183 письма с Севера. 1995 год. Главы 118-120

     На фото 1962 года запечатлена наша семья в один из приездов в гости к нам в Ермак белорусской бабушки. Слева направо: Наталья, Бронислава (мама), Татьяна, Лев, Александра Ивановна (бабушка), Ольга, я, Николай (отец).  (К главе 120). 


Глава 118


     Вот и Мыски, небольшой шахтёрский городок. Когда мы входили во двор к Муравейниковым, навстречу вышла сноха Юля, одетая по-простому: трико, кофточка, на ногах любимые галоши. После объятий и поцелуев она сказала:
     — Вчера прошёл ливень, во дворе ещё грязно, вот... одела вездеходы... 
     Я достал видеокамеру, начал снимать. Юлю моя «игрушка» немного смутила, проходя мимо меня, она прикрыла лицо рукой и ускорила шаг. С таким же недоверием к «глазу» отнёсся и племянник Виталий, он всё время с опаской поглядывал на меня.
     — Где работаешь, Виталик? — спросил я.
     — В ГАИ, инспектором.
     — Ничего себе! Мент, значит?
     Виталик кривовато улыбнулся. Тут меня окликнула Люба:
     — Пошли к мамочке.

     По дощатым  настилам, проложенным по дорожкам, мы гуськом  — Виталик, словно проводник, первый, следом Люба, за ней Лёля с Юлей, и в конце я — двинулись к домику, стоявшему в глубине огорода, где жила Любовь Максимовна.
     Проходя мимо огуречной грядки, Люба у Юли спросила:
     — Огурчики кушаем?
     — Нет, не трогали, вас ждали.
     Когда вошли внутрь помещения, Люба сказала:
     — Нормальный домик!
     Лёлька прорвалась вперёд и с радостным визгом «Ба-а-абушка-а!!!» обняла старушку. Тут же подошла Люба, нежно обняла свою маму и ласково, с улыбкой, сказала:
     — Ну, здравствуй, баба Люба.
     Счастливая Любовь Максимовна растерянно улыбалась — дождалась деток!   
     — Готовилася-я-я, готовилася-я-я, — нараспев за Любовь Максимовну произнесла Юля заготовленный текст.
     Я тоже подошёл к тёще, обнял её и поцеловал, Люба, ёрничая, засмеялась:
     — Приехал зять, а с зятя нечего взять!

     После шуток-прибауток Люба стала расспрашивать маму о житье-бытье, а Юля и Виталик пошли готовить обед. Глядя на тёщу, я про себя отметил, что она заметно постарела. Сказывался возраст — 23 февраля ей исполнилось 77 лет*. Волоса на голове стали белыми-белыми, сама погрузнела, ходила медленно, мелкими шажками, с тросточкой, слегка наклонившись вперёд. На лице стали заметны пигментные пятна. Но бодрилась, постоянно пыталась шутить. Тёща любила послушать хороший анекдот. Особенно ей нравился такой: приходит старушка к врачу и говорит, что у неё болит спина. Врач наклонил её немного вперёд и спрашивает: «Так болит?» — «Болит, родимый, болит». Врач ещё сильнее её наклонил. «А так?» — «А так, родимый, не болит!» — «Ну вот, бабушка, так и ходи!», — посоветовал врач.

     Помимо шуток, тёща знала некоторые незатейливые частушки, которые неплохо пела под собственный аккомпанемент на балалайке. Когда бабушка начинала музицировать, Лёля слушала её, разинув рот. Но это было чуть позже, а пока... 

     Виталик из летней кухни вынес на улицу два стола, которые Юля тут же начала сервировать — обед решили организовать прямо под открытым небом. Нам эта затея понравилась. Люба начала помогать Юле, при этом спросила:
     — А где остальные?
     — Володя обещал приехать пораньше, по пути заедет за девчатами. Леночка с утра пошла к Виталькиной жене, её тоже зовут Леной, они там делают торт.

     Действительно, вскоре за калиткой послышался шум подъезжающей легковой машины. Через минуту мы уже обнимали Любиного брата Володю и племянницу Лену, симпатичную четырнадцатилетнюю девушку. И тут же стали знакомиться с Виталькиной женой Леной. Это была худощавая, черноволосая, с веснушчатым востроносым лицом молодая дама. Из разговоров накануне мы знали, что она работала учительницей в младших классах. Голос у неё оказался интересным — жёсткий, трескучий, как у каркающей вороны. Вместе с ней пришёл прелестный пятилетний мальчик Санька, её сынок от первого брака. Во дворе стало шумно, весело. Отпуск начался!

