Йонеон

ЙОНЕОН.
Откуда-то сверху нудно капала вода, долбя камень, от холодных луж на полу веяло гнилью. Попался! Йонеон попытался устроиться поудобнее – насколько это вообще возможно на каменном ложе, - и задумался.
Он о многом передумал в эти два дня. О Кинф, о предстоящих пытках – в их дальнейшем наличие сомневаться не приходилось, сейчас его не трогают лишь потому, что в башне нет Тиерна, - но они почему-то не страшили его. Не пугала даже перспектива вновь остаться без рук – подумав о руках, он усмехнулся. Тогда, лет этак шесть-семь назад, он испугался. Но тогда ему и было всего двадцать – или двадцать один. И за ним пришли Палачи, а не обозленные постоянными поражениями сонки. Сейчас он не боялся; сейчас он мучительно размышлял, что случилось с Натом, который должен был бы встретить его, а значит, и в плен бы Йон не попал. Живым Нат не дался бы; а значит…
Нет, не думать, не думать! Ничего это не значит! Он мог просто задержаться! Не могли его убить…
Загремел дверной засов, и Йон поднял голову. В щель между косяком и дверью хлынул свет – скудный, неверный, но и его хватило, чтобы отвыкшие от солнца, воспаленные глаза Йона пронзила боль и он заслонил их рукой.
- Ну, ты, - грубый голос и не менее грубые руки заставили его покинуть холодные камни, - шевелись!
- Что, Тиерн явился? – спросил Йон, и ему из темноты влепили хлесткую пощечину, так, что голова мотнулась. Нестерпимо завоняло кожей и медведем-вонючкой, из шкур которого сонки изготавливали плащи, и ему издевательски ответили:
- Сейчас узнаешь! Топай, эшебская сволочь!
Тиерн и вправду явился – и носился по подземелью как полоумный, похожий на ворону в своем черном замызганном одеянии. При появлении Йонеона он взял себя в руки и приосанился, пытаясь придать себе вид величественный, вельможный и всемогущий – такой, какой и полагается иметь человеку, в руках которого находится жизнь другого человека, - но поздно. Пленник был не настолько глуп, чтоб не заметить его волнения и не понять, что ничего-то у него не клеится. Йон насмешливо усмехнулся, несмотря на угрозу сию минуту получит по морде еще разок, глядя, как Тиерн, подбирая полы плаща, заляпанные дорожной грязью, усаживается в кресло, стараясь придать своему тщедушному тельцу некий величественный вид.
- Что, плохо все? – сочувственно произнес Йон, издеваясь. Тиерн, кусая обветренные губы, метнул на него яростный взгляд, который должен был бы убить жертву на месте. Но взгляд почему-то не сработал, и жертва была жива и здоровешенька.
- А ты изменился, - зло произнес Тиерн, еще яростнее угрызая собственный рот. Губа треснула, из ранки пошла кровь, и Йон брезгливо поморщился. – Теперь у меня и язык не повернулся бы назвать тебя Шутом.
- Отчего же? – искренне удивился Йон. – Неужто я стал таким уж важным?
- Больно чистый, - отрезал Тиерн.
Йон насмешливо покачал головой. Даже в подземелье он умудрился причесать волосы, умастить их остатками масла и заплести свои косы – ярко блестя, они спускались ему на грудь. И одежда его, насколько это вообще было возможно, была в порядке – в отличие от одежды Тиерна, порядком замызганной и мятой, словно он в ней валялся в каждой грязной канаве на пути сюда.
- А ты вельможей так и не стал, – словно сочувствуя, произнес Йон. – И, судя по твоему виду, очередное сражение ты проиграл. Кому? Лорду Террозу? Кинф? Натаниэлю? Да, наверное, и крепость ваша взята, а защитники её посажены на кол. Я прав?
- Помолчи-ка, Шут! – злобно зашипел Тиерн, и глаза у него стали как у кота, которому наступили на хвост и не пускают. Йон пожал плечами.
- Шутов не садят в крепость и не держат в заложниках. Смирись с тем, что нынче я – аристократ, барон Ставриол, а ты – грязь.
Если бы сейчас кто спросил Йона, зачем он дразнит Тиерна, нарочито подчеркивая свою важность, он не знал бы что ответить. Возможно, он хотел раздразнить его настолько, чтобы то в порыве ярости пырнул его в сердце ножом, да и покончить с этим.
