Леди Меллисандра

ЛЕДИ МЕЛИССАНДРА.
История леди Мелиссандры из Ладина не отличалась особой оригинальностью, была одновременно и проста, и показательна для того времени и тех обстоятельств, которые были характерны для доброй половины всего королевства.
Её отец был человек очень знатный, но обедневший, которого сонки не тронули лишь оттого, что он не сражался (в силу своего преклонного возраста), и от его дома никто не выступал против завоевателей. В Ладин война пришла в виде жадных сборщиков податей и налогов, которые кроме королевской казны заботились  и о своем благосостоянии. А потому вскоре дом их, который некому было защитить, так как сыновей у благородного отца не было, быстро разобрали на подати, и оставили его в покое лишь тогда, когда кроме стен  у несчастного сеньора брать было нечего. Всего-то добра у него осталось, что несколько кур, исправно доставляющих яйца к столу, пара верных слуг, не удравших в леса от неплатежеспособного господина, упитанный ослик с тележкой, на котором можно было добраться до ближайшей ярмарки, конь, гонец, да красавица дочь. Вот о ней-то мы и расскажем поподробнее.
Дочь обедневшего знатного сеньора, она росла словно лилия в оранжерее, на продажу – и это было не образное сравнение, а чистая, но горькая правда жизни.
Отец её, человек сам по себе не глупый (а я бы добавил, что он весьма хитрый человек) понимал, что далеко не все в королевстве так бедны, как он, что есть и достаточно богатые люди, которые могут себе позволить богатую покупку. А потому он очень тщательно следил за тем, чтобы самый его дорогой товар не потерял товарного качества, скажем так.
Нужно ли говорить, что леди Мелли была сказочно хороша собой. Кроме благородных тонких черт, кои она унаследовала от своих родовитых предков, она была высока, стройна и златокудра, настоящая пламенеющая лисица. Её волосы спадали с плеч, словно золотой бурный поток с горы, блестели на солнце тысячами завитков и богатой короной лежали надо лбом, ресницы, золотистые и яркие, были словно драгоценная оправа для кротких зеленых глаз, а щеки нежны и розовы, как персик. Кроме того, воспитанная в покорности и добродетели, леди имела такой смиренный и невинный вид, что сердце любого, кто видел этого нежного белокурого ангела, дрожало и таяло от умиления.
Кроме кротости, послушания и прочих замечательных качеств, что характеризовали нематериальные блага предлагаемого товара, леди Мелиссандра имела еще и массу качеств, имеющих большое практическое значение. Во-первых, у неё были очень здоровые зубы (а это для будущего господина и мужа означало, что супруга большинство времени будет улыбаться, не стесняясь и не опасаясь, что кто-то увидит фиксу в зубах, да и на лекарей, унимающих зубную боль, тратиться не придется), во-вторых, леди была родовита настолько, что брак с нею, несмотря на её бедность, считался очень выгодной партией. В-третьих, она была бедна и без приданого – а это означало, что теоретически взять её мог любой, просто предоставив отцу (её непосредственному господину) достаточно приличное содержание.
А в-четвертых, леди была невинна, что являлось самым невероятным и бесспорно, самым ценным из всех её качеств, так как завоеватели не преминули воспользоваться своими правами сильнейшего и перепортили всех дев в округе.
Все это понимал её отец, которому до чертиков надоели яйца за обедом, и которому хотелось бы отведать жирной и нежной свининки в острой подливке, а так же не отказался бы он и от сладостей, и вина давненько он не пивал…
Словом, едва леди исполнилось пятнадцать лет, то есть  пора бы ей было прикрыть лицо от глаз мужчин, он на последние деньги нанял умелого рисовальщика и заказал ему портрет Мелиссандры. Кроткая, аки голубка, леди изо дня в день приходила в самый живописный уголок сада, тот, что не потоптали грубые ноги сборщиков податей, и садилась под розовый куст. Солнце плясало на её золотых кудрях, охватывая голову леди небесным пламенем, розы, склоняясь над её лицом, были так нежны и слабо окрашены, словно блекли в свете красоты леди.