     После продажи в 1994 году в Надыме своей квартиры, Муравейниковы почти на все вырученные деньги купили на окраине Мысков хороший участок под строительство себе нового дома. Место великолепное, находилось как бы на возвышении, ниже просматривался луг, и за ним сразу виднелась небольшая, но быстрая речушка Мрассу, на другой стороне которой, на небольших взгорьях, рос хвойный лес. Мне кажется, что природа в этих кузбасских краях намного пышнее и зеленее, чем в каком-либо другом районе страны. Я постоянно любовался живописным пейзажем.

     К нашему приезду на участке уже стоял капитальный гараж и под дом залит фундамент. Но работы впереди — непочатый край. Володя не скрывал своего желания, чтобы мы ему помогли. При этом сказал, что поработать придётся в августе, когда приедет ещё «куча» помощников из Новосибирска: брат Славик с женой Леной, двое их детей школьного возраста и взрослый брат Лены — Саша.

     *****

     Пока суд да дело, мы решили махнуть к моей маме в Ермак. Из Новокузнецка в сторону  Павлодара выехали поздно вечером 14 июля, и на следующий день, когда уже стемнело, неожиданно, как снег на голову, к неописуемому изумлению моей матушки и сестры Татьяны, которая находилась здесь, ввалились во двор к ним. В этот субботний день город отмечал праздник металлурга, и только после объятий и поцелуев мы вошли в дом, как донеслись выстрелы праздничного салюта. Все выскочили из дома и несколько минут любовались красивым зрелищем. После каждого взлёта фейерверка Лёля восторженно вскрикивала:
     — Смотрите!!! Смотрите!!!

     Я достал видеокамеру и заснял салют, потом стал делать съёмки в доме, направляя объектив то на маму, то на Татьяну. Мама видеокамеру раньше никогда не видела, возможно, и Таня тоже, поэтому к моим режиссёрским и операторским манёврам отнеслись спокойно — камера работала бесшумно, и неясно было, снимаю я, или просто так смотрю в её тубус. 

     У мамы мы не были два года, соскучились. Пока грелся чай, мы распаковывали вещи, при этом без умолку рассказывали маме о наших делах, обо всех новостях, а их было очень много. Я сразу вручил маме подарок, мы в этот раз привезли ей новую шапку из голубого песца, сшитую по форме «боярка». Маме подарок понравился, когда она надела шапку на голову, стала похожей, как сказала Лёля, на «прынцессу».

     Мама прилично нас повеселила, когда принесла показать стопку казахских денег в купюрах различного достоинства: 1, 5, 10, 20, 50, 100, 200 тенге. Позже мы видели купюры и более весомого достоинства — в 500 и 1000 тенге. На всех банкнотах изображены выдающиеся деятели Казахстана. 1 тенге стоил тогда примерно 80 рублей.

     Мы сразу сказали маме, что побудем здесь дней десять, потом поедем в Мыски. Мама, как мне показалась, помрачнела, лишь сказала:
     — Смотрите сами, вам видней.

     Программа намечалась в эти дни такая: подремонтировать мамин домик, навестить бабушку Шуру, которая уже второй год жила в городском пансионате для престарелых, потом съездить на кладбище к могилкам родных и друзей, затем решить вопрос с водительскими правами для Игоря, ну, и помочь маме в заготовке дров.

     Утро следующего дня выдалось тёплым, солнечным, да, собственно, такими стояли, скорее всего, и предыдущие дни — погода в Казахстане чаще бывает солнечной, нежели ненастной. Я проснулся рано, но, несмотря на это, застал маму и Любу, вовсю хлопочущих на кухне. Как же хорошо в отеческом доме! Всё здесь родное, всё знакомое до мельчайших царапинок на столе и гвоздочков на оконных рамах!

     Я взял видеокамеру и вышел на улицу. Как и сто лет назад, в ёлке спряталась сорока, стрекоча, высматривала, где же тут у вредной хозяйки замаскированы ягодки клубнички? Неожиданно на крышу соседского дома села ворона, закаркала. К ней, выскочив из своего ёлочного укрытия, подлетела сорока, присела рядом, но конфликтовать не стала, — обе стали высматривать, где бы и чем позавтракать? Впоследствии я заметил, что эти две плутовки появлялись здесь регулярно.