Тиерн взбесился; он подскочил с места и кулаком ударил Йонеона по лицу, визжа от ярости. Голова Йона мотнулась, но он тотчас же обернулся к Тиерну снова, смахнув со щеки прилипшую косичку. Один глаз его начал заплывать.
- А вот больше так не делай, - произнес он, ощупывая языком зубы – целы ли? – Не то я остаток жизни посвящу на то, чтобы удавить тебя вот этими самыми кандалами, - он встряхнул цепью, сковывавшей ему руки, и Тиерна прорвало.
- Ты, карянский ублюдок! – визжал он, багровея всем своим желчным тощим личиком и потрясая кулаками у его лица. – Да тебе жить осталось всего четверть часа, ты что, еще не понял?!
- Вот и я говорю, - Йон согласно кивнул головой. – Не будешь же ты утверждать, что будешь задыхаться дольше?
Тиерн плюнул ему в лицо – но не попал. Запыхавшийся, потный, он, скрючившись, сгорбившись, шагнул к своему креслу, словно немощный древний старик.
- Свинья карянская, - произнес он с ненавистью. - Приступайте! – он махнул палачам, и те, как собаки, вцепились в Йона, с треском сорвав с его плеч одежду.
- Эшебская, - произнес Йон, когда сонки прикрутили его руки вверх, поставив его лицом к столбу.
- Что? – не понял Тиерн, подняв лицо.
- Эшебская свинья, говорю, - обернувшись через плечо, ответил Йон. – Я – эшеб. И притом – законнорожденный. Так что не называй меня ублюдком.
Тиерн даже плюнул с остервенением и потер виски так, словно хотел раздавить свою несчастную голову, на которую вдруг свалилось столько бед.
- Я, может, и дурак, - произнес Тиерн, посмеиваясь, скорее истерически, чем злорадно, - но кое-что об обычаях твоей страны я знаю. Например то, что аристократов никогда не секли – это ведь считается позором для вас, так ведь? Куда лучше топор и плаха? Так вот сегодня я почешу тебе как следует твою гордую спину. Отвечай, карянская собака, где Лесная Дева и венец?! Ты знаешь это?
- Конечно! Ведь одна из этих вещей принадлежит мне.
- Так отвечай, если не хочешь отведать плети – интересно, тебе больше будет больно или стыдно? Очень хочется узнать!
- Эшебы не так уж чувствительны к боли, - спокойно ответил Йон, дразня его. – Так что, думаю, больше я буду страдать от стыда.
- Но ведь любых страданий можно избежать, - вкрадчиво произнес Тиерн. – Ты хорошо держишься, и я дал бы руку на отсечение, если б спорил и говорил, что ты не боишься – но я знаю, что ты боишься, хоть и вида не показываешь. И лишь за это тебя стоит уважать. Я с радостью отрублю тебе голову, как очень важному господину, не стану мучить и унижать – скажи, а?
- Слушай, ты ведь уважаешь традиции, да? Мог бы и не спрашивать, все равно не отвечу, что бы ты мне не отрубил.
- Ответишь! Заговоришь! Запоешь!
Йон молчал; сонк поздоровее выбрал плеть из целого жуткого и тошнотворного арсенала, расположенного с тщанием на столе у столба, окунул её в бочку с водой – что-то подсказывает мне, что водичка там была солона! – и, поведя в воздухе для пробы, несильно хлестнул по обнаженной спине Йона. Вздулась багровая полоса, несколько капель крови стекли по золотистой коже.
- Ну, как ощущения? – полюбопытствовал Тиерн злорадно.
- Видишь татуировку на моей спине? – ответил Йон. – Её больнее было делать.
- Что я, баба, пялиться на твою задницу, - разозлился Тиерн. – Но это все ничего… это всего лишь начало! Он тебя лишь пощекотал. Настоящее развлечение впереди!
Йон молчал; плеть, стервозно взвизгнув, снова опустилась на спину Йона, оставив кровавую полосу.
- Здесь останется шрам, - садистки пообещал Тиерн, - и скрыть, что тебя секли, станет уж невозможно. Ну?
- Шрамы украшают мужчину, - глухо ответил Йон. – Хочешь, одолжу пару украшений?
Тиерн снова взорвался, не вынес, взвыл, словно это его секли.
