Механические монстры

У каждого человека есть своя история.
Романтические и страшные, захватывающие и скучные, короткие и длинные, с прямой, ровно тянущейся линией повествования и клубком запутанных событий – словом, совершенно непохожие друг на друга, они, словно книги-биографии, надежно хранят прошлое людей, пронося его через года.
Моя история – не головокружительный роман с красивыми признаниями, чувствами, способными преодолеть все трудности, и долгожданным воссоединением влюбленных, не судьба успешной карьеристки, добившейся всего, чего хотела. В ней нет душевных метаний творческого человека, убежденного романтика, ищущего свое место под солнцем, нет и повествования о счастливом семействе с кучей детей, внуков, правнуков…  Напоминающая, скорее, фантастический триллер, моя история полна неразгаданных тайн и смертельной опасности. Хотя то, о чем я собираюсь рассказать, гораздо хуже смерти. 
Меня окружает плотная, вязкая тьма. Порой даже не можешь понять, открыты глаза или нет – в эту крохотную каморку не проникает ни единого лучика света.
Здесь слишком тесно. Мне пришлось подтянуть колени к груди, чтобы хоть как-то закрыть дверцу, отделяющую меня от их мира. Как вы и сами понимаете, эта поза настолько неудобна, что, кажется, еще чуть-чуть – и ты сломаешься от напряжения. Конечности затекли и онемели, спина болит, упираясь в жесткую, шершавую стену, все неровности которой я прекрасно чувствую почти голой кожей, прикрытой лишь тонкой тканью футболки.
Но меня сейчас волнует совсем не физическое напряжение, гораздо важнее эмоциональное.
Если постоянно щелкать выключателем, зажигая и гася лампочку, то так она перегорит гораздо быстрее, чем при постоянно включенном или выключенном свете. Это объясняется скачками напряжения.
Я тоже скоро перегорю. Постоянные скачки напряжения в последнее время стали нормой моей жизни. 
Страх, отчаяние, постоянные стрессы, временное затишье… А потом все сначала. Истерики, нервные срывы, желание покончить с собой, чтобы только эти твари до меня не добрались – чего только не было за эти тяжелые, невыносимые двадцать лет. Это словно проклятая карусель, замкнутый круг, из которого невозможно выбраться.   
Но в мире нет ничего вечного. Всему рано или поздно приходит конец. Скоро и я перегорю, как лампочка, подвергшаяся постоянным скачкам напряжения.
Кажется, будто какой-то маленький засранец развлекает себя тем, что щелкает моим выключателем. Я никогда не понимала, почему некоторых детей так привлекают подобные забавы. Что веселого в том, чтобы включать и выключать свет? Должно быть, воображают себя властителями мира, способными будить и усыплять его раз за разом.
И этот маленький засранец внутри меня, мерзко хихикая, продолжает баловаться выключателем. 
Щелк. Свет.
Щелк. Тьма.
Чувства молниеносно сменяют друг друга, как узоры в калейдоскопе. Мгновение – и перед твоим взором предстает нечто отличное от предыдущего.
У меня осталась последняя зажигалка. О курении и речи быть не может, но ее крохотный огонек еще способен разгонять непроглядную темноту по углам этой каморки, служащей для меня последним убежищем. 
Щелк. Свет.
Я стараюсь дышать почти неслышно, глотая кислород маленькими порциями. Скрип половиц заставляет биться сердце тише. Они не должны услышать меня, чтобы на этой никчемной планете осталась хотя бы одна никчемная жизнь. Темная комната, за углом монстры, а вне дома еще сотня таких же, как он. Выбраться отсюда невозможно, может, удастся умереть тихо. Его дыхание разрывает тишину, а мой страх, кажется, кричит. Все внутри меня кричит о помощи, но кто мне поможет, ведь все умерли.    
Щелк. Состояние безысходности.