     Едва мы попили чай с оладушками, заскрипела калитка, и во двор всем своим большим семейством вошли Васильевы — моя сестра Ольга с Сергеем и их детки Полина, Миша и Илюха. Все жизнерадостны, веселы. В 1993 году Илюшке исполнилось лишь два годика, а сейчас я увидел весело вышагивающего симпатичного четырехлетнего парнишку.

     Вскоре пришла сестра Наталья со своим «гаремом» — с тремя дочками — Мариной, Ольгой и Кристиной. Саша находился на работе. Кристя подросла, если в прошлый наш приезд ей было пять годков, то теперь она  уже умненькая школьница.

     Мама тут же начала готовить наши любимые блюда — окрошку и картошку, тушёную с мясом. Малышня, а вместе с ней и Лёля, под навесом резалась в картишки, любили они это дело. Я не выпускал из рук видеокамеру, старался запечатлеть как можно больше мгновений счастливой поры. Снимая свои сюжеты, всегда их комментировал, чтобы потом интереснее было смотреть. Помню, заглянул на кухню, а там над окрошкой колдовали, треща ножами, Наталья, Татьяна, Ольга и Люба с мамой.

     — Та-а-ак, снимаю, — начал я иронизировать, включив камеру, — кто же здесь собрался? Ага, три золовки — змеиные головки, и сноха... 
     — И свекровка... — добавила Таня.
     — Тоже змеиная головка, — под общий смех в рифму сказала Оля.

     Обедали на улице под навесом. Не так-то просто разместить четырнадцать человек за одним столом, пришлось вытаскивать второй. Я принёс к навесу небольшой УКВ-приёмник, который подарил маме ещё в 1992 году, заиграла музыка. Хорошо пообедав и «отметив» наш приезд, началось чаепитие. Как по заказу, по радио неожиданно запел Саруханов:

Дорогие мои старики,
Дайте, я вас сейчас расцелую.
Дорогие мои старики,
Мы ещё, мы ещё повоюем...

     За столом все притихли. Матушка моя, задумавшись, машинально подносила к губам пиалу с чаем. У меня ком подкатил к горлу, мама, такая милая, беззащитная, годами ждёт нашего приезда, чтоб повидаться... Камера моя всё записывала, боковым зрением вижу, как Люба отвернулась и незаметно смахнула у себя слезу... М-да...

     Под вечер занялись кто чем. Мама истопила баньку. Первыми повела купать своих чадушек Оля. Часть детей игрались на куче песка. Пришедший с работы Саша поливал свой огород (Саша с Натальей рядом с маминым огородом припахали небольшой участок, огородили его, получился неплохой свой огород, к тому же под присмотром). Татьяна пошла в город. Люба с мамой мыли посуду. Потом баньку приняло семейство Бельских. К вечеру все разошлись. В баньку пошли мы.
     ______________
     *На день рождения мы выслали Любовь Максимовне деньги для приобретения телевизора. На эти деньги Володя купил японский телевизор, но поставил его у себя в доме, а маме в её комнатку отдал свой старый, который показывал плохо, но смотреть можно.


Глава 119


    На следующий день мы с мамой собрались было сходить навестить бабушку Шуру, но испортилась погода (похоже, я её сглазил), и визит решили пока отложить. Лёлюшка от нечего делать изредка, когда стихал дождь, со скоростью торпеды начинала гонять по асфальтовым дворовым дорожкам, нещадно эксплуатируя чей-то трёхколёсный драндулет. Я кое-что ремонтировал по дому.

     18 июля, несмотря на пасмурную погоду, я сходил к дяде Андрею Маслову, забрал аккумулятор, который в 1993 году оставлял ему для присмотра (удивительно: за два года тот не испортился!), потом пошёл в гараж, подрегулировал мотоцикл и пригнал его во двор к маме. От дождя технику накрыл полиэтиленовой плёнкой. За два года на мотоцикле образовался такой слой пыли, что я всё это еле соскрёб.

     19 июля с утра опять шёл дождь, да сильный. Когда немного прояснило, на «Жигулях» приехали зятья Саша с Сергеем, они привезли от Сергея, как мы и договаривались, его телевизор с видиком. Мы решили показать родным привезённые с собой видеозаписи, где на одной кассете были пересняты те кинокадры, которые я снимал кинокамерой с 1984 по 1988 годы, а на второй — записи о нашей поездке на море и свадьба Игоря. Вскоре пришли с детьми Наталья и Ольга, и просмотр начался. Особенно внимательно все смотрели переснятые кадры 80-х годов, Наташиной Марине тогда было не более десяти лет, а Оле — пять. Полине Ольгиной было полтора годика, а Миша, как и наша Лёля, только родились. Да и мы все были моложе на десять-одиннадцать лет.    

