Чекушка

                ЧЕКУШКА

      Вагон вечерней рабочей электрички. На краю скамейки сидят трое мужчин средних лет - Гена, Миша, Витя и допивают бутылку водки. Этой электричкой каждый будний день многие жители поселка Славино  возвращаются домой после окончания работы из ближайшего городка. Этот путь: утром – туда, вечером – обратно, вынуждены совершать многие из-за отсутствия какой-либо работы в вымирающем поселке – результат экономических реформ 90-х годов. К тому же сегодня не только пятница, но и день получки, это чувствуется по оживленным компаниям раскрасневшихся мужиков, сидящих кучками  почти в каждом вагоне.
     В одной из таких компаний со своими друзьями и едет наш герой Гена – мужчина лет  сорока пяти, невысокого роста, темпераментный и оживленный человек.
     Все трое поднимают, на треть заполненный водкой стакан, чокаются.
– Давайте, мужики, на посошок – подъезжаем, -торжественно произнёс Михаил.
    Все жадно выпивают, закусывая какими-то конфетами, рассыпанными на стареньком зашарпанном портфеле, лежащем на коленях у Вити.
    Проходя мимо них, какая-то женщина похлопывает Гену по плечу и ехидно замечает:
  – Гена, смотри не напивайся, а то жена – то, небось, уже сторожит тебя у платформы.
    Все смеются. Другая женщина на соседнем сиденье поворачивается и спрашивает:
– Ген, а ты как зарплату-то отдаешь жене с расчетным листком или она тебе на слово верит? - и тоже громко хохочет.
    Третья женщина во всеуслышание, но уже серьезно и с наездом:
–  Ну, как не сторожить-то его, пьяницу, если не отбирать у него зарплату, то домой-то кроме говна ничего не принесёт. Все пропьет, и хорошо, если своими ногами притопает. А то, в прошлый раз, сын на тачке привез его, словно бревно.  Жену жалко, Веру, сколько она натерпелась от него, несчастная.
   Четвертая женщина, сидящая поодаль, со вздохом замечает:
–  Даже в вагоне лопают, бестыжые, невтерпеж-то как!
– Ну, ладно, ладно, раскудахтались! Какое ваше дело, на свои пьем, правда, Ген! приободрил его Михаил.
   Витя, наклонившись, шепчет друзьям на ухо:
– Может, скинемся еще по чирику, а вечерком еще пузыречек оформим?
Гена замахал руками:
– Не, не, мужики, сегодня жене клятвенно обещал не пить и все деньги домой принести.
    Гена, осторожно отодвигая полу пиджака, показывает своим друзьям четвертинку водки, аккуратно лежащую в специально сшитым для нее кармане:
– Надеюсь, чекушку не заметит, а вечерком разопью.
     Витя и Миша смеются.
     Поезд заскрежетал тормозами, извещая о приближении остановки. Народ дружно засуетился, снимая с полок тяжелые сумки.  Миша засунул пустую бутылку в портфель. Пожав друг - другу  руки, мужики, не спеша, поднялись и пошли к выходу.
   Поезд остановился. Автоматические двери открылись, и народ кучей повалил на платформу. Гена не торопился выходить. Уж, очень ему не хотелось быть всеобщим посмешищем.  Отойдя в сторонку, он через головы стал вглядываться на стоящих около платформы людей, высматривая, очевидно, жену Веру.
   Вера, невысокая хрупкая женщина, выглядит моложе Гены и, можно сказать, миловидная, но очень озабоченная и жалкая на вид. Многие годы жизни с пьющим мужем отложили определенный отпечаток на ее внешности и выражение лица. Вечная тревога за своего мужа и ожидания чего-то нехорошего, сделали ее решительной и немного агрессивной по отношению к другим, способной как-то противостоять пьяному произволу своего мужа.
   Она стояла у платформы, возле первого вагона, и внимательно всматривалась в кишащую толпу, пытаясь, среди спешащих людей, отыскать своего мужа.
   Увидев Михаила, она крикнула:
– Миш! Где мой-то?
– А кто его знает, – поспешил соврать Миша.
   А Гена не спешил покидать вагон. Он все искал глазами жену и, в тоже время, ждал, когда народ немного схлынет с платформы. Ему было неприятно, то унижение, которое пришлось бы прилюдно испытать, при встрече с женой. Он представил, как она будет обыскивать его, ругаться и скандалить; и кто знает, в каком она настроении и не учинит ли ему разборки прямо перед всеми, как в прошлый раз.
   Он так увлекся своими наблюдениями, стоя с распахнутым пиджаком на самом краю вагона, что совсем забыл о том, что электричке надо двигаться дальше. И, когда двери стали неожиданно закрываться, Гена едва успел соскочить на платформу, тяжело протиснувшись в маленькую щель.