Леди была лишена каких-либо украшений, на ней не было ни цепочки, ни блестящей брошечки, лишь простое красное платье одевало её тонкое нежное тело. Руки её перебирали белоснежные, словно отлитые из глянцевого воска лепестки лилий, и их яркая оранжевая пыльца пачкала её тонкие прозрачные пальцы… Рисовальщик, день за днем переносящий небесный образ на холст, каждый раз замирал, словно опьяненный прелестью молодой девушки, и каждый раз вечером, положив кисть, с удивлением замечал, что солнце давно село, и светит ему лишь взгляд кротких глаз леди.
Так или иначе, а портрет был готов в рекордно короткий срок. Отец работой остался доволен, хотя рисовальщик и не смог отобразить всей неземной прелести леди и её чистоты – что же, тем лучше! Жених будет приятно удивлен, когда увидит, что товар много лучше того, на что он рассчитывал.
И портрет начал свое триумфальное шествие по провинции.
Знатные люди дивились, узнавая от гонца, которого послал отец леди, что красавица еще прекраснее, чем смог изобразить её художник, и что отец просит за неё небольшой выкуп. Впрочем, сумма выкупа росла с ходом времени и продвижениями гонца вглубь королевства – её увеличивали те богатые люди, что желали бы взять леди в жены, и таким образом перебивали предложения своих менее богатых оппонентов. Гонец объехал еще не все дома, в которых могли бы быть подходящие для леди партии, а сумма выкупа уж взлетела до небес, и ему мог бы позавидовать и сам Король . Довольный отец потирал руки, принимая одно за другим письма с изъявлениями уважения и желания породниться. Письма, где выкуп обещался недостаточно щедро, отец просто выкидывал в камин.
Леди же сидела в своей светелке и с замиранием сердца ожидала своей участи, по-другому и не скажешь.
И вот однажды, когда минуло уже почти полгода, гонец, объехавший почти все богатые родовые поместья, встретивший в пути снежную зиму, прибыл, наконец, в дом рыцаря из рода… впрочем, его громкое имя ничего вам не скажет. Звали его Клаус; это был зрелых лет мужчина, высокий и огромный, словно медведь, и такой же грубый на вид. Очень выгодная партия для леди, если судить с точки зрения политики. Дом его, старинный замок, словно вырубленный из скалы, на которой стоял,  был твердыней, так же мрачен и суров, как и прекрасен в своей тяжеловесной, готической красоте.
Гонец не без опасения постучал в ворота этого замка. Его конь устал и замерз, но гонец не торопился просить ночлега в таком суровом месте. Нет, конечно, не из-за какой-то зловещей атмосферы, что окружала, якобы, замок, нет – таких замков в стране было пруд пруди; просто что-то подсказывало ему, что в таком месте, где хозяин, судя по всему, человек серьезный, обстоятельный, и не праздный, не очень-то любят тех, кто без дела шляется по свету.
Однако, разыгралась метель; несчастное животное с трудом брело по снегу, то и дело спотыкаясь, и гонец решил все-таки попроситься на ночлег, рискуя нарваться на грубый прием. О цели своего путешествия он решил умолчать – к чему такому серьезному господину, как хозяин этого дома, думать о каких-то красотках, а тем более слушать о них от такого ничтожного человека!
К немалому удивлению гонца, двери ему открыли тут же, стоило ему попросить. Все-таки, несмотря на внешнюю суровость, люди тут жили, по всей вероятности, милосердные.
- Только редкостный болван, - проворчал стражник, накидывая на плечи продрогшему гонцу тяжкую шубу на медвежьем меху, - в такую погоду отважится выехать из дому. Какого демона ты делал один, в поле?! Приближается ночь; еще час – и ты замерз бы!