     Когда я поставил кассету с записями Игоревой свадьбы, а затем с записями нашей поездки на море, это смотрели молча, не делая каких-либо комментариев, и уже не так внимательно, как первую кассету. Видать, все притомились...
   
     Через два дня погода наладилась. С утра я покатал Лёлю на мотоцикле, а потом вдруг вспомнил, что совсем недалеко от маминого дома в саду, который когда-то давно посадил дед Баранов, несколько лет назад создали станцию юных натуралистов. Вот куда надо свозить дочурку! Мои надежды оправдались, станция работала, и там оказалось много всякой мелкой живности в клетках. Долго Лёлюшка рассматривала разных канареек, попугайчиков, ёжиков, цветных морских свинок и кроликов. В одной из клеток гордо возлежала белая крыса, Лёля долго на неё смотрела, потом у меня спрашивает:
     — А что это у неё за шнур?
     — Это не шнур, доченька, это хвост такой.
     Лёлюшка смутилась, уж про хвостики-то она знала, но у этой крысы он какой-то странный, в полосочку. Может, эта крыса модница?

     Потом смотрели черепашек Тортилу и Ниндзю, и рыбок в аквариуме. Всё замечательно, даже собачка нам показалась какой-то особенной, которая лениво нежилась на солнышке у порога.

     Но особый интерес у Лёли вызвала плантация цветов, которую мы увидели, когда вышли на улицу. Сияла она на солнышке всеми цветами радуги, каких только цветов здесь не было! Красиво, что и говорить, но на то она и станция натуралистов.

     На этот день в мои планы входило решить вопрос с водительскими правами для Игоря. Дело в том, что в 1993 году сын окончил здесь курсы водителей, и поскольку вождение сдать не успел (мы Игоря в августе забрали в Надым), то ему выдали лишь свидетельство об окончании курсов. В Надыме на основе этого свидетельства права Игорю получить не удалось — надымские гаишники казахстанский документ посчитали малоубедительным.

     Я приехал в местное ГАИ, у которого аббревиатура здесь уже изменилась и стала МАИ, нашёл нужного человека и объяснил ему причину своего визита, показав Игорево свидетельство. Он покопался в архивных документах и нашёл папку с бумагами, которые Игорь сдавал перед учёбой. Я у «маишника» напрямую спросил, можно ли на основании этих документов оформить моему сыну водительские права? Тем более что управлять и мотоциклом, и автомашиной он научился давно. Тот подумал, потом задал мне вопрос:
     — Вам же нужны права на бланке СССР? 
     — Да, желательно. Я думаю, что ничего противозаконного в этом нет, ведь парень действительно выучился на категорию «С». За хлопоты я скомпенсирую...

     Товарищ оживился, видимо ждал этого сигнала.
     — Хорошо, подъезжайте после обеда. А его фотография у вас есть?
     Я растерялся: всё накануне продумал, а про фотографию забыл! Что же делать, вот незадача... Потом вдруг у меня мелькнула мысль:
     — А что, если использовать фотографию с бланка медосмотра? Она в папке...
     — В принципе, можно.
     — А за хлопоты... сколько?
     — Пять тысяч тенге, — спокойно ответил сотрудник.
     — Хорошо.

     Пока я ехал домой, пытался сообразить, много это или мало — пять тысяч в местной валюте? Умножил в уме на рубли, получилось четыреста тысяч, пятая часть моей месячной зарплаты. Ну, что ж, придётся папе раскошеливаться...

     К трём часам дня я, как и договаривались, приехал в МАИ. Зашёл в помещение, увидел, что сотрудник здесь. Он, в свою очередь, увидев меня, попросил немного подождать, потом подошёл и мы вместе вышли на улицу. Я сказал, что всё приготовил. Он повёл меня по какой-то дорожке в сторону от своего учреждения, минут через десять мы зашли за стену какого-то сарая. «Ну и конспиратор, гад, всё-таки не доверяет мне», — подумал я. Здесь мы обменялись: я отдал ему деньги, а он мне — документ. Обложка у прав была не красная, а серая, но я знал, что именно такие права выдавались всем водителям в республиках после развала Союза. 