   Но тут произошло неожиданное: Чекушка, спрятавшись во внутреннем кармане, оказалась зажатой автоматическими дверями, и выходить вместе с Геной не собиралась. Гена резко дернул за пиджак, но не тут – то было…
   Четвертинка оставалась по ту сторону дверей и намертво приковала пиджак к вагону.
   Когда Гена это понял, было уже поздно – поезд тронулся. Сначала, несчастный, еще пытался бежать по платформе, то и дело дергая пиджак, но вскоре понял всю бессмысленность и даже опасность этой затее; он в яростном прыжке вцепился в край дверного проема, в то место, куда убираются двери на остановках, и поджал ноги.
   Люди, находившиеся на платформе, сначала не поняли – за кем это Гена так гонится, а когда он повис, словно приклеенный скотчем, вообще удивились. Все замерли в недоумении. И только после того, как раздался истошный крик Веры, стало ясно, что произошло несчастье. Толпа стала кричать и махать руками машинисту. Может быть, машинист увидел сам или действительно крик толпы и жестикуляции возымели свое действие. Электропоезд яростно заскрипел и остановился. Двери отворились.
   За это короткое время Гена успел проехать платформу и, после освобождения из плена, рухнул на шпалы и гравий прямо у того места, где стояла его жена. Она с воплем подскочила к нему и с каким-то исступлённым возбуждением стала быстро ощупывать его руки и ноги, непрерывно причитая:
– Как же это тебя угораздило, Гена?.. Не ушибся ли?.. Не поранился ли?..
   То прижмет его к груди, то погладит по голове, взахлеб рыдая при этом.
     Гена недоуменно смотрел то на жену, то на окружающих зевак и был в таком смятении от пережитого, что просто не знал, что сказать. Чувство радости от благополучного разрешения этой ситуации захлестывало чувством ужаса от возможных последствий – и это не давало ему в полной мере придти в себя.
    Толпа стала расходиться, электричка скрылась из виду за ближайшим поворотом, а Гена все еще  находился в шоковом состоянии, перед ним на коленях сидела жена, придерживая обеими руками его голову, словно боясь уронить ее, если опустит вдруг руки.
   Вера поднялась первой, огрызнулась на одиноко стоящих зевак и стала осторожно за локоток поднимать Гену, ласково говоря при этом:
    - Пойдем домой, Гена, успокойся, все будет хорошо!
     Вот, наконец, встал и Гена, покачиваясь из стороны в сторону. Жена аккуратно стала отряхивать изрядно извалявшегося мужа. И тут ее рука наткнулась на чекушку, благополучно пережившую всю эту историю.
    Вера решительным движением откинула полу пиджака, достала чекушку и, взяв ее за горлышко, стала размахивать ею перед носом Гены, приговаривая:
– Все! Допился до последней точки. Ведь она тебя сегодня чуть не погубила, проклятая.  Ну, ладно, жена, дети… тебе на них давно, уж, наплевать. Хоть о жизни своей подумай, наконец!
    Она со всего размаху разбила бутылку о ближний рельс с такой силой, что гулкое эхо прокатилось по всему железнодорожному пути. Только тогда Гена встрепенулся, словно простреленный, хотел что-то сказать, но от возмущения не находил слов и, от безысходности, тяжело опустил голову на грудь. 
    А Вера, сжав свои хрупкие пальчики, стала колотить его маленькими кулачками в грудь. Отведя душу, она развернула мужа по направлению к дому и толкнула его обеими руками в спину. Гена, повинуясь жене, словно телок, зашагал тяжелой походкой по тропинке к дому, который находился в десяти минутах ходьбы от вокзала.
    Тропинка, по которой Гена каждый день бегал на работу, сначала опускалась вниз и шла по зеленой лужайке, затем  поднималась снова вверх, пересекала железную дорогу и проходила уже по другой стороне насыпи и так до самого дома.
   Надо сказать, что переход этот приносил много несчастий местным жителям. Редкий год обходился без происшествий или трагедий со смертельным исходом. Две скоростные железнодорожные ветки проходили как раз через центр небольшого поселка Славино и разделяла его на две равные части. На одной стороне была школа и больница, на другой – вокзал и магазины. Поэтому пересекать пути, иногда по несколько раз в день, приходилось многим жителям регулярно. В нескольких сот метрах от перехода находился крутой поворот, скрывающийся в густом еловом лесу.
