своего визави.
- Чтобы я больше я этого не слышала! Мы приличная организация!
- Приличная, приличная…
Марина Анатольевна указала на стену, где висели с десяток различных дипломов, памятных грамот, словно призывая их в свидетели, что «Вестник» - это приличная организация.
- И сколько ты хочешь ему дать?
- Это уже не твоё дело, Сергей Иваныч… Андрей, поскольку мы независимая газета, источников финансирования у нас немного, и тебе стоит иметь это в виду.
- На пару носков хватит, - пробурчал Сергей Иваныч, отходя к столу, где лежала стопка свежеотпечатанных газет.
Гриднев с радостным любопытством вертел головой. Эта атмосфера, в которой он оказался, совсем не походила на ту казёнщину офиса, которую можно было бы ожидать. Анна Николаевна с материнской улыбкой наблюдала за ним, будто разделяя его мысли.
- Ты хорошо всё обдумал?
Обдумывать Гридневу было особенно нечего. Он всё решил для себя давным-давно – что любой шанс вырваться из скуки провинциального городка нельзя упускать. А тем более такой шанс. Он покачал головой: да, безусловно. В руках его по-прежнему были рассказы, отпечатанные на электрической печатной машинке, но время для них было не самое подходящее. На мониторе включенного компьютера он увидел газетную полосу в миниатюре: «Кто ловит рыбку в мутной воде?» - кричал размашистый заголовок. Вопрос озадачил.
- Хорошо, Андрей, значит, договорились? Тамара Алексеевна – наш бухгалтер – сейчас в отпуске, но она через неделю должна выйти на работу, и тогда мы тебя оформим, как надо. По рукам?
- Ага, - счастливо улыбаясь, пролепетал Гриднев, опьянённый происходящим.
- Мне надо в администрацию, - сообщил Сергей Иваныч. – Пойду я, Марин.
- Давай… Всё, Андрей, жду через неделю на работе!
На улицу Гриднев и Сергей Иваныч вышли вместе.
- Куришь? – поинтересовался мужчина, достав пачку «Парламента».
- Нет.
Они остановились у подножия башни-эркера. Сергей Иваныч поддал огоньку, запыхал сигаретой.
- Молодец, что не куришь. Сколько тебе?
- Восемнадцать…
- Молодой ещё! Жениться думаешь?
Гриднев поглядел на него, не понимая, серьёзно ли тот говорит или прикалывается.
- Да нет пока…
- Нет, а что такого? Раньше в четырнадцать лет выдавали. А? Потому и семьи крепкие были, и бардака такого, как сейчас, не было.
- Наверное, это воспитание…
- Какое воспитание? Ремнем по заднице – вот и всё воспитание! А ты чего думаешь? Они ж для того рано женились, чтобы не распутничать. Всё как-то прилично было.
- М-м…
- А сейчас, погляди, чуть из детского сада, как начинают… Шухры-мухры, танцы-шманцы. Я на днях такого вот верзилу видел – лет двадцати пяти, наверное – и с малолеткой сосался в парке. Небось даже тринадцати девке не будет… А ты говоришь – воспитание… Воспитание! – Сергей Иваныч косо поглядел на Гриднева.
- Но это же не везде так…
- Как не везде?
Сергей Иваныч смял окурок и выщелкнул его в близлежащую урну.
- Пошли, ладно. Тебе в какую сторону?
Гридневу было все равно, куда идти, да и разговор его заинтриговал. По дороге неожиданный спутник Гриднева продолжил развивать свою идею, что современная молодёжь – совершенно пропащая и никчёмная часть общества.
- Вот чем они занимаются, кроме как пиво пить да с малолетками шоркаться? Ты мне можешь сказать?
Вопрос был адресован Гридневу, но он предпочёл считать реплику риторической фигурой, и оставил её без ответа.
- Ничем не занимаются, - ответил сам себе мужчина. – Потому как тунеядцы и проститутки все. Подожди, пусть машина проедет.
Перейдя дорогу, они завернули во дворы Гольцовского микрорайона.
- А как же спортсмены? Футболисты наши, лыжники? – Гридневу стало несказанно обидно за молодёжь.
- Да что спортсмены? Это они днём спортсмены. А по ночам бухают. Ты что, не видел, что ли? – Сергей Иваныч, похоже, оседлал любимого конька. – Да! Вот, говорят, что молодым строить Россию. Да что они могут построить? Только сортир! Такой, знаешь, как раньше в деревнях стоял. Откуда всё дерьмо надо было вычерпывать… Я тебе так скажу – мы и так все в дерьме все по уши живём!
- Но как же? ВВП поднимается…
Сергей Иваныч саркастично усмехнулся.
- Кто тебе об этом сказал?
Они остановились у здания полужинской администрации. Серое трехэтажное здание было украшено лепниной, обрамлявшей белоснежные пластиковые окна. Поблизости припаркованы были несколько иномарок с наглухо тонированными стёклами. Почему-то чиновники мэрии предпочитали «Тойоты» и «Ниссаны»…
- Не верь тому, что тебе будут говорить. По телевизору одна брехня. Говорят, Россия с колен поднимается, престиж вернула. Да лафа всё это! Ты слышал, как в Красноярске дом взлетел на воздух? А чего? Газопровод был неисправный. А как горел дом престарелых в Питере? Сигнализация не была установлена…
Сергей Иваныч потрепал Гриднева по плечу.
- Никому ни до чего дела нет, запомни это, Андрюша! И пока так будет, никогда Россия с колен не поднимется. Ни за что мы из дерьма не выберемся. Ладно, давай. Пора мне на работу… И это самое… Удачи тебе с газетой! Марина Анатольевна своё дело знает. Думаю, ты общий язык с ней найдёшь…
Он пошёл прочь, немного сгорбившись, сухопарый, будто бросая вызов, молчаливый упрёк всему тому, что мешало стране нормально жить и развиваться.
Шатры
- В общем, получилось всё довольно просто, без затей, - сказал Андрей, когда промчались в его воображении быстротечные картины прошлого. – Оформили мне все документы, поставили оклад. С двадцать восьмого августа 2006 года я уже официально числился корреспондентом «Вестника». Работа окрылила – тут же появились идеи, наметки, планы. И первым моим заданием стало сделать материал к началу учебного года… Тридцатого числа, как сейчас помню, я направился во вторую школу – взять интервью у директора. Как они подготовились к новому учебному году, что было сделано, и прочее… Не очень-то удачно в этот день попал – как мне Елизавета Макаровна объяснила, у них намечается предварительный сбор учеников. Всё же она мне уделила что-то вроде десяти минут…
Андрей подумал о том, как по-деловому звучал голос директора школы, как она буквально переполнена была энтузиазмом на старте нового учебного года, слово стояла у запертой двери, потрясая связкой ключей, уже готовая подобрать нужный и отомкнуть замок. «На ремонт кровли мы потратили сто тысяч… Можешь упомянуть наших спонсоров – компанию «Полужинск-Сервис», фирму «Артур»… Ещё, Андрей, ты обратил внимание, что мы поменяли полы – уложили плитку…» Да, плитка была много красивее старого паркета… Бело-голубая, с узорами…
- Рассказав обо всем, что меня интересовало, - говорил Гриднев, – она пригласила на линейку первого числа, и улетела. После всей этой интерлюдии я вышел на школьный двор, и там оказался в самой толчее. В голову пришла мысль – найти Серёгу, поинтересоваться, что у него там новенького, а заодно и поглядеть на их десятый класс, полюбопытствовать, что там за люди. Походил, поозирался по сторонам, отметил знакомые лица, но Серёги не увидел. Подумал – что я тут маячу как дурак? Развернулся. И тут – бабах! Инна! Со своими однокашниками. Позже я припомнил, что чуть поодаль стояла ещё Булка, разговаривавшая с кем-то по телефону, но тогда весь мир сомкнулся для меня в одной точке. Мне как штырь раскаленный под ребра сунули – внутри резануло. Я приблизился, думая о том, что всего лишь пройду мимо, да и на работу, на работу… Она обернулась в самый тот момент, когда я бы в двух шагах от их собрания.
- Привет, - сипло пролепетал я, как мог бы прошептать умирающий кролик.
- Привет, - отозвалась она.
Я машинально оглядел их компанию – в центре стояла химичка, Тамара Куриленко с табличкой «9 «Б», вокруг нее сгрудились ученики. Наверное, на меня внимания никто не обратил. А если бы и так?
- Что ты тут делаешь? – Инна кивнула на папку, которую я сжимал в руках.
- Да по работе зашел.
- Ты что, в школе работаешь?
Она отчётливо изумилась, что придало мне смелости.
- Нет, в газету недавно устроился. Сейчас вот интервью у директора брал.
- Прикольно! Моя бабушка «Вестник» выписывает. Ты там в каждом номере будешь печататься?
- Наверное.
- Прикольно! – повторила она. В глазах ее блеснул какой-то интерес.
…И всё оставшееся время до того момента, как я лег спать, я не выпускал из своей памяти этот блеск, это изумление, и всё кроме этого вокруг было таким отдаленным и зыбким…
Шатры
- В ту осень я очень много писал о второй школе. Знакомым объяснял – поскольку работаю в газете не очень давно, хочется начинать с чего-то знакомого, и родная альма-матер подходила для этого как нельзя лучше. Но, как ты догадываешься, главная причина лежала много глубже. Когда я приходил туда, чтобы пообщаться с педагогами-организаторами о грядущих концертах, брал информацию о победителях районных и областных конкурсов, улыбался, делал беглые записи, задавал дежурные вопросы… в мозгу стучал метроном, отсчитывавший секунды, оставшиеся до звонка. Почти всегда мне удавалось заканчивать беседу с началом перемены, и тогда я вылетал в холл школы, где уже ребятня носилась, сшибая друг друга с ног, крича и беснуясь, и где учителя опасливо пробирались сквозь весь этот Содом, держа классные журналы над головой. Тогда я останавливался у расписания, оглядываясь по сторонам, выискивая глазами её. Часто до боли знакомое лицо проплывало мимо в окружении одноклассников, оставляя меня ни с чем… Я сжимался нервным комком, грызя губы… Но, впрочем, иногда везло.
Тогда я – сама непринужденность! – улыбался, говорил – вот, опять меня к вам занесло. Как поживаешь? Она разговаривала со мной куда охотнее, чем это было в апреле, и, что интересно, со временем я стал замечать неявные признаки, тревожившие мое сердце. То она принималась наматывать рыжий локон на палец, то теребила сумочку в руках, то вытаскивала и прятала мобильник в карман, а однажды на какой-то мой вопрос она прошептала что-то неразборчиво, залилась краской, отвернулась и закрыла рот рукой. Это давало богатую пищу для воображения! В моем сознании вспыхивали надежды, рисовались стыдливые целомудренные картины – как я безумно прижимаю ее к своей груди, как шепчу неистово нежные слова в мягкое ушко, касаясь бархатистой прозрачной кожи… От таких образов слабели колени и гудело в ушах.
Однажды она, пунцовея как пион, спросила, не могу ли я ей написать сочинение по русскому на тему «Какой я выбираю путь…» Я еле удержался от того, чтобы не согласиться сразу же. Сделал задумчивый вид, прислонился к подоконнику. Мимоходом подумал: а что, если Роза Алексеевна пройдет мимо? Интересно, что бы она вообразила? Слава Богу, хоть учителя бегали мимо во множестве, Андрюшиной среди них не было.
- В общем-то можно, конечно, - сказал я.
Она с надеждой вздохнула, глядя на меня совершенно телячьими глазами.
- Мне очень-очень надо послезавтра сдать его!
- Но слушай, Ин, для этого надо, чтобы ты сама хоть рассказала о том, какой ты путь выбираешь.
- Там надо про профессию будущую, что-нибудь про планы… Ну, нам так объясняли…
- А какую ты профессию хотела избрать?
Она задумалась.
- Психолог.
Ответ ее меня порядком удивил.
- Психолог? Частная практика, приём клиентов?
- Ага. Напишешь?
Я согласился – для меня это была лишняя возможность с ней увидеться. Ты понимаешь, отказаться было выше моих сил. Сочинение заняло не столько много времени, сколько его переработка. Никогда не думал, что возвращение к простоватому и бессвязному школьному стилю потребует таких усилий. Пришлось оставить красивый слог и все те ухищрения, которым я научился, читая Бальзака. Было и еще одно обстоятельство, заставившее тогда меня чуток вспотеть. Надо было думать о том, что Роза Анатольевна не забыла манеру некоего Андрея Гриднева…
На следующий день мы созвонились и по предложению Лаврецкой встретились вечером, часов в семь, возле «Полунара». Вряд ли смогу описать, во что я был одет или какой идиот на черной «семёрке» обдал меня из лужи, объезжая колдобину. Но помню точно – я был до невозможности горд собой; самодовольство отпечаталось на моём лице ироничной улыбкой. Сочинение перекочевало в руки Инны.
- Ой, спасибо тебе большое! – пролепетала она, пряча тонкую тетрадь в свою джинсовую сумочку.
- Думаю, ниже четверки ты не получишь…
- Да-да, спасибо огромное!
- Пойдём! – позвал ее парень, вышедший из магазина с вместительным пакетом в руке. Что-то отозвалось стеклянным стуком, когда он на мгновение затормозил, ожидая Инку. Черная шапка, черная же пузырившаяся куртка, темные джинсы – типичный представитель гопоты, которая шныряет по Полужинску ночами. Такие не играют в преферанс – у них другие развлечения, куда более незамысловатые, и все правила умещаются на кончике охотничьего ножа. Я поглядел на него с недоумением, которое очень быстро сменилось кипящей ненавистью.
- Ну всё, пока!
Эти слова Лаврецкой всё звучали и звучали в моей голове, как звон колокола, повторяясь снова и снова, пока я тупо стоял и смотрел им вслед. И думал: чёрт подери, неужели я никогда не повзрослею?
Всплеск – спад. От надежды – к горячечной, маниакальной одержимости. Я утрачивал способность нормально, связно и логично мыслить, у меня начиналась депрессия. От надежды – к суицидальным порывам. Я менялся в эти времена, и чем дальше, тем меньше нравился сам себе. Казалось, что конец осени положит конец и мучительным этим дням, сводившим меня с ума. Но не тут-то было! К тому времени, как началась моя осенняя сессия, меня раздирали противоположные чувства – с одной стороны, я хотел уехать, покинуть ставший ненавистным город; разлука казалась спасением, шансом на новую жизнь. Ну а с другой…
Расставание с ней было смерти подобно – так привык я жить и дышать ее образом. И еще, где-то в глубине души я знал, что отъезд, каким бы фантастическим и невозможным он ни казался, ничего не изменит. Люди везде одни и те же, и в каждой случайной девушке я видел бы призрак своих обманутых надежд и жестокую ухмылку судьбы. Это, мягко говоря, попахивало шизофренией, - и я прекрасно понимал, что до добра подобные искривления мозгов не доведут.
…Шли дни за днями, в чём-то интересные, в чём-то нудные; наступили холода, выпал снег. Продолжалась работа, но мало что из газетной текучки я помню настолько хорошо, чтобы рассказать об этом.
На самом деле памятных эпизодов было немало, но Андрей, охваченный меланхолией, не сразу понял, что слегка преувеличил. Когда же он поймал себя на этом, то понял, что всё это время в закоулках его сознания, отзываясь полночным эхом, звучал гневный голос Гвендиковой, и запах коньяка пропитывался паникой…
Декабрь 2006 года
- Что это, Андрей? Я спрашиваю тебя – что это?
Он глядел в монитор компьютера, боясь обернуться. Судя по голосу, Гвендикова была просто в ярости. Гром и молнии!
- Что ты написал?!
Он водил мышкой по открытому документу, будто эти движения могли хоть немного умерить пыл редактора.
- Я тебя что просила? Просила написать репортаж про спортивный праздник! И только! Ре-пор-таж! А ты мне что за фигню написал?
Она подошла поближе, остановившись за плечом Гриднева, выхватила кусок текста с монитора:
- «…деньги на ветер! Или власти считают, что для этих средств нет более лучшего применения?» Андрей!!! Куда ты лезешь???
- Но зачем устраивать соревнования по биатлону, когда у нас и каток весь разбитый, и стадион искореженный? Разве не надо поддерживать то, что уже есть? А они ещё и артистов из Калуги пригласили…
Эти аргументы вызвали новый взрыв.
- Мы можем писать о том, что прошло. В том духе, что людям понравилось, да, было очень здорово… Понимаешь? Андрей, ты же не знаешь всего – зачем ты суешься куда тебя не просят? Ты только учишься быть журналистом, а уже куда-то с кем-то бодаться лезешь…
- Я не бодаться… Я просто своё мнение высказал, что, по-моему, это слишком шикарный праздник был, притом, что у нас в городе лишних денег никогда не было.
- Ты можешь высказывать своё мнение дома на кухне с друзьями. – Гвендикова почти что остыла; тон её снизился. – В газете же ты должен писать, что я тебе говорю.
«А как же насчёт свободы слова? Как насчёт объективности?»
Он едва не задал этот вопрос вслух, но почёл за лучшее промолчать – к чему было рисковать?
Андрей поглядел на початую бутылку коньяка, стоявшую в застеклённом серванте, служившем им всем универсальной кладовкой. Днём раньше здесь отмечали тихо, по-скромному, день рождения Анны Николаевны. Как раз был понедельник, день, когда после обеда наступало затишье – вёрстка газеты окончена, материал весь «отстрелян», и можно слегка расслабиться. Андрей не хотел коньяка, но отказываться было крайне неудобно – пили все. Он опорожнил две рюмки, больше не стал. «Душевно посидели» - вспомнилась ему фраза Гвендиковой, сказанная после этого импровизированного застолья. Да. Сергей Иваныч пасмурно предсказывал пришествие косноязычных китайцев, которые поработят русских и заставят себе подмётки вытирать, потом, порядком захмелев, принялся рассказывать на редкость неприличные анекдоты, от которых дамы громко хохотали… «Сергей Иваныч! Вы и в администрации такие истории рассказываете?» – поинтересовалась Тамара Алексеевна, бухгалтер, глядя блестящими глазами на Кривцова. «Да что ты! Что ты! Его уволят сразу же!» - но Марина Анатольевна сама смеётся. Да-а, ничто не предвещало грядущего разноса… Теперь же и Анна Николаевна, и Тамара Алексеевна были в Шуеве – там печатался тираж «Вестника» - и, наверное, к лучшему, что они не были свидетелями всей этой бури…
- Есть темы, которые тебе лучше не затрагивать, Андрей, - продолжает она. И это уже не разнос, а увещевание. Гриднев осторожно переводит дух.
- Если ты пишешь о власти о нашей, то лучше советоваться со мной, как и что тебе писать, понимаешь?
- Да, конечно…
- Поэтому – переделай эту статью, пожалуйста. Не надо этих громких слов там, ни к чему они совершенно…
Одно накладывалось на другое. Погода портилась – зима всё никак не могла устояться, и снег, только-только выпавший, тут же спешил растаять. Мерзкая серая каша разливалась по городу… Одним словом, день был препаршивый. Придя домой, Андрей, наскоро пообедав макаронами с фаршем и без аппетита запив их чаем, двинулся к себе в комнату, где сел у окна и недоуменно спросил себя: «что это за бред? К чему?» За окном была та же картина – невзрачный декабрьский день, легкая, почти невесомая морось. Белый дом, стоявший на другом берегу заводи, пялился на Гриднева слепыми тёмными окнами. По штукатурке расползались потёки. Пройдя взглядом по окнам, Андрей с тоской подумал, что во всю жизнь свою он только и делал, что набирал скорость, рвался к чему-то, но стоило только поверить, что движение выровнялось, и впереди нет ничего, кроме солнца и океана света, как на пути возникала такая вот стена, изгвазданная дождём. И оказывалось, что всё движение, весь этот полёт – всё это было иллюзией, вращением в плотно закупоренной бутылке, откуда никогда не найти выхода. Только вот вместо стеклянных стенок – вопросы, вопросы, вопросы… Всплеск, какая-то искра пробегала по жилам, и неожиданно мысль, сцепилась с мыслью, рождая мелодию слов. Он искоса поглядел на стол, где в беспорядке лежала его рабочая папка, и невозможно было не подчиниться зову музыки. Он торопливо расстегнул замок, достал ручку и блокнот. Строчки ложились неровно, но это было все равно. Ноты звенели, будто кто-то трогал нежными пальцами струны кифары. «Я Музу юную, бывало, ублажал на дне подвала…» - хихикнул он. Вот что в итоге получилось:
Порою юность задает вопросы,
На которые ответа нет,
И, хоть о другом мы просим,
Нас Истины минует свет.
И бродишь во мраке сомнений,
В лабиринте запутанных снов,
Сквозь тысячи взлетов, падений,
Но возвращаясь к основам основ.
Нам путь по этой дороге
Дается всего один раз,
И он полон тревоги
В глубине мудрых глаз…
И много обманов на этом пути,
Но и светлых сторон здесь не меньше.
Только б силы достать, - чтобы дальше идти
По этой дороге чрез Вечность.
Перечитав свои же строки, Гриднев поразился. Ему приходилось встречаться с таким мнением, что поэт – это не творец, но всего лишь проводник идей из какого-то высшего, неземного мира в презренную реальность. Несмотря на то, что он не считал себя поэтом в полном смысле этого слова, с этой мыслью (не то Брюсовым она была высказана, не то Мережковским , Андрей точно не помнил) он был согласен. Сила и страсть, звучавшие в каждой строчке, не могли принадлежать ему – такому, каким он был здесь и сейчас. Это было… было… Чудо? Анализируя порой стихотворения мастеров прошлого на олимпиадах по литературе, он делал из двух четверостиший столько выводов, находил столько сопоставлений и реминисценций, что всё вместе это занимало порой листов десять рукописного текста; он иногда задавался вопросом – а может, поэты и сами не знали, что вложат столько смысла в свои крошечные строфы? В это было легко поверить.
Стихотворение, похожее на волшебство. Он остановился взглядом на косых строчках, выведенных горячей рукой. Когда в комнату зашла его мама, вернувшаяся с работы, он только слегка вздрогнул, не оторвавшись от блокнота.
- Всё пишешь?
- Ага…
- Писатель… Ты обедал, Андрюх?
- Давно уже…
- Ну пиши-пиши…
Она осторожно положила свою сумку на полку книжного шкафа и незаметно покинула спальню-кабинет.
«Что-то надо сделать… Что важное, - подумал Гриднев. – Необходимое». Мысли, мириадами роившиеся в его голове, не давали чёткого ответа, но он просто расслабился, откинулся на спинке своего любимого стула, закрыл глаза и отдался на откуп воображению. Так часто бывало: отправляясь в странные места, где вместо чётких и определённых форм жили тени и отблески далёких чувств, он находил порой интересные идеи.