- Брось свою плеть! – завизжал он срывающимся голосом. – Возьми бамбуковую палку!!! А ты, идиот, возьми кнут потолще, чего стоишь без дела?!
Сонки бестолково засуетились – в конце концов, они были солдатами, и им привычнее было махать мечом, чем кнутом, - и Йон усмехнулся:
- Ну и уроды же вы… даже засечь человека не можете.
Они могли. Они секли его долго, пока палка, не треснув вдоль, не сорвала с его спины клок взлохмаченной кожи, и пока он не повис на вытянутых руках без памяти. Даже после того, как на него перевернули целую бочку ледяной воды, он пришел в себя не сразу, а когда пришел – долго глаза его были бессмысленны и тупы.
- Ну, ты, свинья, - упавшим голосом произнес Тиерн; вид крови почему-то испугал его. – Какие, однако, вы, аристократы, хлипкие!
- Хочешь, поменяемся и проверим, кто из нас крепче, - еле ворочая языком, произнес Йон.
- А, пришел в себя! Ну, теперь-то скажешь, где дева и венец? Подумай крепко; тебе отсюда не выйти, а страдания твои могут прекратиться сию же минуту, если станешь посговорчивее. Зачем же упорствовать и продлевать их?
Мокрая голова Йона безвольно болталась, и с лица капала на пол розовая пена – он прокусил себе губу чтобы не заорать.
- Он свихнулся, что ли ? Или помер ненароком? Ну-ка, подогрей его!
В тесном каменном мешке завоняло раскаленным железом, и рассеченная спина чутко ощутила приближение каленого тавра. Палач, держа клеймо клещами, ткнул красную от жара звезду-кинф в кровавые лохмотья чуть ниже лопатки, и безвольно висящее до того тело, изогнувшись, с силой рванулось, отчего все мышцы сжались в клубки, и набрякли вены на перекошенном лице, и полурев – полукрик вырвался из сжатого спазмом горла. Из ран на спине вновь брызнула кровь, и лишь маленькое – с монетку – белое пятно в виде красивой звезды было мертво и бело.
- Жив, - обрадовался Тиерн, довольно дослушивая стон боли. Но лицо рукавом прикрыл – уж больно постарался палач, и паленым мясом воняло вовсю, как бы до ребер не достал… - Ну?
- Убил бы ты меня, а? – голос Йонеона был тускл, словно все это – боль, пытки, кровь на полу вперемешку с тухлой водой и солью, - его не касалось, и происходило не с ним. Тиерн глумливо усмехнулся – каково! Шут просит у него о смерти, как о милости! – Потому что, если ты сию минуту не убьешь меня, я убью тебя. И, даю тебе слово барона Ставриола, ты промучаешься куда дольше меня, и землю будешь жрать. Лучше уже убей.
Лицо Тиерна вытянулось, улыбка сползла с нервных губ.
- Легкой смерти ищешь? – зашипел он, и в голосе его послышался страх.
- Нет, жить хочу, - ответил Йон. – Очень жить хочу. Любить хочу. Хочу увидеть любимую женщину и быть с нею.
- Очень? – сощурился Тиерн. – И на дыбе?
На дыбу его вздернули как-то особенно зло, - оттого ли, что не кричал, или просто палачи вошли в раж. Он, покачиваясь, висел, и молчал – дело невиданное, и Тиерн невольно испытал некое уважение к упрямцу. Невиданное дело – этак спокойно снести дыбу! Или и впрямь эшебы не чувствуют боли?! Затем его снова опустили и прикрутили к столбу сызнова; Йон и тут промолчал, хотя, казалось, живого места не его спине не осталось, а они полосовали его плечи плетьми, и Тиерн глумливо хохотал.
Кинф, голубка моя, теперь я точно знаю, что умираю. А иначе отчего бы я видел твое лицо, наш дом, горящий на солнце белым смальтовым полом, и синее небо над ним? Боль ушла – стоило мне подумать, что совсем и не больно, как она отступила, и лишь вспыхивает в голове черными красными вспышками все время, а твое лицо все равно видно сквозь неё.
Я умираю; это потому, что кровь капает на пол. Её много – боги мои, как много крови в человеке!
Кнут рвал его тело на куски, он уж не понимал, где еще цел, а где уже кожа разорвана в клочья. Снова пахло каленым железом – и снова он кричал, извиваясь от боли и чувствуя, как рвется кожа на руках, лопается под щипцами и как кипит кровь на остывающем железе.