     *****
   
     Из объявлений, развешанных по всему городу, я знал, что сегодня, 21 июля, вечером на окраине Ермака в районе микрорайона, где жила Наталья, состоится большой казахский праздник, что-то наподобие сабантуя, посвящённый 150-летию со дня рождения Абая*, казахского поэта. Люба идти отказалась, так как занималась какими-то «неотложными» домашними делами, но потом предупредила, что подойдёт позже. Посмотреть праздник на мотоцикле мы с Лёлькой поехали вдвоём.

     Такого количества белых юрт, и казахов, наряженных в национальные костюмы, не только моя дочурка, но и я сам раньше никогда не видел. Народу собралось — не проступить! Тут работали какие-то лотки и буфеты, где продавались фрукты, пиво, мороженое. В стороне, у юрт, в огромных казанах казахи-повара варили из баранины бешбармак. Дальше, на специальной трибуне, казахи и казашки пели национальные песни. Пели под баян, но многие под кобыз и казахскую домбру, это те инструменты, которые в детстве мы всегда называли не иначе, как «один палка, два струна», поскольку у них и было по две струны из жилки. Завывания акынов слышались далеко в степи.

     Лёля с интересом взирала на весь этот «вавилонский» гвалт, потом попросила меня, чтобы я разрешил ей посидеть на лошадке. Я подвёл её к одному из участников праздника, и тот, услышав просьбу, легко подхватил моего ребёнка на руки и тут же усадил на седло своей лошади. Лёля поначалу немного испугалась, но потом, увидев, что лошадка вполне миролюбивая, заулыбалась и осмотрелась вокруг.

     Вскоре началась байга**. Сначала джигиты*** состязались на скорость езды. На старт вышли 11 всадников и, подхлёстнув своих лошадок, с гиканьем, которому могли позавидовать монгольские цирики****, на всех парах рванули вперёд по специальной круговой полосе, выровненной накануне бульдозерами. После третьего круга выявились лидеры — чёрная и белая лошадки. Одна кобылка, скорее всего самая умная, особой прыти ни выказывала и, как ни бил кнутом её хозяин, бежать более чем трусцой  даже мысли не допускала. Наконец, хозяину надоело её лупить, и она, довольная, под улюлюканье зрителей, свернула в сторону. Я засмеялся:
     — Всё, сошла с дистанции... Упрямая попалась...
     — А, это на которой мы сидели! — узнав лошадку, гордо воскликнула Лёля.
 
     Потом началась борьба всадников. Батыры***** разделились по парам, разделись до пояса и прямо с лошадей стали выдёргивать друг друга из сёдел. Боролись долго, упорно.
 
     В это же время вдалеке некоторые из самых отчаянных всадников начали показывать мастерство джигитовки******. Мы с Лёлей уже собирались идти смотреть это зрелище, но тут нас нашла Люба и мы, оставив мотоцикл на стоянке, пошли на площадь, где варился бешбармак. Знакомые попадались на каждом шагу, даже встретились мои одноклассники Федя Щелконогов и Славик Топко (барабанщик нашего школьного ансамбля), которых я не видел лет пятнадцать, а может, и больше, но поскольку и они, и я шли с семьями, и говорить было некогда, лишь тепло поприветствовали друг друга.

     — О, кого мы видим! — воскликнул я, увидев в полном составе Васильевых: сестра Оля, зять Серёжа, а за ними гуськом их детишки, смакующие мороженое.
     — А мы идём, я Серёже и говорю, ну, как же это — Лёня наверно и не знает, что сегодня такой праздник...
     — А Лёня уже почти всё здесь заснял, — со смехом сказал я, и их тоже запечатлел на память. Мы немного с ними поговорили и поехали домой. Там нас уже ждала мамулька, мы поужинали и пораньше легли спать. Завтра поедем к бабе Шуре.
     _____________________
     *Абай Кунанбаев (1845-1904) — казахский поэт-просветитель, родоначальник новой письменности и казахской литературы, композитор.
     **Байга (каз.) — состязание наездников на лошадях.
     ***Джигит (вост.) — искусный и отважный наездник.
     ****Цирик (монг.) — солдат монгольской армии.
     *****Батыр (тюрк.) — силач, храбрец.
     ******Джигитовка — сложные упражнения на скачущей лошади.