Скоро они обыщут весь дом. Найти меня не составит им труда, особенно с такими способностями, как у них. Я лишь смею надеяться на то, что умру раньше, чем попаду в лапы этих монстров.
Истории живут, пока живы их хранители. Я – последняя из тех, кто еще способен передать мою историю кому-нибудь, чтобы она попросту не исчезла вместе с моей гибелью. Еще, конечно, есть Грег, но еще нынешнее состояние - все равно, что его не существовало бы в принципе.   
Щелк. Осознание неизбежности конца.
Маленькому засранцу так нравится играть моими эмоциями.
Развлекайся, пока можешь.
Я должна успеть рассказать свою историю, пока горит свет, ведь последующую за ним тьму уже будет нечем рассеять. 
Успеть, пока не закончился бензин в зажигалке.
Пока я еще могу бороться с окружающей темнотой, которая, непременно, победит и станет отправной точкой, началом конца.
Пока мое сердце еще бьется.
Сейчас, когда от окружающих меня тварей отделяют лишь тонкие стенки каморки в подвале, перед моими глазами проносятся картины прошлого. Говорят, что в минуты смертельной опасности перед глазами пролетает вся жизнь, от рождения и до настоящего момента. Мои воспоминания, чуя, что конец близок, подтягиваются на «огонек», не упуская шанса в последний раз напомнить о себе. 
Трудно сказать, что именно стало переломным моментом в моей истории. Но было событие, пустившее всю мою жизнь под откос. 
Смерть мамы кардинально изменила отца. Он замкнулся в себе, перестал говорить и вообще подавать признаки жизни. Целыми днями сидел в спальне, перебирая одежду мамы. Я словно осиротела дважды, потеряв обоих родителей сразу.   
Тогда мне было десять. А что такое смерть близкого человека для десятилетнего ребенка?
Травма на всю жизнь.
Я была предоставлена сама себе. Мне пришлось повзрослеть слишком рано, стать самостоятельной. Я исправно посещала занятия в школе, прекрасно понимая, что мне нужно самой планировать свое будущее, что будет некому дать мне пинка под зад, если я буду лениться.
Я так и не ничего не знала о том, отчего умерла мама. На похоронах дальние родственники что-то говорили о тяжелой и быстро прогрессирующей болезни, но и за неделю, и за день до смерти мама вела себя как обычно, я не замечала никаких признаков того, что она больна. Не обладая достоверными сведениями, я так и не узнала ничего больше того, о чем слышала на похоронах. Ведь с отцом говорить на эту тему было бесполезно.
К своим шестнадцати годам я уже привыкла к ставшему для меня обычным образу жизни. Я научилась успевать и учиться, и содержать дом в порядке, и ухаживать за отцом, состояние которого нисколько не изменилось за все эти годы.
Именно в тот период моей жизни я познакомилась с Грегом. Это было около пяти лет назад, но я помню все настолько отчетливо, будто это было вчера. Он сразу привлек мое внимание, внезапно появившись в нашей школе: красивый черноволосый парень с пронзительными, даже, пожалуй, чуть неестественными голубыми глазами. У него были настолько правильные черты лица, что я не находила в нем ни единого изъяна. Нет, никаких чувств я к нему не испытывала, никакой любви с первого взгляда и подобной чуши. Я просто тайно восхищалась его красотой, испытывая исключительно эстетическое удовольствие. Ведь, любуясь картинами, скульптурами и другими произведениями искусства мы испытываем то же самое, верно?    
Щелк. Тоска по ушедшим дням. 
Как ни странно, мы сразу нашли общий язык. Грег оказался интересным собеседником, а впоследствии и надежным другом. Я даже не обратила особого внимания на его немного странные, резкие жесты, он двигался неровно, будто рывками. Да и его некоторая холодность и отчужденность никак не повлияли на мое отношение к нему – я и сама была скупа на выраженные проявления эмоций.   