Гонец, приплясывая и дуя в кулачок, молча со всем этим соглашался, мотая головой. От мороза у него губа на губу не попадала.
Несчастного проводили на кухню – так велел-де господин, - усадили его поближе к пылающему огню, прикрыли клетчатым добрым пледом, и он уснул, уткнувшись носом в чашку с дымящимся чаем, дожидаясь ужина, коим милосердно велел накормить заблудшего странника хозяин.
Когда он проснулся, на столе перед ним дымилась ароматная жареная баранина, и румяная пышная кухарка налила ему щедро стаканчик доброго винца – ужин был куда щедрее, чем рассчитывал гонец, привыкший к жидкой похлебке в доме своего господина, отца леди. Повеселев, он придвинулся поближе к столу и, возблагодарив щедрость этого дома, приступил к трапезе… и не сразу заметил, что вещи его, промокшие от снега, висят и сушатся перед огнем в камине.
И что портрета леди среди них нет…
Отужинав и выкурив трубку отменного табака, гонец, наконец, смог соображать – и заметил пропажу. Жутко всполошившись, он поднял панику – что, если он потерял портрет в поле, когда замерзал в снегу?! Что, если он потерял сокровище, самое дорогое, что было у его хозяина?!
- Ты о портрете, что был у тебя с собой? – спросил повар, утирая мокрое красное лицо лапищей. – Об этом не беспокойся.
 Мы нашли его, когда вывешивали сушить твои вещи, и отнесли нашему господину. Ему, кстати, любопытно, что это за дама, и он велел привести тебя к нему, как только ты проснешься. В суете мы позабыли тебе сказать это… Что ж, иди!
Так гонец предстал перед благородным Клаусом.
Тот сидел в своем тронном зале. Видно, гордыня или, может, высокое положение были причиной тому, что его дом скорее походил на дом короля, и в нем был тронный зал с прекрасными витражами на окнах, с мраморными полами и точеными из красного дерева колоннами. Господин Клаус, облаченный в меховую мантию поверх  богато расшитого камзола, сидел в глубокой задумчивости на своем троне, подперев рукой голову. Его темные глаза были раскрыты, но гонцу показалось, что он спал. С поклоном гонец приблизился к трону высокородного господина, слегка покашливая, но господин словно не видел и не слышал его, все еще погруженный в свой транс. Глаза его впитывали каждую черточку чудного образа, от которого было светло даже в полутемном зале.
- Возможно ли, - произнес он, наконец, - чтобы она была так прекрасна?
Гонец поспешно поклонился.
- Я смотрю на этот лик и слышу пение ангелов, а эти глаза, словно хрустальные озера, и я тону в них,- продолжил благородный господин. – Кто эта дева, чей портрет ты везешь?
- Это моя юная госпожа, милорд, - осмелился ответить гонец. – Отец её, человек благородный, но бедный, хочет выдать её замуж и просит выкуп. И она еще прекраснее, осмелюсь заметить.
- Еще прекраснее? Это невозможно! Ты, видно, лжешь!
- Я не лгу, мой господин! – горячо возразил гонец. – Она прекрасна, как летний день, как песня свирели под свободным чистым небом! Ни у одного рисовальщика нет, и никогда не будет таких красок, чтобы изобразить все её совершенство!
- Невероятно! И каков выкуп, что просит за неё твой господин?
- Вначале он был невелик; но женихи, увидев этот портрет, повысили его…
- Довольно! И что же, давно ты не получал вестей из дому? Выбрал ли отец мужа дочери?
- Еще нет, милорд. Женихи будут съезжаться свататься только к весне.