В этот раз первым, что представилось его внутреннему взору, была нота, словно путеводная нить, бравшая начало в стихотворении: «И бродишь во мраке…» И темнота (неужели слепота? Или равнодушие?) заливала беспросветной пеленой пространство. Наверное, это можно было назвать Нирваной наоборот. Какие-то жилы, что-то было в ней, что нарушало однородность мглы. Линии, прерывистые и сплошные… что бы это могло быть? Шаг за шагом – он видел повороты. Но поворот не выводил куда-нибудь к свету. То был лабиринт. Можно было идти, идти – он продолжался до бесконечности. И, наверное, где-то в дальних, самых дальних уголках, поднимался рык Зверя, нашедшего себе здесь пристанище . Гриднев невольно ощущал, как у него внутри всё леденеет. Трудно уверить себя в реальности происходящего, если реальность разворачивается где-то в глубине твоего «Я», но он мог бы поклясться, что до него донёсся отдалённый рёв. Этот звук внушал такой смертный ужас, что хотелось продираться сквозь темноту, отчаянно выскребываясь наружу, только бы прекратился кошмар. Линии Лабиринта вдруг обретали тройное измерение – и он натыкался на холодные стены. Стены обтекали его всего, вдруг став похожими составом на какое-то фруктовое желе. И тут он оборачивался – и видел, что лабиринт рассеивается. Воображение уставало держать целый мир, наполненный мятущимися образами. Но он видел то, что оставалось за гранью темноты. То, что не требовало абсолютно никакого напряжения воли. Лицо Инны Лаврецкой всплывало сквозь подкорку подсознания, в проблесках отчаянной надежды. «Только б силы достать, - думал Андрей. – Только б силы достать…» Лицо отдалялось, и тогда он видел её всю – такой, какой она была в конце августа. Миниатюрная девушка в черной юбке и джинсовой блузке с белоснежной сорочкой под ней. Легкие рыжие волосы трепещут, развеваемые призрачным ветерком, и взгляд из-под них – полный неведомых, скрытых чувств… Он замедлял своё восхождение к реальности, потому что не мог оторваться от этих глаз, и сон, казалось, продолжался и продолжался до бесконечности… но это не был сон, не была и явь. Это просто была… одержимость. Когда он открывал глаза, её лицо всё ещё стояло у него перед внутренним взором. А хмурый декабрьский день иссеивался моросью, и никому в целом мире не могло быть дела до того, что творилось в душе одного паренька.
Шатры
- Она мне снилась, - говорил Гриднев. – Иногда – три-четыре ночи подряд. Странно, но это так – будто какой-то сериал. Случались у нас и настоящие встречи, и это было даже хуже – потому что я должен был делать вид, что всё нормально, ничего особенного не происходит, и все дела в шоколаде. То, что она рассказывала мне, оставалось где-то за пределами сознания – я глядел на неё и думал в отчаянии, что ничего не выйдет, все пропало, и всё было зря.
Потеряв счет этим отчаянным встречам, как-то в конце декабря, я позвонил ей, намереваясь сказать, что больше не хочу встречаться с ней, не хочу больше поддерживать с ней отношения. Какая наивность! Какая детская манера! До того не она стремилась напомнить о себе. Не она заварила эту кашу, не для неё это все имело ценность. Но подумай: я был ослеплен, и простая логика была мне недоступна. Какая там логика! Да более того! Скажи мне тогда кто-нибудь, что я схожу с ума, я бы с пониманием усмехнулся бы, но, и понимая, ничего не предпринял бы. Так конченые наркоманы, падшие в своих пороках, осознают, что летят в тартары, и не только не хотят остановиться, но и смакуют своё падение, находя в нем даже извращённое удовольствие . В общем, я отыскал номер в городском телефонном справочнике, и позвонил Инке. Она была необычно тиха и меланхолично настроена; я даже не узнал в первый момент ее голос, переполненный доверчивой простоты. Ушла какая-то напряженность, ушли искусственные нотки, замечаемые мной раньше. Я потерялся, начал говорить совсем не то, что собирался. Не замечая моих потуг, она рассказала мне о Булке, о том, что навещала ее в больнице.
- А, да. Тогда же она порвала со своим пацаном…
- Я никогда не понимал, почему они вообще встречаются, если он ее увечит…
- Мне Булка объясняла, что она не хотела его бросать, потому что думала, что он такой из-за таблеток.
- Странные дела творятся в этом городке…
- Думаешь, это только у нас? – Димон поглядел на Картофеля, который как раз в этот момент вынырнул из толпы, целуя свою девушку в щеку.
- Думаю, нет…
- Ну, и что она тебе рассказала?
- Инна, я чувствовал, много плакала, потому что порой тяжело сглатывала комок в горле, но всё же смогла взять себя в руки. Она сказала, что после того, как парень опять избил Булку, она пришла домой в шесть утра, достала нож… Мать нашла ее на кухне – без сознания с порезанными венами…
- Булка, Булка, - пробормотал Димон. – Как ты могла? Ты видел, у нее следы остались?
- Нет. Она же всегда с длинными рукавами ходит…
- Я видел. Мы когда были у неё на дне рождения, там… Бр-р!..
- Тогда мы проговорили с ней около трех часов, и под конец Инна совсем успокоилась – но в нашем разговоре осталась та задушевность, обнаженность нервов, почти что сверхъестественная близость, которой я больше никогда не чувствовал ни с кем… Нельзя было оставаться бесстрастным, меня распирало волнение, возносившее выше неба – странное, если признаться, чувство. Дим, я сидел в затихшей гостиной – все домашние спали – держал на коленях телефон, и думал про себя о том, что так странно было хотеть порвать, что-то решительно, раз и навсегда, прекратить. Я хотел утешить, хотел гладить ее по столь милой мне рыжей голове; я думал о ней со стремительно возрастающей нежностью – во мне будто проснулось какое-то братское чувство, сильное, непреложное.
- Почему же люди делают так больно тем, кого любят? – спросила она меня.
- Может, потому что принимают за любовь иные чувства, - нежно предположил я. Так нежно, что моим теплом можно было растопить Арктику.
- Другие чувства? Думаешь, нельзя понять, любишь ли ты или нет?
- Нет, но ведь близко с ними граничат симпатия и привязанность…
- А чем они отличаются?
Я долго молчал. Ответа я не знал. Где-то всплыла цитата – кажется, Ламартина:
- Любовь самоотверженна, и требует, чтобы ты отдавалась любимому существу полностью и без остатка. Симпатия – лишь возможность таких чувств. Привязанность – немногим более привычки. Любовь беззаветна и доверчива – ревность убивает ее, а вера укрепляет.
- Интересно. Вот ты мне говоришь, а я думаю… По-моему, я еще не встречала людей, которые бы так любили друг друга. Может, я еще мало пожила, но…
- Как – так любили?
- Беззаветно, как ты сказал, бескорыстно… Всегда кому-то что-то надо от другого. Всегда. Понимаешь?
- Ну…
- Нет, Андрей, погоди! Ладно, пусть даже сначала и есть такие чувства. Но потом-то они все равно куда-то уходят, угасают… Значит ли это, что любви не существует?
Помню, каким славным парнем казался я себе тогда в то время, когда думал об Инке почти как о несмышленом ребенке, который еще должен мне быть обязан за такие душеспасительные добренькие мысли. Я порой вспоминаю о тех мгновениях, и всегда поражаюсь, какие бездны таятся в наших непознанных душах, и сколько мрака скрывается в глубине самых искренних с виду и бескорыстных стремлений. За улыбкой кроткого агнца прячется волк, готовящий тебе погибель. Человек широк… Ой как широк!
- Существует любовь, Инна, - прошептались сами собой слова, шелестом осенних листьев промчавшиеся в моей голове. – Именно ее я чувствую к тебе.
- Я…
Прекрасное чувство наивного доверия двух понимающих сердец мгновенно схлопнулось, защелкнулось, как будто раковина моллюска закрылась от мира, спрятав свое содержимое от грубых людских глаз.
Она умолкла…
И пошли гудки.
Тот шанс на новые отношения, которые, как я вижу сейчас, могли бы принести массу светлых и радостных открытий для нас обоих, оказался упущен самым предательским образом. И нельзя было вернуть сказанных слов, нельзя было переиграть все заново… Об этом я думал, слушая бесконечные сигналы, отдававшиеся в ухе.
Да, где-то в глубине своей души я, возможно, твёрдо был уверен в том, что Инна никогда не полюбит меня, но рациональное – плохой помощник, когда речь заходит о безумствах чувства. Я был человеком, который несется по бурной и кипящей бурунами реке жизни на хлипком плоту, и все разумные доводы были не более чем попыткой затормозить течение судёнышка голой пяткой. Я не принимал в расчет того, что она вращалась совсем в других кругах, нежели я, не думал и о разнице в возрасте – контроль оказался утерян полностью. Мне казалось, что все это время, что мы общались, давало мне какое-то моральное право… Не знаю, в чем оно должно было бы заключаться, но я так думал. И осознание собственной благотворительности тоже всплыло – ожидание благодарности, что ли? Ничего не оправдалось, и стало ясно, насколько всё это было глупостью. Но тогда… Тогда я чувствовал себя редкостным лузером . Куда ни кинь, повсюду клин. Повсюду судьба расставляла мне ловушки. Обида на весь белый свет заполнила все мои дни. Ну, и мои вирши о мерзости и обманчивости бытия относятся к этому же периоду. Помню, я написал столь ужасное в своей безнадежности стихотворение… элегию… что после него оставалось только голову в петлю – и все дела . Но тот самый человечек, который сидит в глубине каждого из нас и дает иногда хорошие советы, он всё подбадривал меня. Я держал мину, сколько мог… но вечно бодриться было невозможно.
Помню, целую неделю после того разговора, вплоть до двадцать третьего декабря, я проходил как живой мертвец – на работе присутствовала моя оболочка, а душа отлетела куда-то далеко-далеко, и отчаяние настолько придавило меня, что я даже не отрывал взгляда от земли… В таком-то состоянии я и встретился с Серегой.
Липовая улица,
23 декабря 2006 года,
Когда мы прогуливались по слякотной распутице Липовой улицы, плотину наконец-то прорвало. Моя стена отчуждения и отчаяния, которую я бережно возводил, рассчитывая на полное одиночество, рассыпалась пылью и унеслась вместе с промозглым ветром, бившем в спину. Я выложил ему всю подноготную – и о надеждах, которые не сбылись, и о промахах, которых не удалось избежать, и о той безнадежности, в которую я погрузился.
- И что мне делать теперь, Серег? – спросил я его, уныло и опустошенно, не пытаясь притворяться невозмутимым и равнодушным. Будто все жизненные соки вышли из меня вместе с рассказом о безнадежной любви.
- Ты хочешь знать мое мнение?
- Точно.
Мне было все равно, ты понимаешь. Холодные острые тени деревьев плясали на наших лицах.
- Будь мужиком!
Он выплеснул это быстро и резко, не давая времени на раздумья и возражения. Хлестко, как пощечину дал. В голосе его звенело грубое раздражение. Это подействовало на меня сильнее всего.
Я машинально засунул руки глубже в карманы; по телу промчался рой мурашек.
- Что ты как ребенок детсадовский? «Инна, Инна…» Бегаешь за ней, боишься, как бы не сказала чего… Ты, Андрюх, прям как маленький, я не знаю.
- Но если для меня эти чувства, вообще эти отношения имеют огромную ценность? Я боюсь, что…
- Вот! Ты боишься! – он торжествующе хмыкнул. – А чего тут бояться? Пригласил бы ее куда-нибудь.
- Я приглашал… Она отказалась.
- Если б грамотно пригласил, не отказалась.
- Серег, у нее, кажется, парень есть.
Он негодующе фыркнул.
- А сколько времени у тебя до того было?
- Ну…
Он разгромил меня по всем пунктам, обосновав мне мою собственную ничтожность, бесталанность, непрактичность и неспособность действовать в реальной жизни. Особенно больно все это было выслушивать из-за привычной для Сереги язвительно-саркастической манеры, бившей грубо и наотмашь, невзирая на лица.
- Ладно. Ты не обижайся, - заметил он, когда я с трудом пытался справиться с протестом, рвавшимся из груди.
- Да… - я мог бы ему сказать, что ровно с таким же успехом он мог посоветовать не горячиться человеку, попавшему в жерло действующего вулкана.
- Я хочу тебе указать, где ты совершаешь ошибку, - заметил он тогда и поглядел на меня с легкой иронией. У Сереги есть неистребимая привычка делать вид, что вся ситуация полностью под его контролем… Во всяком случае, когда мы общались вдвоем.
- Понятно, Серёг. Мне надо было быть мужиком, а я вел себя как размазня. Это все ясно как белый день. Но вопрос не в том, каким я был, может даже и полным идиотом… Знаю, я знаю это хорошо. Но знаешь еще что? Когда ты влюблен, трудно контролировать каждое свое слово, жест, движение…
Он воздел палец быстрым привычным жестом мудрого ментора:
- Чувства мешают человеку думать!
- Лично для меня чувства и расчетливость трудно совместить…
- Да не в этом дело, Андрюх. Просто ты сначала делаешь, а потом жалеешь.
- Знаю. Но по-другому не могу.
Я воздел руки: ладно, сдаюсь, но не надо уж этих преамбул!
- Я говорю, тебе надо поработать над собой, Андрюх…
Это меня заинтересовало.
- В каком смысле?
- В прямом. Будь чистеньким, опрятненьким пай-мальчиком. Всегда хорошо одет, всегда гладко выбрит…
Я поскреб себя по двухдневной щетине.
- Мдя-а.
- Кто нравится девушкам? Уверенные – раз, стильные – два, современные – три. Будь таким, Андрюх! Что тебе мешает?
Он улыбнулся мне улыбкой фокусника, похлопывающего по волшебному сундучку: у меня много сюрпризов!
- Насчет уверенности и бритья понятно, - заметил я. – Но вот стиль… Никогда не мог назвать себя знатоком стиля.
- Да ты хотя бы раз купил вещь, которая на тебе сидит нормально??? Или свитер, который висит до колен, или штаны на два размера больше, чем надо, или кроссовки, в которых деды на ферме навоз собирают…
- Это когда у меня такие кроссовки были?
- Были, - отмахнулся Серега. – Я вообще ни разу не видел, чтобы ты был одет нормально. Можешь на меня обижаться, но лучше я тебе это скажу, чем кто-нибудь другой.
Слышать его было не очень-то приятно, но это была правда. Тогда я не стал объяснять этого Серёге, но… Живя за чертой чумного круга я смеялся над стереотипами среднего обывателя. Люди, придававшие значение внешней оболочке, для меня были лицемеры, встречавшие исключительно по одёжке. Потому для меня было совершенно без разницы, что надевать, какому образу соответствовать. Обретаясь в пределах своих мук и фантазий, я не считал внешний мир с его условностями достойным того, чтобы подстраиваться под него. Но та рана, которую нанесла мне Инка – огромная, страшная, кровоточившая и нывшая рана беспредельного отчаяния – сотрясла мой мир до основания, и камни моих крепостных стен начинали осыпаться. Когда-то я считал свои взгляды, мировоззрение подчиненными строгой системе… В те же дни система перестала существовать – никаких закономерностей, ничего прочного и связного. Кольцо Мебиуса – вот что это было. Каким-то непостижимым образом я замкнул свои надежды и ожидания и свое страдание на одной точке, и это, конечно же, был тот самый миг, когда она положила трубку, что было красноречивее любых слов… Если до того я жил надеждой – безумной, готовой на все, но надеждой, - то после оказалось, что случилось что-то ужасное. Я выковырял все свое тепло, жар молодости и нежность своего сердца, готовый преподнести это в дар Инке, и оказалось – все эти чувства, бурлящие страсти превратились в грязь, в болотную тину, отдававшую мерзостью разложения. Вот что случилось.
…В такой момент слова Серёги показались мне единственной соломинкой, за которую я и ухватился. Оказавшись в руинах, мне надо было возводить новое здание, надо было с чего-то начинать. Надо было выживать.
- Ладно, пай-мальчик. В общем, я уловил суть… Но ты можешь дать мне пример? – поинтересовался я у него, почти полностью вернув контроль над голосом и мимикой.
- Могу.
Он и в самом деле дал мне примеры. Полчаса спустя мы грелись у него в прихожей особняка, и тогда же, после того, как я минут двадцать разглядывал себя в зеркало, строя рожицы, Серега принёс мне пухлый журнал.
- Вот, полистай.
Это был «Men’s health», издание, о котором до того я имел довольно смутное представление.
- «Мужское здоровье»? Тут рецепты?
- Не только… Тут и рецепты, и стиль… В общем, посмотри там.
Я поглядел, пролистнул несколько страниц. Это был журнал для небедных ребят. Часы с циферблатом из розового золота, туфли, в которых каждый шов выдавал английское качество, крем для лица ценой в зарплату учителя. Если Сергеич собрался порекомендовать мне все эти вещи, то он промахнулся с адресатом.
Я обнаружил страничку, отведенную под фитнес и правильное питание, не без интереса пробежал глазами пару статей об экзотическом сексе. Материалы были писаны в едином ключе – с каким-то юморком, легкие по характеру, на что я обратил внимание по своей склонности к печатному слову. И еще там было кое-что интересное - «Гид по стилю».
- Посмотри, как там люди одеты. Как хорошо выглядят.
На это я мог бы заметить, что такие фотографы, которые снимают для элитных журналов, могут и из меня сделать Джеймса Бонда. Но спорить не стал.
Парни, которые раскованно, непринужденно пробегали по страницам, действительно выглядели неплохо. Как я ни старался, но ни единого изъяна найти не смог. Когда я сказал об этом Сереге, он задумчиво разглядывал свой белый шарф. Повернулся ко мне, понимающе улыбнулся:
- Еще бы ты нашел! Ну, видишь? Все просто!
- Мда. Просто… - с иронией повторил я.
- Ничего, Андрюх! Все будет! Со временем…
- Уверен?
- Ты во мне сомневаешься? Ты сомневаешься во мне?
Часть вторая
23 декабря 2006 года,
вечер
Димон тоже помнил субботу, двадцать третьего декабря 2006-го, но по другим причинам. Это был день рождения Юли Булки, ставший сам по себе событием, надолго отложившимся в памяти. И в этот же день он впервые встретился с Лерой М.
Драма Гриднева, конечно же, не прошла мимо него, но особенно большого участия в ней он не принимал – хватало собственных проблем. Не было денег. Учеба в шуевском институте оказалась сущей каторгой. Когда Димон поступал на факультет прикладной информатики, то надеялся, что его знание компьютера будет достаточной гарантией успешной учебы. Вышло совсем не так – первокурсников загрузили кучей предметов, которые к информационным технологиям имели самое отдаленное отношение – концепции современного естествознания, философия, история и право. Приходилось присутствовать на семинарах, отвечать на вопросы, о которых Димон имел лишь приблизительное понятие. И не потому что он был таким уж тупым – в тех сферах, где он находил что-то интересное, дело спорилось и весело шло от старта до финиша. Так было с политологией, историей. А КСЕ, философские системы Платона, Спинозы, Фихте и прочих мудрецов казались занудным бредом, совершенно не пригодным для использования в обычной жизни. Высшая математика еще более менее устраивала его своей относительной упорядоченностью и возможностью выплыть за счет формул и закономерностей. Но в конце первого семестра сменился преподаватель, и математика вместе с ним стала сухой и скучной, такой же занудной штукой, как и «Заратустра». Светлых пятен в этой студенческой жизни было немного – вместе с Гномом они устроили в квартире, которую снимали на двоих, что-то вроде пацанского клуба. Изредка можно было позволить себе пивка или пригласить девчонок (подруг из Полужинска, вроде Янки и Булки) погостить денек-другой. Это всё помогало от скуки, но ненадолго. Девчонки приносили с собой немного свободы, однако после них ощущение обречённости становилось ещё более тягостным.
Кроме того, будучи закоренелой «совой», он до зубовного скрежета не хотел вставать по утрам, и Гному приходилось расталкивать его изо всех сил. Но и после этого Димон лежал еще около получаса, мучительно решая убийственную дилемму – ходить или не ходить в универ. Теплая кровать или занудные речи преподов? Несмотря на привлекательность сладкой постели, где можно было нежиться и ловить кайф от ничегонеделания, в первые три месяца учебы в Шуеве он пропустил всего четыре учебных дня, когда схватил жесточайшую простуду. Однако всякий раз, когда он возвращался домой из института, то ловил себя на том, что чувствует одно и то же, и это была обреченность. Бесполезно пытаться, стараться что-то делать, думал Димон – все равно настанет такой момент, когда обнажится никчемность этих усилий, и практическая бессмысленность тех знаний, которые так настойчиво пытаются вдолбить на бесконечных лекциях. Куда бы он мог пристроить их? Куда податься? Мысли отдавали горечью поражения. Чтобы хоть как-то успокоить свою душу, испуганно бежавшую от вызовов мира, он прикрывал ее цинизмом, почти пантагрюэлевской развязностью. Но внутри-то он все равно оставался самим собой, и в свои семнадцать лет ужасно не хотел принимать на себя бремя взрослой жизни.
День рождения Булки стал, казалось, светлым пятном в череде его серых будней. Он специально приехал из Шуева, чтобы поприсутствовать на её торжестве.
…Против всех ожиданий, именинница была почти весела. Она принимала гостей у себя дома, улыбалась, благодарила за преподнесенные подарки, обнимала подруг. Поприветствовала Димона легким поцелуем в щечку. Пригласила располагаться. И только белые бинты на запястьях напоминали о том, что ей пришлось перенести. Однако никто из собравшихся, будто по негласному сговору, ни единым взглядом, ни намеком не обращал своего внимания на эти марлевые браслеты.
- Дима! Привет! – улыбающаяся Янка вылетела из гостиной, где горел яркий свет, слышался звук оживления, звон то ли бокалов, то ли откупориваемых бутылок. Яркий свет выхватывал отдельные вещи, вплоть до мельчайших царапинок на стойке для обуви… Димон отметил эту обострённость своего взгляда, но времени удивиться этому не было.
- Привет!
Он осторожно приобнял подругу, поглядел на Гнома, который как раз выходил с кухни. Видимо, курил у открытого окна, потому что до Димона донесся запах промозглого вечера.
- Здорово! Ну, Ян, дай с человеком поздороваться!
Не выпуская девушку из объятий, Посылкин пожал руку Гнома.
- Здорово, Андрюх.
Несколько минут спустя они все прошли в гостиную, и тут оказалось, что скромная Булкина хата едва вмещает всех собравшихся. Многие гости были Димону знакомы, но кое-кого он видел в первый раз. Поздоровавшись с народом, он с трудом втиснулся с краю софы, обтянутой зеленым сафьяном. Создавалось впечатление, что люди сидят – на софе, табуретках, креслах – вокруг приземистого лакированного стола, как у костра. Иллюзию усугубляло еще то, что в центре стола стояла глубокая ваза с ядовито-оранжевыми апельсинами. На полу распластался тощий, как блин, бледно-серый палас с рисунком в виде ромбов, кое-где лысевший пятнами от моли.
Пока Булка всё хлопотала – надо было что-то принести, кого-то позвать, что-то перелить – в ожидании банкета ребята развлекались кто чем мог.
- Джин, - сказал парнишка, сидевший впритык к Димону, протягивая руку.
- Димон.
- Очень приятно. Я с Юлей в техникуме учусь. А ты знаешь Леху Балуку?
- Балуку? Знаю.
- Ну вот – я чего-то думал, что твое лицо мне так прямо знакомо. Да, ты, конечно, с Гномом и Балукой корешишь.
- Ну, с Балукой не так чтобы… Общаемся, бывает…
- Некраса, конечно, тоже знаешь?
- Естественно.
- Конечно. Как же ты не знаешь Некраса! Мы с ним однажды в обезьянник попали.
Димона его новый знакомый начинал веселить – парень оказался юморной.
- Там как дело было, - шептал он. – В общем, слушай…
- Джей! – крикнула одна из девушек, вставшая с табуретки, пухлая Слойка. – Где мои сигареты?