- Где Лесная Дева и венец?! – бесновался Тиерн, а окровавленное тело висело, покачиваясь, и ни звука более…- Подумай, гордый барон! На что ты рассчитываешь? На то, что отсюда выйдешь и сможешь ими воспользоваться? Это навряд ли; да и не помогут они тебе, никто не признает господином над собой сеченого, как собаку, мозгляка! А уж мы постарались, и даже под одеждой тебе этого не скрыть. Вся твоя спина будет в рубцах, и еще и перекосится на одну сторону – если, конечно, ты вдруг неизвестным волшебством освободился бы и сумел залечить свои раны. Кому нужен будет кривой увечный барон?! Шари разъест тебя до костей, твое тело изгниет, и ты будешь уродливее прокаженных!
Йон молчал.
- Ну тогда, - задушевно произнес Тиерн, решив сыграть ва-банк, - я здесь, сию минуту, при тебе, отрублю голову этому… Натаниэлю. Слышишь? Он тоже упрям; но он крепче тебя, и если ты к вечеру сам издохнешь, то он мог бы протянуть еще долго. А так – ты будешь виновен в его гибели. Ну?! Слышишь?!
Ни звука; Тиерн с замиранием сердца вслушивался в тишину, изредка нарушаемую звуком падающих капель. С белого, как мокрая булка, тела падали красные капли, и все тело было увито алыми змейками. Ничего. И вдруг…
Связанный шевельнулся. Всхлипнул. Тиерн подался вперед, напрягшись. Ну? Ну?!
- Да он… смеется! – вскричал Тиерн, отпрянув, и смех Йонеона стал яснее. Палачи, опустив свои орудия, в недоумении переглянулись. Вывернутый, избитый, Йон вздрагивал и хохотал.
- Ой, не могу… - слабо стонал он. – Умора…Ну-ну, отруби ему голову… Отруби! Здесь и сейчас!
Тиерн истерично вздрогнул, отпрянув, и вжался в самый угол своего кресла.
- Можешь ему и яйца отрубить! И в зад его поцеловать! – выкрикивал Йон слабым голосом. – Когда его увидишь! Или выкопаешь из могилы… Да ты и тогда с ним не справишься, такой мозгляк… Ты думаешь, я поверю тебе, что ты его поймал?!
Голос Йон гулко отдавался от стен, многократно повторяясь, и Тиерну стало дурно.
- Я отрублю тебе руки, - прошипел он, и взрыв хохота был ему ответом.
- Давай! – орал Йон, болтая ногами и раскачиваясь, подвешенный на руках. – Урежь язык, задницу! Что пожелаешь!
- Он свихнулся, - сказал один палач, потный, скользкий, вонючий и слишком уродливый даже для сонка. У него были особенно сильно оттопырены уши и – необычное дело! – соломенного цвета волосы, которые он не остриг под горшок, а отрастил и связал в жгут. Он был такой светлый, что можно было б подумать, что он альбинос.
- Снимите его, - распорядился Тиерн.
Йонеона сняли, бросили на пол и вылили ведра три ледяной воды на разбитое тело. Он, захлебнувшись холодом, умолк, еле ворочаясь в грязной луже, и Тиерн, неторопливо подошел к нему, ткнуло сапогом в истерзанный бок.
- Значит, говоришь – нет здесь Натаниэля?
- Если есть – почему замок цел? – еле слышно произнес Йон, и наверху вдруг раздался мощный удар.
- Что это? – рявкнул Тиерн, покачнувшись, потому что пол под его ногами заколебался, и подошвы его сапог, скользнув по мокрым камням, оказались в луже. Сонки переглянулись.
- Узнаем сейчас, ваша милость…
- Ты не врал, что ли ? – подал голос Йон. – И Нат правда тут? Но тогда как ты будешь рубить ему голову – он, по-моему, не в том настроении, чтобы позволить тебе это сделать…
Удар повторился – с большей силой, и с палаческого стола слетела плеть, стукнув костяной ручкой о каменный пол.
Послышались слабые беспорядочные крики, звон оружия. Дверь открылась – яркое пламя на миг осветило кучу жутких приспособлений для ломания и рубки конечностей, кроваво блеснуло на металлических шипах железной девы, - и в пыточный зал ввалился сонк, хрипло дыша.