- К весне! – вскричал господин Клаус, подскочив на ноги. – Как можно ждать так долго, хоть раз увидев эти глаза?! Я выезжаю сейчас же! И сколько бы не попросил отец твоей юной госпожи, я заплачу! А тебе, коль ты меня не обманываешь, и коль твоя госпожа еще красивее, чем здесь, на этом портрете, я сделаю такой подарок, что тебе больше не придется  никуда и никогда ездить, и отпадет всякая нужда служить кому-либо!
Господин Клаус собирался недолго; и вскоре гонец пустился в обратный путь – только на сей раз он тащился не на полуголодном несчастном коне (которого, кстати сказать, пришлось оставить в конюшне у благородного господина, ибо истощенное животное не вынесло бы обратного пути), а в санях, запряженных резвой четверкой, под тяжкой теплой дохой, лелея самые смелые и сладкие мечты.
До весны было еще очень далеко, когда нетерпеливый жених въехал во владения отца леди Мелиссандры. Снег кое-как прикрыл разрушенный  двор и груды мусора, битый кирпич и поломанные деревья в саду; но даже если бы на дворе была б не зима, а самая грязная осень, жених не заметил бы этого – так велико было нетерпение его.
Роскошные сани остановились у разбитого крыльца, на которое высыпала вся домашняя челядь – встречать гостей, - и услужливый гонец выскочил из них, чтобы помочь своему новому господину вылезти. Гонец преобразился; на нем была шубка из песцовых шкур, которая отцу леди уже и не снилась, шапка, крытая ярким синим сукном, на ногах добрые сапоги, а округлившаяся физиономия была красной – не от мороза, который не мог добраться до него под тяжкий полог, а от обильного стола. Развлекавший господина Клауса в пути рассказами о благодетели юной леди, гонец был безмерно обласкан и считал, что жизнь удалась.
Отцу леди и единого взгляда хватило, чтобы понять - именно этот человек  станет мужем его дочери. Господин Клаус был высок и силен, на плечах его, помимо мехового богатого плаща, лежала благородная золотая цепь, украшенная такой родовой печатью, что и Король  не постеснялся бы породниться с ним. О непомерном богатстве говорило все – и богатая обувь, и роскошный камзол, раззолоченный и спереди, и сзади, и прекрасный пояс, и ухоженные руки… О силе его говорило его богатство - коль скоро он сумел сохранить его от жадных сонков.
- Господин, - могучий Клаус преклонил колено перед нищим стариком, мерзнущим в своем ветхом плаще на северном ветру, и старик прослезился. – Я приехал сватать твою дочь, прекрасную леди Мелиссандру. Прости мене мою дерзость, но я не мог ждать весны.
Леди Мелиссандра тоже спустилась из своей башни посмотреть на гостя, хотя это было и не положено. Но девичье любопытство взяло вверх над всякими приличиями, и она робко выглянула из-за дверей, не слушая свирепую воркотню старой кормилицы.
Говорят, господин Клаус замер, словно сам господь Бог коснулся его души, и зимний день для него озарился светом яркого летнего солнца. И это чудо называлось просто - любовь.
Леди вышла в простой белой шубке, простоволосая, и её богатые золотые кудри огненной рекой лежали в густом белом меху. Мороз тронул щеки, и они загорелись нежным румянцем, а ресницы трепетали над немного испуганными глазами. Говорят, господин Клаус понравился ей – возможно, лишь оттого, что это был мужественный и сильный мужчина, много старше её самой, первый  благородный рыцарь, которого она видела. Точно вам никто не скажет, потому что леди ничего не сказала, лишь скромно потупила взор.
Господин же Клаус, ослепленный своим светилом, не смог вымолвить ни слова. Он сорвал с руки богатый перстень и протянул его гонцу. То был знак того, что он признает, что слова гонца были правдой от первого до последнего слова.
Словно на белую розу, которую может погубить дыхание мороза, господин Клаус накинул на леди свой тяжкий богатый плащ, и поднял её на руки, чтобы леди не ступала своими нежными ножками по жгучему снегу. Он внес её в дом, словно свою добычу, и все последовали за ним.
