Крушение идеалов

Предупреждение: Текст содержит выплески контркультурного мышления и ненормативный жестокий юмор



Буратино: А я вам говорю – это глупый и злой театр!
Арлекин: А тебе-то что?
(Из фильма: «Приключения Буратино»)



До тридцати двух лет жизнь Олеси была размеренной, спокойной, в общем, нормальной человеческой жизнью. Олесю окружали простые и понятные вещи. Сначала: родная деревня, мама, папа, школа, леса и поля. Потом: муж, дети, коллеги по работе.
Олесе суждено было жить счастливо. Потому что она родилась красивой. Мама-учительница, правда, говорила, что важнее хорошая учеба, но сама любовалась цветом лица единственной дочки - нежно-розовым, ее  волосами - от природы белокурыми. Девочке с такой внешностью  легко и комфортно в мире. И мир, наверное,  любил Олесю - он ей дал здоровую деревенскую атмосферу, не отравленную гнилыми испарениями мегаполисов, и впридачу к хорошей экологии - непьющих родителей, что великая редкость для сельских мест. И еще - уютный дом с яблонево-вишневым садом и огородом. И в придачу - маму, работающую в школе, где Олеся училась, что уж совершенно избавило девочку от проблем.
Одноклассники, правда, были совсем другой внешности, происхождения и душевных качеств. Но мама объяснила Олесе, что у одноклассников тоже есть шансы стать достойными людьми. Все будет зависеть от того, как они используют эти шансы.
В двенадцать лет Олеся впервые увидела лицо Судьбы, Рока. Тогда она не понимала, а впоследствии поняла, что Рок существует. Он делал ей предупреждения задолго до тридцатидвухлетия. Но тогда Олеся была неразумным  ребенком. Она не умела рассуждать о сложном устройстве мира. Поэтому, увидев на концерте в сельском клубе незнакомую девушку, Олеся восхитилась ее красотой, замерев, слушала игру девушки на пианино, и всех потом спрашивала:
- Кто она?
- Из города, - ответила двоюродная сестра-ровесница.- Она в музыкалке работает.
Девушка из музыкальной школы поразила воображение Олеси огромным черным бархатным бантом в волосах, холеными ногтями, окрашенными в черный цвет, и расклешенными брюками, каких в деревне никто не носил. Ни Олесина мама в вязаной кофте, ни тем более, соседские бабы, регулярно спавшие пьяными на скотном дворе, не могли сравниться с этой нездешней красотой.
Пианистка на Олесю не взглянула, как и на прочий люд, наполнивший актовый зал клуба запахом давно не стираной одежды и шепотом, щедро пересыпанным матом. После концерта она вытерла руки влажной салфеткой и уехала на пазике вместе с другими культработниками: пожилым баянистом и тетенькой из городской библиотеки, рассказавшей о жизни Есенина.
(Эта девушка и рассказывает сейчас историю Олеси, сдерживаясь изо всех сил, потому что ей, то есть мне, подобные Олеси - глубоко несимпатичны).
Прошло время, Олеся иногда вспоминала девушку с бархатным бантом и черными ногтями. Она думала о ней, как об идеале, в то время, как жизнь идеалов не показывала. Олеся закончила девять классов и поступила в городскую среднюю школу. Туда приходилось ходить пешком семь километров. Иногда отец возил, но был фельдшер, вызывали к больным - деревня, как все русские сельские поселения, страдала старческими инфарктами и алкогольными отравлениями. Поэтому Олеся и ее одноклассница Света отмеривали километры ногами, тормозили тракторы и попутки. Никакой беды они не боялись - все свои. Олеся чувствовала силу своей красоты - длинных ног, белокурых волос. Ей стоило помахать рукой, и любой чумазый тракторист останавливался, улыбался, заменял матерные слова полуприличными "ё-моё" и "блин горелый". Олеся училась хорошо и шла на серебряную медаль...
Все, блин горелый, я не могу больше спокойно рассказывать об этой лохушке Олесе, мещанке мерзкой, драть ее коромыслом. У меня от таких пасторальных личностей срабатывает рвотный рефлекс. (Напоминаю, что я  - это пианистка с бархатным бантом).
Перемещу-ка я Олеську туда, где ей сразу станет не так уютно, как на мамкином диване с вышитыми салфеточками. Она закончила школу (оценки натянули, дураку понятно, как всем деткам учителей), и стала выбирать себе профессию. Кой черт выбирать! Мама ей все выбрала - чтобы доча была поближе к дому, чтобы там интеллигентно и культурно, чтобы ее там не выебли на третий же день и не научили курить "Союз Аполлон". Конечно, педучилище в соседнем городке.