- Кары, ваша милость, - прохрипел он, шатаясь. По ремням, крест-накрест стягивающих куртку солдата, текла кровь – мно-ого крови, - и глаза под рогатым горшком - шлемом  были тупы и мертвы. Постояв миг, держась сведенной судорогой рукой за косяк, сонк вдруг захрипел, пуская ртом кровавые пузыри, и стал заваливаться набок, ломая белые, скрюченные пальцы, так и не разжавшиеся. Из его спины торчал топор, воткнутый грубо, скорее вколоченный по самый обух. Видно, что при мирной жизни это был не очень острый ржавый топор с треснувшей деревянной рукояткой. Чья же рука нашарила его в темном пыльном углу, где он коротал свой век, уж и не надеясь кому-либо пригодиться?
Тиерн подскочил, как ужаленный, и ринулся к стене. Палачи сунулись было за ним, но он нырнул в потайной лаз быстрее, чем они смогли отвести взгляд от умершего собрата, - и потому черно-белый клубок, вкатившийся в пыточный зал, застал их. 
Йон уже не смог увидеть, что это был за человек, но фигура эта показалась ему маленькой и тонкой. Сознание вновь начало вкрадчиво покидать его, и он видел ясную весну, цветущие деревья, склоненные до самой воды, и закаты на реке, по которой плыл их с Кинф корабль…
Зед Черный Алмаз ввалился в пыточный зал первым – и на него с ревом кинулся  белобрысый полуголый громила, блестящий от пота, красный, как свежекопченая колбаса. В руках у него был тесак, огромный ножище, острый, как бритва, длинной лезвия в треть Айясы, с удобной черно-белой рукоятью. Этим тесаком отрубали жертвам носы и уши, иногда урезали языки. Ну не годился он, чтобы драться им с благородным господином, вооруженным благородным клинком!
Позади Черного Алмаза кто-то шевельнулся – он скорее почувствовал это, чем услышал, - и Айяса отбила первый удар ножа-тесака самым свои кончиком, далеко отбросив руку палача с толстыми скользким пальцами.
Второй удар Айяса нанесла в темноту – и рев второго палача, лишившегося руки по самый локоть, заглушил мягкий звук падения этой самой руки в лужу на полу, плеск и тихий звон волнистого криса, зажатого в мертвых пальцах. Третий удар Айясы снова отбросил тесак, летевший теперь снизу, подло целящийся в живот принца, но не далеко – это было незачем. Четвертым ударом Айясы Зед снес белокурую голову с плеч, и она запрыгала по каменным плитам, еще не одернутая смертью - с перекошенным лицом и разинутым в безмолвном крике ртом. Обезглавленное блестящее тело мешком свалилось на пол, забившись в конвульсиях, и из перерубленных артерий хлынула кровь,  обрызгав сапоги принца, казавшимся тощим и маленьким в сравнении с грудой мяса, павшей к его ногам в грязь.
Второй сонк, лишившийся руки, орал и катался по полу; от злости и боли он даже задыхался. Впрочем, он опасности не представлял никакой. Потеряв руку, он вместе с нею утратил всякую охоту драться.
Айяса прижалась к бедру хозяина, пачкая одежду и дорогие сапоги нечистой кровью, - Черный Алмаз скользнул к телу, иссеченному кнутами, лежащему в темной луже, - и опустился на одно колено перед ним, прямо в липкую жижу. Тонкая рука коснулась иссеченного плеча, и принц, лизнув испачканный в крови палец, ругнулся.
- Так и есть! Добавили в воду вина из шари…Это скверно.
В алом квадрате появился еще кто-то – принц молниеносно обернулся ко вновь пришедшему, выставил Айясу, но то была Кинф.
- Нашел его? – выкрикнула она, и в голосе её проскользнул страх.
- Ага. Успели уже приласкать… Но я выхожу его, - торопливо уверил он, увидев, как глаза Кинф расширяются от ужаса, и в них сияют слезы, целые озера, океаны слез. – Ну, ну, сиятельная!
- Йон!
Кинф упала на колени подле бесчувственного тела и разрыдалась. Хотелось выть по-бабьи,  совершенно позорно и жалко, и она укусила себя за палец, крепко, чтобы не допустить этого воя.