После недолгих переговоров господин Клаус отвадил от дома леди всех женихов. Он настолько перекрыл сумму выкупа, что ни один из них не смог с ним тягаться. И, недовольные и разочарованные, они вынуждены были уступить.
Назначен был день свадьбы; господин Клаус подарил невесте букет белоснежных лилий, перевитых жемчугом, и множество драгоценностей – по правде сказать, он не хотел, чтобы она надевала их, потому что ни единое украшение не могло прибавить ей ни капли красоты, а лишь скрывало её, думал господин Клаус.
И в назначенный день леди Мелиссандра вышла замуж за господина Клауса.
И она шла под руку со своим мужем, кроткая и чистая, с букетом лилий, и подружки невесты осыпали её белыми зернами риса и шелковыми лепестками. На её прекрасном лбу, словно капля слез ангела, блестела алмазная подвеска, и в волосах лежал Венец    госпожи, принадлежащей роду господина Клауса. Маленькие веселые пажи несли её длинный шлейф, и её новые атласные башмачки ступали по дорогому ковру.
Леди шла навстречу своему счастью и благополучию; муж её безмерно любил её, и все сулило ей только радость, и не было даже мысли о том, что все может нарушиться и распасться на мелкие кусочки…
Но беда уже ждала молодоженов; тот самый гонец, что породил такую радость в доме леди, посеял и горе. Появилось много завистников у господина Клауса; кто тайно, а кто явно приехал на их свадьбу – всем отвергнутым женихам было любопытно, так ли хороша невеста, как они ожидали. И увидев леди Мелиссандру, некоторые из них ощутили в сердце своем такую боль и горечь, какой не знали никогда до тех пор. И имя ей – зависть.
И некто – леди по сей день не знает его имени, - воспылал к ней безумной, больной, черной страстью. Она повсюду видела его лицо, его одержимый взгляд, обращенный к ней.
Но её юность не дала ей рассмотреть в нем ничего дурного.
В конце лета счастливые молодожены собрались во владения мужа леди; обняв отца, леди села в носилки, и муж её вскочил на своего доброго коня. В последний раз оглядела она отчий дом – как знать, сколько ей суждено не видеть его? Охрана, слуги, проводники – так много людей охраняло их путь… даже сонки не посмели бы встать на пути господина Клауса.
Но не меч и не быстрая стрела сразили его; тот, кто задумал недоброе, шел по следу за ними, следил из-за кустов и деревьев, и в ночной темноте отравил воду в источнике, которую поутру пили все – и слуги, и сам господин, и их лошади. Леди в своих носилках ждала, когда служанка принесет ей завтрак, но так и не дождалась. Её похитили, унесли, перепуганную и кричащую, и она даже не видела, что сталось с её мужем.
Её похититель, торжествуя, привез пленницу в свой дом. Такая легкая победа опьянила его, он громко кричал о ней и бахвалился, а его друзья, не постесняюсь назвать их разбойниками, громко чествовали его. Нежная леди заворачивалась от жадных взглядов негодяев в фату, а её похититель заставлял её открыть лицо и всем показывал, как хорош его трофей. Нужно ли говорить, что каждый из них рассчитывал отщипнуть немного от добычи?
Знал это и негодяй; но он не желал делить леди не с кем. Достаточно было её мужа! И он задумал еще большее преступление; предложив своим подельникам, своим друзьям отпраздновать победу и добычу, он устроил пир, на котором все должны были кидать жребий о леди, кому первому она достанется. Мерзавцы с радостью на то согласились, не подозревая, что в этом предложении может крыться обман, и что, устраивая пир, негодяй просто тянет время. Для них леди была всего лишь девкой; они не стали бы драться за первенство; достаточно того, что каждого из них допустят до неё, рано или поздно. Они и не думали, что негодяй смотрит на неё, как на сокровище, как на золотой слиток, от которого никому не дал бы ни крошки.