- Я знаю?! У Лерки спроси, я ей дал.
Девушка поглядела на Джина невнятным каким-то взглядом, в котором отражались все те литры горячительного, которые она оприходовала, и шагнула в сторону, едва не заехав локтем в стекло массивного серванта, царившего в гостиной. Пошатнувшись, она все же неуверенно присела на табуретку, стоявшую у серванта.
- Это Юля здесь сядет, - бросила ей Яна.
Пробурчав что-то нелицеприятное, Слойка хмуро плюхнулась на прежнее место.
- Я тут с сестрой, - пояснил вполголоса Джин. – Покурить вышла. Знаешь Лерку?
Димон помотал головой.
- В первой школе учится…
- Нет, не знаю.
Думал: будет ли время пообщаться с Булкой, поинтересоваться мимоходом у Гнома, как там дела обстоят с ее пацаном… Не то чтобы Димон был сплетником, но эти вопросы его по неясной причине очень занимали. Было в них что-то даже и личное… Булка, казалось, полностью погрузилась в хозяйственные хлопоты, пока наконец ей не удалось выгнать с кухни последних засидевшихся там гостей. Их было трое – Гном, миниатюрная чернявая девушка с косичками, переплетенными розовыми ленточками, смахивавшая на эмо , и круглолицая блондинка со смешливыми глазами, отдававшая предпочтение цвету хаки.
Они остановились, оглядываясь – где же устроиться.
- Володь, - позвала девчонка, похожая на эмо. – У вас там есть еще место?
- Мы тут сами как селедки в бочке, - отозвался Джин.
- Ну, всё? – хлопотала Булка.
- Подвинься, Вов, - попросила Лера, встав у софы.
- Ну куда нам двигаться, погляди!
- Садись здесь. Я постою.
Димон поднялся во весь рост и снова столкнулся со старой проблемой – где приткнуться.
- Спасибо.
Подруга ее захихикала. Они вдвоем разместились рядом с Джином.
- Дим, я подушку принесу – может, ты так устроишься?
Он боялся, что предложение Булки вызовет смех, и даже слегка запунцовел. Но народ воспринял это нейтрально.
- Да садись на пол, что ты, - позвал Гном, сам с комфортом расстеливший свою куртку на паласе. Он оценивающе поглядывал на мандарины.
- Вот, Дим, бери.
Он взял широкую подушку с тюлевой прозрачной окантовкой, помял ее в руках. Затем плюнул на все предрассудки и аккуратно опустился на пол у ног Леры М. Девушка тронула его за плечо:
- Я подвинусь, если неудобно…
- Да нет, нормально всё…
Димон глубоко выдохнул, и уверился, что всё взаправду великолепно.
- Гляди, у бутылки горлышко отколото, - прошептала та, в хаки.
- Где, где? А, вижу…
- Будем первыми! – Гном подмигнул Димону.
- Наливай…
Хлопнула дверь гостиной, резко, с деревянным стуком.
- Я готова!
Булка села на у серванта на табуретке.
Оглядела всех собравшихся.
- Ну что мы тут сидим! Димон, разливай давай, - приказал Гном.
Димон прикинул – на столе находилось не меньше пяти бутылок. Две водки, шампанское, красное вино и еще, кажется, абсент. Сколько добра оставалось в запасе, он не хотел даже предполагать.
Подумав, он взялся за шампанское.
- Осторожнее! – по-бабьи тонко взвизгнула Слойка.
- Не боись ты!
Недолгая возня, короткое движение. Смачный хлопок – и из-под ладони Димона вьется тонкий дымок.
Люди стали подставлять свои бокалы. Бутылки едва-едва хватило на всех. Заодно Димон сосчитал – всего собралось девять человек, включая Булку.
- За нашу дорогую подругу, - сказала смешливая блондинка, встав. – За девушку, которую мы все очень любим. Будь счастлива, Юля!
- Спасибо, Вика…
Сладкий звон бокалов. Взгляды, перелетающие из одного угла стола в другой. Прищуренные глаза, невзначайные жесты. У Димона возникло ощущение, будто началась какая-то игра, древняя, как человек. Шел разговор, о котором можно сказать только одно – бессвязный, беспорядочный. Каждый стремился вставить слово-другое, потому что молчать было вроде как и неприлично; чуть позже компания собеседников разбилась на группки, небольшие кружки, но порой вдруг выскакивала какая-то тема, на которую отзывались с другого конца стола, и тогда все вместе гомонили и смеялись. После шампанского, которое кончилось очень быстро, настала очередь абсента. Тут роль верховодящего сомелье взял на себя Гном.
- Дайте вилку кто-нибудь!
- Юль, рафинад есть?
- Зажигалку, спички!
Чудодейственные манипуляции, мало знакомые присутствовавшим, заключались в том, чтобы превратить горькую полынную настойку просто в самогон, бьющий по мозгам. Пропустив абсент через кубик сахара, Андрей нацеживал одну порцию, затем поджигал рафинад и ждал, пока он не расплавится. В завершение ко всему он просто размешивал мелкие кусочки сахара в стакане.
- Пойду покурю, - сказал Джин. – Ты куришь?
Вопрос предназначался Димону.
- Да, сейчас…
Они прошли на кухню, где луна окрасила все в мертвенно – бледный цвет. Окно было распахнуто настежь – оттуда бил мокрый ветер. Поморщившись, Димон прикрыл фрамугу.
Джин похлопал себя по карманам.
- Блин. Сигареты…
- Вот, бери, - Димон протянул ему пачку «Винстона».
- Да нет, спасибо. Я сейчас… Они у Лерки…
- Володя, ты где?
На фоне ярко освещенной гостиной Лера казалась таинственным силуэтом, миражом, сотканным из теней. Увидев, что брат ее стоит с Димоном, она приблизилась к ним обоим.
- У тебя мои сигареты?
- Там две штуки осталось, - девушка пожала плечами, протянув Джину смятую пачку.
- Ты чего? Она полная была!
- Ну, я Вике еще давала… Таня просила…
- Обнаглели! Во, Димон, дают, а?
- Слушай, мама в твоей куртке нашла спички.
- Да ты что?
- Она мне рассказывала…
- Вот блин, а? – Джин раздраженно отвернулся к окну, пустив смачный клуб дыма.
- Я тебя предупреждала. Еще когда ты сигареты во внутренний карман прятал.
- Да идите вы все! Что вы жизнь человеку портите?
- Там уже абсент остывает, - заметила Лера, сменив тему.
Джин отмахнулся, резко выщелкнув недокуренную больше чем наполовину сигарету в окно.
- У меня сегодня в планах – как следует нажраться. Вот что я сделаю.
- Ну вот, всегда так… - пробормотала девушка, поглядев на Димона, когда ее брат скрылся в гостиной. За столом, похоже, появились первые жертвы абсента – если судить по стонам и нечленораздельным междометиям.
- Сегодня дискотека в школе?
- Ну да, - Димон пожал плечами. – Да ну, тупая это затея.
- А что еще можно делать?
- Да. Точно.
- Пойду посмотрю, как там Вован… - девушка кивнула головой. – Его обычно вырубает после пары порций…
- А-а, давай.
Он докурил сигарету, и вскоре последовал в гостиную. И вот что он увидел.
Яна сидела на коленях у Гнома, водя пальцами по его лицу; Булка пыталась придать Слойке вертикальное положение, но поддатая Танюха все равно упрямо заваливалась на стол, грозя вот-вот обрушить его. Вика чистила мандарин; Денис, еще относительно трезвый, бросал на неё хищные взгляды. Джин дурачился, пристраиваясь к сестре, как к мягкой подушке – видимо, его в самом деле клонило в сон. Лера толкала его локтями, тоже забавляясь таким положением.
«Что я тут один трезвый, как дурак», - подумалось Димону, когда он оглядел ребят.
В довершение ко всему, когда он сел, как турецкий паша, на подушку, то обнаружил, что его порция абсента оказалась уже кем-то оприходована. Скорее всего, это был Вован, который теперь пытался прикинуться невинным младенцем.
- Говорят, что самые витамины – в этих шкурках, - заметила Вика вполголоса. Неизвестно, к кому она обращалась – возможно, просто обсуждала тему сама с собой.
- Кстати, вино, – сообщил Денис, кивнув на бутылочку красного. – Под цитрус хорошо идет.
- Ты в этом так разбираешься?
- Не сказать, что я специалист. Но основные каноны мне известны.
- Какие же?
- Да сиди ты прямо, наконец! – взорвалась Булка.
Она принялась отвешивать Слойке оплеуху за оплеухой. Яна оторвалась от поцелуев с Гномом, кинула взгляд назад, улыбнулась.
Лера взирала на эту сцену почти равнодушно; она хмурилась.
- Положи её на пол! – предложил Гном.
- У меня голова болит, - пожаловалась злополучная Танюха.
- Какого черта ты нажралась?
- Канон номер один, - продолжил Денис, наклонившись и доверительно глядя в лицо Вике. – Никогда и ни при каких условиях не смешивать три литра пива с другими алкогольными напитками.
Девушка выронила шкурку, выпавшую прямо за шиворот Димону.
- А.
- Ой, извини!
Доставая злополучную склизкую шкурку, Димон содрогался и мысленно перебирал все те эпитеты, которыми ему хотелось бы наградить эту сучку.
- Безрукая… - прошептала Лера.
- Давайте уж, вино открывать? – загомонил Денис.
- Вот и открывай, что ты тут! Орет еще. – Гном бросил на Дениса гневный взгляд.
Тот покачал головой, взялся за бутылку и в два счета откупорил ее.
По бокалам заиграл багрянцем мягкий напиток.
- Кто будет говорить тост? – поинтересовалась Вика.
- Давайте просто выпьем за любовь! – предложила Яна.
- За любовь!
- Давайте, давайте!
Джин уже спал, как-то немыслимо скрючившись в тесном пространстве софы, где еще сидели две девушки. Лера морщилась – острое колено брата упиралось ей в бок. Вика демонстративно пригубила из бокала и откусила половину дольки. Денис еле заметно усмехнулся.
- Правда, хорошо?
- По-моему, кисловато…
- Не могу больше!
Лера сползла с софы и пристроилась так же на полу, рядом с Димоном.
Посылкин посмотрел на Джина – тот, почуяв свободу, распрямился, задел лодыжкой Вику так, что она, охнув, нервно дёрнулась и… Димон почувствовал, что случилось нечто ужасное, когда по щекам, сползая на шею, потекли мерзкие ручейки. Алые капли рассыпались и на лице Леры. Секунду-другую в гостиной висела абсолютная тишина.
- Ы-ы-ы-ы, - завыла Слойка.
- Дима… - потрясенно прошептала Яна.
- Черт подери…
Вика, поперхнувшаяся мандарином, остолбенело глядела на Посылкина, по-прежнему сжимая в руке бокал – уже совершенно пустой… На штанине её расползались уродливые пятна.
- Ванная, - начала Булка. – Я сейчас…
Раздался совершенно непередаваемый звук. Так клокочет и бурлит кипящий чайник, так лопаются и взрываются газы где-нибудь в жерле водяного котла. С таким звуком Танюха вдруг вырвалась вперед, упала навзничь на стол и извергла из своего нутра все, что там накопилось. Дикая жижа растеклась по столу, залила мандарины, окутала недоеденные бутерброды с паштетом, стекала на пол. Спазмы повторились – Слойка приподнялась, силясь исторгнуть как можно больше, мучительно раскрыла рот, и громко простонала, выталкивая содержимое своего желудка.
Все, кроме счастливца Джина, тихо спавшего и не видевшего происходящего, стремительно вскочили, торопливо отодвинувшись от омерзительно вонявшей лужи нечистот. Булка с непониманием в глазах смотрела на то, как Танюха возит руками по столу, пытаясь то ли подняться, то ли выдать еще один залп. Блюдо с мандаринами грохнулось на пол, разлетевшись на куски.
Это был дикий бордель, как любила говорить соседка Посылкиных.
Димон чувствовал, что кожа на шее и на лице, где засыхало вино, становится неприятно липкой и сладкой, волосы тоже слипались, и понадобилось бы отмывать их хорошим шампунем и расчесывать частым гребнем. Увы, об этом сейчас можно было только мечтать. Булка дышала мелко и часто – жалкий взгляд её выражал совершенную потерянность. Гном обнимал Яну, но, судя по всему, машинально – он с усилием отворачивался от того мерзкого зрелища, которое устроила Слойка. Сама виновница всего этого откинулась наконец-то на спину и завела глаза к потолку, хлюпая густой слюной.
- О чёрт, - простонал Денис. Он с тоской глядел на свою штанину, край которой оказался запачкан в этой гадости. Парень почувствовал – еще немного, и его самого вывернет наизнанку. Мысль об этом породила невольную судорогу, пробежавшую от кадыка до солнечного сплетения. Он забрал как можно больше воздуха и осовевшими глазами посмотрел на Димона с Лерой, стоявших в центре комнаты. Может, никто из них не сформулировал бы все это одними и теми же словами, но думали об этом они все наверняка.
День рождения превратился в идиотский фарс.
Полчаса спустя они заняли очередь в ванную, где отмывали пятна, пытались оттереть следы от э-э-э-э-э, сюрпризов Слойки и, обдавая лицо ледяной водой, приводили себя в чувство.
Во время всей этой процедуры они нарочито не говорили много – были под впечатлением; и большей частью в шоке, хотя кое-кто сильно сердился. Одной из тех, кому пришлось испытать на себе печать отверженности, пусть даже и не очень долго, стала Вика, косвенная виновница случившегося форс-мажора. Во всех взглядах, которые на нее бросала Лера, читалось: ну опять! Ну сколько ж можно! Флегматичный, как слон, Димон на пару секунд мог забыться, отвлекшись на раздраженную девушку, но при воспоминании о том, что впереди еще дискотека, а попасть ему туда никак не светит, его охватывало сильное желание схватить стул за ножки и как следует приложить всех этих идиотов. Почему-то как у него было самое что ни на есть подходящее настроение, появилась неплохо посидеть в тесной компании и впоследствии потусоваться под музыку (с перспективой даже, думал он, позаигрывать с «этой милашкой»), так обязательно находилась такая вот смешливая и чертовски нервная Вика, которая совершенно кстати, не придумав ничего лучше, выплескивала ему в лицо полный бокал вина.
- Я пойду, наверное, - сказала Вика, не глядя ни на кого. Димон не видел ее, стоя у ванной, но один только голос девушки пробудил в нем желание взять кусок мыла и запихать его ей в глотку. «Проваливай!» - подумал он. Вспышка угасла в нём так же быстро, как и возникла.
- Спасибо, что пришла, - тихо сказала Булка. Это прозвучало с горькой иронией. А может, Юля этого просто не заметила.
- Мне тоже, пожалуй, пора.
- Давай, Денис. Это твоя шапка?
- Нет, я так пришел. Спасибо, что пригласила, Юль. Пока…
- Пока. В технаре увидимся!
- Ты идешь? – поинтересовался Гном, выйдя с кухни в обнимку с Яной.
Димон ожесточенно тёр шею. Холодная вода была плохим помощником. Правда, главной проблемой было не это. С лица худо-бедно он мог смыть следы, но вот что делать с толстовкой, где под шеей расплылось живописное багровое полукружие, словно сюрреалистический оттиск работы Малевича, ума было не приложить. Против очевидного, Димон не переставал надеяться, что ему удастся сходить на танцульки. Это было давней привычкой, и мысль, что придется отказаться от нее из-за дурацкого инцидента, была невыносима.
- Сейчас, надо тут…
- Давай быстрее, что ты тянешь!
Гном с девушкой скрылись. Судя по всему, в гостиной.
Лера сидела на краю ванны и мылила руки, избавляясь от разводов.
- Кошмар… - пробормотала она, увидев его.
- Да бред какой-то!
- Главное, все поушли сразу…
- Ага… А Вова ж там спит…
- Его еще растрясти надо.
- Лер! – через дверной проем заглянула Яна. – Где тут швабра? А, вот!
- Что вы…
Янка схватила швабру и скрылась.
- Не могу. Стирать надо! – с легким намеком на отчаяние в голосе пробормотал Димон.
- У тебя тут еще пятно.
Лера прикоснулась влажными пальцами к шее Димона, отчего он внутренне слабо содрогнулся.
- Всё…
- Спасибо.
- Ребята, налейте воды в таз!
- Какой таз?
В комнате было так тесно, что едва хватало места для миниатюрной ванны и унитаза, на котором стоял бак с бельем. Сначала Димон подумал, что его Булка имеет в виду, называя тазом. Потом перевел взгляд под ванну и обнаружил, что таз там. Вытащив пластмассовый сосуд на белый свет, подставил под кран.
- Где вода? – взъярился Гном, встав в проеме. – Наливай быстрей давай.
- Как я тебе быстрее налью, баран? Ты головой думаешь?
- Кого ты бараном назвал?
Как давно заметил Димон, алкоголь приводил Андрея Михайленко в расслабленное благодушное, полусонное настроение, в котором он мог одолжить «до завтра» пару сотен, дать поносить свою любимую кепку или сказать незнакомой девушке, что она чертовски сексапильна. На этот раз, видимо, алкоголь уже выветрился из его крови или вид разгромленной и загаженной гостиной придал голосу его несколько больше раздражения, чем это бывало обычно.
- Что там у вас? – на сцене появилось новое действующее лицо. Янка выглянула из-за плеча Гнома, остановилась на Димоне, который держал на весу таз, почти полностью заполненный водой.
- Налил.
- Ну неси, что ты расселся!
- Андрей, дай Диме пройти.
Гном сделал вид, что дает Посылкину пинка, но тот предпочел не заметить этого жеста.
Вода перекочевала в гостиную, где Булка, преодолевая видимое омерзение, тряпкой от швабры стирала со стола Слойкины художества. Поставив таз на пол, Димон выпрямился, увидел, что Джин по-прежнему спит невинным сном младенца, а Танюха, злая и помятая, вытирает лицо рукавом. Она, по всему, почти полностью протрезвела, но все равно ей не удалось вполне избавиться от той мути в глазах, которая обычно сопровождает похмельный синдром.
В гостиной стоял тяжелый дух гнили, от которого Димона воротило с души. Он поморщился. Всё казалось так хорошо, и вдруг всё стало ужасно, и нельзя было понять – почему.
…С помощью Яны Булка убирала все нелицеприятные следы, а Димон, будто отбывая за всех неблагодарных гостей епитимью, стоял в дверях и наблюдал за тем, как девушки снова и снова обмакивали серую тряпку в пластмассовый таз, как вода раз от раза становилась всё грязнее и грязнее, и как цвет ее наконец приобретал какой-то тошнотворный оттенок. Тогда он, задерживая дыхание, брал таз, нес в ванную, и выливал содержимое его в унитаз. Облегчение, которое он испытывал, смывая эту вонючую дрянь, можно было сравнить с облегчением преступника, которому смертную казнь заменили стаканом апельсинового сока. Наконец в гостиной был наведен относительный порядок: стол они вытерли до блеска, палас темнел мокрым пятном… но это, слава Богу, была вода; осколки и испорченные продукты отправились в мусорную корзину. Когда Димон остановился под люстрой, глядя на влажное пятно, то услышал: Гном в прихожей говорит Яне:
- Три часа ночи. Ян, пойдем, а то дискотеку закроют…
Странно, но недавнее стремление любой ценой попасть в этот школьный спортзал, где обычно проводились зимние дископрограммы, в душе Димона полностью растворилось, уступив место усталости. Он укладывался спать по своему обыкновению не раньше четырех-пяти часов утра, бывали времена, когда он только смыкал глаза, а в школах уже звенели первые звонки, звавшие на урок… но вот прямо сейчас он не отказался бы завалиться и предаться сновидениям.
- И сколько он будет спать тут? – поинтересовалась Булка, глядя на Джина.
Парень словно услышал ее – потянулся, вкусно хрустнув суставами.
- Вован! – Лера принялась за сложный технологический процесс под названием «пробуждение алконавта». – Давай, хорош уже!
Сперва она постучала его по щекам, затем потрясла, довольно энергично. Джин зевнул столь широко, что Димон даже удивился, как он не вывихнул себе челюсть. Но просыпаться пацан явно не собирался.
- Не знаю!
Кто мог бы знать, как обращаться с людьми в таких случаях? Девушка с немой мольбой в глазах обратилась к Димону. Сочувственное покачивание головой:
- Бесполезно…
- Так что он, пусть спит??
- Э-э, наверное, придётся его так… сонного тащить.
- Поможешь его одеть?
- Ну что вы там? – грохотал Гном.
- Как он там?
В какой-то момент собравшиеся у изголовья Джина напоминали торжественное собрание – то ли консилиум врачей, то ли свору родственников, ожидающих последней воли умирающего. Крупную задачу задал Джин. Хотя, как думал позднее Посылкин, они раздували из мухи слона – можно было позвонить Балуке, у которого брат купил недавно подержанный «Запорожец», и попросить помочь. Хотя в том текучем состоянии, в котором они все находились, такая гениальная в простоте своей идея просто не могла прийти в голову.
Лера принесла одежду брата – широкие кроссовки, куртку-пуховик, кепку. Пока Димон с Яной осторожно поддерживали Вована в сидячем положении, Булка с Лерой нахлобучивали кепку, напяливали кроссовки. Труднее всего оказалось запихнуть непослушные руки в рукава куртки. Джин уворачивался, брыкался, что-то бормотал – видимо, в это время он видел сон, где его вязали менты и волокли в обезьянник. Не раз и не два Димон поразился, до какой степени тупости некоторых людей.
Было уже около половины четвертого, когда они наконец-то были готовы к выходу. Гном нетерпеливо приобнимал Яну, Димон приноравливался, как бы половчее ухватить Джина за шиворот, а Лера поддерживала брата с другой стороны. Слойка кое-как напялила на себя крикливую лимонного цвета куртку, сказала что-то вроде: «я пошла…», и испарилась, будто пройдя сквозь дверь – так стремителен был ее уход. Нельзя сказать, что эта стремительность кого-нибудь удивила.
- Ну… - замялся Андрюха.
- Спасибо, ребята, что помогли, и вообще…
Яна вырвалась из объятий Гнома и крепко обняла подругу. Из-за ее спины Булка помахала Димону с Лерой.
- Ладно, Юль, мы пошли, - сказал тогда Димон, решив не затягивать и без того неловкую сцену прощания.
- Дверь открыта.
- Осторожно, - пробормотала Лера. – Скользит, блин.
Звонок в дверь застал их врасплох.
- Тут открыто, - вполголоса сказал кто-то.
Булка моментально покрылась смертельной бледностью.
Голова Джина качнулась к Димону.
- Эй, солдат, не жалей огня, - прошептал он.
На пороге появились двое, которых Посылкин, несмотря на усталость, груз, висевший на плечах и блики, легко скакавшие в глазах, тут же узнал. Высокий парень в черной дутой куртке, джинсах-дудочках и берцах – парень, который еле держался на ногах, дико пялясь на всех собравшихся, и немного пошатываясь. В руках у него был полиэтиленовый пакет. Можно было не спрашивать и не предполагать – по одному тому, как охнула Булка, по тому, как потемнели ее глаза, как она инстинктивно оперлась о Гнома – было понятно, кто этот гопник, возникший будто бы из ниоткуда. Рядом с ним, теребя коробочку, обернутую синей упаковочной бумагой, оказалась Лаврецкая. От неожиданности, а может от мгновенного шока, она не нашлась сразу, что сказать, и пробовала изобразить что-то вразумительное на своем лице.