Единственное, что мне показалось немного странным – его безупречность, Грег казался почти идеальным. Даже когда он неподвижно замирал, то больше был похож на статую, сотворенную искусным скульптором, в совершенстве знающим свое дело. Но со временем я привыкла и к этому, научившись не замечать многих вещей, которые считала незначительными.
Как оказалось, зря. 
В моей памяти до сих пор живут воспоминания о тех моментах, которые я упускала из виду, не подозревая, что судьба дает мне подсказки, которых я в упор не вижу. Одной из таких подсказок была более чем странная реакция Грега на вполне обычный вопрос.

Мне 15.Весна. Мы с Грегом прогуливаемся по улице. 
В кои-то веки у меня выдалась свободная минутка, которую порой так трудно выкроить из повседневных забот, состоящих из учебы, ухода за отцом и подработкой в магазинчике неподалеку.
- Какие фильмы ты любишь? – спрашиваю я Грега, щурясь от яркого солнечного света, бьющего прямо в глаза.
- Как и все, - отвечает он.
Я недоуменно смотрю на своего собеседника.  Его голубые глаза, на свету выглядящие еще более яркими, широко распахнуты – как ни странно, солнце ему не помеха.
- Что значит «как и все»? Всем нравятся разные фильмы, - я продолжаю гнуть свое.
- Вот и мне. Я люблю разные фильмы.
Я улыбаюсь, в очередной раз поражаясь его необычному ответу. Несмотря на неопределенность, с которой Грег судил о тех или иных вещах, у него были весьма интересные взгляды на жизнь. Совсем непохожие на мои.
Грег то и дело изумлял меня своими рассказами о техническом прогрессе, будущем, в котором вся наша жизнь изменится до неузнаваемости. Наши с ним беседы напоминали научно-фантастические романы – такие же захватывающие и дающие неплохую пищу для размышлений.
Грег наклоняется, чтобы завязать шнурок, и его черные волосы длиной до плеч раздувает теплым весенним ветерком, обнажая шею. И тут я замечаю слишком заметный на бледной коже красноватый след, как раз вдоль шейных позвонков. Шрам, начинающийся от линии роста волос и заканчивающийся у основания шеи.
- Что это у тебя? – я машинально дотрагиваюсь до шеи Грега. Кожа на ощупь прохладная, несмотря на теплую погоду.
- Не твое дело! – Грег молниеносно выскакивает из-под моей руки, будто я обожгла его.
Настроение парня меняется на глазах. Мечтательная задумчивость, сосредоточенность и спокойствие сменяются гневом, а испепеляющий взгляд голубых глаз, кажется, способен прожечь во мне дыру.
- Извини, мне пора.
Грег стремительно прощается со мной, ссылаясь на несуществующие причины. 
С тех пор я больше не стала поднимать эту тему, решив, что этот след – нечто слишком личное, чтобы говорить об этом.
Я и сама не отличаюсь особой открытостью – в чем с Грегом мы и похожи – так что, это вполне нормально, что у него есть тайны, которые нельзя рассказывать никому.

Внезапно погасший огонек зажигалки мешает мне продолжить предаваться воспоминаниям.
Щелк. Тьма.
От неожиданности дыхание перехватывает, а сердце будто пропускает пару ударов, но одно легкое движение пальцем – и маленькую каморку, мое последнее убежище озаряет свет, исходящий от зажигалки. Черт возьми, теперь даже такая мелочь способна выбить меня из колеи. 
Щелк. Свет.
Был еще один случай, укрепляющий мое предположение, что Грег – странный малый. «Фрик», как сказали бы тогда.   

Мне 16. Осень. Грег пришел навестить меня.
С самого первого дня нашего знакомства мне казалось, что я знаю его всю жизнь. Да, Грег был тихий и задумчивый, но это нисколько не отталкивало, а скорее, привлекало, вызывая желание узнать, что же скрывают эти буквально заглядывающие в душу голубые глаза.