А перед поступлением надо проходить медосмотр, и Олеся испытала неизгладимые впечатления, когда ей задали отвратительный вопрос: "Половой жизнью живешь?". Олеся в чистоте своей, предполагала, что это значит - занимаешься ли "этим" каждый день. Она не занималась этим вообще ни разу, поэтому врачиха засадила ей палец в задницу и несколько страшных секунд прощупывала, нет ли у девственной пациентки онкологии.
Этот кошмар нанес Олесе глубокую моральную травму. Она поняла, что мир в основе своей не так чист и свеж, как ей казалось. Деревенские одноклассники Олеси с младенческих лет знали, что если мамка забухала, то надо ****ить у соседей картошку, не то сдохнешь с голоду. А уж про половую жизнь они могли бы романы писать для таких Олесь, но литературных способностей у них не было.
Олеся стала овладевать профессией воспитателя детского сада. Соседки по общаге попались все как одна - курящие, гулящие, по ночам к ним приходила местная лабуда мужского пола. Звучали в ночи городские романсы под раздолбанную гитару, пьяные голоса девиц и гопников разрезали пахнущий плесенью воздух общаги:

Ты не пришла,
Ну и *** с тобой!
Пусть тебя **** кто-нибудь другой...


Олеся накрывалась одеялом с головой и вспоминала почему-то то красивую пианистку с бархатным бантом, то врачихин палец в своей заднице. Про ужасы в общаге Олеся ничего не говорила маме, потому что помнила о судьбе своей бывшей одноклассницы Мухиной, поступившей в экономический колледж в большом городе. Студентки экономического колледжа подвергли Мухину обструкции за отказ курить. Они залили ей в причинное место канцелярского клея. На суде они говорили, что это не за курение, а за то, что Мухина не меняла трусов, не мылась и развела в общаге страшную вонь.
Олесины однокурсницы были толерантнее - не трогали маменькину дочку. Она ведь привозила из деревни ароматное домашнее варенье, вкусное сало и отборную картошку, и со всеми делилась, а на дворе шумели голодные девяностые, между прочим. На втором курсе давали комнату на двоих, Олеся поселилась с тихой зачуханной зубрилкой и жила целый год без проблем.
Здесь  пианистка с бархатным бантом, черными ногтями и черным лексиконом снова уходит в тень и оставляет Олесе год, наполненный радостями  первой любви. В этом году Олеся встретила своего будущего мужа. В общем-то, она встретила его гораздо раньше - он был ее одноклассником в городской школе. А теперь они случайно сели рядом в автобусе, разговорились, и завязался роман. Вадим был высок ростом, не то, чтобы красавец, но и не урод, словом – именно то, что Олесе всегда казалось образцом нормальной мужской внешности. Он ухаживал ровно, без страстей, относился к Олесе с большим уважением, потому что на фоне пьющих и курящих современных девиц (Олесины однокурсницы ведь не были исключением из правил жизни) белокурая деревенская отличница выглядела очень позитивно. Для жизни, для семейного счастья, имеется в виду. В свободное от Олеси время Вадим не прочь был бы перекурить у подъезда своего технического вуза с какой-нибудь особью несложного поведения. Но не более того!
Вадим познакомил Олесю со своей семьей. Это была интеллигенция маленького городка: папа - архитектор, мама - заведующая собесом. Олеся не могла не понравиться, и дальнейшее развитие отношений протекало гладко, мило, романтично. Новый год Олеся впервые в жизни встречала не с папой и мамой, а с Вадимом, причем его родители тоже ушли в гости. И было дивное уединение, шампанское, первое легкое опьянение, чудесная прогулка под летящими с неба нереально большими хлопьями снега... Потом Вадим и Олеся вернулись в пустую квартиру, счастливые, приятно замерзшие. Вадим предложил еще бокал шампанского, понеслись поцелуи, и Олеся позволила Вадиму все, что положено позволить официальному жениху.
Под блаженной анестезией шампанского ей не было больно или противно. В сердце прыгала радость - от того, что любовь перешла в фазу "взрослого", "настоящего". Правда, парадные трусики оказались запачканными кровью, которая слегка сочилась до самого утра, а от поцелуев Вадима пахло салатом оливье и селедкой под шубой, но это уже мелочи.