- Юля! – громко крикнул парень. – Юля, ты видишь?
Губы Инны застыли знаком вопроса. Она не отрывалась от вида странной троицы, центром которой был Вован.
- Я пришел!
- Солдат, - всё шептал пьяный Джин. – Засада!
Парень внезапно обрушился на колени. Руки его безжизненно повисли вдоль туловища, пакет распластался, звякнув о пол, отозвавшись чем-то тяжелым.
Булка была близка к обмороку.
- Убей! – говорил парень с мертвящим спокойствием. – Убей, но мы были – ты и я… Были – мы, ты – и я.
- Уходи.
- Наши в опасности, - бормотал Вован.
- Ты понимаешь??
- Олег, - пытаясь оставаться спокойной, произнесла Лаврецкая. – Ты обещал…
- Нельзя-а-а-а!
- Уходи!!!
Булка сдавила ладони едва ли не до крови, прижала кулаки к груди, тут же отняла их, не имея сил даже глядеть на этого человека.
- Там тебе этого не простят. Не-е-е-е-ет! Не простят!
Димон поймал испуганный взгляд Леры поверх затылка Джина. «Что делать???» - казалось, вопила она.
- Мы – ты и я!!! Мы!!!
Парень в куртке зарыдал. Это было еще страшнее его горячечной ярости.
- Не уходи! Нет!
- Проваливай, Олег! Иди!
Воздуха, казалось, совсем не осталось – такая вдруг духота навалилась на Булку. Голова ее кружилась. Каким-то усилием, напряжением воли, как видел Димон, она еще держалась, но обморок сторожил ее, как подстерегает снайпер в укрытии свою жертву.
- Режешь меня!!! Режешь! – захлебывался Олег, а слёзы вспухали на глазах, ползли по щеке, чертя грязные траектории. – Какое право у тебя есть??? Ты же обещала! Ты клялась!!!
Это был предел… Снайпер достал свою цель. Девушка вдруг как-то неожиданно обмякла, взмахнула рукой и осела на пол. Воцарилась дикая тишина.
С каким-то священным ужасом все смотрели, как Олег начал биться головой о пол – гулко подвывая. Качаясь из стороны в сторону, он задевал головой висевшее здесь же на крючке пальто Булки, путаясь в складках и с упрямым раздражением продолжая класть поклоны, шкваркаясь слюной сквозь зубы то ли в непонятных ругательствах, то ли в мольбах. Остальные, включая Вована, смотрели, не пытаясь объяснить и понять – это было невозможно.
Потом как-то завязалось движение. Яна, напуганная и потрясенная, приводила Булку в чувство. Лера вызывала милицию. Димон держал один Джина, изнемогая под тяжестью обмякшего тела, и думал только об одном – скоро ли это всё закончится…
Шатры
Ты сомневаешься во мне?
Гридневу показалось, что он слышит эти слова наяву, и когда другой голос крикнул: «Ах ты, сука!», он недоуменно дернулся, поглядел моментально на Димона… Но это было не рядом, в стороне.
- Драка, кажется, начинается… - произнес Посылкин с удовольствием.
В толпе действительно наметилось зарождающееся волнение. Но шум как-то сам собой стих, рассосался, смолк и забылся.
- Думаешь, сегодня тоже мордобой будет?
- Уверен.
- А охрана на что?
- Андрюх, подойдут к нему пятеро таких вот, - он расправил и без того широкие плечи, - пьяных. И что он против них сделает?
Гридневу все это было не слишком-то интересно. Он вернулся мыслями к прошлому. Тому прошлому, которое звенящей капелью в мозгу тревожило его. Димон молчал, уйдя глубоко в свои мысли. Наверное, ждал продолжения истории.
«А лучше, может быть, и не вспоминать о том, что – дальше? Все идет по кругу, повторяясь, и нет спасения от извечного круговращенья, и все те же вопросы, вопросы, распроклятые вопросы…»
Туборг, не дававший о себе знать все это время, решил, что пора поддать огня.
- Ребята, что-то вы плохо отрываетесь… Наверное, слишком душно? Специально для такого случая – отличная песенка, для того, чтобы покрепче обнять своих подруг и подарить им немного жаркой любви…
- Добро пожаловать! Селин Дион. Легендарная песня из легендарного «Титаника» …
Затрезвонил телефон, громко вибрируя в кармане пиджака. Димон вытащил его, недоумевая. Впрочем, он с немалой долей опасения предполагал, кто это мог бы быть. Образ девчонки в белых кроссовках вставал перед глазами, и ему от одной этой мысли становилось немного не по себе.
Но это был Серёга.
Разговор с ним не занял много времени.
- Серега спрашивает, где мы, - пояснил Посылкин, глядя на Гриднева.
- А он где?..
- Сказал – у Шатров…
- Что?
- Пошли, выйдем, - Димон встал, - Разомнемся…
- Да… Н-ну… Ладно, пошли!
***
Тина глядела на столпотворение возле Шатров с непонятными чувствами, отражавшимися в ее улыбке, сдержанных движениях. Она будто бы не могла решить, что думать обо всей этой сутолоке летнего вечера… Катя, не так давно вышедшая за ворота танцпола, тоже обернулась, ожидая Посылкина.
- Сегодня точно кого-то задавят, - предположила Тина.
- Как в зоопарке, - сказала Цукерман, немного задумчиво. По голосу трудно было заподозрить в ней счастливую именинницу.
Серёга стоял молча, не имея сил отделаться от ощущения сверлящего ему спину взгляда хромированных фар «форда», припарковавшегося неподалеку. Отец Тины разговаривал с кем-то по телефону, поправляя дужку очков. Все говорило о том, что это всё, Герасимов проиграл, игра закончилась… и не в его пользу. Серега слегка улыбнулся Тине, когда она повернулась к нему.
- Себастиан , - сказала девушка, улыбнувшись в ответ.
Он понял: конец. Вслед за тем Сереге показалось, что все вокруг то и дело оборачиваются, глядя на него, презрительно и злобно усмехаясь. «Неудачник, - казалось, говорил серый «форд». – Принимай подачу!» Только изрядным напряжением воли он сумел справиться со своими чувствами и придал своему лицу выражение непринужденности.
- Вот он! – вдруг произнесла Катя.
Из ворот Шатров сквозь мешанину тел, колен, локтей и растрепанных волос вытиснулся Димон. Вслед за ним последовал Гриднев, изрядно помятый и раскрасневшийся. Они почти сразу же заметили их компанию и приблизились, попутно отряхиваясь и оправляясь. Цукерман глядела на Посылкина с искренним сочувствием.
- Промариновали там? – сказала она, когда Димон встал рядом, пожал руку Сереге и поздоровался с Тиной.
- Ага. Замяли всего!
- Здорово, Андрюх, - поприветствовал Гриднева Серега, похлопав его по спине. – Ну, как ты?
- Да вроде нормально…
- Самое главное.
- Ты как?
Гриднев с интересом окинул взглядом Тину, стоявшую отстраненно от всей сутолоки и суеты. Перевел взгляд на Серегу.
- Решили погулять в Шатрах?
- Да-а, так… Там видно будет…
- Не думал, что ты тут будешь…
- …в Калугу? Нормально, - говорил Димон, кинув между прочим короткий взгляд на Серегу.
- Бросаешь нас всех… - с почти искренней обидой произнесла Катя, нахмурившись. – С кем нам с Надей теперь на пляж ходить?
- Да брось ты, Кать! – мягко оборвала ее Тина.
- Мы на каникулах встретимся. И Надю с Алиной захвачу!..
- Всегда буду рада… Катя…
Что? – непонимающе замер Гриднев. Что? Кажется, я что-то пропустил? В надежде получить ясный ответ он кивнул Сереге, не рассчитывая, впрочем, на объяснения. Это было что-то вроде условного сигнала. Герасимов лишь выдохнул, прекрасно осознавая, что объяснять что-либо в этот момент было просто невозможно.
Цукерман обняла Тину. Темно-рыжие волосы отливали в вечернем солнце медью, выделяясь на плечах ее подруги.
- Так и не съездили в Третейск…
- Помнишь?
- Конечно. Фестиваль, джаз, мороженое…
- Я позвоню, Катя...
Серега поднял взгляд, оторвавшись от носков своих белоснежных кед. Гриднев как-то потерянно осмотрелся по сторонам. Его будто что-то тревожило.
Подошел знакомый паренек, суетливо поздоровавшийся с Посылкиным.
- Здорово! Как жизнь?
- Привет, Вов. Да нормально всё вроде бы.
Почти сразу же, без какого-либо перехода, тот выдал:
- Слушай… Есть пять рублей? Сушняк рубит, не могу…
- Сам на мели…
- А-а, ладно, давай тогда… Бывай!
Когда он ушел, Посылкин кивнул Гридневу:
- Пойдем со мной, Андрюх!
- Ага…
Гриднев последовал за ним с готовностью, восприняв это как шанс скрыться с этого до крайности приметного места перед Шатрами. Бордовые блики плыли в глазах…
Они остановились у густых зарослей шиповника, служивших не столько украшением прилегающей к Шатрам территории, сколько отхожим местом для всех клиентов танцпола, подвыпивших и не очень, кому ненароком приспичило после пива.
- Что там Тина про Калугу говорила? – поинтересовался Гриднев, когда они скрылись в кустах от посторонних глаз. – На экскурсию собирается или что? Вместе с Серегой?
- Да не, Андрюх. Она туда жить едет. Да я и сам толком не знаю-то…
- Серега вообще сам не свой… - сказал Гриднев, нервно подвигав рукав рубашки.
- Ты тоже заметил?
- Что они, поругались?
- Понятия не имею…
- Хотя, может быть, он просто расстроен, что она уезжает?
- Скорее всего…
- Я уже давно заметил, что у него там что-то не то…
- Да забей!..
В тоне Посылкина не чувствовалось настоящей, непробиваемой уверенности. Он и хотел бы проанализировать все это, разложить по полочкам, но времени на то не было.
- Ну что, назад? – сказал Гриднев.
- Ага…
Оставленные ими все еще ждали у входа.
- Пойдемте в Шатры? – сказала Катя.
- Вы уже взяли билеты? – поинтересовался Дима, обращаясь к Сереге с Тиной, помахав запястье, на котором при свете нельзя было увидеть люминесцентный оттиск.
Тина будто бы секунду колебалась – вопрос, по сути, был решен, поскольку выбора не было, но тут встревало нечто другое, эта извечная женская неопределенность.
- Ладно, пошли, - подытожил сбор Серега, решительно – будто со скалы вниз головой. Он не глядел на Тину, но остановился на Гридневе. Андрей решил, что это, по всей видимости, какой-то знак, что-то вроде намека, условного напоминания.
- Двенадцать баллов? – едва прошептал он, шевеля одними губами.
Серега подмигнул.
Сердце Гриднева зашлось в вакханалии, участившись.
«Если ты уверен, что идешь правильным путем, попробуй – без подготовки, без всех этих твоих дурацких разведок боем. Попробуй, соберись, и покажи всем, кто ты… Или блефуешь?»
Ответ ему предстояло узнать уже несколько часов спустя.
Шатры
Посылкин старался держаться, но то положение, в котором они находились, стоя возле одного из столиков, начинало его понемногу раздражать. Он положительно не знал, о чем можно разговаривать, когда кругом ходит, движется, свистит и гомонит толпа народу. По сравнению с теми его ожиданиями, которые он питал на этот вечер, все шло совсем не так, как должно было быть. В намерениях было: потусить с Андрюхой и Серегой, и не думать при этом, как поддержать совершенно дурацкую по форме своей и содержанию беседу. Лабуда, крутилось в голове подходящее слово. Это была просто лабуда. Серега пытался шутить – якобы непринужденно, но Димон видел, насколько это было вымученным и надуманным на самом деле. Понимание этого нагоняло на него еще большую тоску.
- Сереж, - говорила Тина, - Я глядела вчера лучшие матчи чемпионатов мира по футболу…
- Самые сливные матчи Чемпионата мира по футболу.
- Мне там понравился французский вратарь… Как его зовут?..
- Бартез. Фабьен Бартез, - пулеметной очередью выстрелила Катя.
Димон, Гриднев и Серега, не сговариваясь, поглядели на девушку.
- У меня брат в Саратове живет… Дима…
- Дима вот здесь, - Серега ткнул пальцем в Посылкина. – А там, наверное, живет… сам Бартез и живет!
- Бартеза нет в Саратове , - пробормотал Гриднев, найдя в этом словосочетании какой-то признак рифмы или гармонии… что, в общем-то, одно и то же. Слов его никто не расслышал.
Катя поняла, что никто здесь не горит желанием узнать историю о брате из Саратова, какими-то немыслимыми судьбами связанным с французским голкипером, и замолчала.
- Глядите-ка, Леська, - заметила Тина, кивая на толпу. На фоне невнятной гудящей пьяным говором толпы странно смотревшаяся, какая-то потерянная фигура Купрюхиной действительно сразу бросалась в глаза. Она стояла, оглядываясь, и все не могла кого-то разглядеть. Вид у девушки был довольно жалкий. Гриднев подумал, что Катя… или Димон крикнут ей, как-то привлекут внимание… все было бы какое-то разнообразие. Катя глядела с интересом, но точно в ее взгляде не было желания пообщаться с Леськой. Димон тем более и в ус не дул.
- Где же Игорёк? – пробормотал Серега, довольно язвительно, имея в виду приятеля Купрюхиной. Он обращался сразу ко всем, но ответила Катя, немного помедлив:
- Он уехал в Питер.
- В Питер? Ну-ну…
- На две недели.
- Там уже не Бартез живет!
Девушки засмеялись, и Гриднев ловил в чертах лица Тины более или менее скрываемую озабоченность… ему хотелось видеть девушку именно такой – что-то скрывающей. Напряжение, окутывавшее их всех, не могло возникнуть на пустом месте, и тут явно был какой-то подтекст.
- Может быть, сходим к ларьку? – предложила Катя.
- Да ну, что там делать? – возразил Димон. – Если бы пива…
- О-о-о… Дима!
- Он же пиво бочками пьет, ты не знала? – схохмил Серега.
- Не больше тебя, - отбил мяч Посылкин.
- Ну!
Серега развел руками: ну что поделать?
- Я вне конкуренции!
- Да нет, мороженого бы…
Предложение Кати повисло в воздухе и, оставшись без ответа, тихо растаяло.
- Всем салют!
Голос принадлежал Юле Кагановой, выплывшей из людского хоровода. Она сразу обратила на себя внимание выбившейся челкой и раскрасневшимся лицом.
- Катя! Мы все думали, куда ты делась…
- Она в надежных руках, - бросил Серега.
- Бурдуков Надежду увел!.. – смеясь, поведала Каганова.
Цукерман стрельнула в нее глазками, но ничего не сказала.
- Колян? Они тоже здесь?
- Да… Дим, пойдем с нами? Катя? Там, по-моему, караоке возле Шатров устанавливают…
- Дима сейчас даст! – со смешком бросил Серега. – Да? Владимирский централ, ветер северный … Да, Дим?
- Мурка лучше.
- Вот! Вот! Он сейчас зажжет!
- Ну пошли, что ли?
- Пошли, - сдался Димон. – Пить хочу, не могу.
- А вы? Сереж, Тина?
- Да… - сказала Евлагина, делая шаг в сторону.
- Мы, Юль, тут еще посидим, - заметил на это Серега. – Да, Андрюх?
Гриднев растянул губы в улыбке.
На безмолвный вопрос, который изобразился на лице Кати, Герасимов добавил:
- Мы тут подождем. Вы ж сами еще и придете обратно…
Посылкин при этих словах отвернулся; девушки поулыбались.
Они вчетвером скрылись. Тина взяла Катю под локоть, и исчезла, даже не обернувшись напоследок.
Позже
Неугомонная круговерть продолжалась. Туборг, видимо, в эти мгновения, чувствовал себя в родной стихии – королем танцпола.
- Брюнетки и блондинки, такие вечеринки ! Давай, давай! Зажигаем на танцполе! Сегодня мы хотим повеселиться! Так, ребята? Не слышу!!!
Вопли, свист, какой-то нестройный гомон были ему ответом. Кто-то поскользнулся на цементе, едва не улетев при этом под ноги движущейся толпе. Недотепу подхватили, оттеснив в сторону.
Серега неспешно повернул голову к Гридневу, растянул губы в легкой улыбке.
- Ну, рассказывай.
- Что?
- Все рассказывай. Как твои дела продвигаются?
- Никак… в общем.
- Кстати, хорошо выглядишь.
Андрей сморгнул от неожиданного замечания.
- Да?
- Стиль чувствуется, со вкусом… Нормально.
- Тина уезжает? – осторожно спросил Гриднев.
Вместо ответа Герасимов лишь загадочно усмехнулся, что могло означать все что угодно, а могло и не означать ничего, быть пустым позерством. В нем притворство и естественность были настолько тесно слиты, что даже Гриднев порой терялся, гадая, играет ли Серега свою очередную роль, или полон самой что ни на есть неподдельной искренности.
- Тут, в общем, облом.
- Не гоняй.
- Чувствую себя каким-то идиотом здесь.
- А зачем тогда пришел?
- Надо было поговорить с Димоном…
- Но почему именно здесь?
- Да ладно, это все так…
- Ты не уходи от ответа, когда я тебя спрашиваю.
- Ну, еще мне надо было увидеться с Инной.
Тут Герасимова застали врасплох – это уж оказалось полной неожиданностью.
- Ну… И…?
- Одним словом, надо как-то заканчивать эту историю.
- Все хочешь порвать с ней?
- Сегодня я это сделаю.
- Ну-ну.
- Серег, я не ты. Я не могу просто взять и обрубить все концы, уйти и не вспоминать о том, что было. Я могу лишь постепенно…
- Правильно. А что было?
- Я все рассказывал.
- Не помню.
Герасимов вдруг поймал себя на мысли, что игра в жестокого следователя в данный момент – именно то, что ему необходимо. Никакой сентиментальности, никакого намека на контакт – одно упорство, почти граничащее с садизмом. И дело было не в Гридневе – попадись ему кто-то еще, хотя бы и Тина, он бы колол так же… а может, и больнее. В такие моменты в нем открывался дар бить в самое уязвимое место; он и бил… потом часто жалея об этом.
- Ты, Андрюх, бесхребетный какой-то, правда. Сказал бы: так и так. А не поняла – катись к черту.
- Если бы речь шла о простом увлечении, тогда да… Но это не наш случай!
- Отговорки. Пустые отговорки. – Серега поморщился. – Кто она тебе? Жена?
- Как я тебе объясню?
- Попробуй уж как-нибудь.
- Когда мы начинали программу «Двенадцати баллов», я и понятия не имел, что это так все обернется.
- А надо было! Надо было!
Серега поглядел на Гриднева все тем же испытующим взглядом: справишься? не блефуешь??? Так же, как глядел тогда, в начале 2007 года, а на коленях стоял ноутбук, и сердце сжималось в предчувствиях невиданных перемен…
Липовая улица,
январь 2007 года
На улице – не по сезону мокро, бушует ливень, и тоскливо. Совсем не похоже, что только-только прошёл Новый Год. А на мониторе ноутбука, куда смотрят двое друзей, – теплый весенний лес в конце апреля, и по контрасту с воем пронзительного, кипящего дождевыми струями ветра за окном он необычайно светел и свеж среди юной зелени елей и нежной пробившейся травки. Одна за другой сменяются фотографии – Серега легко касается тачпада пальцами – и Гриднев видит картины пикника. Девушки в легких спортивных костюмах сидят на рассохшемся бревне, улыбаясь в объектив; за спинами их свешиваются широкие еловые лапы, еще не проснувшиеся после долгой и мокрой зимы. Димон с Максом и Женей, этими «братцами-лимонами», застыли в момент напряженной борьбы за мяч. На кедах Посылкина налипла хвоя, Макс смешно извернулся, словно желая задержать Димона спиной. Следующий снимок – и мяч взлетает в небо, а Леська Купрюхина, державшая в руках свою синюю олимпийку, испуганно отшатнулась… Вот Серега занимается шашлыком – над черным мангалом вьется легкий прозрачный дымок, из пазов виднеются изогнутые рукоятки шампуров. Еще кадр – девушки затеяли волейбол. Катя Цукерман подставляет руки, сомкнутые в замок, отбивая сине-желтый мяч. Гриднев задерживает свой взгляд на ней.
- Симпатичная девочка.
- Пригласи ее посмотреть хороший фильм.
Реакция Сереги, как всегда, молниеносна.
Гриднев смущенно хмыкает.
- Смотри, вот они здесь…
На этом кадре тоже девчонки – Катя, Алина Монашенкова, Оксана Кочеткова и Леська – сидят вокруг импровизированного стола и, держа в руках обычные пластиковые стаканчики, смеются невидимому фотографу. Андрею кажется, что улыбка Цукерман немного натянутая. Может, ему просто хочется так думать.
Серега открывает следующий файл – там одна Тина. Она держит в руках сухую ветку и глядит сквозь ломкие перекрестия сухих сосновых сухожилий.
- Как тебе?
- Что? Нормально…
Серега раздраженно машет рукой. Не та реакция, слишком плоско,
как думает Гриднев, и потому уточняет:
- Симпатичная…
Серега будто о чем-то задумывается. Спохватившись, он выходит из
графического редактора и закрывает ноутбук.
- А… Как ты попал туда?.. На эту днюху?
- Там как было. Сначала планировалось отметить день рождения Макса
и Алины, а потом Димон сказал Алине в школе, что у меня тоже днюха, ну, вот так, в общем, и получилось… Как видишь, ничего сверхъестественного… Получилось, три дня рождения отметили – Алины, Макса и мой…
Улыбка Сереги – все та же улыбочка заговорщика, ведающего многими тайнами.
Тут Гриднев чувствует в его голосе человеческие нотки. Ему кажется, что друг тщетно пытается казаться этаким пуленепробиваемым мачо. Уверенность фальшивит, и приходится Гридневу спросить:
- Что-то ты не договариваешь?
Серега молчит, сложив руки на крышке ноутбука.
- Что-то за тайны?
- Ты узнаешь… В свое время.
- Интригуешь?
- Нет. Просто не люблю заранее ничего загадывать...
Они молчат пару секунд.
- Ладно. Как твое самосовершенствование? – переводит тему Серега.
Гриднев не против – он ощущает, что еще не время для этого разговора.
- Купил себе новую курточку, ботинки демисезонные…
- Это хорошо. Надо будет поглядеть… Что еще?
- Ещё занимаюсь дома.
- Тоже хорошее дело. Гантели, штанга и турник – настоящему мужчине больше ничего не надо.
- Штанги с турником нет…
- На стадион ходи подтягиваться.
- Сейчас?- изумляется Гриднев, невольно кинув взгляд в сторону окна.
- А что? Накинь куртку, оденься потеплее, и иди.
- Ну…
- Ладно, с этим все ясно. Как с девушками?
Он не встречался с Инной вот уже около месяца. Казалось – попытка забыть ее и выкинуть из головы вполне удается. Тревожили ночью тоскливые видения одиночества и неудач, но днём он считал, что вполне может справиться с этим.
- Я над этим работаю. Вот, тебя хотел спросить. В МН я видел статью про pick up. Ты в курсе, в чем там суть?
- Залезь в инет, найди там… Это про то, как надо с девушками обращаться.