- Как ты? – спрашивает Грег, сидя у меня на кухне.
А как я могу быть? Отец по-прежнему не заговорил, его состояние со смерти мамы так и не изменилось. Я все так же каким-то чудом совмещаю учебу, работу и уход за ним. Мне страшно думать о том, что ждет нас дальше. Я, конечно, привыкла к такому образу жизни, но, тем не менее, будущее страшит меня своей неопределенностью.
Все по-прежнему. По-прежнему паршиво.
- В норме, - отвечаю я. – Что-нибудь хочешь? Чай? Кофе?
- Просто воды, если можно.
Не знаю, что так сроднило меня с Грегом. Схожесть в характерах, присущая нам обоим сдержанность чувств? То, что мы оба одиноки? Не знаю.
И хотя я действительно чувствовала, будто знаю Грега всю жизнь, по-настоящему познать его мне так и не удалось. Ведь правду говорят, чужая душа – потемки.
Я наливаю в стакан воды из кувшина и, оборачиваясь, натыкаюсь на Грега, стоящего позади меня. Стакан опрокидывается на его футболку и, падая на пол, разбивается вдребезги.
- Черт.
Грег обладал удивительным умением. Он передвигался абсолютно бесшумно, и человек, у которого он неслышно стоял за спиной, мог даже не заметить его присутствия. Иногда даже казалось, что Грег совсем не дышит – настолько тихо он умел подкрадываться к людям.
- Прости, - говорю я, глядя на расплывшееся мокрое пятно на груди Грега.
Тот буквально застывает на месте, не шевелясь, будто произошло нечто сверхъестественное.
- Ничего, я сейчас… - я поворачиваюсь к столу и беру кухонное полотенце.
Но когда я вновь обращаюсь к Грегу, его и след простыл.
Он часто исчезал вот так, будто растворяясь в воздухе, но на следующий день вел себя как ни в чем не бывало.
Я не успеваю в полной мере прочувствовать это воспоминание, как его тут же перекрывает другое.
Мне 17. Зима. Мы с Грегом стоим на пороге моего дома.
Крупные хлопья снега. Пронизывающий до костей ветер. Вырывающиеся изо рта белые облачка пара.
- Может, все-таки войдешь? – говорю я, с изумлением глядя на Грега, на котором лишь тонкий свитер.
- Мне не холодно, - говорит он.
И вправду, он даже не дрожит. Удивительно.
- Тебе так кажется, - не унимаюсь я. – Пойдем в дом. Простудишься. 
- Не надо, мне скоро уходить.
Ежась от холода, я застегиваю молнию на куртке до самого подбородка, прикрывая шею от ледяного ветра.
- Я должен кое-что сказать.
- Я слушаю.
Грег смотрит на меня немигающим взглядом.
- Есть обстоятельства гораздо сильнее того, чего мы хотим и к чему стремимся. И иногда приходится подчиниться им ради общего блага.
- О чем ты? – переспрашиваю я, мало понимая, о чем идет речь.
- Не спрашивай. Потом ты все поймешь. – Грег хмурится, глядя себе под ноги. – Бывают ситуации, в которых трудно не потерять себя, остаться тем, кем ты являешься на самом деле… нелегко сохранить человечность…
- Черт возьми, Грег, ты всегда был со странностями, - фыркаю я.
- Может и так. Просто запомни то, что я сказал.
С этими словами Грег растворился в полной метели зимней темноте.

Сейчас, переосмысливая многие вещи, я с уверенностью говорю: это была не любовь.
Но что тогда?
Привычка?
Привязанность?
Наверное, все это в сочетании с обретением родственной души.
Я действительно привыкла к тому, что Грег постоянно находился рядом со мной, словно тень, следуя за мной по пятам. Это никогда не раздражало, напротив – поддерживало в сумасшедшем ритме моей  жизни.