Глава 120


     Наступило 22 июля. Мама с Любой встали пораньше, напекли пирожков, отварили яиц, приготовили овощи. Сегодня предстояли серьёзные поездки — сначала к бабушке Шуре, а потом на могилки.

     Я уже рассказывал в главе 76 (за 1989 год), каким образом баба Шура — мамина мама — оказалась в Ермаке, а вот почему она жила в доме для престарелых, не говорил. Начну издалека.
   
     Мама моя живёт в Ермаке в своём домике с 1946 года. Здесь родила, вырастила и выпустила в свет всех нас, пятерых детей. Сначала из этого гнёздышка выпорхнул я, потом Лев. В 1971 году умер отец, мама осталась одна с тремя девчонками. В 1974 году вышла замуж Наталья, в 1979 году — Татьяна, а Оля — в 1983 году. По мере выхода замуж, все тут же покидали родной дом. С 1984 года мама стала жить одна, постепенно ремонтируя и благоустраивая дом. О каком-либо её замужестве не только речи никогда не велось, но даже и мысли не допускалось. Такая уж она у нас.

     Летом здесь жилось нормально, потому что имелся огородик, исправно работал летний водопровод, овощи и фрукты брались со своих грядок. Часто приходили дети и внуки. С наступлением холодов (этот период здесь длится почти восемь месяцев — с октября по май)  для мамы наступало кошмарное время. Я сам с большим трудом представляю, как она всё выдерживала?

     Печка в доме топилась ежедневно, для этого каждый раз нужно из сарайчика принести небольшую охапку сухих дров для растопки, затем из другого сарая мама приносила одно, а в очень холодные дни и два ведра угля. На следующий день из печки выгребалась зола, выносилась на мусорную кучу, и опять начинался процесс растопки. Но с печкой ладно, тут дрова и уголь рядышком. Существовала другая, более серьёзная проблема — вода.

     Воду флягой на небольшой тележке мама возила из колонки, расположенной на расстоянии более трёхсот метров от дома. А если эта, «близкая», колонка замерзала, то нужно было возить с дальней, за полтора километра. А представьте, что мороз не пять градусов, а двадцать пять или даже тридцать, да с ветром?
 
     Во флягу входило четыре с половиной ведра воды, общий вес воды с флягой — пятьдесят килограммов, как мешок сахара или муки. Такой вес не каждому мужику под силу, ну, а каково это шестидесятилетней старушке, которую уже давно мучил «проклятый» остеохондроз? А ведь эту фляжку с водой надо ещё и везти, а порой и тащить не по асфальту, а по сугробам, потому что домик матушкин стоит самым последним на окраине города. Кроме неё самой, да изредка приходящих дочек, тропинку натоптать было некому.

     Когда вода, наконец, привозилась и с трудом вносилась в дом, каждой каплей теперь требовалось грамотно распорядиться. Сюда входило: приготовление еды (суп, чай), мытьё посуды, умыться не менее трёх раза в день. Потом постирать нижнее бельё — при маминой чистоплотности эта процедура, уверен, происходила ежедневно. А ведь ещё надо каждую неделю заводить стирку, чтобы постирать постельное бельё, платье, кофточки, полотенца и т.д. Да и самой раз в неделю искупаться. Похоже, здесь одной флягой драгоценной влаги обойтись крайне сложно.
 
     Когда мама жила одна, эти проблемы, худо-бедно, как-то решались, ведь тогда и сама помоложе была. А когда в 1989 году неожиданно из Белоруссии на постоянное место жительства в Ермак к ней приехала её мама, Александра Ивановна, проблемы у моей мамы не удвоились, а утроились. Бабе Шуре в это время исполнилось 82 года, маме шёл 64-й. Бабушка передвигалась тяжело, чтобы ей помыться в бане, её нужно было обязательно сопровождать. Тут матушке самой бы кто помог, а ей приходилось, превозмогая поясничную боль, вести свою, грузную телом, мать туда через двор.

     Туалет в мамином доме находится на улице, думаю, не надо иметь острого ума, чтобы понять, какое это неудобство для женщин. Тем более, если одна давно разменяла седьмой десяток лет, а другая (страшно говорить) — девятый.

     Должен сказать, что большую помощь в решении многих маминых проблем оказала ей Татьяна. Поясню, почему. После известных событий 1991 года связанных с развалом СССР, Казахстан получил самостоятельность, а вместе с ним и проблемы переходного периода — экономическую нестабильность и безработицу. Какую ни имела Таня работу, типа контролёра на каком-то предприятии, но в какой-то момент попала под сокращение и стала на учёт в бирже труда.