- Уроки соблазнения?
- Тебе это надо, Андрюх. Действительно надо.
- Может и так… но после фиаско с Инкой у меня вся уверенность в себе пропала…
- Забудь о ней! Будь же мужиком!..
Серега смотрит на него – испытующе. «Справишься? Не блефуешь?» И Гриднев не знает, что ответить...
Часть третья
Июль 2007 года
После того, как закончилась его летняя сессия, Андрей оказался в странном состоянии духа. Так бывало порой – после трудных дней, когда он выкладывался до последнего, наступало полное опустошение. Это было похоже на состояние писателя, который потратил десять лет своей жизни на монументальный труд, а затем вдруг понял, что все, книга написана, а дальше – пустота, слова закончились, и, что самое страшное, с ними ушла и та сила, которая побуждала двигаться вперёд. Исчезал какой-то внутренний стержень. Гриднев бродил по городу, писал статьи, занимался своими контрольными работами, но все это происходило будто бы в каком-то полусне. Такое состояние было уже ему знакомо, но от этого не становилось легче. Порой они пересекались с Инной; каждая такая встреча была – как раскаленными щипцами по нежной коже. Душа раскалялась, струпья отчаянного равнодушия охватывали все его существо, и чем дальше, тем бесчувственнее казался он сам себе. Это было совсем не то, что советовал Серёга, рекомендовавший забыть о Лаврецкой, вовсе нет. Вряд ли Герасимов мог себе представить, насколько далеки были его представления о состоянии друга.
«Только б силы достать, только б силы достать…» То было почти молитвой, обращенной к самому себе. Сидя порой на берегу озера, Гриднев часто задумывался над тем, как далеко бы он смог заплыть, прежде чем закончится дыхание и мутная вода хлынет в горло. Это были дикие мысли, навевавшие затем ночные кошмары. Хаос властвовал надо всем, что он делал. Наверное, была какая-то логика в том, что именно в эти дни Андрей решил устроить Большой пикаперский поход. Была ли в этом решении надежда на возвращение интереса к жизни? Или попытка выбить клин клином? Или… Но он не давал себе ясного и чёткого ответа. Он хорошо помнил эту авантюру, может быть, потому что после этого много раз прокручивал в голове отдельные куски, отрывки, эпизоды, и даже если бы ему вдруг захотелось выкинуть все это из сердца, то вряд ли получилось бы… Вплоть до жеста, до слова.
Как бы ни был он бесчувственен, Гриднев не смог отказать себе в удовольствии разложить своё состояние по полочкам, дав название каждой мысли, каждой рефлексии, чтобы занести впоследствии всё это в архивы памяти. Первое, на что он тут же обратил внимание – это новый взгляд, будто бы проникающий сквозь привычную маску. Выйдя в город, новоиспечённый пикапер подумал, что когда он просто гулял по улицам, без цели, без плана, не ставя перед собой сверхзадач, то его как-то не тянуло обращать внимание на девчонок, проходящих мимо. Обычные прохожие, обычные лица, пробегающие мимо в суете дневных дел и забот. Ничего такого, что бы заставило сердце встрепенуться, притягивая против воли внимание. А тут – раз в раз, моментальное озарение – словно какое-то второе зрение открылось. Третий глаз. Все вокруг виделось ему через призму контрастов и ярких красок, так объемно и выпукло, будто через окуляры мощного бинокля. Гриднев улыбнулся этой мысли, попутно вспомнив, что на одном из пикаперских сайтов рекомендовалось в качестве первого жеста глядеть на девушек с ясными чистыми глазами и обезоруживающей голливудской улыбкой. Девушек навстречу ему попадалось не так уж и много, но он вглядывался в лицо каждой из них с каким-то ожиданием, тревогой и неизбывным интересом, пробудившемся в нём. Отчего-то казалось, что принятое пару часов назад решение «попикапить» изменило его окончательно и безвозвратно, и все вокруг должны это немедленно почувствовать. Он шел и улыбался всем девчонкам подряд. Это оказалось не так сложно – после пары минут сознательного усилия улыбка будто прилипала к губам… Но разочаровывала ответная реакция. Точнее говоря, реакции не было никакой, ну, практически никакой. Только одна блондинка соизволила одарить Гриднева ответной усмешечкой, да и то, усмешечка эта больше обращалась к ее собственным мыслям, как ему показалось.
Идя по центральной улице, он продумывал детали. Подумал: надо начать с чего-то не слишком сложного. Поднабраться опыта, оглядеться, понять, что как, что почем… Перебрав и отбросив несколько вариантов, наиболее подходящих для начала своей авантюры, Гриднев остановился на стадионе, парке и музейной смотровой площадке, где обычно собирался разношерстный народ.
На стадионе, куда он пришёл сначала, всегда было много отдыхавших, а в этот мягкий июльский вечер на трибунах было не протолкнуться. Публика заполнила скамьи, как не заполнялись они даже во время самых ожесточённых футбольных баталий. Шесть лет назад, помнил Гриднев, приезжала команда из Шуева, которая сражалась с полужинским «Ротором». Это было самое памятное футбольное побоище на этом стадионе, запомнившееся не столько даже разгромным счётом (12:0 в пользу гостей), сколько масштабной потасовкой разгорячившихся фанатов… Но даже тогда трибуны были не столь оживлённы, как в этот обычный июльский вечер. Шелест голосов, резкие визги, огни зажигалок, неосторожный звон стекла – звуки, звуки, звуки, по которым можно было легко восстановить происходящее. Гриднев шёл, кидая спорадические взгляды на тех, кто расположился на западной трибуне. О, он то и дело выхватывал отдельные лица из компаний и сборищ. Среди девчонок были и симпатичные. Одни сидели, просто глядя по сторонам, скучая и забивая баки от нечего делать, другие курили и звякали бутылочками пива, а третьи лузгали семечки, обтешивая языки. Легче легкого просто подойти, завязать разговор, тем более, что вряд ли они что-то имели против. Да, вряд ли они были бы против. Но чего-то Гриднев медлил. Может, потому что в первый раз. Всегда начинать трудно, особенно когда речь идет о пикапе. А может, он попросту засмущался чего-то. Импульс, думал Гриднев, импульс. Нужен был толчок, какой-то сигнал, который бы помог перешагнуть через нерешительность. Глупость, он понимал это, – выпивохам и тем горлопанам, которые тоже сидели на трибунах на него плевать было. Никто даже и не посмотрел бы, подойди он к какой-нибудь девчачьей компании… Неожиданно он понял, что для него сейчас подойти к незнакомым девчонкам такая же проблема, как слетать на Марс в банке из-под шпротов. Ассоциация была неприятная, намекавшая на трусость. Он поспешил найти себе оправдание, порывшись в памяти. «Пикаперы почти все начинали с того, что преодолевали эту самую робость», - сказал Гриднев себе. Это сразу расставило всё по местам, проблема обрела имя. Но когда он таким образом себя успокоил и даже слегка взбодрился, то обнаружил, что подошёл к выходу со стадиона, так и не приблизившись к своей изначальной цели. Это слегка обескуражило, сбив немного уверенности, но Гриднев тут же придумал: надо двигаться к музею… Собираясь с мыслями, он подбирал шаблоны, те фразы, которые рекомендовали прожженные пикаперы для новичков. Это казалось чрезвычайно наивным, но все равно позволяло отчасти справиться с нахлынувшим мандражом, и Андрей делал вид, будто эти фразы склеиваются вместе, образуя собой что-то вроде безошибочно работающей схемы. Она не могла не сработать. Например, описана была такая ситуация: две девушки стоят в общественном месте (он, конечно же, представил музейную площадку, потому как направлялся туда) и курят, переговариваясь о том о сём. Вот он подходит к ним, излучая уверенность Алена Делона в расцвете лет и харизмы, и говорит, так вкрадчиво, немного хрипло: «А вы знаете, что вы нарушаете закон штата Алабама?» Конечно же, девушки сначала в шоке от неожиданности, но потом их охватывает интерес. Фраза, конечно, не из разряда «который час?». Они интересуются – что это за закон такой, и каким боком он их касается. Уверенно, уже не как Ален Делон, но тоном персонажа Микки Рурка из «9 ; недель», Гриднев говорит: «Закон штата Алабама запрещает несовершеннолетним девушкам курить на музейной площадке…» Они спрашивают – как он догадался, что они несовершеннолетние, уверен ли он в этом. Интересуются, откуда ему знакомы американские законы… А Микки Рурк в душе Гриднева хитровато улыбается про себя. Дело в шляпе.
Очарованный развернувшейся внутри него сценой безупречного пикаперского захода, Гриднев поднимался по ступеням на смотровую площадку, представлявшую собой пристройку к городскому музею. Сердце его ощутимо покалывало предчувствие удачи и, в то же время, трепетались опасения: проснётся ли этот Микки в нужный момент, не запнётся ли Ален Делон, выдерживая невозмутимый тон профессионального соблазнителя? Но его ждало разочарование. Медленно преодолев десять ступеней, Андрей обнаружил не искомых девчонок, томно тянущих дым из дамских сигарет (ему почему-то представлялось, что это обязательно «Виргиния Слимс»). К его разочарованию, он обнаружил у парапета двоих, слившихся в единую тень. Парочка была так увлечена поцелуями, что шум шагов Гриднева не заставил разомкнуть объятия. Да и что за дело? Мало ли случайных бродяг, шастающих в сумерках? – из-за каждого не будешь обрывать мгновения счастья. Андрей прошел мимо, мысленно досадуя на себя, и спустился с другой стороны площадки, в музейный сквер, где в темноте выделялся серой тенью монумент героям войны. Выходя из ворот сквера, Гриднев уже потихоньку стал подумывать, что, пожалуй, предприятие его вовсе не такое простое, как представлялось сначала. Да, порой так случается – обманутые ожидания, неожиданные препятствия. Иногда даже там, где и не подозреваешь споткнуться. Он думал об этом, идя по набережной Синего озера. Пришлось дать себе установку не раскисать: вперёд! Вперёд! Девчонок ему попадалось порядочно, но, вот коварство, он больше слышал их, чем видел, и приходилось только догадывать и домысливать по силуэтам, вырисовывавшимся в темноте. Он проклинал про себя темноту, заодно пройдясь по коммунальщикам, которые не удосужились исправить неполадки в электрической системе набережной. Когда-то, может, лет пять назад, под землей пробило кабель – скорее всего, лопнула изоляция от сильных заморозков – и фонари, стоящие на всем протяжении набережной, вмиг ослепли. Проблему пытались решать, выделялись деньги, но темнота никуда не ушла, и дело не сдвинулось с мёртвой точки. Но в данный момент Андрея тревожили не городские проблемы. Он был не корреспондентом сейчас, а Микки Рурком, который выискивает свою очередную жертву в изощрённой игре. Усмешка тонкой линией пробежала по его лицу при слове «изощренной». Звучало оно необычайно вкусно в этой мгле. Он шёл, слышал смех, и было ясно, что смеются девушки, опьянённые магией вечера. Но невозможно было остановиться, подойти к ним, ориентируясь исключительно на голоса. Мало ли, говорил себе Гриднев, – еще на кавалеров-амбалов наткнешься. Или на уродин, какие во сне приснятся – не открестишься. Были бы хоть какие-нибудь гарантии. Но кто и что мог ему гарантировать в этот вечер? Тогда он понял, почему пикаперы так часто работают в парах. Видимо, «изощрённая» наука покорителей сердец лучше всего усваивается в компании… Да и поводов для неврозов становится на порядок меньше. Но, увы, это не было вариантом для Гриднева тогда. Совершив круг по городу, вволю напитавшись звуками и пресытившись тёплым пульсом собственной крови, он направился домой, испытывая сложное смешанное чувство. В нём было и разочарование ( в первую очередь, конечно, горькое откровение о собственной трусости), и облегчение, и, что самое странное, было ещё какое-то светлое предчувствие. Он остановился на обочине, прислушиваясь к себе. Но еле различимая нота, звеневшая в его душе, не давалась разуму. Он не мог дать ей названия, и это не то что тревожило, но заставило его нахмуриться в недоумении. Большой пикаперский поход закончился полным провалом – что же хорошего он мог ожидать? Но надежда заполняла его естество, пробиваясь из недр души, и он ощутил свежий и беззаботный порыв счастья. Это было похоже на те мгновения, когда в далёком детстве он лежал на траве в огороде, укрытый в тени старой яблони, и случайные солнечные блики порой падали на его лицо. И те картины, которые возникали в ничем не замутнённом воображении, уводили в страну грёз, делая обычную реальность не более условной, чем картинки в книжке с раскрасками. Неожиданное воспоминание, всплеск ностальгии. Гриднев двинулся дальше, едва сдерживая широчайшую улыбку.
В ту ночь он спал как младенец, и в его сновидениях пылинки плясали в солнечных лучах.
Шатры
Возле ларька образовалось что-то вроде затора из ребят, которые с одной стороны никуда не шли, а с другой и никуда и не уходили, и просто «гнали за жизнь», болтая непринужденно о пустяках. Парни хотели казаться сами себе важными шишками – в вычурных джинсах, высоких ботинках, с рубашками, где главным цветом был розовый, блестевшие необъятных размерами бляхами на ремнях. Это настойчивое желание покрасоваться выпирало как бы само собой, и обнажало сущность мужского шовинизма – позерство, доминирование, удовлетворённое тщеславие. Девушки вели себя более скромно, но и эта скромность была странного рода. Густо накрашенные глаза, ядовитые ногти придавали прекрасным нимфам сходство с обитательницами красного квартала… В чем-то это было не так уж далеко от истины. Другие, при минимуме косметики, в умело подобранных нарядах умели произвести весьма выгодное впечатление раскованной естественности. Понимая это, гризетки, искавшие приключений, исподтишка завязывали интрижки, стреляли глазками в незнакомцев, пробовали флиртовать. Пара бутылочек пива облегчали им задачу. У ларька был аншлаг.
Вся эта разношерстная толпа стояла у стены Шатров, и непонятно, то ли ожидая чего-то, то ли просто наблюдая за тем, что творилось на танцполе. Димон немного отстал, следуя за Кагановой и прочими, - он увидел Колю Бурдукова, бесцельно бороздившего пространство танцпола. Колян был уже возбужденный, и, как можно было понять из его довольно бессвязной речи, выпил он не так мало. Немного расстроившись, что так облажался, Посылкин двинулся дальше, задаваясь вопросом, не умрет ли он от скуки за ночь в этих «Полянах». Куда как с большим интересом он посидел бы с пацанами, которых оставил за столиком на открытом танцполе. Его обнадежила мысль, что Серега с Андрюхой вряд ли скоро уйдут, а значит, вероятно, они еще увидятся, поговорят. Но большой радости Димон все равно не испытывал.
У ларька, ближе где-то к выходу, он увидел Каганову, Цукерман и Надежду вместе с Лехой Балукой и Некрасом. Брейкеры, как видно, развлекали девчонок. Балука был давно и безнадежно влюблен в Юльку, всячески волочился за ней; она же принимала эти потуги довольно благосклонно – как хозяева смотрят на выкрутасы домашней собачки. Мило, забавно, да и только. Трехлетняя разница в возрасте с Кагановой лишала Балуку шансов на успех… он, может быть, и понимал это, но потуг своих все равно не оставлял. Так сильна в нас привычка, берущая порой власть и над здравым смыслом, и над чувством собственного достоинства! Надежда заметила приближение Димона.
- Где ты ходишь? – бросила она.
- Колю видел.
- А-а-а. Как он там? Хороший, да?
Кажется, Катя просто полюбопытствовала, но Димону показалось, что она занята какими-то своими мыслями.
Надежда немного покраснела, когда Каганова бросила на нее многозначительный взгляд. Дважды два для Посылкина сложить труда не составило. Зинькова пробовала охмурять Колю, но как-то уж слишком топорными методами… да и была она простой девчонкой, которой не были доступны средства из арсенала светских обольстительниц. Коля, как казалось Посылкину, даже не слишком понимал, что происходит.
- Ага… Уже так, нормально поддатый…
Девушки засмеялись, Катя в ожидании поглядела на Димона. Однако смешить бывших одноклассниц не входило в его планы. Он кивнул Балуке. Тот, немного стушевавшийся, загомонил:
- Да вы знаете, батл будет через две недели, мы туда готовимся!
- Батл? Когда?
- И кто там будет?
- Полужинские выступают?
- В июле…- самодовольно сказал Балука. – Наши из «Rock steady crew» будут, еще «Неслучайные»… короче, я думаю, порвем там всех!
- Из других городов будет кто? – снова спросил Димон, брейком не увлекавшийся, и потому спешивший поскорее закрыть тему.
- Наши, потом, Людиново, наверное… Из Жиздры должны приехать.
- Короче, фигня.
- Почему? Дим, ты не смотришь брейк?
- Да ну! Бред полный!
- Здорово!
- Это его дело, Юль! - вступилась Катя. – Кому что нравится…
- Точно!
- Ребята,– позвала Тина, выжидающе глядя на членов небольшого кружка. – Всем пока! Меня ждут…
- Ты уже все? Уезжаешь?
Каганова, видно, ничего не знала о планах Евлагиной, и была порядочно удивлена.
- Да… Еще раз – пока!
Обнявшись с девушками, Тина мило улыбнулась парням – и, развернувшись, прошла между двумя спорившими о чем-то пацанами, которые сошлись, обсуждая какие-то свои дела на ухо, и уже нельзя было различить, где была или не была она.
Димон задался вопросом: а зачем она появилась здесь? Зачем это было? Ему не слишком-то нравилось разбирать чужие дрязги – своего хватало, – но некоторые вопросы цепляли против его желания. Особенно когда речь шла о друзьях. Пока – привет. Привет – пока. Так много между этими двумя словами. Иногда больше, чем вмещается в целую жизнь. И ничего, что мог бы увидеть человек со стороны. Он вспомнил тот день, когда впервые понял, что Серёга начал встречаться с Евлагиной, и вспомнил, что и тогда многое было скрыто, недоговорено, названо лишь в намёках. Да, и это было понятно – Сергеич никогда не горел желанием посвящать кого бы то ни было – даже его! – в свои амурные дела.
Апрель 2007 года
Отмечать дни рождения в лесу, похоже, стало уже традицией. Во всяком случае, когда Серёга позвонил Димону и сообщил о готовящейся «сходке» (так он выразился, любя иногда оригинальность), Посылкин не удивился. Правда, прежде чем ответить согласием он слегка колебался. Годом раньше на точно таком же пикнике, где собралось порядочно народу (и в основном, что понятно, были его бывшие одноклассники), Димон играл в футбол с Максом и Картофелем, осушил пару баночек пива, но в остальном чувствовал себя довольно стеснённо. Оказалось, что некогда милые «подружки» могут быть до крайности занудными, вызывающими сильное желание заткнуть уши. Особенно это относилось к Алине и Оксане, которые завели совершенно левую тему о том, какие кабаки круче – в Москве или Шуеве. Леська что-то упрямо втирала Кате, а та, видимо, не слушая, предлагала сыграть в волейбол. Эта идея привлекла девчонок, и на короткое время они забыли о других вещах. Тина Евлагина заразительно смеялась; Катя выбивала мяч высоко и куда-то в сторону. Было весело наблюдать за ними. Задумавшись об этом, Димон спросил себя: неужели Серёга уже тогда, еще даже не зная толком этих девушек, положил глаз на Тину? Это не казалось ему невероятным. Он видел их разговаривавшими, а когда они все вместе сели за стол, Сергеич был рядом с ней, ухаживая как благовоспитанный джентльмен. Подливал соку, предлагал мяса. Впрочем, тогда, после звонка Серёги, Димон не думал о романах и амурах, а решал, что стоит взять с собой в лес. Продуктами обеспечивала «принимающая сторона» - то бишь именинники, и об этом беспокоиться не стоило. Можно было захватить немного денег на всякий пожарный: купить сигарет, да и на мобильнике меньше десятки… Подумав о телефоне, он вспомнил о Гридневе. В прошлый раз Андрюху в лес не взяли. Были какие-то причины. Интересно, Серега позаботился об этом сейчас? Над вопросом не имело смысл задумываться – все равно Димон здесь ничего не решал. Максимум что он мог сделать – это спросить у самого Сергеича. Однако ответ пришёл неожиданно: раздался звонок в дверь. «Тебя!» – крикнула мать из прихожей. Он, уже собиравшийся в спальню, чтобы пересчитать свои капиталы, оперативно поменял направление. «Андрюха, наверное», - подумалось тут. «Дима, а Дима! – выскочил мелкий. – Ты мне поставишь игру на компьютере?» «Погоди, Саш!» - сказал Димон и пошёл к Гридневу.
Это был действительно он. И одного взгляда на Андрюхину экипировку хватило, чтобы понять: Серёга не миновал его, собирая народ на лесную вечеринку. Гриднев был одет просто и непритязательно – как раз так, как надо одеваться на природу: джинсы, джинсовая куртка, лёгкий свитер.
- Готов? – был первый вопрос Гриднева. Он широко улыбнулся.
- Сейчас Гном должен подойти. Я щас, переоденусь…
Полчаса спустя стало ясно: гостей намечается много. На перекрёстке Космодемьянской и переулка Пастернака, где ждали Гриднев и Димон, сначала появился Гном вместе с Балукой. Затем позвонил Серёга и сообщил, что должны присоединиться ещё девушки, правда, какие – не уточнил. Мимо прошла компания знакомых пацанов – Димон поприветствовал Джина, Гном крикнул: «Эй, жопа!», а Гриднев ухмыльнулся. Его порой веселила манера своего тёзки бросать такие вот фразы. Посылкин проводил взглядом Вована, подумав о Лере. Как она? Где она? Будь он в иной ситуации, и будь Вован один – можно было бы поинтересоваться, будто бы случайно. Но на это надеяться не приходилось.
«Здорово! Нас ждёте?» - это Макс с Женей.
«Катя с Алиной должны ещё подъехать, - пару минут спустя сообщил Картофель, когда они поздоровались со всеми. – Серёга звонил?»
«Звонил», - ответил Посылкин.
«Ну что мы стоим? Пошли, что ли?» - позвал Гном, оглядывая всех.
В голове Димона возникла мысль: где же, интересно, вся провизия и вообще всё снаряжение для пикника?
«Подождите, - остановил разогнавшегося Гнома Женя. – Серёга сейчас подъедет».
«На чём?» - спросил Гриднев.
«Вот он! Глядите!»
По Космодемьянской к ним двигался синий микроавтобус, «Фольксваген», осторожно преодолевая самые опасные рытвины. За рулем, как видел Димон, сидело батя Серёги. Сам Сергеич расположился на пассажирском сиденье.
«Фолькс» остановился в двух шагах от них; мотор слегка приглох. Серёга что-то сказал отцу – и открыл дверцу. Выйдя, он кивнул парням, затем отодвинул в сторону боковую дверь микроавтобуса. Оказалось, что салон почти под завязку забит пакетами, какими-то сумками, свёртками, и где-то в уголке пристроились девушки. Катя сидела, разложив ноги на грубой холстине, разговаривая с Алиной, которая оседлала походный спальник. Третьей была Евлагина, которой меньше всех приходилось жаловаться на отсутствие комфорта – ей достался свободный уголок салонного кресла, не занятый поклажей. Увидев эту компанию, Макс разразился скорострельной тирадой:
«Ой-ей-ей! Какие люди! Кать, у тебя свободно?»
Девчонки засмеялись.