В середине марта Олеся и Вадим поженились. Никакой позорной "необходимости" не было. Просто поженились, потому что жить не могли друг без друга. А жить-то было негде, но об этом чуть позже. Звенела свадьба, Олесины непутевые однокурсницы (она пригласила всех!) с завистью ахали на великолепное платье невесты, на шикарный стол и вереницу из двенадцати автомобилей. Родители Олеси всегда держали хозяйство (т.е поросят, кур, корову), и денежки у них водились, а Вадимовы родители вообще занимали начальственные должности. Поэтому на свадьбу не поскупились, и она запомнилась Олесе, как одно из самых счастливых событий ее жизни.
Заканчивала училище она на девятой неделе беременности - еще ничего не видно, все благопристойно. В это время молодожены жили у родителей Вадима. Олеся называла родителей мужа папой и мамой, и было им вместе вполне уютно. Но тесно. Хрущевская двушка, это же никуда не годится для двух семей, а скоро появится малыш. Супружеская жизнь Олеси и Вадима протекала строго по ночам, молча, в одной и той же позиции "советский бутерброд" - так меньше скрипа от старого дивана. Хозяйство вела свекровь, а Олесе разрешалось только мыть посуду.
Долго так - невозможно, и свекор Олеси стал хлопотать. С жильем в городке был напряг. Родители с той и другой стороны обещали поднакопить и приобрести для молодых частный дом. А пока свекру удалось выпросить комнату в коммуналке. Комната большая. Потолки высокие. Соседи - безобидные бабульки. Вадим с отцом делали косметический ремонт, а Олеся защищала диплом.
В июле молодая семья въехала в отдельное жилье. Сколько было счастья! Чай вдвоем, супружеские ласки в любое время суток, даже душ вместе (когда бабки-соседки спят). Олесина беременность протекала идеально - никакого токсикоза, никаких отеков. Будущая мама мечтала перед сном о девочке с золотыми локонами, и почему-то с бархатным бантом.
Конечно, свекровь была практичнее, не витала в мечтах и устроила Олесю на работу - чтобы та получила декрет. Ни о каком воспитателе детского сада не могло быть и речи. Таскать горшки за две тысячи! Олеся получила ставку ведущего специалиста в собесе. Работа была спокойная - сидеть за столом, обрабатывать бумаги, пить чай в двенадцать и в четыре, обедать в час.
Не стоит думать, что Олеся была каким-то примитивным существом - муж, работа и беременность. Она с детства хорошо рисовала. В училище ее работы вывешивали на выставки. Еще Олеся шила мягкие игрушки, виртуозно плела из бисера, насажала у мамы на огороде цветов, завела в своем миленьком новом жилье рыбок в аквариуме.
Удар судьбы пришелся по самому больному. Ожидался юбилей городка, и всех талантливых людей попросили сдать какие-нибудь поделки на городскую выставку. Свекровь сказала Олесе:
- Ты так красиво рисуешь! Давай, я отнесу что-нибудь.
Олеся выбрала олененка на лесной полянке, нарисованного на доске и покрытого лаком. Картину похвалили и немедленно повесили в длинном холле городского дома культуры. Наступил праздник, все жители пошли слушать музыку, катать детей на батутах и каруселях и заодно - смотреть выставку. Олеся и Вадим тоже пошли.
- А что ты хотел тут увидеть? Вот такую пошлятину? - вдруг услышала Олеся около своего олененка. Женская тонкая рука с черным маникюром указывала именно на Олесину картину. Олеся в ужасе узнала лицо пианистки.
Та почти не изменилась. Только вместо банта у нее на волосах была вышитая бисером синяя повязка.
- Олеся Юдина, ведущий специалист собеса, - прочитала пианистка вслух этикетку, - а я думала, это третьеклассник какой-то намазюкал... Пошли отсюда.
Пианистка увела своего молодого человека, оскорбительно-красивого, как и сама она, в оскорбительно-нездешней одежде.
Олеся заплакала прямо в холле дома культуры. Вадим поспешил ее увести, чтобы не привлекать внимания, он уговаривал и твердил:
- Это же Северина, на всю голову простуженная!
Так Олеся узнала фамилию пианистки и получила через нее еще один Удар Судьбы.