Тот человек, что лежал перед нею – это не мог быть Йон! Вечно улыбающийся Йон, её Йон, с белыми длинными косами, стройный и прекрасный, как бог, с бесстыжими прозрачными глазами, так прекрасно танцующий с огненной птицей тогда, в Норторке – его тонкие пальцы тогда сияли в праздничном свете, как золотые! И это кровавое месиво не может быть красивой гибкой золотистой спиной, на которой, случалось, она оставляла царапины…
- Зед! Вылечи его во что бы ни стало! Проси чего хочешь, но вылечи! – плакала она, закрыв руками лицо. Вид побитого Йона вызывал в её сердце такую боль, что оно едва не разрывалось.
- Подумаешь, какой-то барон, - неловко попытался утешить её Зед. – Он, конечно, союзник, но север и за тобой пойдет, даже если…
- Он муж мне, Зед! И я люблю его, негодяя!
- Я вылечу, - мягко пообещал Зед, потрясенный, под локоть поднимая с холодного пола названную сестру. – Муж… А чего же вы как псы цепные грызетесь? Ладно, ладно, не скажу никому! Сами разберетесь… Ну! Не плачь, высокородная. Не нужно так драматизировать; побереги лучше себя. Посмотри – ты промокла и испачкалась. Ну?
Но Кинф казалось, что Зед врет ей, нарочно не говорит, что Йон умирает. И в груди её поднималось нечто, горячее и сильное. Последний дар Радигана…
- Йонеон Ставриол, - прорычала она сквозь злые слезы, глядя, как её руки, распростертые над лежащим, краснеют от наливающегося в них Света Власти. Она не знала, имеет ли она право сейчас использовать этот дар, и каковы будут последствия – ей это было все равно. – Не смей умирать, Йонеон! Я приказываю тебе – живи!
Живи, мой Йон; слышишь, как маленький росток пробивается сквозь каменные плиты? Ему тяжко; ему трудно, и он не знает точно, достанет ли у него сил, чтобы развернуть лепестки. Но он все равно растет, упрямо. Он хочет жить!  И ты не умирай. Живи; и тогда ты снова будешь в родном Норторке, и станешь купаться в реке, которую так любишь, и смеяться от солнечного тепла, золотящего тебе кожу, и станешь таким же красивым и сильным, как и раньше – о, только я знаю, какие сильные у тебя руки, и как они могут ласкать и укрощать! И снова все девушки Улена будут влюблены в своего молодого веселого барона, лишь увидев, как он скачет верхом по бескрайней равнине, и как его белые волосы стелются по свободному ветру… - Кинф прижалась губами к его уху, целуя. – И я… я опять стану твоею, обещаю и клянусь в том! Только живи!
Веки Йона дрогнули, и затуманенные глаза глянули на неё.
- Принимается, - еле слышно произнес он, и ресницы его снова опустились.
Ввалились Нат и Торн; руки Кинф погасли, и её крик они приняли за крик отчаяния – а Зед благоразумно смолчал об увиденном.
Торн в растерянности отступил, опустив свой волшебный лук; вид иссеченного плетьми человека вызвал в его сердце жалость и боль, он скривился и яростно долбанул кулаком по стене. Нат же, как истинный солдат, был рад и малому.
- Жив! – выкрикнул он громко. – Жив!
И, как и Кинф, без оглядки рухнул в лужу и осторожно приподнял Йона за плечи.
- Тихо, не лапай ты его, - моментально остановил его Зед. – Чай, не баба. Позови-ка лучше солдат с носилками, да аккуратно перекладите его – аккуратно, слышишь?! После сонков я его еще выхожу, но если к нему приложишь руку еще и ты – я за удачный исход лечения не ручаюсь.
Впрочем, это оскорбление Нат пропустил мимо ушей; задрав голову, он заорал так, что стены затряслись:
- Носилки! Быстро! Сто монет за носилки!
Носилки принесли, как по волшебству, и господина Наместника уложили на них вверх спиной. Солдаты молча стояли рядышком, вытянув шеи, чтобы получше рассмотреть, что такое будет делать Зед с их Наместником – лучше бы он делал это как следует, чтоб, не приведи боги, Йонеон Ставриол не скончался.
- Однако, плети входят в моду, - заметил Зед, наскоро пристроившись над больным для осмотра. – Уже одни аристократы удостаиваются такой чести – быть глаженными кожаными ремнями. Куда катится мир! Скоро скажут – вот помяните мое слово! – что позорнее казни, чем отрубание головы, и не сыщешь! А аристократов будут поголовно драть, как собак – или собак будут драть, как сейчас дерут как аристократов?