«Все не влезут, - озабоченно сказал Серёга, оглядывая парней. – Тин, давай, вместе со мной будешь на переднем… Сюда ещё человека два поместятся… Кому-то придётся пешком дойти…»
Тина вылезла из салона; её место тут же занял Женёк. Макс последовал за ним.
«Ещё место есть?» - поинтересовался Гном, оглядывая внутренности микроавтобуса.
«Давайте там быстрее!» - поторопил Серёга. Дверца со стороны пассажира захлопнулась, и мотор загудел, набирая обороты.
«Ладно, мы пешком пойдём!» - решил Гном, обернувшись к Балуке.
«Неудачники!» – Макс сделал рожу и захлопнул дверь изнутри. Секунду спустя машина отъехала от оставшихся четверых парней. Последним, что увидел Димон, было то, как Серёга советует Тине пристегнуть ремень.
А Гном с Балукой уже намылили лыжи. Правда, оказалось, что каши с этими гражданами толком не сваришь. Они хотели идти по центральной трассе, а Гриднев считал, что удобнее было бы добираться по проулку. В конце концов они размахались, - и разделились.
«За полчаса дойдём?» – сказал Андрей, когда они с Димоном прошли Липовую улицу.
«Дойдём. Блин, зря я связался с этой затеей…»
«Почему?»
«Да-а… Это только что Серёга…»
Они помолчали, оба понимая, о чём идёт речь.
Когда-то, ещё на заре истории, когда только-только образовалась их компания – Серёга, Димон, Гриднев и ещё один кореш, мелкий, как они его называли, Савич – тогда как-то появилась на свет традиция. Каждый год, начиная с 2002-ого, они собирались у одной из тополей на Липовой улице, и там на белом стволе, свободном от грубой коры, делали заметы. Это были их имена (выдавленные кривыми гвоздями, ключами, да и чем придётся), какие-то надписи, имевшие смысл в те мгновения, но терявшие свою суть с годами. Последняя надпись появилась в 2006-ом, когда ствол уже походил на доску объявлений. Тогда у Гриднева с Димоном состоялся один разговор, довольно грустный. Они говорили: когда заканчивается детская дружба? Почему и как это происходит? И в их разговоре то и дело проскальзывали томительные, жестокие паузы, говорившие о многом. Несмотря на то, что они обрастали знакомствами и приятельствами, как корабль обрастает полипами и водорослями, никто из этих «новых» людей не становился частью их близкого круга, никто. Разве полипы или водоросли можно считать частью корабля? Хорошо ещё, что девушек в их компании нет, подумал Димон, не понаслышке знавший, как разбивались самые крепкие дружеские союзы при участии стервозных баб. Эта мысль натолкнула его на другую. Вспомнился Джин, а следом – чернявая девушка, у которой в косичках были цветные ленточки.
«Ты бы Леру пригласил…» - задумчиво сказал Гриднев, будто читая его мысли.
«Да что ты… Окуклился?»
«Ну…»
«Она же… Это же не моя днюха…»
«Это понятно… Как там, кстати, у вас?»
«Никак, Андрюх… Никак».
«Я же видел – вы гуляли неделю назад…»
«Когда? А, нет! Я её просто встретил, до дома проводил… Ничего такого».
«Ха! Да не-ет! Тебя ведь что-то гнетёт! Я же вижу!»
Пауза. Димон смотрит на макушку высоковольтки, виднеющуюся из-за леса.
«Да не знаю я, Андрюх. Странно это всё как-то…»
«Что именно?»
«С одной стороны, мы вроде как встречаемся… Всё как надо. Могу обнять её, комплименты говорить, но…»
«А с другой?»
«С другой… Я не знаю… Мне кажется, Андрюх, она… Как бы тебе сказать… - он напряжённо хмурится. – В общем, то ли боится чего-то, то ли не решается…»
«Ты про…»
«Нет, я вообще… Блин!»
«А в чём это проявляется?»
«Вот, например, хочу я её в губы поцеловать – а она так смотрит на меня… двусмысленно. Я прям теряюсь весь…»
«Ну…»
«Короче, не знаю, Андрюх, не знаю…»
До леса они дошли в молчании, прерываемом лишь изредка ничего не значившими репликами. Гриднев, видно, тоже думал о чём-то своём. В сознании Димона всплыло имя Лаврецкой. Кажется, Яна что-то говорила насчёт неё, когда они с Булкой в последний раз приезжали к ним с Гномом в гости. Что-то о новом парне Инны, как он понял… Тогда было выпито слишком много пива, тогда слишком сильно болела голова наутро – и память немного тормозила. Но я вспомню, пообещал себе Димон. Вспомню. Это было важно. Пусть не для него, но важно. Поглядев на Гриднева, он понял – тот взаправду думает о ней. Судя по его отрешённому, застывшему лицу, мысли были не самые приятные.
На окраине леса, где с одной стороны высились сосны, а с другой –стоял забор дачного посёлка – они увидели Гнома с Балукой. Они где-то успели разжиться бутылкой приторно сладкой газировки и теперь по очереди потягивали из горлышка, сидя на бревне.
«О! – крикнул Гном, увидев запоздавших корешей. – Вот и они!»
Дальше пошли вчетвером – стало веселее. Лёха оживлённо рассказывал, как они заходили в палатку за газировкой, а там стояла толстая продавщица, и она там застряла в проходе… До Третьего поля, того самого места, где должен был состояться пикник, они добрались четверть часа спустя. Пространство огромной поляны кишело народом. У Димона, привыкшего ко всему, глаза на лоб полезли – столько машин, будто возле стадиона во время матча Лиги чемпионов. Мужчины хлопотали у костров, следили за мангалами, обливая мясо то пивом, то вином, подкидывали в огонь свежих дровишек. Женщины резали овощи, вытряхивали из жирных контейнеров тушёную дичь, сало, расставляли по импровизированному столу тарелки, стаканчики. Дети носились кто где, перепрыгивая через брёвна, пробегая под ниспадавшими еловыми лапами, оживлённо крича. Ребята постарше перекидывались в волейбол, играли в выбивалу, чеканили мяч на колене. Вся эта картина вдруг предстала одним целым в глазах Димона – это был пир. Он даже удивился мысли, пришедшей ему в голову. Круговорот дымных мангалов, закопченных лиц, прищуренных глаз, ножей, запачканных в майонезе, мячей, взлетавших к небу, и еды, еды, еды.
«Вон они!» – сказал довольно Гном, кивая в сторону молодого ельника.
В самом деле, в той стороне стоял микроавтобус, и девушки уже разворачивали широкое одеяло на земле. Макс и Картофель собирали мангал. Серёга же вытаскивал из нутра «Фольксвагена» последние баулы. Когда четверо «туристов» (Димон усмехнулся этим словам про себя) подошли к ним, Сергеич как раз захлопывал дверь. Он подошёл к водительской дверце, перекинулся парой слов с отцом – и микроавтобус двинулся с места, оставив ребят предоставленными самим себе.
«Вы на маршрутке ехали?» – поинтересовался Женёк.
«Ага, специально до леса прокатились!» - Гном хихикнул.
«Да быстро вы как-то…»
Димон огляделся.
Алина вертела в руках свёрток непонятного назначения.
«Серёж! – позвала она. – Что это?»
Сергеич, разворачивавший пакет с хлебом и напитками, поднял голову; пару секунд он изучал свёрток.
«Там сало!»
«А-а…»
«Стаканы где? – спросила Тина. – Ребята, вы не видели?»
«Сейчас только видела! – отозвалась Катя, оглядываясь. – Посмотри в том вон пакете…»
«Пошли за дровами, - позвал Гном Димона. – Андрюх, что ты встал как пень? Давай ветки собирать!»
Они разошлись по окрестностям, подбирая ветки, палки, сучки. Димон слышал, как девушки переговариваются между собой. Его – не в первый раз уже – посетила мысль о том, что Серёга что-то скрывает. Думать об этом было не слишком приятно, равно как и подозревать кого-либо во всех смертных грехах, и он поспешил поскорее избавиться от противной мыслишки.
Со всем хозяйством они разобрались где-то полчаса спустя: всё было очищено, нарезано, разлито по стаканам, от мангала поднимался легкий дымок.
«Ну что, давайте?» - сказал Гном, взяв свой стаканчик с пивом.
«За что пьём?»
Возникло короткое смятение.
«Так… Давайте за встречу!» - предложил Серёга.
«О, нормально!»
«Пьем-с!»
Подняли стаканы за встречу. Картофель потянулся вилкой за колбасной нарезкой; Катя отставила свой стаканчик с соком почти полный. «Чего-то не хватает», - сказала она, оглядев народ. Тина, сидевшая рядом с Серёгой, поглядела на неё. «Гитару бы…» - мечтательно причмокнул Женя.
«Ну, ещё по одной?» - призвал Гном.
«Голландский?» - с интересом пробормотал Димон пробуя мягкий ломтик сыра.
«У нас в Москве пикники обычно в Ступино устраивают…»
«Это же Подмосковье…» - поправил Серёга.
«Ну, я имею в виду, ездим туда… Вот, Катя, помнишь, в феврале…»
«Да-да… - смеялась Цукерман. – Когда мы не на ту маршрутку сели и приехали куда-то в деревню…»
«Серёж, я сейчас…» - тихо прошептала Тина, со значением сделав упор на слове «сейчас».
Димон, сидевший совсем рядом, заметил, как Сергеич вместо ответа как-то странно на неё поглядел – не то робко, не то смущённо. Это не моё дело, сказал Посылкин себе под нос.
Девушка ушла куда-то в заросли ельника, где дальше начинался широкий овраг, звавшийся в народе Волчьим. Оставшиеся почти не обратили внимания на уход Тины. Катя допила свой сок и чихнула. «О-о-о-о!» – тут же отозвался Макс. Это вызвало, в свою очередь, улыбку Алины. «Может, водку откроем?» - предложил Женёк. «У нас пива – полная бутылка! Кто ещё будет?» - Гном бодро принялся разливать живительную влагу по стаканам. «Ещё упаковка стоит…» - хихикнула Алина. Димон, в самом деле, увидел под ближайшей сосной запаянную в полиэтилен батарею «Арсенального». Пьянка предстояла нешуточная. «А ещё водка…» - рассеянно подумал он.
Когда прошлись по второй, вернулась Тина. Села на своё место. Серёга как-то изменился – но в чём именно заключалась эта перемена, Димон не смог бы сказать. Может, как-то неуловимо поменялось его выражение лица… Или в глазах промелькнула затаённая мысль. Тина тесно прижалась к Герасимову, таинственно улыбаясь своей улыбкой романтической принцессы. Сергеич незаметно, будто это было самым естественным жестом на свете, положил свою руку ей на плечо. Этого стоило ожидать, все догадки Димона говорили об одном, но всё равно когда это случилось, он был немного шокирован. Девушка что-то шептала Сергеичу на ухо, и они так и сидели, склонив головы друг к другу.
Интересно, но никто из остальных будто бы не заметил этого.
А с другой стороны – что такого уж необычного произошло? Потом, много позже, Димон подумал, что девчонки, пожалуй, знали обо всем задолго до него. Да, так оно и должно было быть. И, в конце концов – с какого бока его должно было касаться. Личная жизнь Сергеича была его личной жизнью… Но все равно – что-то ныло в груди. Это не было завистью или злопыхательством, нет. Димон никогда не опускался до таких низких чувств. Но его тревожило воспоминание о тех летних днях, когда они стояли – все вместе у того тополя и выцарапывали свои инициалы на белоснежном стволе. И не было никаких границ, не было масок , а смех звучал тогда так искренне… Кому бы он мог сказать тогда о своих мыслях? Кто бы его мог понять?
Шатры
- Знаешь, сейчас я пришел к такому выводу, что очень трудно, если вообще возможно передать другому свои самые главные, сокровенные мысли, - сказал Гриднев. – Об этом писал и Стивен Кинг, и очень правильно писал . Желание понять… Ты хочешь понять, Серег?
- Ну хочу. А что тут понимать? По-моему, все предельно ясно.
- Да нет, вряд ли все так просто… У меня такое чувство, что все последнее время я стою среди расплывчатых туманных миражей, все тает, брезжит, а люди – уже не люди, а… тени, какие-то тени, и все уходит, все такое неверное, расплывается и проваливается чёрт знает куда. Будто бредешь в лабиринте, и дверь выхода оказывается обманчивым зеркалом…
Гриднев оторвался от столешницы и посмотрел в глаза Сереги. Тот хотел, было, усмехнуться, пошевелить пальцами бросить что-то вроде: «Мда-а-а» и посмотреть сообщение, пришедшее на мобильник, но остановился на полпути. Рассказ Андрея произвел странное впечатление на него. Поэтому он сказал лишь:
- Ты себя только заводишь.
Желание понимания.
Август 2007 года
- Я не думал, что мой первый неудачный пикаперский опыт подвигнет меня на продолжение, - говорил Гриднев, наклоняясь через стол. – Но правильно сказано: не зарекайся. Как-то после необычайно долгого рабочего дня, когда мне пришлось отпечатать три заметки (даже не скажу точно, о чём они были, обычная серая текучка), меня охватило настойчивое желание оторваться по полной программе. При этом чувствовал себя в абсолютном праве покуролесить, ты понимаешь… Наверное, это была защитная реакция организма на рабочие перегрузки. Поэтому по-быстрому собрался, что не заняло у меня много времени, и направился гулять. У меня не было чёткой мысли непременно с кем-нибудь познакомиться, хотелось просто прикоснуться к этой атмосфере. Возможность приключений, зов авантюр тревожил моё воображение. Это будоражило меня сильнее всего. И особенно к такому настроению располагала мгла, как-то необычайно сильно сгустившаяся в тот вечер. Небо было закрыто тучами, низко висевшими над землей, и ни единой звёздочки не было видно сквозь эту густую пелену. Таким манером долго я бродил, в парк забрел, а там и того хуже – деревья все до неба, не видно вообще ни черта. Только мобильники мелькают изредка, да огоньки сигарет. Ну, и слышно, что разговаривают. Прямо злость меня забрала, Серёг, правда. Вышел я на трассу, думаю, к черту все, затея эта, насчёт пикапа, может быть и неплохая, только не в таких непроглядных условиях… Не станешь же с фонарем по темноте ходить, светить на всех подряд! Тут и под глаз получить – плевое дело. Ну вообрази себе такую картину – иду я с фонарем, направляю его на кого ни попадя. «Здорово, можно тебя заклеить?» Тупизна, конечно. Совершенная тупизна. Вот я шел, думал обо всем этом, но все же успокоился маленько, думаю, мол, еще не вечер, потом можно еще получше подготовиться, с умом к делу подойти… А тут Димон звонит как раз – говорит, что из Шуева едет, из института. Мол, сессия закончилась, и я его должен встретить. Ну, думаю, хорошая новость, не совсем мол, еще судьба озлилась на меня. Положил мобилу в карман, пошел к остановке – чтоб пораньше на вокзал приехать, там потусоваться. Все, думаю, настоящее приключение. А тут, вот прикол, маршрутка как раз мимо проехала, а я как дурак – проморгал, не тормознул, да с тем и упустил. Вот блин, думаю, непруха так непруха. Плюнул, блин, в сердцах, но долго растравлять себя по такому поводу не стал – чихнуть да растереть. Направился к остановке.
Ладно, пришел туда, стал в стороне. А потом вижу – на скамейке сидят три девчонки. Одна с мобильником игралась, другая пиво наяривала. Еще бутылка на земле стояла, как сейчас помню. По всему, долго они там сидели, с комфортом устроились… Я временами так спорадически на них поглядывал, поглядывал, и выглядел, что одна из них, черненькая, что с мобилой общалась, очень даже недурна собой. Насколько можно было разглядеть при свете отдалённого фонаря, она была в мини-юбочке, сложена неплохо… Подружки ее вроде тоже не страшилы, но меня как-то не зацепили. Бывает так – понравится одна, а другие вроде как бесплатное приложение идут. Но, я хоть и подумал тут про pick up, но все же серьезного намерения, как такового, у меня не было… Не было, до того, как у этой черненькой не заиграла вдруг песенка «Многоточия». Ты знаешь, когда я в первый раз у тебя на телефоне ее услышал, оторваться не мог. Да и после она мне охренительно нравилась. «Взгляни на небо – посмотри, как плывут облака. В них солнца свет – и ни капли души…» И так далее. Я тогда и решил: это уж точно неслучайно. Прям, как обожгло меня, и тут уж я не колебался ни секунды. Присел с черненькой рядом, говорю, что, мол, обожаю эту песню, можно послушать?.. Ну, она взглянула на меня с легким любопытством, мобилу положила на скамейку между нами, а сама принялась болтать со своими товарками. Я, конечно, не ждал, что она сразу завяжет со мной разговор, да и мне надо было собраться со своими мыслями, решить, с чего начать. Ну, и начал свой pick up с того, что вслушался в их разговор. Они обсуждали чей-то день рождения. Как я понял чуть позже, той девке, что пиво пила, вчера исполнилось девятнадцать, и они все вместе у нее дома отмечали. «Ты знаешь, Вера, он так прямо мне и сказал, что хочет, чтобы я жила с ним», - сказала эта самая именинница черненькой, наклоняясь чуть вперед. «Ни фига себе, - бросила третья. – Но он же еще ремонт не закончил?» «Я не знаю, Ксю. Он сказал, что осталось только обои поклеить…» Черненькая, Вера, взяла свой телефон, говоря: «Обои? Главное, чтобы кровать была…» Они втроем засмеялись, но было ясно, что для них это обычные подколки. Почти как у вас с Димоном… Какую-то минуту они молчали. Мобильник черненькая отключила. «Маршрутки ходят раз в сто лет», заметила Ксю, меняя тему. Вера равнодушно поглядела на дорогу и отозвалась: «Ночь на дворе, что ты хочешь». Я сказал, что маршрутки перестают ходить после двенадцати и, пользуясь удобным случаем, спросил у черненькой, куда они направляются. Она не стала переглядываться с подружками, (что обычно меня просто бесит), а встряхнула своими кудряшками и сказала, что они никуда не направляются, а просто сидят тут. «Продолжаем день рождения, - сказала Ксю. – Если отдыхать, то уж отрываться по полной…» Короче, разговор завязать оказалось нетрудно. «Почему-то обычно дни рождения отмечают как-то однообразно», заметил я. «Вот мы и решили разнообразиться, - засмеялась Дина, именинница. – На остановке…» «А как ты отмечал свой день рождения?» - спросила Вера. Ну, я сказал, что, в принципе, довольно банально – дома, в кругу семьи. Затем разговор ушел куда-то в сторону. Мы сначала болтали о всяких пустяках, вроде хобби и новых фильмах, и я потихоньку составлял свое мнение о Вере. Мне понравилось, что она совершенно не манерилась при разговоре, ну, знаешь, всякие такие жесты, пальцы веером, понты… В общем, решил я, классная девчонка. Сказала, что в профлицее учится. «А ты откуда? Не из технаря?» Я немного оскорбился за такое предположение, но вида не показал. Какая, в сущности, разница? «Да нет, я в колледже учусь, в калужском…» «А на кого?» – заинтересовалась Дина. «На журналиста, - ответил я. – Опыт у меня есть…» «Ты в газете работаешь? – оживилась Вера. - Мы «Вестник» выписываем». «Да, там, - признался я не без некоторого самодовольства, – но обычно я под псевдонимами…» «О, а какие у тебя псевдонимы? Или это секрет?» – Вера развернулась ко мне лицом, и я чувствовал ее теплое дыхание. «Ну, Дмитрий Холмогоров, например… или Алекс Чуприн». «Тогда я читала! – воскликнула Дина. – Помнишь, Ксю, там было про Муху?» «А, да, и фотка тоже!» «Про Муху? – недоуменно сказал я. – Это кто?» В голове прокрутил всех, про кого писал, но Муха… Кличка, однако, подумалось мне. «Это Андрюха Машечкин, - отозвалась Ксю, внезапно блеснув потемневшими глазами. Чуть помедлив, она продолжила, - он с одной нашей знакомой гулял…». «А-а-а. А почему он Муха? – спросил я, немного ошарашенный, хотя хотел сказать совсем другое, хотел поинтересоваться, откуда они знают Алину. – Вроде фамилия не та…»
«Он Муха, потому что липнет» - сказала Дина резко. Я сразу же решил, что тут дело нечисто; мои нервишки порядком напряглись. Неожиданность заводит, Серёг, ты понимаешь. «Дин, пойдем со мной… - позвала Ксю. – Вер, ты с нами?» «Нет, я вас тут подожду. Только давайте побыстрее». Ксю и Дина ушли, оставив нас с Верой вдвоем. Она вертела мобильник в руках, словно уйдя в свои мысли, а я думал, что вот он, самый удобный момент для пикапера, и… Ты не поверишь, в этот раз не то что очко взыграло, - меня вообще словно парализовало. Мышцы судорогой свело, ноги закаменели, и только сердце колотится. Сижу, словно хрен моржовый, и слова выдавить путного не могу… Вообще идиотская ситуация получилась. Какой уж тут Микки Рурк… («Что?- спросил в этом месте Серёга. – Кто?» Но Андрей только слабо улыбнулся). Но тут она говорит: «Слушай… можно тебе задать дурацкий вопрос?» «Давай, - отвечаю. – Что такое?» «У тебя девушка есть?» Так прямо повернулась ко мне, придвинувшись поближе… Наверное, мне надо было уловить в голосе ее намек, но намеков я не уловил. Наив? Нет, тут дело было в другом. «Да нет, - отвечаю. – Девушки у меня нет». Правда, подумал в это мгновение об Инне, о том, как напряжённо и странно светились её глаза однажды, когда мы столкнулись с ней вечером у её дома… «Понятно…» Она снова принялась разглядывать мобильник, включила «Черный бумер» . Включила, и словно забыла напрочь про меня. Меня это одновременно как-то и напрягало, и волновало… Несло в противоположных направлениях. Чтобы немного разрядить обстановку, я спросил ее: «А у тебя парень есть?» Ну, вроде как ответная шпилька. Вера издала хрипловатый смешок, совершенно сбивший меня с панталыку, но ничего не сказала. «Многие считают, что гулять с кем-то – это престижно». Глупая фраза, вырвавшаяся у меня совершенно спонтанно. Тема повисла без продолжения. Я не настаивал. Но оставаться спокойным рядом с Верой становилось для меня все труднее. Если б ты ее видел, ты бы понял. Ты можешь не верить, но я напрочь забыл обо всех пикаперских ухищрениях, всяких психологических штучках, так она взвела меня до предела. Но, изо всех сил пытаясь остаться спокойным, я сказал: «И часто вы гуляете с девчонками?» «Я обычно гуляю не с девчонками», - отозвалась Вера. Мол, как хочешь, так и понимай. «В нашем городе-то и пойти некуда, - заметил я. – Одни Шатры чего-то стоят, да и бары…» «Говорят, центр спортивный строить собираются…» «А! если и построят, так разве что частники. И билет, небось, ползарплаты будет стоить…» «Не знаю…»
Я увидел, что к остановке возвращаются Дина и Ксю, и неожиданно пульс мой участился невероятно. Словно надо было успеть позарез куда-то… Тут я мельком и про Димона подумал, что надо бы поторопиться на вокзал… но ладно. Говорю Вере: «Можешь дать свой телефон?» Пусть и потянул с этим порядочно, но все же пришел к главному. Она совершенно не удивилась, продиктовала цифры. Да, наверное, не впервой ей приходилось слышать такие просьбы. «Может, позвоню как-нибудь…»,- непринужденно сказал я, когда девчонки уже стояли рядом. «Да-а…». Она сказала это так, будто ей было абсолютно все равно, буду ли я звонить ей или забуду на следующий же день. В иной ситуации меня бы это задело. Но в таком состоянии я думал и чувствовал всё по-другому. «Вер, Максим звонил, сказал, что Катьку выписали, - бросила быстро Ксю. – Мы завтра к ней поедем!» «Правда? Я с вами, конечно…» Дина поглядела на меня, кивнула: мол, все о` кей. Мобила Веры заиграла – совершенно неожиданно – какую-то роковую композицию. Кажется, это был арийский «Штиль». «Черт, ну кто это еще… Алло? Артём?..» Она отошла чуть в сторону, но поскольку девчонки замолкли, нам прекрасно было слышно каждое ее слово. «Сегодня? Я не могу… Да, договаривались, извини. Но у меня сейчас брат дома. Что ты, хочешь, чтобы он… ага, конечно. Спать! Он до трех ночи телевизор смотрит. Артём, я знаю! Ну… Где?.. Монах?? А, этот брейкер, да… Я не хочу в камору. Ага, как скажешь! Я была там… на той неделе, и… Тебе Тоша ничего не рассказывал?.. Нет, не сука. Просто, я же сказала: не хочу! Просто не хочу! Бывает – просто! Бывает! Всё бывает! Всё, Артём, пока…» Она сбросила и запихнула мобильник в свою сумку. «Всё достает?» «Ксю, ты же знаешь, он какой-то валет. Однажды ко мне в четвертом часу утра пришел…» «Совсем как Владик… - пробормотала Дина. – В понедельник, кажется, я только от Олега вернулась, утром рано, а этот… звонит. Типа хочет встретиться… Надо ж было ему…» «Ну, а ты чего?» «А что я? Послала его, да и все. Сказала, что Олег ему башку снесёт…»
Я обнаружил, что все девчонки стоят, и, судя по всему, собираются уходить. Отчего-то мне казалось, что нельзя так заканчивать свой пикаперский вечер, нельзя – вот так вот скомкано и глупо… Но что я мог еще сказать? Мы все познакомились, слегка поболтали, развеяв привычную скуку, и они не собирались как-то продолжать эти отношения со мной. С какой это стати? Вера стояла у края дороги, задумавшись, откинув голову назад. А сверху падал свет фонаря, такой рассеянный и неверный, и девушка казалась овеянной туманом в августовской ночи. Ее подруги что-то обсуждали, глядя на приближающуюся маршрутку. А я… я чувствовал, что эта история, пожалуй, подошла к концу. «Пока, Андрей», - сказала Вера, обернувшись ко мне. «Пока… - отозвался я. – Приятно было познакомиться». Меня грызла какая-то надсадная мысль – просто залезть в теплый, пропахший бензином салон «Газели», умостившись между какими-нибудь мужичками, и поехать с ними. Тем более, что мне надо было на вокзал, правда? Но, видишь ли, я боялся, что до вокзала я не доеду. Я боялся, что выйду вместе с Верой, не будучи властен расстаться с магией этого вечера… Она выглядела потрясающе сексуально, так притягательно. Понимаешь, я думал, что еще полчаса, проведенные рядом с ней, навсегда лишат меня сна и покоя. Тогда я не смел признаться себе в истинных причинах этого, но после всего, что было потом, я могу позволить себе такую роскошь. Это была девушка, которую хочется прижимать к груди, хочется так постепенно раздевать, чувствуя бешеный гул крови в ушах, и медленно-медленно сходить с ума, расплавляясь в идеальной плоти. Это был такой звонок, первый сигнал тревоги! Для других, возможно, не было бы ничего странного в том, чтобы хотеть незнакомую девушку, но не для меня, всегда верившего в любовь и силу истинных чувств.
