Танька Микитенко

Танька была одержима театром. Маленькая, черненькая, яркая, большеглазая, - хорошенькая была, как черт. Ее бешеный темперамент, нервность, даже нервозность, было трудно выдерживать в жизни, но на сцене они были незаменимы. Таньке было шестнадцать, она ходила в театральную студию и подумывала, не поехать ли поступать в Москву, время еще было. В тот блаженный период школа особо не напрягала и то, что мы делали вне школы, было зачастую более важно. Можно было, освободившись часа в три, забыть про нее и жить совсем другой, не то, чтобы взрослой, так, околовзрослой, а главное другой жизнью. В театральную студию ходили не только школьники, но и люди постарше, а рядом вращались люди совсем постарше, которые интересовались, может быть, не столько искусством, сколько свободными, раскрепощенными, темпераментными девочками, продвинутыми и развитыми театром, бесконечными горячими, искренними разговорами, разговорами, разговорами о качествах того или иного литературного персонажа, о сосуществовании противоположностей, единстве добра и зла и т.д. И Танька с маниакальностью средневекового ученого, ищущего философский камень, слушала, доказывала, спорила, впитывала, и не надо было быть семи пядей во лбу, всего лишь достаточно опытным, достаточно самолюбивым, достаточно циничным, достаточно начитанным, обладать романтической внешностью геолога, туриста, диссидента, рыцаря, чтобы увлечь и заинтересовать. Непуганым зверьком, польстившись на приманку дружелюбия, мнимой доброты и мнимой умудренности, радовалась встречам, шла за ним без опаски. А зря.
Это было обыкновенное изнасилование. С выкручиванием рук, порванной одеждой, синяками, криком и т.п.
Помешанная, как все тогда, на романтических пьесах Шварца и сценариях Горина, она все не могла понять, что же произошло? Дракон, находящийся внутри каждого, взял вверх над рыцарем Ланселотом? На время? Надолго? Навсегда? Или Ланселоту удастся убить в себе Дракона? Или это был приступ страсти? Вихрем проносились в голове обрывки разговоров, спектаклей, книжных строк, мыслей, образов, чтобы снова и снова, раздробившись, смешавшись, образовать кучу мусора и неизбежно привести к тому, что случилось. Так в состоянии шока и легкого помрачения сознания она решила пойти к нему и выяснить, спросить, что все это значит?
Как водится, заспанный и небритый, он слегка оторопело уставился на Таньку, открыв дверь. Минуту помолчав, сказал: «Входи». Он не выпендривался и вел себя тихо – Танька была несовершеннолетней, и он побаивался, но побаивался слегка, так как ясно было, что Танька никуда заявлять не побежит. А что, собственно говоря, произошло? Если девочка идет с мужчиной, то понятно ведь, с какой целью идет, все знала, значит, хотела, если шла.
Нет. Не знала. А должна была знать? Да. Должна. Конечно. На что же тогда читала, что же, про что же тогда играла. Дура. Танька открыла глаза и поняла, что нет никакого Дракона, никакого Ланселота, а есть всего лишь бытовое скотство, даже и не скотство, а так, удовлетворение естественной надобности, а она как бы и не причем, свободна, гуляй, Вася. Танька схватила что под руку подвернулось, это была ваза, и швырнула в него. Под грохот разлетающихся осколков выскочила из квартиры.
Танька чувствовала себя так, как будто она утонула. Ворвавшаяся вода разрывала легкие и бронхи, давила на уши, заставляла согнуться пополам и терзала, терзала болью, отрезав от всего остального мира. Было гулко тихо, огромная толща воды над, только непонятно, почему она все еще видит и слышит, и даже может говорить, когда не может дышать. Была ли она влюблена? Да нет, это было просто доверие... Глаза были сухие, суше, чем всегда. Исчез такой притягательный влажный блеск. Слезы лились и лились, но вскипали внутри, нисколько не снимая жара.
Не жалела себя, не пережевывала своего несчастья, зарыла и поставила крест. Но едкая ирония, прежде всего направленная на саму себя, которая и помогла выкарабкаться из этого шока, с не меньшей едкостью обратилась и на окружающих...