     Таня ещё и до приезда бабы Шуры часто жила у мамы, деля её одиночество и помогая ей по хозяйству и огороду. К тому же и присмотреть друг за другом можно — когда компресс какой поставить, когда горчичник, потому что у любого человека найдётся приличная куча болячек. Вдвоём жить веселее, то один за водой съездит, то другой, то в магазин кто-то сходит, кто помоложе. Характер у обеих тяжеловатый, «творческая» грызня случалась нередко, но уживались, ладили. Да без этого и жить было бы здесь скучно.

     Когда приехала баба Шура, проблем прибавилось, но деваться некуда, и в домике стали жить три женщины. Замечу, что Таня с молодости особым здоровьем не отличалась, однако когда старушки хворали, многие хлопоты по хозяйству полностью ложились на её хрупкие плечи.

     К 1993 году, несмотря на экономическую нестабильность, городские власти сумели сдать в эксплуатацию дом-интернат для престарелых и инвалидов, где имелась масса льгот и хорошее медицинское обслуживание. Бабе Шуре в это время шёл 87-й год, ухаживать за ней в домашних условиях стало очень сложно — здесь не было ни медикаментов, ни качественного питания, ни бытового комфорта. И тогда было принято тяжёлое решение — перевести Александру Ивановну в этот интернат. От маминого дома он находился недалеко, на расстоянии чуть более километра. Само здание пятиэтажное, окна — с видом на Иртыш. Как к предложению о переселении в интернат отнеслась сама бабушка, я не знаю.

     Когда мама занялась вопросом оформления Александры Ивановны в интернат, выяснилось, что мест там нет. Престарелых и инвалидов в городе много, многие пожелали сюда перебраться, как-никак кроме круглосуточного медобслуживания, здесь давали хорошее, как на курорте, питание, проводились различные вечера отдыха, просмотры телепередач, имелся читальный зал с книгами и газетами.

     Чтобы получить место, пришлось маме несколько месяцев постоять в очереди. К осени 1993 года пришло приглашение.

     В 1994 году я в отпуске не был, а Люба сюда из Мысков не приезжала, и вот только теперь у нас появилась возможность повидаться с бабушкой.

     Отправились туда на мотоцикле. Люба с Лёлей в коляске, я — за рулём, а мама — сзади. Вес пассажиров приличный, техника моя, натужено рыча, покатила к дому-интернату.

     Когда приехали, мотоцикл оставили у ворот ограды, а сами вошли на территорию интерната. Мама и Лёля пошла за бабой Шурой, а мы с Любой остались ждать.

     Ну, вот и наша бабулечка, совсем старенькая, во фланелевом халатике, в тёмном платочке, повязанном под подбородок, в сопровождении мамы и Лёли вышла на улицу. Тепло поприветствовав бабушку, мы зашли в тень беседки и стали разговаривать. Бабушка слышала плохо, и некоторые наши вопросы мама громко ей дублировала. По разговору поняли, что бабушке здесь нравится, она довольна. Мама у бабы Шуры громко спросила:
     — Писем нет?
     Зная, какой будет ответ, тут же повернулась к нам и прокомментировала:
     — Всё хорошо, только вот родные из Белоруссии не пишут и не звонят, хотя тут телефон есть. Даже её брат, дядя Володя Боровский, не даёт о себе знать, а может, уже и помер, ведь он с 1911 года рождения.    

     Бабушка, услышав, что разговор идёт о Владимире, встрепенулась:
     — Да, вот братец телеграмму давал с днём рождения...
     — «Давал»! — негодуя на «братца», сказала нам мама. — Только было это два года назад!

     Пока говорили, я всё время снимал на видеокамеру и бабушку, и маму, и Любу с Лёлей. Бабушка с любопытством поинтересовалась:
     — А это что за музыка у вас?
     — На память, бабушка, снимаю, — громко, чтобы она услышала, ответил я.

     Посидев ещё немного, мы передали бабушке привезённые гостинцы, поочерёдно крепко её поцеловали и уехали. Бабушка сиротливо стояла у ворот и долго смотрела нам вслед. Даже и подумать тогда мы не могли, что видим её последний раз, умерла она 11 ноября этого же года. Царство ей небесное! 