Шатры
На танцполе раздался крик. Бросив резкий взгляд в сторону, парни увидели: бились малолетки лет по тринадцати, визжавшие и метавшиеся, наносившие беспорядочные удары друг по дружке. Одна схватила противницу за волосы и приложила о колено. Вокруг восхищённо завопили – такие бесплатные шоу в Шатрах всегда были в цене. Впрочем, потасовка закончилась так же внезапно, как и началась – из толпы вынырнул какой-то парень, по виду – качок – который оттащил одну из девчонок и увёл её, обнимая за талию. Другая что-то орала, полнейшую нецензурщину, ругаясь так беспомощно, как только могут ругаться малолетки, проигравшие в первой схватке за свою личную жизнь. Гриднев представил себе, как эта дура придёт домой, напустив полную ванну воды – и вскроет свои дурацкие вены, искренне полагая, что этим она может отомстить за все обиды. Жалко этой нелепой школьницы ему не было. Тем более, что нить прерванного рассказа всё ещё тревожила его сознание, как оборванная на полуслове мелодия.
- Может, тогда я просто не мог осознать все это, - заметил Гриднев, будто драка и не стоила никакого внимания. Какая мелочь… – Очень трудно анализировать свои мысли и побуждения, глядя на них в прошлое. Но можно точно сказать, что отношения, которые завязывались у нас с теми девушками в ходе моих пикаперских экспериментов, не имели никакого прочного фундамента. Да, и не было основы постоянства и спокойной уверенности в будущем. Я, Серег, имею в виду любовь, страсть, сметающую все барьеры и условности, чувства, перед которыми тяжкий плен кажется детской шуткой, и даже самая смерть предстает ничтожеством. Таких чувств к ним я не испытывал. И еще, да, ты был прав – я не переставал думать об Инке. Потому что меня не оставляла уверенность – вот оно, настоящее…
Он опустил голову, совершенно растерявший остатки всякой уравновешенности и былого самообладания. Серега ждал продолжения, предчувствуя, что сейчас-то и начнется самое главное. Слова Гриднева пробудили в нем неясную тревогу.
Они оба молчали, не решаясь прерывать многозначительную тишину.
Гриднев поглядел на свои руки. Пальцы были в разводах от пыли, разведенной в горьком поту. Пальцы грешника, с глупым недоумением подумал он. «Помнишь? Помнишь ли ты?»
Он поглядел на дисплей мобильника. Было уже двадцать минут двенадцатого. Однако не все еще было решено, не все точки были расставлены. Все было зыбко, все колебалось в призрачно-туманном флере. Может, все это только пелена, дым, фата-моргана? «Может… Может, последний шанс – на самом деле не последний?»
1 сентября 2007 года
Это была суббота, и парни гуляли по городу, наслаждаясь последними мгновениями вольности. В понедельник должна была начаться новая жизнь, и волей-неволей предстояло окунаться в целый ворох новых дел и забот. Гриднев сидел в вечерней тишине с Серегой всё там же на лавочке Липовой улице и глядел, как в окнах соседских домов загораются огни. Алые проблески заката последними бликами играли на небосклоне.
- Ни пикап, ни все эти приемы, как я понимаю, пользы никакой мне не принесли, - сказал Гриднев. – Как я был один, так и остался. Вечное одиночество…
Тишина подступавшей ночи располагала к высокому стилю и негромким словам. На самом деле, как мог признаться себе Андрей, он с самого начала не принимал ни пикап, ни «Двенадцать баллов» всерьез.
- Почему?
- В смысле – почему?
- Ты же знакомился?
- Да. Но глупо все это как-то. Выборочный подход, штампы… Может
быть, для профессионалов в этом есть какой-то кайф, но мне это не нравится. Ну да, познакомился… с пятью-шестью девчонками, опробовал пикап в деле, но… Это все не то.
Он сорвал случайный стебелёк тимофеевки, размял его в руках. Было ещё кое-что, что ему не нравилось, и о чём он не мог сказать. Это дрожание в груди, эта искра, которая пробегает по нервам, раздражая неясной тоской и томлением. Эти звонки в пустоту полузнакомым девушкам, гудки-гудки, уходящие в никуда. Слова, полные бесстыдством, роящиеся в голове…
- Не то.
- Не знаю…
- Вот что я понял. Отношения должны вырастать, как дерево. Как громадные эвкалипты вырастают из одного-единственного семечка. Должно возникать притяжение… необязательно любовного свойства, но притяжение. А когда ты подходишь на улице к девчонке, ты знакомишься, и делаешь вид, будто это притяжение возникло, хотя на самом деле никакого родства нет, и все это лишь обман.
- Ты же читал, зачем нужен пикап. Это приключение на одну ночь. Я утрирую, конечно, но ты понял…
- Если только в этом смысле…
- Твоя беда, Андрюх, в том, что ты не можешь расслабиться и забыть о всяких таких высоких материях. Попробуй для начала применить пикап в его настоящем предназначении…
- Соблазнить?
- Можно так сказать.
- Но это так пошло!
Серега вздохнул.
- Когда-нибудь ты будешь думать иначе. Помнишь Вальмонта? Как он действовал? Что тебе мешает быть как он?
- Как Вальмонт… - бормочет Гриднев иронично и задумчиво. – Вряд ли…
Гудки-гудки. Знал бы Серёга об этом… Но что это могло бы изменить? Может, он бы прищурился, улыбаясь: вперёд, Андрюх, вперёд, и с песней! Но самая мысль об этом заставляет содрогаться в пароксизме стыда.
- Думаешь, эти, которые сидят рядом на скамейках в парке, на набережной, пьют пиво и обнимаются между делом… влюбленные? у них там неземная любовь?
- Я не хочу быть, как они.
- Ты просто мешаешь сам себе. Не можешь быть свободнее.
- Но что мне делать?
- Знаешь, Андрюх, в чем твоя проблема? - обронил Серега, немного задумчиво. – Мне кажется, проблема в том, что ты всё не можешь забыть о Лаврецкой.
Самое удивительное, что это тоже было правдой. Чистейшей правдой. Он уговаривал себя, что каждый день, проведённый вдали от Инны, вне общения с ней, делает его свободнее. Это казалось истиной, когда он находился в окружении толпы, среди гомонящих людей, в делах, на работе, в конце концов. Мимолётные пикаперские приключения тоже на какое-то время заполняли его сознание сонмом иллюзий… Но приходила ночь – и все обманы дня рассеивались. Он снова и снова с тягучей тоской представлял себе её лицо, её голос, и бесполезно было уговаривать себя, что это только самовнушение, притворство. Ничего не помогало – и он вытягивался во весь рост на кровати, сжимая кулаки в невероятном напряжении, мучительно пытался справиться со слезами, душившими его. При этом никакие «Двенадцать баллов» (в высшей степени искусственное изобретение, как думал Андрей) панацеей стать не могли. Это была идея Серёги – в двенадцать шагов приблизиться к совершенству, стать увереннее, стильнее и, в конечном счёте, превратиться в парня-мачо. Возможно, сие могло бы сработать с самим Сергеичем, который не признавал жизни вне каких-то строгих правил и точно устоявшихся распорядков, но для Гриднева система означала гибель. И эти ночи… повторялись из раза в раз. Об этом Андрей также вряд ли смог бы рассказать Серёге, но слова друга ранили его тем сильнее, чем ближе они соответствовали истине.
Когда они разошлись, Андрей не сразу двинулся домой. Он нашёл место на берегу заводи, где гибкая ракита склонялась к воде, пристроился возле корней дерева – и задумался. В темноте плескалась ондатра, с наступлением ночи искавшая себе добычу. Лягушки выводили нестройную симфонию. Пахло листвой и одиночеством. Одиночество заполняло весь мир. Гриднев спросил себя: «хочу ли я врать себе?» Ответ заключал в себе больше, чем десятки бессонных ночей, ожидание новых встреч и то самое бешеное волнение, которое просыпалось в груди всякий раз при случайной встрече с рыжеволосой девушкой… Ответ означал, не больше и не меньше, - жизнь или смерть. Мучение или свобода. Ответом было – твёрдое «нет!» Он обнял колени руками, уткнулся в них подбородком, и в таком положении ощутил себя маленьким мальчиком, каким был лет тринадцать назад… Чтобы не разрыдаться, Гридневу пришлось пойти на грубость. «Что это за сопли?!» - приказал он себе успокоиться. Неожиданно собственная резкость разозлила его. Андрей выхватил из кармана джинсов мобильник, не представляя, что он собирается с ним сделать, и тут – как озарение! – пришла идея, совершенно идиотская по сути, но настолько притягательная, что противиться ей не было сил. Он набрал номер Лаврецкой.
…Инна ещё не спала; она, похоже, слегка оказалась шокирована неожиданным звонком Гриднева. Во всяком случае, в голосе её чувствовалось недоумение.
«Привет, Ин, - сказал Андрей. – Я не поздно?»
«Да нет… Мы с Настей гуляем…»
«О! Великолепно!» - он искрился таким неподдельным энтузиазмом, будто только что выиграл в лотерею поездку на Валаам.
«Ин, я тебя хотел пригласить завтра поужинать вместе…»
Молчание. Неожиданное развитие событий. Гриднева несёт:
«Как ты на это смотришь?»
Напор, энергия, даже страсть.
«Так неожиданно… С чего это вдруг?»
«Разве должен быть повод? Я просто хочу сделать тебе приятное…»
Вместо ответа – короткий смущённый смешок.
«Ты согласна?»
«Да… - она снижает голос до самого тихого шёпота. – Хорошо…»
«Часов в восемь-девять?»
«Давай ты завтра позвонишь, и уточним, ладно?»
Этот мягкий тон голоса Инны ласкает ему слух, словно увертюра Сибелиуса . Противиться сладкой магии нет ни сил, ни желания – он против воли расплывается в совершенно дурацкой улыбке, мимоходом заметив, что уже не сидит, а оживлённо прохаживается от дерева к дереву. Это уже как-то неважно. Ничего не имеет значения, кроме этого голоса девушки, её дыхания, которое кажется Гридневу наполненным свежестью весеннего ветра.
«Хорошо… Договорились! Спокойной ночи, Ин!»
«Ага… Тебе также».
Прежде чем отключиться, он ещё пару секунд помедлил, представляя себе её лицо. Но и после того, как телефон отправился назад в карман, Андрей долго ещё бродил по Липовой улице. Он отчётливо чувствовал, что не может идти в таком состоянии домой – его переполняло такое ощущение счастья, что надо было стараться, чтобы не расплескать ни капли. Голова кружилась, и травы пахли ненормально сильно, проникая сквозь поры кожи, обволакивая его одеялом из волшебных ароматов. Господи, думал Гриднев. Неужели это я? Неужели так бывает? Сумасшедшее блаженство уносило его, возносило, кружило, растворяло в едином ощущении бытия – здесь и сейчас – и не было ничего и никого, кроме счастливейшего Гриднева и его мечты о любви.
Часть четвёртая
Шатры
- It’s as if I’m scared. It’s as if I’m terrified. It’s as if I scared, - разносился по округе голос Мики с его летним хитом. – Relax! There is an answer to the darkest times .
- Ладно, пошёл я, - сказал наконец Димон, решив, что стоит подойти поближе к Бурдукову, переброситься парой слов, а затем вернуться к Гридневу и Серёге.
- Дима! Как ты можешь!
Катя воззрилась на него, будто не веря. В голосе её прозвучали отчетливо детские нотки. В школе они все вместе валяли дурака, и на переменах девчонки собирались у его парты, подкалывая друг друга и обсуждая предстоящий уикенд. По популярности с Димоном тогда мало кто мог сравниться – его развязность и непринужденность вкупе с репутацией шалопая творили волшебство. И мало кому так часто звонили девчонки с приглашениями погулять по вечернему городу. Однако вскоре ему наскучило всё: и популярность, и звонки, и надоело вечное общество говорливых одноклассниц. Тогда он иногда жаловался Гридневу, что слово «подруга» вызывает у него нервную дрожь, а на что-то большее рассчитывать не приходится. Несмотря на это, память школьных лет сохранялась ещё какое-то время… но как-то так вышло, что звонки стали раздаваться всё реже и реже – в основном тогда, когда девчонки приезжали на выходные в город – а потом и совсем прекратились. Нельзя сказать, что он был сильно разочарован. Но глядя в эти мгновения на лицо Кати, он вдруг отчётливо вспомнил те недавние дни (два года прошло, какой ужас!) и прошлое коснулось его легким дыханием. И ещё одна мысль блеснула искрой. Ему показалось, что по сравнению со всеми его одноклассниками только Катя, пожалуй, осталась прежней. Повзрослела, похорошела… но внутри осталась такой же. Это открытие его отчего-то поразило, ударив по сознанию смятёнными образами. Напряженные струны мыслей взметнулись аккордами смущённой мелодии, где смешались и воспоминания, и стыд, и горечь от утраты чего-то необычайно светлого и хорошего. Димон обругал себя за собственную слабость – и вместо ответа неопределённо покривил плечом, сказав Кате:
- Да, пора мне…
Она поняла всё, что творилось у него в душе. Глубокая печаль на мгновение отразилась в её лице. Тут не нужны были слова, потому что назвать происходящее, определить его словами было нельзя. Катя просто вздохнула, робко и покорно, и ещё раз поглядела на него прощающими глазами. Это было хуже всего. Он рванулся, не разбирая дороги, не слыша, как смеялся Балука, изо всех сил упражнявшийся в остроумии, развлекая Каганову. Кто-то обругал Димона матом, девчонка, пахшая ослиным потом, заключила его в мокрые объятия. Шатаясь, он высвободился из неожиданного плена, ошеломлённый, пошёл, колеблясь, в сторону.
Жизнь и свобода, - думал он растерянно. – Жизнь и свобода .
Чего стоила его жизнь? Чего стоила его свобода?
Как-то так вышло, что он оказался снаружи Шатров. Когда он успел выйти, миновать заслон из потных тел, осталось тайной. Голова кружилась, как после хорошей порции спиртного. Это было тем более удивительно, что выпить в этот вечер Димону не довелось – ни капли. Собственное состояние пугало сильнее всего – картина мира распадалась на нити, волокна, словно картина, вытканная на холсте, при ближайшем рассмотрении оказывалась бессмысленным сплетением разноцветных штрихов. Способность ясно мыслить оставляла Димона – толчками, импульсами – и он подумал, что сходит с ума.
Возможно, это духота августовской ночи была во всём виновата. Возможно, дело было только в этом.
Но он не верил, что всё так просто. Потому что в душе нарастало
ощущение стремительно несущейся карусели, карусели, которая вот-вот разлетится вдрызг. На самом деле, всё это скапливалось давно, вдруг понял Посылкин – мелкие впечатления, ничего не значившие слова, мимолётно брошенные фразы, пропущенные телефонные звонки… Скапливалось, чтобы однажды под этим балластом корабль его жизни плавно пошёл ко дну…
При воспоминании о пропущенных звонках он тут же вспомнил о Лере. Что она хотела сказать ему? Как могла объяснить всё? Вопрос вызвал у Димона другую мысль: интересно, что значил её недавний звонок?
Пару месяцев назад они сидели с Гридневым на той лавочке на Липовой улице, и Димон рассказывал с весёлым недоумением про одно забавное свидание. Если это можно было так назвать.
- Мы шли, - говорил он. – Вдоль берега озера. Разговаривали о Гарри Поттере. Она была в джинсовой юбке… М-м-м…
Димон цокал языком, жмурясь при этом воспоминании. Гриднев улыбался в ответ, понимающе.
- Потом смотрим – какие-то кошки сидят на обочине. И стали кидаться в них камешками. Поднимали с земли щебенку – и бросали. И тут она наклонилась за камнем… Я остановился, Андрюх… И не знаю, что делать – она стояла прямо передо мной… И юбка так задралась высоко… Будто она специально так встала. Вообще…
Откровение производит сильное впечатление на Гриднева: он хмурится, глядя в землю, легонько хихикает. А Димон при этом думал о своём: о том, как жар обдавал его при мысли о чём-то похожем на прикосновение к пылающей от вечерней духоты коже девушки. О том, как разливался в его голове коктейль из эндорфинов, серотонина и бог знает ещё каких гормонов. О том, как совершенно обычный день превратился в картину художника-сюрреалиста, где вместо мазков краски – пёстрые, беспорядочные чувства.
- Я думал, специально ли она так сделала… Или случайно… И не могу понять. Хоть убей, а не могу.
Гриднев молчал. Как бы он мог ответить?
- Действуй, - мог бы сказать Серёга. Но его тогда не было рядом. Да если бы и был, Димон бы только с горечью усмехнулся. Легко действовать, когда знаешь, что не особенно многим рискуешь. Но Лера не была той девушкой, которую он был готов потерять.
И в те мгновения, когда он стоял тут, окруженный толпой, захваченный шумом и движением «Земляничных полян», Димон вдруг подумал: он ведь так до конца и не понял, что у неё творится в голове, несмотря на все эти встречи и расставания, бывшие за последние полтора года. Время, за которое многие бы успели не только переспать по пьяни, но и пожениться, и надоесть друг другу, и развестись. Но то, что связывало их – это было что-то сюрное и неверное. Она влюблялась и разочаровывалась, порой пропадала недели на две, и тогда Димон старался казаться безмятежно-спокойным. Иногда на неё нападало задумчивое настроение, и девушка делилась с ним тревогами и ожиданиями. Наверное, никому она не рассказывала того, чем делилась с ним. Это можно было бы считать признаком высшего доверия, но Димона всё это совсем не радовало. Слишком уж сие напоминало школьные годы, когда одноклассницы по телефону вываливали на него ворох своих личных проблем и неурядиц. Он научился терпеливо выслушивать своих собеседников, с таким видом, будто ни одно слово не проходит мимо его ушей, и понял, что порой людям нужно только это… Но от этого общаться с Лерой не становилось легче. Так часто накатывало ужасное подозрение, что он совсем её не знает, понятия не имеет, чем она живёт, и всё это – не более чем глупая шутка. Но при этом – если она для него не имела большого значения, почему так важно было каждый вечер испытывать трепет, думая о предстоящем свидании на следующий день? Если она была важна для него, то почему он то и дело переживал взрывы меланхолии всякий раз, когда слышал её рассказы о том, как она проводила время на чьём-нибудь дне рождения? Противоречия запутывали. Парадоксы убивали. Возможно, он хотел бы прекратить эту историю, но одна мысль об этом была невыносима. Этот крест был ему не по силам. И всё текло, как текло.
Знать бы точно, - шептал он про себя. – Знать бы ответ…
Чей-то крик взметнулся в воздухе, молнией пробившись сквозь мглу. «Макс! – кричала девушка. – Макс!» Кто-то спешно выбивал сигарету в траву, оглядываясь. Разговоры оказывались скомканы – собравшиеся у Шатров замирали, не понимая, что происходит. «О-а-а-а-а-а!!!!!» - кричали где-то за деревьями. Димон попытался разглядеть что-нибудь в темноте. Но его оттеснили в сторону – кто-то бежал со стороны танцпола, мелькали фонари…
И всё изменилось.
Шатры
- Зажгите свечи – и пусть молчат колокола… Зажгите свечи…
Песня казалась странным обрамлением того карнавала, который играл в Шатрах. Организм из множества тел, в который превратился танцпол, издавал миазмы огромного животного, потного и разнузданного.
- Когда хоронит сына мать – зажгите свечи…
Вроде шум даже немного стих – парочки, плотно обнявшиеся, колебались в темноте, прорезаемой лучами лазеров.