Мои размышления прерывают тяжелые шаги где-то у меня над головой.
Они уже близко.
Щелк. Панический страх.
Мои руки начинают непроизвольно дрожать, чуть не роняя зажигалку, в которой осталось совсем немного бензина.
Слишком рано. Нет, только не сейчас…
Я еще не рассказала свою историю. 
Я поджимаю ноги под себя, принимая более удобное положение, насколько это возможно. Конечности подчиняются мне с трудом, сказывается истощение организма.
В моей истории был еще один момент, который я не забуду никогда.
То мгновение, когда мой отец заговорил.

Я, как обычно, несу ему еду на подносе. Старательно отводя взгляд, надеясь не заметить того болезненного состояния отца, которое не покидает его вот уже почти восемь лет. Я пробовала обращаться к специалистам, но они лишь разводили руками в безрезультатных попытках поставить диагноз.
- Пора обедать, пап, - уже на автомате говорю я, зная, что в ответ последует лишь тишина.
- Обед подождет.
Я выронила поднос из рук.
Теперь дар речи потеряла я.
- Присядь, Анжела, мне нужно тебе кое-что рассказать. Пока еще есть время.
Пребывая в ступоре, я присела рядом с отцом. На его лице не отражалось никаких эмоций – ни скорби, ни печали, ни тоски. Будто ничего и не произошло.
- Я должен рассказать тебе всю правду, - говорит папа. – Сейчас или уже никогда.
Я молча киваю головой в ответ, все еще пребывая в состоянии шока, но показываю, что готова выслушать его.
- Это касается и меня, и твоей матери, и тебя самой. Только обещай мне выслушать все от начала до конца. Теперь это и твоя история, я не могу больше скрывать.

На личном опыте я убедилась, что все без исключения хотят знать правду.
Но, как известно, правда мало кому приходится по душе.
Вы знаете, какого это всю жизнь иметь одни убеждения, взгляды на жизнь, а в один миг узнать, что все на самом деле не является тем, что ты видишь? Я испытала это на собственной шкуре. Именно в тот момент, когда мой отец решил открыть мне пресловутую правду.

- Когда нам с твоей мамой было лет по двадцать, и мы учились в колледже, к нам пришел какой-то ученый и предложил поучаствовать в эксперименте. Он сказал, что его суть состоит в изучении влияния определенных препаратов на психику человека. Нас убедили, что все это абсолютно безопасно и предложили солидную сумму в качестве вознаграждения. Мы были одними из тех, кто дал согласие на эксперимент, ведь что такое студенческие годы? Для студентов любая возможность заработать – на вес золота.
Эксперимент прошел на удивление быстро. Группе молодых людей, состоящей человек из пятидесяти – в числе которых были и мы – вкалывали какие-то препараты, по действию напоминающие снотворное или наркоз. Помню, тогда я моментально отключился.
Нас предупредили, что на шее, вот здесь, - Папа провел рукой по моим шейным позвонкам. – Останется шрам. Те ученые сказали, что им понадобятся небольшие кусочки кожи для дальнейших анализов.
Эксперимент благополучно завершился, и мы получили свое вознаграждение. Все казалось совсем просто, элементарно…. Но знаешь, ведь говорят, бесплатный сыр только в мышеловке…
 На самом же деле, как я узнал позже, всем добровольцам, согласившимся на эксперимент, с помощью хирургического вмешательства вставили в мозг какие-то устройства, что-то вроде микрочипов. Отсюда и шрам…
- Но, зачем…? – скривилась я, отказываясь понимать сказанное отцом.
- Не перебивай.
Таков был эксперимент на самом деле. Эти самые ученые грезили о том, чтобы создать сверх-людей, чей интеллект превышал бы уровень IQ обычного человека. Но была и другая цель: заменить «недолговечных» людей на более современные «игрушки» - на роботов.
