Под зонтом

А в этом дожде есть нечто прекрасное. Я долго отказывался в это верить, но всё же … сдаюсь … он прекрасен. Эта дивная симфония мира. Слёзы небес. Жидкие тучи и лучи утреннего солнца сквозь них. Нет больше ругани. Весь негатив буквально смыло водой. Не молчим лишь мы. И овцы…

Сейчас быть может, ты не слышишь моих слов, быть может, ты не слышишь ничьих слов, но радуйся тому, что ты стала свидетельницей этого утра. Наш последний обед вместе.
За несколько месяцев дождь просто обязан был затопить мир. Затопить нашу школу. Но это такой хитрый тихий дождь. Мелкий, словно пыль, которую ты сметала мне на голову веником, когда я поднимался по лестнице на верхний этаж. И вкрадывается в самые закорки земной толщи. На самом деле земля не суха. Я уверен. Небеса заслали своих диверсантов к Земле, чтобы она разбухла изнутри. Чтобы ядро остыло.

По радио, спящему в каморке уборщика, столько новых любительских радиостанций. Каждый теперь мессия. Каждый орёт о конце света в свой микрофон.

У этой влаги очень кислый запах. Даже сразу и не скажешь, с чем его можно сравнить. С травой, которую пережевала и выплюнула корова? Или с соком щавеля? Или с солнечным лучом, прошедшим сквозь пыльную паутину? Не знаю…

Даже тихое эхо шорохов шагов перестало меня волновать. Как она меня достали! Я так боялся его, когда это всё началось! Бродить по пустой школе и слушать только свои шаги! Это же убийственное испытание! Ох уж эти шаги… а теперь, спустя несколько месяцев, эти шорохи … даже дождь, казалось, шагал ко мне. Я обернусь, а дождь вновь в окно и шумит себе там, на улице. Каждый раз двигаю стул и резко оглядываюсь – ведь пока скрипит стул, кто-нибудь может подкрасться!

Спасает от этого лишь то, что я был прав. Люди – это снеговики. Водостойкие снеговики. Я это знал всегда, вот только не мог доказать. Мне же даже не успели вручить диплом об окончании. Да, недоучка, невежда. Но теперь на опыте я узнал, как тают их голоса, словно у них садится батарейка…

- Хватит!
Феликс обернулся на голос. А там была всего лишь Тайра. В фартучке, со связанными сзади в хвост тёмными волосами.
- Не играйся с диктофоном, будто бы это я!
А Феликс лишь щенячьими глазами стал сверлить школьницу.
- Готово! Прошу на трапезу…

Пуская слюни, Феликс воодушевлённо поплыл за девушкой, учившейся в классе на год младше его, спрятав маленький механизм с кассетой обратно в карман. В темноту. На закрытом козырьке школы стало пусто. Лишь дождик тщетно пытался прорваться внутрь.

Там, внутри, в темноте, которая возможна при открытых окнах утром в дождливый день, в углу холла пряталась высокая дверь в столовую. А внутри уже давно не было ни столов, ни стульев, ни стоек. Там был один большой белый замок, соединяющий пол с потолком. Маленькая узкая лазейка, в которую Феликс с Тайрой проползали, задевая многочисленные ножки. А внутри на небольшом темноватом пространстве, изрезанном лучами пыльного света, то тут, то там прокрадывающегося в зазоры между столами и стульями, пускали аппетитный пар две тарелки, наполненные разогретой консервированной едой. Там, внутри этого замка, Феликс и Тайра уже несколько месяцев тратили оставшиеся частицы школьных припасов.

«Приятного аппетита!» - туманно, но торжественно возвестил небесам счастливый Феликс, смотря на полуфабрикаты, пусть и приготовленные с любовью, как на блюдо дорогого ресторана. Тайра тихо улыбнулась своим коленям и подняла с тарелки вилку…

А помнишь, как это случилось? Когда синоптики обещали лёгкий дождик, прерываемый неудержимым солнцем? А завтра были какие-то планы. Нужно было сходить на рынок и купить мясо. Доделать домашние задания. Погонять мячик во дворе. Умереть в старости – не завтра конечно, но в окружении людей. Не холодных, не снеговиков, а настоящих.

А всего лишь, что случилось? Я крепко заснул в своём классе, а она увлеклась уборкой в своём. И как нас потом выдворяла гневная дежурная. Настолько гневная, что не сразу сообразила, что не позволила нам собрать свои сумки. А выходя вновь на школьное крыльцо, остановился, потому что она тоже стояла под козырьком. И с каким-то нервным взглядом упиралась на скрипящие полуоткрытые железные ворота. Начался дождь.

- Ну что встала? Зонтик забыла? Ладно, пущу тебя под свой.

Я уже расправлял свой зонт, когда понял, что в руках-то она держала вовсе не трость. Ещё один взгляд на дорожку – только пристальный. И тут же стало ясно… дежурная побросала всю свою одежду на мокрую землю и побежала куда-то абсолютно голой.

- Нет, - сказала она совершенно бесцветным голосом, будто бы знала, о чём я думал.