- Когда за окнами война, когда мы все сошли с ума…
Что правда, то правда, мрачно думал Гриднев. Сошли с ума, и не было Бога рядом, который бы осветил мрак светом Истины.
Он поднял голову к небесам – звёзды осколками бесконечно далёких миров слали свет из ниоткуда. Возможно, он сейчас видел отблески прошлого – тот свет, который дошёл от несуществующих сейчас Вселенных. А существую ли я сам? – поинтересовался Гриднев у себя.- Кто увидит, кто поймёт?
- У нас были встречи – не считая того вечера в «Палермо», - сказал он Серёге. – Но запомнилась отчётливее всего, понятное дело, самая первая… Тогда я встретил её у дома, чувствуя, как нервы гудят, как железные тросы. Но я был совершенно счастлив! Ты можешь мне поверить, я был счастлив! Несмотря на то, что мы не говорили о чём-то особенном, я был вне себя от счастья. Это был тот самый случай, когда важнее не слова, но то, как они произнесены. А в тот вечер я видел, что она покоряется мне, благодаря за приглашение. Оно стало для нее неожиданностью, но при этом приятной неожиданностью. Такой я Инну еще не видел… И мне нравилось то, что я в ней тогда увидел, бог ты мой. Он боялась сказать что-то не так, выслушивала все те глупости, которые я нёс, не соображая, что говорю, пьяный от восторга. Мы ели пиццу, но на эту лепёшку с расплавленным сыром у нас ушло часа два. Я не знаю, как они пролетели. Глядел на девушку, глядел, и никак не мог поверить, что это она – она здесь, со мной, и нет больше никого. Инка прятала глаза, порой смущаясь моих взглядов. Наверное, это было чересчур явно, но я не мог думать об этом. Будь моя воля, глядел бы на нее целую вечность. Нельзя было связно мыслить, нельзя было рассуждать. Когда мы вышли, было довольно прохладно. В воскресный вечер на улицах было полно народу, и когда я, не веря сам себе, приобнял её, каждый случайный взгляд рождал во мне взрыв восторга. Она не отстранилась, только немного двинувшись под моей вмиг вспыхнувшей ладонью, и сразу моё тело наполнилось лёгкостью – не чувствовался шаг, не ощущалось пространство. Казалось, меня сейчас разорвёт на атомы, и эта эйфория развеет по миру пыльцой счастья…
Ты можешь себе вообразить, в каком состоянии я пришёл домой. Недели две я после того не мог нормально спать. И, клянусь, я не променял бы эти бессонные ночи ни какие самые сладкие грёзы! Казалось – сказка воцарилась в моей жизни прочно и надолго. Но коварная судьба подстерегала меня и здесь, оглоушив в самый счастливый миг кувалдой неожиданности.
Идя как-то утром на работу в начале октября, я наслаждался закатом золотой осени, вдыхая полной грудью свежий ветер, наполнявший лёгкие. Путь мой пролегал мимо «Полунара». Я увидел у магазина синюю разбитую «шестёрку», у которой стоял какой-то верзила в кепке, барабанивший по крыше машины. Я видел его пару раз в городе, но не знал ни имени, ничего. Заворачивая за угол, успел увидеть, как открылась дверь и мелькнула до боли знакомая красная сумка. Меня словно окатили из ушата. Машина взревела мотором и двинулась по дороге. Даже на ходу я успел разглядеть родные черты лица… Она что-то говорила невидимому мне типу, сидевшему в машине. По всей видимости, заметить меня она не могла. И эта мысль отчего-то повергла меня в транс. Способность спокойно размышлять? Ты смеешься, Серёг? Я готов был броситься вслед за машиной, со всех ног.
Мы встречались, общались… Я глядел на неё – и думал о том, что у неё есть жизнь, о которой я и понятия не имею. У каждого есть свой тайный уголок, куда нет хода посторонним, и обычно меня это не корежило… Но в случае с Инной определение «обычный» не работало. Мне хотелось знать о ней всё. Чем она дышит, чем живёт. С кем общается. Всё-всё! И то, что она уделяла мне лишь какую-то – не самую значительную, - часть своего времени, просто убивало.
Мои сомнения и терзания начинались уже на следующее утро после каждого нашего свидания… - протянул Андрей, глядя на своего терпеливого визави. - Я устраивал себе самый беспощадный сеанс психоанализа, который более походил на судилище, и разрезал части своих желаний, свои мысли и мотивы на составляющие. И мне казалось – во мне что-то исчезло, умирало что-то важное… Но…
- Ну? – Серёга дал понять, что нисколько не устал слушать его.
- Не знаю… Не представляю, как можно метаться так, как метался я, но так проходил день за днём, неделя за неделей, и всё менялось.
Гриднев горько усмехнулся, и, в самом деле, в усмешке этой было не больше света, чем в картине позднего ноября, затушированной тоскливым туманом.
- В какие-то мгновения своей жизни я думал, что не все еще потеряно, что старые раны зарубцуются, затянутся шрамы на сердце, и новое время вдохнет новые силы. Но чаще бывали времена, когда я просыпался один, в гремящей тишине, глядел в застывший серый потолок, и видел в нем отражение своего будущего – такого же бесцветного и равнодушного.
- Видимо, дело тут в том, что сердечные раны, быть может, и лечатся временем, но удары, нанесенные самому себе, неисцелимы вечно. К чему мне было обманывать себя тем, что все наладится – когда-нибудь?
Он покачал головой, хотя Герасимов оставался безмолвен, и посмотрел на дисплей телефона. Было без десяти два часа ночи – миновала тысяча лет с начала этого разговора. «Да, и впору спросить себя – зачем это было нужно?» Гриднев положил мобильник обратно в карман и отметил мимоходом, что жара наконец-то сменилась ночной томной духотой, напоминающей парилку.
Серега нетерпеливо постучал по столешнице.
- Может, пойдем купанемся? – спросил он.
- Эти ночи совершенно выматывали меня, - с жаром сказал Гриднев, словно не слыша вопроса. – Эти сны… распинали меня на кресте мучительнейших вспышек памяти и былых тревог, и не было от них спасения. Понимаешь, я стал слышать голоса, даже днем они звучат у меня в голове. Разные голоса, знакомые и незнакомые, и как бы я ни хотел избавиться от них, мне это никак не удается.
Голоса… Какая мелочь. Разве то, что ты видел – днем, а больше все же во тьме, - не страшнее? Те мрачные образы, которые ты пытался забыть, тот оскал зверя, который наконец-то скинул маску? Тот оскал, который и был твоим лицом.
Вспыхивают прожектора.
- Специально для наших гостей, специально для этого вечера… Представляем вам танцевальную группу «Виктория денс»! – кричит Туборг.
На пятачке загрохотали турецкие ритмы. Волей-неволей взгляды всех посетителей танцпола оказались прикованы к разворачивающемуся действию. Возможно, это было воспринято как способ отвлечься от непрестанной череды плоских движений, называемых некоторыми «быдло-танцами»… или шанс поглядеть на красивых девчонок.
Восточные принцессы выступили – две впереди, две чуть поодаль, - вытянув руки к темному небу, изогнувшись. Гриднев вгляделся чуть пристальнее – под паранджой одной из девушек он увидел знакомое лицо… Нет, это была не та гибкая кошка, которая гуляла в том же наряде по танцполу несколько часов назад. Он напрягся, стараясь вспомнить… Одна из девушек, выделявшаяся ярко-алой маечкой и пышным хвостом на затылке, сделала пару танцевальных движений... Да, конечно, как он мог забыть. А девушки качнули бедрами, неслышно звякая золотистыми связками монисто, обвивавшими гибкий стан, и – пошли, пошли, вращая животами, изгибая руки, стреляя насмешливо глазками из-под целомудренных накидок. Шаг вперед – шаг в сторону. Полу-поклон, медленный отступ назад – в прожекторном свете блестят замысловатые узоры, вышитые на полукружиях груди. Всякое движение в Шатрах, кроме танцующих девушек, замерло.
Гриднев отворачивается, вдруг поймав себя на мысли, что сейчас они сидят с Серегой там, где в самом начале (когда же это было??) он видел трех гризеток. На том самом месте.
Гриднев, отчаянно взмокший, запустил пятерню в спутанные волосы, рванул на затылке, будто хотя выдернуть надоевшего ритора из головы, но получил только сильную боль и несколько редких волосинок, судорожно зажатых в кулаках. Серега тоже отводит взгляд от «Виктории» и напряженно вопрошает глазами: что? Что случилось? Секунду спустя кто-то из толпы машет ему рукой… Серега бросает Гридневу: пойду посмотрю, где там Димон. Андрей почти не обращает на этот жест никакого внимания…
Девушки блестят в ярком свете – и по контрасту с той темнотой, которая царит вокруг, они кажутся наполненными какого-то волшебства, неземной магии. Одухотворенный танец словно стучится в сердца: поверьте в чудо! Любовь жива! Но отчего-то Гриднев чувствовал совсем иное… И сердце щемила тоска.
Часть пятая
Он остался один.
Опять один. Впрочем, он настолько был уже опустошен и вымотан, что ему совершенно все равно. Из всего, что он мог бы сказать сейчас, в голове крутилась строчка из стихотворения, сочинённого под самый Новый год. Это был не самый весёлый праздник в его жизни – он лежал в своей кровати, слушая, как поздний дождь лупит крупными каплями по подоконнику, и казалось, что в свои девятнадцать лет он уже прожил всю жизнь. Звенели аккорды невидимого органа, и месса звучала у него в голове. «И ненавидим, и любим мы случайно, ничем не жертвуя ни злобе, ни любви…» . В тон ей в голове Гриднева вразброд разлетались слова, как-то незаметно складываясь в строчки:
…Что человек? Сплетение противоречий,
Смятений вечных и страстей,
И ласк Венеры, и плетей,
И боль вопросов бесконечных.
И равнодушье, и участье,
И взгляд в бессмертье, суета,
И пошлость. Даже Красота
Слились в его стремленье к счастью.
Что воспевал Анакреонт?
Что человек как сотворенье рока?
Да, человек – дитя порока –
Один разврата долгий стон!
Любовь? О, сказка для поэтов, -
Оставьте вымысел для них.
Мы ж знаем, - устарело это, -
Звезда, сгоревшая за миг…
Позже, много позже, он записал это в своей тетради со стихотворными опытами. Но тогда, 31 декабря 2007 года, он пережил самое страшное – осознание того, что будущее ничего ему не принесёт, исчёз даже самый маленький стимул двигаться дальше. Глядя бесстрастно в себя, Гриднев перебирал всё, что составляло его суть: мысли, поступки, знания, амбиции. По всему выходило, амбиции его мелки, мысли грязны, а про поступки и вообще говорить не приходилось. «Кто я? Кто я?» - вопрошал он себя, с тоской различая дробь дождя, сливавшуюся со стуком сердца. Вопрос стоял ребром, совсем как у Достоевского: «Вошь или человек?» Честность не позволяла ему скрываться за розовыми очками. Осталось взглянуть в глаза своему истинному «Я». Гриднев напрягся, мысленно простонав. Велик был соблазн просто отойти в сторону, сделав вид, будто ничего и не было. Подавив малодушие, он устремил свой взор вовнутрь святая святых – в те глубины своей души, где обычно скрывались самые неприглядные его ипостаси. Против ожидания он не был шокирован. Там не было монстров. Он увидел своё собственное лицо… Но при этом было в лице этом некоторое ощущение уродства, неправильности, какой-то деформированности. Взгляд бы не уловил, в чём оно заключалось, но при ближайшем рассмотрении лицо двойника Гриднева внушало если не ужас, то истинное отвращение. Он глядел – и не мог оторваться, будто навсегда обречённый на эту муку. И понял, что отныне он уже никогда не будет таким, как прежде… Стон вырвался из груди Гриднева, стон, похожий на рык умирающего зверя – он скатился с кровати, не осознавая, что делает, каким-то непостижимым образом сумел одеться… и вылетел на улицу, под мелкий промозглый дождь, разбавленный туманом.
Здесь, в Шатрах, он вспоминал, как это было. Многое могло бы стереться в памяти, но не те часы, которые он провёл наедине со своими монстрами. Точнее, монстр был один-единственный, и он-то внушал более всего ужаса. Не зная, что делать, он в спонтанном порыве пришёл на плотину Синего озера, где в эти предновогодние часы не было ни души, и редкие машины проносились так быстро, что казались тенями в стремительно густевшем мокром сумраке. Он стоял там, перегнувшись через парапет, и нельзя было понять, то ли это слёзы, то ли морось каплями оседала на его щеках…
Шатры
«Он ждёт меня в час у Орбиты… Я больше не могу…» Сообщение от Булки пришло полчаса назад, и теперь на дисплее мобильника светились цифры: 01.20. Инна даже не удивилась, что пропустила момент, когда Юля написала ей. В такой-то сутолоке легко было не обратить внимания на писк телефона. «Что там ещё у них?» - подумала мимоходом Лаврецкая – в который уже раз! – окидывая взглядом танцпол в надежде отыскать Гриднева. Движение, стремительно разворачивавшееся у нее на глазах, скрывало отдельные лица, и шум разговоров, мешавшийся с грохотом музыки, комкался в ушах, сбивая с толку. Вспомнив, как он глядел на неё несколько часов назад, девушка невольно улыбнулась. Это была многообещающая улыбка. Они прошли через столь многое… Так много ветров пронеслось у них над головами. И грозовые раскаты гремели порой. Подумав о раскатах, Инна вспомнила, как в конце мая они с Андреем были у неё дома, а на улице сверкали зарницы, и крупный дождь лупил тугими струями по стеклу. Они стояли у окна, как-то неловко всё получилось. Что-то неправильное, казалось, было в том, что они избегали глядеть друг на друга, и оба не могли нарушить молчание. Инна терялась в догадках, недоумевая – до этого, как ей казалось, всё было прекрасно, и ничто не предвещало этого ужасного томительного ожидания… чего-то.
«Я думал над тем, какие перспективы у наших отношений, - сказал наконец Андрей. – И знаешь…»
Девушка испуганно напряглась. Эта фраза показалась ей началом смертного приговора. «Да?..» Он продолжил: «Наверное, тут что-то неправильное… я чувствую какую-то неправильность…» «О чём ты?» - прошептала Инна. «Когда я увидел тебя с тем парнем, я понял, что у тебя есть и другая жизнь…» «Что? С каким парнем?» Она была шокирована. Широко раскрытые тёмные глаза, не отрываясь, смотрели на Гриднева. Как будто она боялась пропустить мельчайший оттенок, мельчайший нюанс, который бы объяснил всё, и это ужасное наконец закончилось бы. Гриднев рассказал ей о парне… и нахлынуло облегчение. Столь сильное, что она даже позволила себе рассмеяться. «Это не то, что ты подумал… Андрей… Это просто Олег Евлагин, мой хороший друг…» «Да…» «Он с Юлей встречается, ты же знаешь…» Эта фраза как будто сняла какое-то проклятие. Гриднев опустился на кровать Инны. «О…» «Андрей?..» «Я хотел тебе дать кое-что, Инна… Теперь уже не уверен…» «Да? Что это?» Пару секунд он колебался. Но потом всё же запустил пятерню в карман джинсов и вытащил оттуда блестящее нечто. Оно было похоже на какой-то артефакт племени майя, почему-то подумалось Лаврецкой. Артефакт был украшен зубчиками и увенчивался ровным полукружием. Приглядевшись, девушка увидела, что он сделан из сплющенного куска какого-то металла – вернее всего алюминия.
«О, Андрей!» «Это ключ, - сказал он, не дожидаясь вопросов. – Ключ…» «От чего ключ?» «Это ключ от сердца…» «Ничего себе…» В её голосе прозвучало неприкрытое восхищение. Гриднев поднялся, приблизившись к ней вплотную, и остановился. «Я коснусь тебя рукой, - прошептал он. – Не нарушу твой покой…» Она улыбнулась в ожидании поцелуя…
- Ин! Ты здесь!
Даже сквозь грохот Шатров голос Янки насмерть перепугал Лаврецкую. Обернувшись, она увидела подругу в таком виде, что по спине разлился ледяной холод. У Захаровой всё лицо было в разводах туши, смешанной с грязью, губы тряслись. Она сдавила в руках мобильник, как утопающий сдавливает в последней надежде спасательный круг, но вряд ли сама отдавала себе отчёт в этом. А для Лаврецкой вдруг сразу же всё вставало на свои места. Страх сильной птицей встрепенулся в её груди, захолонуло вдруг душу. И Янка тянула её за собой, что-то невразумительно бормоча сквозь вскипавшие слёзы.
- Инна! – кричал Гриднев, заметив её сквозь толпу. – Инна!
В руке его был Ключ, блестевший в лазерных лучах.
Но толпа поглотила крик, и никто ничего не заметил. Он вскочил, едва помня себя, и протискивался, пробивался напролом, не обращая внимания на угрожающие выкрики пьяных амбалов. Кто-то толкнул его со всей одури, но Гридневу удалось быстро восстановить равновесие, и он двинулся дальше. Пару минут спустя он уже был на улице, где можно было дышать; но и это обстоятельство прошло мимо него. Он искал глазами Лаврецкую, отчаянно молясь, чтобы мелькнул хотя бы краешек заветного топика, хотя бы на полумиг, хотя бы в одно мгновение… Неожиданный злой визг тормозов привёл его в чувство. Чёрный «Форд-Фокус» резко остановился у тополя, росшего прямо у входа в Шатры. Фары ослепили Гриднева; испуганные зеваки, курившие и просто балакавшие за жизнь, отскакивали в стороны. Из машины выскочил высокий мужчина в шортах… «Какого чёрта!» - кричал кто-то. За этими криками Андрей вдруг различил другие звуки. Совсем недалеко выла сирена.
Вне игры
У «Орбиты» собирался народ.
Там, где ещё совсем недавно сидела компания любителей пива и лёгкого общения, образовалось столпотворение. Как будто аттракцион превратился в гигантский магнит, и толпы людей, увлекаемые непреодолимой силой, двинулись сюда.
Толпа, как огромный муравейник, растревожено гудела, и казалось, будто какие-то импульсы перекидывались от одного человека к другому, связывая всех воедино. Тревожные сигналы, ожидание чего-то. В темноте всполохами сверкали сигнальные огни воющей «скорой». Любопытные пробирались поближе к молчаливому аттракциону, но им мешал милицейский кордон, оцепивший территорию по окружности. Оставались разговоры, сплетни, пересуды. Слова рождались в одном краю толпы, перекатывались валом на другой конец, обрастая такими предубеждениями и значениями, что первоначальный смысл оказывался почти полностью утрачен. Случайный непредвзятый наблюдатель мог бы услышать многое, но вряд ли он составил себе верное впечатление о происходящем. Как вам такие, например, фразы: «Был там на краю парка – слышал вопль…» А другой возбуждённо тараторил: «Попал прямо в шею, прямым… Кровищи там…» Кто-то захлёбывался от нервного перевозбуждения, и слова тоже были странные, искрящиеся: «Аффектация, вы понимаете, стремительность…» «Разойдитесь! – кричал милицейский чин. – Вы мешаете нам работать!» Конечно же, никто его не послушался. Толпа только слегка покрылась рябью, своего рода намеком на движение, но все остались на местах. Кто-то кого-то ругал, кто-то требовал… чего? бог его знает. Ничего не было понятно, и только пахло чем-то странным – смесью сотен тел, и было что-то ещё… кисло-приторное.
Гриднев ввинтился во весь этот шум и столпотворение, и было непонятно, что он здесь делает, и зачем он здесь… Но в этот момент казалось ему – это чрезвычайно важно. Почему же это было так, и какие это обстоятельства вдруг сделали приход к «Орбите» делом первостепенной важности, он не знал.
«Где они? Там, у забора?» Димон повернулся к Балуке. «Я не знаю… Я ничего не знаю…» Всё случилось так быстро, так стремительно. Всё изменилось в какие-то полчаса, и тишина сонного парка сменилась шумом и паникой. «Дайте пройти, - плеча Димона коснулась чья-то мягкая рука. – Извините!» Всплеск, взрыв, смятение. Он удержал эту руку: «Лера!..» Она воззрилась на него с изумлением. «Я звонила тебе весь день… Не могла никак дозвониться…» «Да… - пробормотал Посылкин. – Да…» «Дима, Юля… - Она начинала путаться в словах… - Ты знаешь?» «Ты здесь! – крикнул Джин так громко, что в толпе начали оборачиваться. – Лерка, ты!.. Что ты творишь, маленькая сука???» «Володь, не надо тут…» «Мать в приступе слегла, как ты исчезла!» «Что?» - девушка закаменела на месте. «Где ты была сутки???» «Володь, я не могла...» На крик Джина обернулся Гриднев… увидел Посылкина. Кто-то кричал – так громко, что ночь рвалась на клочки. Женский надрывный голос, высокие нотки. «Инна, - шептались в скучившейся толпе. – Инна! Уведите…» Санитары работали профессионально быстро – мелькали белые пятна в темноте, кто-то успокаивающе шептал на ухо. Крик смолк. Чуть поодаль стоял Серёга с Катей. Герасимов оглядывал близлежащую территорию, совершенно растерявшись во всей этой суматохе. Свет фонарей, мелькавших в толпе, на мгновение ослеплял его. «Кого это там? – спрашивала Катя. – Какой ужас…» «Не знаю…» Тени приближались к ним. Тени, в которых Серёга не мог не узнать… Он вздрогнул… Да, Тина и её отец. Они бежали. Девушка запнулась, прочертила кривую в траве, ловко амортизировал локтями, собравшись, встала…. мужчина этого не заметил, в два прыжка достигнув «скорой». Раздался требовательный рык. Машина уже трогалась с места. Старший Евлагин колотил кулаками по задней дверце, что-то требуя… Тина шла к нему; ноги её заплетались. Сирена взвыла с новой силой, выхлопы заполнили всё пространство возле «Орбиты». Серега приблизился к Тине. Она стояла в какой-то сомнамбулической прострации. «Слушай… - сказал Герасимов. – Тин…» Заглянув в её лицо, он испугался. Лицо было мёртвое – провалы глазниц чернели угольной непроницаемостью в сумраке. Губы превратились в изогнутую нитку, приклеившуюся к коже девушки. «Что… Ты…» - пробормотал Серёга хрипло.
Гриднев, ополоумевший, прокапывался, словно червь, в груде тел. Внезапно толпа расступилась – он едва не упал. Дисплеи мобильников тускло освещали что-то непонятное… «Инна… Инна…» Две девушки склонились над чьим-то телом. «Воздуху!!!» «Может, воды?» Он опустился на колени рядом с ними, приблизив лицо к тому, что несколько минут назад было Инной Лаврецкой. Настя Зуйкова и Янка обмахивали её листьями лопуха, пытаясь привести в чувство; сами они чувствовали себя не намного лучше. Кожа Лаврецкой была белее льда; казалось, она светилась в темноте, пребывая в объятиях бездонного обморока. Может, в этом были виноваты мобильники, свет дисплеев замораживал. Губы девушки еле заметно шевелились. Гриднев напрягся: на подбородке её застыли кровавые разводы. Он мог только предполагать, что произошло – и почему. Кусочки мозаики в его взбудораженной голове не желали складываться вместе. Но вместе с тем он знал – отныне он уже не будет прежним. Никто из них не будет прежним.
Конец
Играйте, дети, играйте сердцем
© Copyright: Миловидов Андрей, 2010
Свидетельство о публикации №210090400830
Свидетельство о публикации №210090400830
Рецензии