...В аудиторию влетела маленькая женщина, с непропорционально большой (из-за волос) головой, и вместе с ней ворвалась ударная волна, казалась, разметавшая по стенам, прижавшая, не дающая глубоко вздохнуть. Резкая, гибкая, стремительная. Поразило – у такой маленькой такой низкий, очень низкий, грудной голос. И забавное пришепетывание. Она пришла учить нас сцендвижению, в котором была сильна, но это пришепетывание, мной тут же ревниво отмеченное, как бы понижало ее, выпускницы местного «кулька», шансы выглядеть профессионалом по сравнению с нами, любителями.   Это была наша первая встреча. В то время любительские театральные студии росли, как грибы после дождя. Был пик театрального движения, и я видела ее время от времени на фестивалях, спектаклях, просто случайно. Она была единственной женщиной – руководителем студии, все остальные режиссеры были мужики. Потом стало труднее. Театральные студии одна за другой загибались. Актеры вырастали, им надо было решать свои, взрослые проблемы, время наступало жесткое, прагматичное, и выживали единицы. Как-то я встретила ее в библиотеке. Она неожиданно (для меня) ярко обрадовалась мне, и мы сели поболтать.
Проницательная Танька сразу огорошила, заговорив о том, что грызло меня больше всего в тот момент – первые тучки на небосклоне недолгого замужества. «Ты знаешь, - сказала она, - я видела, как вы ехали на велосипедах. Счастливые люди так не ездят. Что-то у вас не так». Я внутренне сжалась – представляю, с какими постными физиономиями мы ехали. «Пойми, твой Влад – необыкновенный человек, - естественно, все наши возлюбленные были тогда необыкновенными, в обыкновенных мы не влюблялись, - налаженный, удобный быт – это очень важно. Закон свежий простыней, закон накрытого стола, понимаешь? Его должно тянуть возвращаться домой. Но не только. Это внешняя сторона. Есть еще и твой мир, только твой, из которого ты выходишь и в который возвращаешься. Это твоя загадка, тайна. В этом твоя сила. Построй свой мир и живи в нем. Наплюй на то, что принято, будь оригинальной, делай, что хочешь! Делай странные вещи, удивляй, следуй своим порывам! Вот я, например. Шла недавно мимо дома своего любимого, и мне захотелось подарить ему цветы. Просто так. Я купила белые хризантемы и зашла к нему. А мне плевать, что так не делают. Мне плевать, что принято, чтобы мужчина дарил женщине цветы, что мужчинам не дарят хризантемы, а нужно гвоздики, например, и то, только по праздникам,  ну и что? Мне захотелось, и я это сделала. Просто зашла, подарила цветы и ушла. Он был ошарашен. Он еще долго в себя не придет после этого. И хорошо!» Танька внимательно смотрела на меня своими выразительными глазами, и ее отрывистые, выпаливаемые скороговоркой фразы попадали в самую десятку, хотя, что такое «свой мир», я понимала весьма смутно, да просто не свойственен он был мне, этот свой мир, а Танька, как ни пыталась втолковать мне то, что для нее было естественно, все же в конце концов поняла, что глаза мои подернулись защитной дымкой, и я просто изнемогаю от ее мощного излучения. Я не переставала удивляться, Танька, всего на какие-то три – четыре года старше меня, казалась мне такой мудрой, откуда в ней это все? Мы поболтали еще об общих знакомых, кто чем занимается, о театре, конечно, и разбежались. Танька очень по-доброму улыбнулась и пожала мне руку своей маленькой сухой горячей рукой.
