Дерево

       Западный ветер, со стены разрушенного дома, порывом, внезапно, пригнул ветви дерева до самой земли и улетел прочь,  ввысь, в никуда. Зеленые плоды смоковницы застучали большими каплями о сухую землю, падали с тугим стуком и раскатывались в стороны, и останавливались, и медленно сохли от горячего солнца. Полдень.
       По склону горы к вершине шли четверо. Медленно. Травы пригибались к земле, прежде чем наступала на них стопа шедшего первым. Голубые, обильные   цветки в траве раскачивались на тонких стеблях. Безветрие. Не оборачиваясь, только рукой, шедший впереди остановил своих спутников, прошел еще выше сорок шагов и, не поднимая рук, опустился на колени и склонил голову. Шедшие остановились, замерли и, проводя взглядами первого и, видя, как тот пал на колени у большого камня, сели на траву в тени дерева.
       Садилось солнце. Красно пламенели камни. Трое спали.
       Шедший первым, в блистающем, искрящемся как снег одеянии излучавшим странный свет, опустив голову, говорил что-то двоим, стоявшим над камнем в ореолах сияния. Ни какой звук не нарушал тишину. Только вечерний цикадный стрекот в прохладной траве и блеск сумеречных звезд в ясном иерусалимском небе. Ударила молния. Спавшие под деревом от неожиданного, от охватившего страха, вскочили на ноги и, увидев шедшего первым в блистании одежд, и удаляющиеся и таявшие в вечернем  недвижимом воздухе силуэты двоих, вновь упали на колени и так застыли онемевшие и пораженные. Огромное облако медленно поднималось от земли, от того места куда ударил огненный меч Бога. Оно росло и ширилось и поглотило всех и остановилось и стояло долго и тихо. Странная картина разворачивалась на утонувшем в ночи горном склоне. Деревья, камни, пение цикад утонули в густом взбитом молоке. Ветер, разбежавшись на склоне и не успев отвернуть, уклониться, пропал и исчез. Сгинул. Безмолвие.
       Иуда поднял голову. Отягощенные созревшими плодами ветви смоковницы кружились и плыли где-то недосягаемо высоко, и уплывали. Тяжелая, набрякшая близким дождем синь грозового неба засасывала их вместе с листьями, со всеми тончайшими жилками и бегущими сладковатыми соками, и светящейся кожицей плодов. Закрыл глаза. Неслышно пошел дождь. Легкие капли падали на лицо, закрытые глаза, мешались со слезами, и тонкими струйками сбегали на траву, скатывались на сухую землю.
       От тугих, перетянувших руки, хлопковых веревок, я почти не чувствовал пальцы. Сосредоточенный, все время отводивший глаза, стражник, рассеянно положивший холодный клинок алебарды мне на плечо, сильно и монотонно обвивал веревочной змеёй мои лодыжки. Стали поднимать. Я вставал навстречу небу. Приставили лестницу под самые ступни. Сухой короткий стук дерева о дерево. По-обезьяньи ловко, коротконогий, в лохмотьях старик взбежал по ней, и, схватившись сначала за ногу, затем за мое плечо, зло и весело заглянул прямо в глаза. В руках его был молоток и два кованых гвоздя. Прижавшись своим горящим телом и усмехаясь, вскинул молот. Я разжал пальцы. Очнувшись, я чувствовал только падающие капли. По обнаженной коже струилась моя кровь и вода дождя.   
       Иуда открыл глаза. Сел. Все исполнилось. Монотонно связал петлю из пояса. Ветви дерева склонились до самой, напитавшейся, красной от каменной пыли влагой, земли. Перекинул конец петли, и крепко сжав пальцами, намотал на кисть руки. Ствол дерева медленно распрямился. Опустившееся облако скрыло от глаз смоковницу и поднимающегося к небу человека. На мокрую, плачущую каплями, траву выкатилась созревшая смоква. Из лопнувшей от удара кожуры выпало семя и упало в землю. Все исполнилось.