   Вот как раз к этому переходу и подходила наша супружеская чета. Гена шел впереди, опустив голову и тяжело свесив вперед руки. Сзади шла жена, постоянно что-то причитая, и, в особо эмоциональных моментах ее ругани, била его кулаком в спину. Он практически не реагировал на побои, только вздрагивал и покорно шел, ничего не говоря и не оборачиваясь назад.
   Когда они подошли к переходу, зазвенела железнодорожная будка, предвещавшая о приближении поезда.
   Как только они поднялись по насыпи вверх, Гена, вдруг, резко остановился у первого рельса. Решительно повернулся к жене и, как бы очнувшись от оцепенения, что-то стал эмоционально доказывать Вере, жестикулируя при этом руками. Она толкала его вперед, но он упорно стоял на одном месте и был в страшном возбуждении.
   В это время из-за поворота показался товарный поезд, который шел по ближайшему к ним пути. Гена неожиданно присел, затем бросился на землю и вцепился обеими руками в рельс.
   С Верой произошло что-то невообразимое. Она заверещала так, что, казалось, заглушала шум приближающегося состава. Она изо всех сил пыталась оттащить мужа от рельса, но все попытки ее были тщетны. Обезумивши от ужаса, она без конца повторяла только одно слово:
– Гена! Гена! Гена! …
   А Гена, тем временем, одним глазом все же косил на приближающуюся махину. И только после того, как послышался протяжный гудок электровоза, Гена отцепился от рельса, обхватил Веру обеими руками и кубарем покатился в овраг вместе с женой. Через несколько секунд поезд с грохотом пересек злополучный переход. Изумленный машинист до пояса высунулся из окна, молчаливо проводил их глазами. И, как бы напоследок, дав один короткий гудок, тяжелый состав удалился восвояси.
   Некоторое время Гена и Вера лежали неподвижно на зеленой траве, как будто они свалились с насыпи, пораженные автоматной очередью. Первым зашевелился Гена. Сначала он сел, посмотрел по сторонам, затем на жену и, поглаживая ее по голове, тихо произнес:
– Прости меня, Вер! Не знаю, что нашло на меня. Хотел чуть припугнуть и переборщил, малость. Слышь, Вер…! Прости дурака!
    И он опять стал нежно гладить ее по голове, затем добавил:
– Вера, а хочешь, я месяц пить не буду, честное слово, вот увидишь, в рот не возьму. Затем тихо протянул:
– Пойдем домой, Вер, пойдем!
    Но она все также неподвижно лежала на земле, уткнувшись лицом в ладони. Гена наклонился над ней, и что-то тихо сказал ей на ухо. Затем он встал, огляделся по сторонам, но Вера все лежала и не двигалась.
   Подбежала какая-то женщина и, запыхавшись, воскликнула:
– Ты чего отчудил-то?
Увидев лежавшую в траве, Веру со страхом спросила:
– Что с ней-то?
Хотела броситься на помощь к Вере, но Гена перегородил ей дорогу и грозно сказал:
–  Все нормально…! Не твое дело…! Ступай домой, там скоро сериал начнется по телевизору – все и узнаешь.
Женщина уже более спокойно ответила:
– Ну, поганец, добьешь ты её когда-нибудь. Совсем жену не жалеешь. Ведь погибнешь, если её не будет. Ладно, себя-то не жалеешь. Жену-то, хоть, поберег бы!
– Ладно! Ступай, ступай, разберемся! – с тяжелым вздохом ответил Гена.
    Женщина повернулась и пошла назад, оборачиваясь и что-то бормоча про себя.
   Немного подождав, Гена наклонился над женой и стал, как бы с усилием, отрывать ее от земли. Только после того, как он приподнял ее, она ожила и стала потихоньку приходить в себя, поддерживаемая за локоть мужем. Выпрямившись в полный рост, она смотрела куда-то вдаль, как бы отрешившись от всего мира: не жестикулируя, не говорила ни слова, и, казалось, даже не моргала глазами.
   Гена  вьюном суетился возле нее: он, то одергивал ей платье, то отряхивал  от грязи и пыли, то поправлял волосы на её голове.
   Что происходило в душе этой несчастной женщины в данный момент – можно только догадываться. Простит ли она когда-нибудь эту жестокую выходку своему мужу, и что было после этого – мне не известно. Известно только то, что вторую часть пути от перехода до своего крыльца Вера шла теперь уже первой -  спокойным шагом, с гордо поднятой головой, не разговаривая с мужем, не обращая на него никакого внимания. А Гена, как нашкодивший пацан, чувствуя свою вину, семенил за нею на полусогнутых ногах, стараясь обнять ее и приласкать и что-то всё говорил и говорил… забегая то с одной стороны, то с другой, жестом руки отгоняя знакомых, как назойливых мух. Так они и скрылись из виду.