Танькина студия развалилась. Какое-то время она продолжала носиться с безумными театральными проектами, потом просто работала то там, то здесь, где придется. Каждый стал сам по себе, кто-то смог занять свою нишу, а Танька все металась то туда, то сюда, ни образование, ни характер не способствовали ее внедрению в устанавливающиеся деловые отношения. Танька все видела, все понимала, но бесилась и тосковала, не держалась долго ни на одном месте, не могла серьезно и смиренно выслушивать приказы начальства, промолчать, не заспорить, не сострить в ответ. Бежала к друзьям, но те были заняты, здравствуй, Таня, хорошо, что ты зашла, Таня, к сожалению, я убегаю, Таня. И не с кем поговорить о театре, те, кто смог в нем остаться, тоже теперь пашут, не до разговоров, не до обсуждения неосуществимых проектов. И все вписались, вписались или стараются, из кожи лезут, чтобы вписаться в новые обстоятельства, а у Таньки не получается. Нет, она сама дура, все понимает, но как смешно иногда наблюдать превращение неформала-хиппи в чиновника, интеллектуала-романтика в рыночного торговца. Танькины едкие комментарии не способствовали гостеприимству и, правду сказать, все чаще переходили в злобное занудство или элементарные сплетни.
И тут ее постигло еще одно несчастье.
Как-то возвращаясь откуда-то поздним вечером, она случайно перешла дорогу двум подвыпившим мужикам. Между прочим, дело было в самом центре города, а не где-нибудь на хулиганской окраине. Эти двое стали к ней привязываться, и Танька на ходу, не замедляя своего стремительного шага, автоматически бросила им: «Вы лучше друг другом займитесь». Эти два козла подобное предложение сочли за оскорбление своей несуществующей чести и избили Таньку, устроив ей тяжелое сотрясение мозга. Наверно, это был первый толчок к тому, чтобы Танька постепенно стала терять рассудок. К тому же по городу поползли упорные слухи, что Танькина родная сестра лишила Таньку жилплощади. Я точно не знаю, как это произошло. Но я помню эту сестру. Как-то еще в период взаимного посещения спектаклей, она играла какую-то роль в Танькиной постановке. Еще после спектакля Танька говорила, что да, сестренка с ролью не справилась, потому что роль требует жесткости и агрессивности, а сестренка (младшая) слишком мягкая, слишком женственная. Я не помню, чтобы у меня возникло ощущение мягкости и женственности. Она была выше Таньки, шире в кости, русой масти. Рядом с Танькой она казалась волоокой, пусть и священной, но все же коровой, рядом с чибисом. И вот эта младшая, трогательно любимая, нежная и женственная сестренка (как мне сказала одна знакомая) и лишила Таньку дома.
Я не знаю, где она жила. Кажется, последним ее местом работы было место уборщицы каких-то производственных помещений. Моя бесконечные полы в огромных пустых зданиях, Танька вслух, по сохранившейся театральной привычке, разговаривала с сестрой, друзьями, родителями, оппонировала своим обидчикам, как будто играя роли, благо кругом никого не было. Она играла их бесконечно, каждый раз находя новые слова, импровизируя, иначе расставляя акценты, стараясь убедить их в своей правоте, заставить ответить на мучившие вопросы. Потом она поймала себя на том, что играет свои роли и на улице. Прикусила язык. Но молчать было тяжело. Молчание означало полную изоляцию, полное одиночество, невыносимые мучения, и она подумала, а чего я, собственно, боюсь? Говорила же со сцены перед полным залом? Это было нормально. Играла и в уличных спектаклях вместе со своими ребятами прямо для прохожих. Так пусть и сейчас прохожие будут ее зрителями, не побьют, камнями не закидают, а если и закидают, так не в первый раз. И Танька отпустила себя, раскрепостилась, ощутила полную свободу, как когда-то в юности, на сцене, вышла на улицы города и начала свой бесконечный моноспектакль.  Так она и превратилась в городскую сумасшедшую, Таньку Микитенко. Ее можно было встретить в транспорте, на концерте, на митинге, просто стоящей посреди улицы, однообразно раскачивающейся, смотрящей в одну точку – кому-то невидимому в лицо,  и произносящей свои бессмысленные, иногда довольно яростные, монологи.
Так продолжалось года два-три. Потом ее убили. Нашли как-то утром на помойке за оперным театром. Говорят, изнасиловали и задушили. Наверно, сказала она своим насильникам что-то уж очень обидное. Или побоялись они, что в своих пламенных речах сумеет очень точно их описать, и будет их «подвиг» изустно звучать на всех перекрестках.
Да нет. Просто так убили. Чтобы не кричала своим зычным, хриплым голосом.
Таня, …