Эти гребанные экспериментаторы поставили условие, что будут наблюдать за каждым из добровольцев в течение года. И знаешь, что я тебе скажу, дочка? В течение того года умерли почти все, кто принимал участие в эксперименте.
- Почему…? – Сказать, что я была поражена, значит, не сказать ничего.
- Клетки человеческого организма не приняли искусственного инородного тела. Но некоторым повезло. Как, например, нам с твоей мамой. Хотя у такого везения две стороны…
Нам повезло. Но это не значило, что мы так и проживем до глубокой старости с этими железками в наших мозгах. Твоя мама не выдержала первой…
Мои глаза заволокло пеленой слез. А отец продолжал:
- Мне тоже скоро придет конец. Я это чувствую. Прости, что говорю тебе это, но счастье, что ты еще жива… Тебе ведь передались наши гены. А кто знает, как те встроенные приспособления повлияли на тебя.

Отец чувствовал, что скоро придет и его черед. Я до сих пор помню, как каждую ночь тихо, на цыпочках подходила к двери его спальни… и слушала.
Дышит ли еще он.
Ведь эта штука в его голове могла сработать в любой момент.
Мое сердце замирало каждый раз, когда я вдруг не могла расслышать размеренного дыхания папы. Но я тут же вздыхала с облегчением, когда понимала, что он все еще жив.
Папа тоже не все знал, хоть и поведал мне достаточно, чтобы понять, что творится в мире.
Они слишком близко. И они пришли за мной.
Я отчаянно щелкаю зажигалкой, в которой почти не осталось бензина. Ее пламя доживает отведенный ему срок…
Звуки шагов становятся все громче и отчетливей.
На Земле не осталось людей. Кого-то эти твари попросту уничтожили, кого–то сделали себе подобными. Так что у меня два варианта развития событий. Вот только выбора между ними у меня нет.
Я бы предпочла умереть, лишь бы не угодить в лапы этих монстров. Лучше смерть, чем то, что они сделают со мной.
Но выхода нет.
Щелк. Тьма.
Бензин в зажигалке закончился.
Когда понимаешь, что гибель неизбежна, то невольно встаешь перед выбором: сидеть и ждать расправы или же самому выйти на встречу со смертью, желая покончить с этим побыстрее. Я выберу второе. Не только потому, что больше не могу терзать себя мучительным ожиданием, а еще и из-за того, что хочу в последний раз выглядеть… гордо.
Согласитесь, есть разница между тем, когда ты прячешься от смерти, зная, что она все равно тебя найдет и тем, что ты сам, с гордо поднятой головой выходишь на смертельную арену.
Я поступлю именно так.
Кое-как я выбираюсь из своего убежища. Поднявшись на ноги, я чувствую, как меня шатает из стороны в сторону, я готова упасть в любую секунду. Организм слишком ослаб.
Я стою в темном, насквозь пропахшем сыростью подвале. Это наш дом, вернее, все, что от него осталось. И время, и эти уроды потрудились над тем, чтобы довести все до такого состояния. 
Понемногу, по маленькому шажку я начинаю свой нелегкий путь к лестнице, разделяющей наши миры. Я знаю, эти твари поджидают меня там, наверху и, должно быть, уже в курсе моих намерений. Уж с их-то способностями.
Щелк. Усталость.  От жизни. От вечной борьбы. От всего.
Настало время перемен.
Заменим сердца на неустанно работающие механизмы, вечные двигатели. Мозги – на компьютеры, молниеносно производящие даже самые сложные вычисления. Чувства – на холодный расчет. 
Это тот самый технический прогресс, о котором говорил Грег.
Мы получим возможность жить вечно. Навсегда победить смерть, уничтожить ее. Растоптать и искоренить, стереть, как ненужный файл на жестком диске.
Но это не жизнь. Это существование. 
Я – последний человек на Земле. По идее, я должна почувствовать что-то – всю мрачную торжественность момента, панику или же смирение с обстоятельствами. Но ничего такого. Никаких чувств. Я уже почти не отличаюсь от этих механических монстров.