     К тому, что моя мама определила свою мать в дом престарелых, все родные отнеслись по разному — кто осуждал, кто оправдывал. Конечно, первые эмоции у многих были естественными: ну как же так, всё-таки родная мать...

     Но здесь надо немного разобраться, не всё так просто. Взаимоотношения моей мамы с Александрой Ивановной были для меня всегда тайной, мама на эту тему разговор никогда не заводила. Было у мамы белорусское детство, была мама Шура, которая по какой-то причине разошлась с Владимиром, родным для маленькой Брони отцом. Потом появился отчим Яков, хороший человек, но чужой. Потом появились братья. Как складывались взаимоотношения в семье у мамы с её родными, никто кроме неё не знает. Во время войны, летом 1943 года, фашисты на долгих два года угнали семнадцатилетнюю девчонку в Германию. Что она там пережила, какие мысли посещали её на чужбине, как это повлияло на её характер? Тоже никто не знает.

     В конце сорок пятого года мама вернулась из Германии, а уже через полгода вышла замуж за моего отца и вскоре уехала с ним в далёкий азиатский край, в Казахстан, где жили его родители. Маме было тогда двадцать лет, отцу — двадцать три. Отец прошёл войну с 1942 по 1945-й. Война надломила психику обоих. Нам, детям, судить о взаимоотношениях родителей крайне сложно, но невозможно было не заметить частые конфликты в семье и отсутствие любви между родителями в том виде, как эту любовь понимали мы.

     При жизни отца мама в Белоруссию ездила, кажется, только один раз, когда мы были ещё маленькими (об этом я упоминал в воспоминаниях «Бакена. Моё детство»), а бабушка приезжала в гости в Ермак раза два, ненадолго. Воспоминаний у меня об этих бабушкиных приездах не сохранилось.

     После смерти отца, мама в Белоруссию ездила два раза, в 1972 году просто так, в гости, и в 1979 году на похороны отчима, Якова Александровича. После похорон моя мама предложила своей маме переехать жить в Казахстан, в Ермак. А чтобы той безбедно прожить оставшиеся годы, посоветовала маме продать свой домик, имущество и небольшое хозяйство. Александра Ивановна отказалась. Прошло почти десять лет, вдруг в Ермак пришла телеграмма: «Доченька встречай, еду жить. Мама».

     Вскоре Александра оказалась в Ермаке, следом пришёл контейнер с вещами. Когда его открыли, моя мама чуть не потеряла сознание — на полу трёхтонника лежала небольшая кучка старого негодного хлама: грязный матрас, стоптанная обувь, пара побитых кастрюль. Ни мебели, ни других хороших  вещей здесь не оказалось. Бабушка виновато стояла в сторонке. Как выяснилось, приехала она и без денег. Оказывается, её ушлые взрослые сыновья «помогли» маме продать дом, прибрав все вещи и денежки себе, а маму свою безжалостно, как в ссылку, вышвырнули в Казахстан на иждивение пенсионерки Брони. Моя самолюбивая мама такой обиды и неуважения к себе снести не смогла, и, затаив глубокую обиду на братьев, стала постоянно корить свою мать в допущенной глупости.

     С 1946 года, когда мама навсегда уехала из Белоруссии, и до 1989 года, когда к ней из Борковичей приехала жить Александра Ивановна, прошло 43 года. Если говорить банальным языком, за это время воды утекло много, понятное дело, что изменился возраст и характер как у мамы, так и у бабушки. Они отвыкли друг от друга. Любить отеческой любовью друг друга их никто заставить не мог.

     Как-то я смотрел телепередачу об актрисе Людмиле Гурченко. Оказывается, из-за какой-то пустяшной квартирно-бытовой проблемы они со своей дочерью настолько сильно разругались, что стали пожизненными врагами. А совсем недавно, тоже по телевизору, в программе «Женский взгляд» шёл рассказ об актрисе Елене Прокловой. Она из-за каких-то жизненных разногласий уже много лет вообще не знается со своими родителями, как и они с ней, да и старшая дочь с ней не разговаривает и не общается. Так что, сколько людей, столько и проблем.

     Я мамин характер знаю, и знаю ситуацию, в которой она живёт, поэтому за решение определить Александру Ивановну в дом-интернат осуждать её ни в коей мере не могу. Близкими людьми они не были.

     *****

     Продолжение воспоминаний здесь: http://www.proza.ru/2010/09/08/1329