Но на веселом пиру, где вино текло рекой, и без меры жарилось мясо, в час, когда кидали жребий, он отравил всех. Слуги его принесли особую вазу с узким горлышком, в которое с трудом пролазила рука. И горлышко то было щедро вымазано ядом. Сунув руку и как следует потеревшись кожей о стенки, получив даже крохотную ссадину, вытащив свой номер, каждый гость получал свою долю яда. Яд действовал медленно, но так, что уже через миг отравленный ощущал себя смертельно пьяным. Он весело хохотал и даже мог пытаться плясать, вызывая всеобщее веселье своими неуклюжими выкрутасами, и никто ничего не подозревал. И еще пилось вино, и тянулись жребии; и становились стеклянными глаза, и уже не ворочались распухшие языки.
И никто не вытянул первого номера, потому что его там не было.
Весь этот разгул слышала леди, сидя в своей комнате, куда заточил её негодяй.
Она не плакала – она выплакала свое горе до того.
Она не страшилась – все самое страшное уже произошло.
Лицо её так и оставалось чистым и  кротким. Что она вспоминала, о чем думала – мы того не знаем. Может, она думала о том, что больше никогда не вернется её жаркое медовое лето, не будет больше пчел, жужжащих над розами и плюща над головой, не будет любимого мужа и обещанного счастья.
А может, она слышала, как её муж клянется ей в любви снова и снова, и руки её сжимали его последний подарок.
Но, так или иначе, а когда убийца, перетравивший всех своих соучастников, нетерпеливый и жадный, пришел к ней и раскрыл дверь, кроткая и прекрасная леди вонзила ему в грудь кинжал, убив его одним точным ударом в сердце.
Ибо это и был последний подарок господина Клауса, его он подарил леди со словами: «Ты должна  уметь защитить себя от кого бы то ни было. Если с тобой что-нибудь случится, я того не перенесу!»
Убив похитителя, леди бежала в ночь.
И теперь она сидела, терзая острыми зубами мясо, у ночного походного костра,  её тонкие прекрасные, словно фарфоровые, пальцы были перепачканы жиром и её золотые волосы рекой текли на землю, а средством к её существованию был меч с нежно-зеленым перламутровым кольцом на рукояти.
И её задумчивое лицо было все так же задумчиво, нежно и кротко, как когда-то…
- И все это под угрозой быть схваченной Палачами?! – изумился Черный. Она задумчиво вскинула тонкие светлые брови.
- Какая мне разница, от кого защищаться? – произнесла она. – Я всегда начеку. На меня постоянно кто-то нападал, иногда я даже не знала, кто эти люди и чего им от меня нужно. Возможно, это были и Палачи. Только мне все равно.
- Но отчего, - не унимался Черный, - ты не вернулась у отцу? Отчего не уехала в дом мужа?
- К отцу, который отрекся от меня? В дом мужа, который без него захватили родственники? Пойми – меня похитили. И, как бы там ни было, я могу уже считаться чужой женой. Наложницей; и никто, даже самый близкий из родных Клауса, не признает меня своей.
- Но отец-то почему отрекся от тебя?! – изумился я.
- А к чему я ему теперь? Он получил свою долю, он живет безбедно. Продать меня еще раз он уже не сможет, точнее, не сможет продать меня так дорого, как это вышло у него в первый раз, а с дешевым выкупом возиться у него нет ни нужды, ни желания. Откуда ему теперь знать, что такое холод, голод, отчаянье и сострадание? Он быстро позабыл об этом. И, честно говоря, я с удовольствием отрубила бы ему сейчас голову за тот прием, который он оказал мне в последний раз.


С самого начала произведение можно прочитать тут http://kvilesse.ucoz.ru/publ/mir_kbz/10-6-2
книга первая с иллюстрациями тут http://kvilesse.ucoz.ru/publ/mir_kbz/10-10-2