У самой пианистки, у меня, то есть,  давно чесались руки надавать Олесе по ее довольной ряшке. Но пока рано. Я ее и не знала тогда. Ну, отругала этого похабного олененка, так ведь безвкусица была охуительная! Да и нервишки у Олеси были крепкие. Судя по возрасту ее старшего бэбика, выкидыша от горя не произошло. Олеся, безусловно, была шокирована еще раз, когда родила мальчика вместо желанной девочки. Конечно, на хрена нужен мальчик, его нельзя учить плести дебильные фенечки из бисера, и бантик ему не повяжешь... Поэтому Олеся напрягалась залететь еще раз. Тем паче, что к ее ненаглядному Ваденьке стал приглядываться военком. Ходит такая фигура выше шкафа - и без кирзачей! Непорядок. Олеся почувствовала мерзкий холодок на своей нежной заднице. Вот заберут Ваденьку, и останется она одна с годовалым Юрочкой. Не с кем поговорить, поебаться, и денег, между прочим, папы и мамы с обеих сторон дают не очень щедро.
Выход простой - родить второго бэбика, но почему-то не получается залет. Молодые супруги обогатили свою половую жизнь разными приемами и методами. Было кайфово экспериментировать, но подлые сперматозоиды пролетали мимо яйцеклеток. И тогда Олеся поделилась своей бедой с двоюродной сестрой, которая, к слову, училась на гинеколога. Сестра подсказала оригинальный способ - во время акта надо подсунуть под Олесин круп подушку.
Так в очередной раз медицина победила вооруженные силы, а Олеся родила долгожданную Юленьку. Вадим работал инженером в энергосети. Родители копили на домик для молодых. Дети выросли и пошли сначала в садик, потом в школу. Олеся развивала свои художественные таланты – помимо собеса, она вела кружок для детей, обучала их вышиванию и бисероплетению.
Очень трудно рассказывать про жизнь, когда жизнь состоит из ничего. Бумажки в собесе, детские сопли-кашли, борщи на обед и жареная картошка на ужин. Да, девяносто процентов женщин живут так. Да, они охуевают от счастья, что у них есть эта жареная картошка и этот обрюзглый мужик под одеялом. А что еще надо, спросят они меня, аккуратно вбивая крем Эйвон в свои увядающие рожи. Да, жизнь такая, и мы такие, мы никому не делаем зла. Мы честно платим налоги, в тюрьме не сидим, детей не насилуем.
А где же адреналин, ёб вашу мать? Где поиск смысла, пыль дорог, по которым бродят мудрецы, блаженные и авантюристы? Где вера в то, что мы родились не ради тарелки жареной картошки?
Неужели человечество воздвигало Стоунхендж, изобретало компьютеры, сгорало в печах Освенцима, распинало Христа и открывало нудистские пляжи - все для того, чтобы Олеся и Вадим жрали картошку и запивали ее дешевым вином из коробки?
Предвижу мудрый ответ: "Если все будут играть на пианино и искать на пыльных дорогах смысл жизни, то некому будет работать в собесе. А собес нужнее для общества, чем пианино".
А, идите вы все! В собес.
Олеся Юдина и Дина Северина были двумя счастливицами, выигравшими областной конкурс народных талантов. Дина в номинации "Авторская музыкальная композиция", а Олеся - в "Художественной вышивке". Им предстояло участвовать во Всероссийском конкурсе, в Санкт-Петербурге.
Севериной что, она запихала в рюкзак  расклешенные джинсы, мини-юбку винного цвета и три майки - все, готова. А Олеся долго переживала и обдумывала – стоит ли ехать.В Питере Олесю и Дину поселили в одном гостиничном номере. Таланты общались мирно, без воспоминаний о злосчастном олененке. Но у Севериной в Питере имелись какие-то подруги, все, как Вадим выразился "На всю голову простуженные". Днем Дина ходила с Олесей на туры конкурса, а все вечера шлялась. Олеся, оставившая детей под присмотром своей мамы, а бедного Вадима - одного в пустом доме, смотрела в гостиничное окно с серым питерским дождем и тосковала.
Севериной быстро присудили третье место, а в Олесиной номинации было еще два тура. Олесе было все равно, выиграет она или нет. Ей было дискомфортно, плохо, мучительно.
- Дура ты, Олеська! - сказала веселая Дина, притащившая в номер две бутылки красного. - Ты не понимаешь вкуса жизни. Ты до смерти ничего не увидишь, кроме своей комнатухи и своего Ваденьки.
Олеся грустно кивнула. Что-то в словах Дины ей подспудно казалось верным. Но вслух она сказала, как бы самой себе, а не Дине:
- Пьянствовать разве лучше?