В наш век компьютерных технологий нисколько не удивительно, что замену в виде слаженно работающего механизма можно сделать всему, включая живые организмы. Если и раньше существовали аппараты искусственного дыхания, кровообращения, а вместо сердца с помощью хирургического вмешательства могли вставить имитирующий его прибор, то теперь и человеческий мозг можно заменить на компьютер, позволяющий принимать решения уда быстрее, молниеносно перебирая все возможные варианты.
Когда с лица Земли совсем исчезнут люди, вымрут как мамонты или динозавры, не останется места чувствам.
Только холодный расчет.
Не жизнь. Существование.
Существа, лишенные чувств, лишенные души.
С колоссальным трудом я заставляю себя подняться по лестнице наверх, к выходу из подвала. Открываю дверь, последнюю границу между мной и ними. Вокруг ничего, только кромешная тьма, которую теперь нечем разогнать.
Кажется, что все чувства атрофировались. Даже маленький засранец перестал играться моим выключателем. 
- Ну, и где же вы? – я говорю слишком тихо, голос ослаб, но я уверена, что они слышали каждое мое слово.
Я так и остаюсь стоять в коридоре, прижавшись спиной к стене, не в силах двигаться дальше. Они и так найдут меня.
И вот один из них приближается ко мне. Совсем неслышно, незаметно, словно образовавшийся из воздуха.
Гладкий металл слегка поблескивает в темноте. Механическая рука тянется ко мне, разрывая в клочья футболку. Я закрываю глаза, не желая видеть происходящего.
Острое лезвие, словно появившееся из ниоткуда, прикасается к моей разгоряченной коже, которую обжигает металлическим холодом, и плавно, не оставляя следов, скользит по моему телу, подыскивая место для разреза.
Я всегда боялась боли. Как душевной, так и физической. Даже несмотря на то, что мне пришлось привыкнуть к ней. Но если ты ощущаешь боль, значит, ты жив.
Я поняла это только сейчас. Когда оказалась на грани между жизнью и тем состоянием, которому я пока не нахожу определения. Одно я знаю точно: это хуже, чем смерть.
Если смерть – забвение, полное отключение от реальности, то это – нечто среднее между жалким существованием и сумасшествием. Когда ты лишен возможности сделать что-либо, а только наблюдаешь со стороны. Ты как зритель спектакля, в котором ты жаждешь принять участие, но тебе это не по силу. Наверное, то же самое чувствуют "коматозники", чьи мозги еще живы, а тела парализованы.
Не жизнь, а существование.
Ледяное лезвие резко прекращает движение. Нужное место для разреза найдено.
Вот оно, там, между правым и левым легким.
С легким нажимом металлическое лезвие проводит по моей груди, оставляя длинный вертикальный разрез. Боли нет. Я не чувствую ничего, кроме теплоты стекающей по моему телу жидкости. Глаза по-прежнему закрыты, я предпочла не видеть ничего. 
Я не чувствую боли. Я не живу.
Ледяные пальцы, проникшие внутрь разреза, контрастируют с горячей поверхностью внутренностей.
Без сердца мозг живет около трех минут. Это знаю я, и знает мой до безобразия точный, механический хирург.   
Короткий форсированный выдох вырывается из моего горла, когда металлическая рука вырывает из груди жизненно важный орган. 
Я открываю глаза.
- Оно тебе больше не нужно, - произносит ледяной механический голос, обладатель которого держит в железной, окровавленной руке мое пульсирующее сердце. 
Щелк. Свет.
Неведомо откуда появляется маленькое, ставшее таким родным пламя моей зажигалки. Оно озаряет пронзительно-голубые, заглядывающие прямо в душу глаза того странного человека  который говорил мне о том, как трудно при определенных обстоятельствах сохранить человечность…