Просто так лежит на мокрой земли грязная одежда дежурной. Да так, словно дежурная в ней была, но растаяла. Как снеговик, который пытались приодеть. Вот так и идёт самая важная правда в наши неокрепшие сознания…

- Я лучше пережду здесь…

Когда я повернулся к ней, от неё уже и след простыл. Не уж то тоже растаяла? Конечно, нет. Сбежала в школу. Пожалуй, я тоже не буду рисковать.

Убежал в свой класс, забылся и проснулся глубокой ночью. А темнота была всегда моим самым главным страхом. Как же мне тогда было страшно! За окном лил демонический дождь, лил мелко, словно простой грибной, от которого всё лучше росло, в школе выключен свет, и я никогда не знал, где находится хоть один переключатель. Мобильника у меня никогда в жизни не было. Я не мог позвонить домой просто так. Нужно было спуститься на первый этаж и впервые в собственной жизни совершить в холле действия, отличающиеся от похода в гардероб и обратно. Да до того момента я же в столовой был от силы раза два!

Как раз я был голоден, и решил пожертвовать собой на растерзание шорохами и тьмой. Медленными шажками добраться до столовой было равносильно путешествию по минному полю, чертящему границу между войной и свободой.

А там уже была она. Я споткнулся сразу же об опрокинутый стол, выругался и услышал её тихий милый голос: “Люди тают… тают…”

Как снеговики.

А что нам было ещё делать. Бедный город, бедная школа, бедные дети. Телефон в дежурной не работал. В директорской тоже. Как понять, что тот страшный дождь прекратился? Ведь всё ещё лил всё тот же. Всё такой же страшный.  А за ним – ничего. Абсолютно. Сначала, когда он только начался, до нас накатывали, словно волной голоса людей. «Беги скорей домой!» «Не прикасайся ко мне!» «Что с тобой?»

А сейчас шорох дождя прерывался лишь светом фар брошенной у ворот машины. Спустя несколько дней тарахтенья машина погасла. А дождь всё лил и лил.

И вот тогда, в ту самую ночь, она сказала: “Еда есть. Можем ждать больше месяца. К тому времени любой дождь должен закончиться…”
Только не божья кара.
И когда я в первый раз взял банку каких-то бобов и с жадностью начал поглощать содержимое, она выхватила еду у меня из рук и посмотрела, как на дурака.
- Не переводи без ума еду! – тявкнула тогда она, а я, всё так же, как и сейчас, смотрел на неё взглядом голодного щенка.

Если еду правильно приготовить, добавила тогда она, смилостивившись, можно наесться и меньшим количеством.

Когда я вернулся с рюкзаком обратно в столовую, её нигде не было. Конфорки на кухне уже потухли. Я быстро обнаружил еду по вкусному запаху. Лежащую на одном из столов. На странной конструкции, если честно, напоминавшей теперь коробку, чьими стенами были столы. Достаточно всего было слов «твоя порция. Смотри, прожёвывай тщательно!» чтобы я подпрыгнул от неожиданности. И увидел её глаза в щели между столами.
- Ты что делаешь?
- Строю стены.
- Как тебя зовут?
- Тиара.

Никогда я тебя не замечал, Тиара, да и не заметил бы, не будь ты единственной выжившей вместе со мной. Не подружились бы мы, наверное, если бы мне не показалась твоя затея интересной…

Под козырьком школы мы провожали послевкусие последнего нашего обеда.
А что будет дальше?
Дальше будет путешествие.
Под козырьком школы мы стояли, и провожали взглядами блеющих овец, жующих дико растущую на ядовитой земле траву. Так я и думал, что когда весь мир вымрет, останутся жить только овцы.

А помнишь,  как в стену школы, где-то недели через три, на полной скорости влетел автомобиль. Тогда-то мы и увидели воочию, что насколько одичали люди. Глупо же – коснуться собственной машины и от этого умирать. Долго таять на наших глазах. Ругаться, материться. Пытаться нас утащить с собой. Но при этом всё медленней и ниже.

Мы собрали все водонепроницаемые вещи в школе. Собрали все зонты. Всё резиновое. И долго мастерили свои скафандры. Напоминали безобразных инопланетян из ещё чёрно-белого кинематографа.
Отпихнув водонепроницаемой ногой одну из овец, попытавшуюся понять, что перед ней стоит, я поднял вверх самый большой из зонтов, который мы смогли отыскать в этой школе. С резиновым скрипом швов Тиара тоже ухватилась за зонт. Она посмотрела на меня и улыбнулась. А я улыбнулся ещё шире. Естественно, ведь мы выглядели так смешно! Так нелепо… хотелось смеяться. Попрыгать по этим лужам, поплескаться. Обнять овец и послушать, как они смущённо блеют.
Взгляни же, как радостно пробивается сквозь тучи солнце. Словно всё так и должно быть. Улыбайся, говорит, ведь, стало гораздо чище. Вон, смотри, овечки пасутся. Радуйся, что ты быть может и не любишь, но испытываешь надобность в человеке. Не хочешь его терять. Потому что человек – настоящий шеф-повар в области полуфабрикатов! Всё, абсолютно всё, что было в холодильниках, было использовано с тактичностью генералов!

Почувствуй запах новой травы, послушай, как тихо льётся этот новый дождь. Шагни же наконец прочь из-под козырька!

P.S. переписывал этот рассказ с нуля раз десять, но всё никак не могу понять, за что я его так не люблю...