- А кто говорит, что лучше? - Северина ловко отняла у Олеси рюмку с вином. - Алкоголь - яд.
Олеся растерялась.
- Но мы же просто твою победу обмываем.
- Вот именно. А хочешь, в клубешник какой-нибудь завалимся?
Олеся не посмела отказать. Она оделась в изящные брюки-стрейч, в топик с блестками. Белокурые волосы падали на точеные Олесины плечи. После двоих родов фигура ее нисколько не испортилась, разве что животик чуть-чуть нарос.
- Суперски, - оценила Дина.
Олеся даже на сельской дискотеке была пять раз в жизни, еще в старших классах... В клубе все было обито темно-красной кожей, все сверкало и приятно пахло, никто не приставал. Северина здоровалась с какими-то людьми, кому-то представляла Олесю. Олесе дали в руки коктейль с двумя трубочками, с нанизанными дольками киви и апельсина, с горящим бенгальским огнем, разбрызгивающим в стороны веселые искры. Олеся потягивала коктейль и улыбалась.
- Нравится? - спросила Дина.
- Да. Но нельзя же всю жизнь ходить по клубам, - неуверенно возразила Олеся.
- А где написано, что нельзя? В Библии?
Северина хохотала, и ее смех сбивал ход Олесиных мыслей. Тут еще какой-то пьяный мужчина подсел за столик к Олесе и поставил перед нею второй коктейль, гораздо более шикарный, посыпанный блестящими шариками, украшенный живыми цветами.
Мужчина что-то сказал не по-русски. Олеся изучала в школе немецкий язык, поэтому спросила:
- Варум? Нихт ферштеен.
А больше она все равно ничего не помнила. Откуда не возьмись, появилась Северина. Залопотала с иностранцем быстро-быстро по-английски, обняла Олесю за талию и сказала:
- Короче, это норвежец. Работает тут по контракту. Зовет нас к себе в гости. Поедешь?
- Ты с ума сошла, Дина! А вдруг он маньяк!
- Нет, его тут все знают, он с Мишкой в одной компании работает.
Олесю не убедил какой-то Мишка. Чтобы она пошла ночью в гости к чужому мужчине - для чего, для разврата?
- Ну, типа того, - засмеялась Северина, - говорит - если будет настроение, организуем секс втроем.
Олеся в ужасе крикнула:
- И ты еще говорила мне, что я неправильно живу?!
- Но ведь ты никогда не пробовала секс втроем, - сказала Дина, - откуда тебе знать, что это плохо?
Олеся уже не могла слушать. Она вскочила и побежала прочь от Дины. А на темной улице вдруг сообразила, что дороги в гостиницу не помнит, где стоянка такси - не знает, и если честно - даже дороги переходить одна боится. Она была из тех блаженных мест, где практически нет уличного движения.
"Как там у нас хорошо!" - с горьким стоном подумала Олеся. "Никаких машин, никаких клубов и развратов..."
Она закрыла лицо руками, но тут приблизились несколько существ мужского пола. Один рванул цепочку с Олесиной шейки, а второй бесцеремонно прошелся рукой по ее сиськам.
- А телка ничего!
Олеся закричала во всю глотку (у обитателей лесов и полей голоса сильные). И тотчас раздались спасительные голоса: Дины и каких-то ее подруг и приятелей. Грабители и насильники тоже оказались в числе знакомых. Они вернули Олесе цепочку и даже пробормотали что-то вроде "Извините, барышня".
Олеся рыдала истерически на плече у Дины. Она была испугана не нападением, а странными и страшными контрастами. Дина, рассуждавшая о сексе втроем, вдруг спасает Олесю. Дина, зло смеявшаяся над семейным счастьем, оказалась не шлюхой, а благородным существом.
Добро и зло смешались, и в Олеськиной голове завертелся хаос.
На самом деле Дину (меня, конечно же) смешили Олеськины слезы, не плач поруганной невинности, о нет. Слезы разбитого вдребезги мировоззрения, вот так философски получается. Столько поколений создавали это мировоззрение, эту практически религию, в которой почитается святая троица: Семья, Телевизор и Жареная Картошка.
Я разбила Динину веру, а я ох как люблю рушить идеалы, топтать ногами идолов и ломать на мелкие кусочки стереотипы.
Что я могу дать Олеське вместо уничтоженной мною веры? Ничего. Пусть сама ищет. Впрочем, вот это я могу сказать:
- Пошли спать, чучело. У меня в гостинице еще вино осталось.