В день вознесения

       В девять все еще было темно, пасмурно. Вставать не хотелось. За мутными окнами беззвучно шумела молодая тополиная листва. «Надо купить новые » - Егоров, вдев ноги, посмотрел на мелкую сине-белую клетку носков тапочек с торчащими клочками ваты, накинул халат и пошлепал в ванную. В доме давно отключили горячую воду. Пальцы ломило от холодной струи. Бритва издавала неприятный скрябающий звук. Пошел на кухню, плеснул из кипящего чайника в эмалированный, в красный горох, ковшик, разбавил, и, втирая ладонью, недолго помассировал лицо. Кожа потихоньку успокаивалась. Скинул халат встал под ледяной душ. Быстро и насухо растерся полотенцем. Посмотрелся в зеркало.
«С праздником тебя!» - «И тебя»- с грустными глазами ответило отображение немолодого уставшего лица. Читая утренние молитвы, неожиданно, в полголоса запел «Да воскреснет Бог…», перекрестясь, поклонился, закрыл «Молитвослов».
       Горячий кофе действовал ободряюще. По радио однотонно бубнили, скольких взорвали и убили, сколько тысяч гектаров леса горят, сколько трупов нашли под снегом на Эльбрусе, где–то рухнул очередной самолет, обрушился какой-то вокзал и какой-то дрянью отравили сотню детей. После новостей и задорной музыкальной заставки, пошла детская сказка про сумасшедшую курицу.
       «Господи Иисусе Христе, упокой души их и помоги им Господи!»
Егоров спустился по лестнице и вышел из парадного. Большая металлическая дверь громко хлопнула вослед. Где-то распахнули окно. Разговорчивый сосед выгуливал в палисаднике двух котов.
       В церкви было светло и празднично. В руках настоятеля и двух священников, стоявших по обеим сторонам от аналоя, догорали толстые свечи, перевитые белыми распустившимися лилиями.
«…И когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо…»
       Егоров подошел, широко и твердо ударяя себя в лоб, живот и плечи перекрестился, приложился к иконе Спасителя, почти касаясь губами стекла киота, что-то тихо и долго шептал, поднял заслезившиеся глаза, зажег от тлеющего лампадного огонька и поставил свечу.
       Пламя свечи горело ровно, спокойно. Красиво пели певчие, кто во что одет, стоявшие сгрудившись на клиросе. Народу в церкви было немного.
       Сев в машину, Егоров долго, не поворачивая ключа в замке зажигания и положив подбородок на лежащие на колесе руля скрещенные руки, смотрел как странно, и торопливо ходят люди по улице. От памятника Чайковскому, на дорогу выбежала одинокая, непонятного цвета собака, опустив почти до асфальта голову с большими болтающимися ушами. Быстро проезжали автомобили. Коротко остриженный, в драных и грязных джинсах парень и такая же девушка остановились на тротуаре, что-то доказывая друг – другу. Девица с небольшим рюкзачком за спиной, студентка консерватории, зажав в правой руке банку с пивом и все время к ней прикладываясь, то и дело тыкала ею парня в грудь, в другой руке медленно тлела тонкая сигарета. До Егорова долетали отдельные бесцветные матерные слова. «Им все равно! Всем! Кто же мы такие?». В витрине то вверх, то вниз ездила полуголая девица, бесстыдно расставив ноги с рекламой каких-то сигарет. Моросил мелкий весенний дождь.
    Возвращаясь, Егоров мысленно повторял одно и  то же:  «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас грешных!» На газонах зеленела молодая трава. На дороге  лежали мертвые, мокрые птицы.