Это он говорил о себе и о Торне (и, надо заметить, Торн был куда хлипче Йона, потому что получив многократно меньше, он проболел многократно больше). Скривившись, он колупнул особо не понравившееся ему место, и Йон чуть слышно простонал.
- Ага, - произнес Зед с видом ученого лекаря. – Все ясно!
- Кнутом! – плакала Кинф, закрыв руками лицо. – Барона Улена!
- И не только кнутом, - Зед кивнул на валяющуюся на полу бамбуковую палку, треснувшую повдоль.
- Да ладно, - умоляюще произнес мягкосердечный Торн, - Зед вылечит его так, что и шрамов не останется! Я обещаю!
Зед с неодобрением глянул на Торна.
- Чего врешь-то? – сурово произнес он, но, увидев умоляющие глаза друга, вспомнил, что он Равновес и смягчился. В конце концов, все предсказания этих странных существ сбываются… - Ну, я постараюсь! Но звезда останется – тут уж ничего не поделаешь!
Схватка затихала, и в пыточный зал проникало все больше народа.
Пришел и Савари, чуть хромая; щека его была перепачкана в саже, и лоб расцарапан словно бы деревяшкой, даже заноза засела.
При виде поверженного Йона он скривился, словно от зубной боли, и плечи его поникли.
- Что с ним? – спросил он глухо. – Жив ли?
- Еще как! – с ноткой бахвальства произнес Зед – его розовая присыпка щедро украшала спину Йона, и кровь почти перестала течь, и дыхание его становилось ровным и глубоким. – Через недельку забегает, как конь! Дело у меня пошло бы быстрее, если б я влил в него немного крови – он потерял её много…
На миг воцарилось молчание – мысль эта была дика для услышавших её. Как можно влить в человека чью-то кровь?! Через рот? И что, он тогда станет вампиром и будет все время сосать её у других?!
И нафиг нужно такое счастье?!
- Чью кровь? – осторожно произнесла Кинф. – И… как?
- Савари вливал ему кровь покойного принца Крифы, - внезапно встрял Нат. – Он мне рассказывал. Через такую трубку, прямо в жилы. Но Крифы нет.
- У меня с Крифой одна кровь! – вскричала Кинф. – Мы близнецы! Режь, старик! Переливай!
Она схватила со стола палача нож и впихнула старику в руки, а затем задрала на руке своей рукав. Глаза её горели яростно и решительно.
- Что же ты медлишь?! Режь!
Лицо Савари сморщилось, он беспомощно перевел взгляд на нож.
- Госпожа моя, - дрогнувшим голосом произнес он, - я не могу! Тогда… тогда я рискнул, но я не знал, поможет ли это наверняка, и терять ему было уж нечего… Но теперь! Это может быть опасно, очень опасно! И для него, и для тебя!
Зед усмехнулся.
- Не опасно это, старик, - произнес он. – Коли кровь Крифы подошла и вреда не сделала, то и кровь Кинф может сгодиться. Я проверю это. И резать никого не нужно, - он мягко вынул нож из рук Савари. – Да и не здесь. Потом. Я сам все сделаю. Давайте уйдем отсюда!

                ***************************
Мир раскачивался, небо пополам с лесом тянулись бесконечной полосой. Небо было серое, мутное, как старое серебро, а облака на нем плыли кусками рваной пушистой шерсти.
Боль утихала; нет – засыпала, убаюканная терпким сладким вкусом на губах и мягким покачиванием – влево-вправо, влево-вправо… У правой щеки завитками кудрявилась баранья шкура, горячая его теплом, и пахучая – запах тоже был здоровый, теплый, приторно-сладкий, смешанный с кисловатым духом овчины. Сверху его накрывал тяжелый ворох мехов и плащей, словно на его спине ехал весь обоз, но больно не было. Спина не болела, и тело, хоть и слабое, казалось ему здоровым.
И еще – прямо над глазами его висела косичка. Его тонкая светлая косичка, заплетенная недавно, да к тому же благоухающая  тонким ароматом. Он закрыл глаза, и сердце его наполнилось счастьем.
«Живой», - подумал Йон, улыбаясь, и пошевелил рукой. Но не смог – был очень слаб. Даже как следует обрадоваться не смог – после улыбки мысли его снова начали путаться, и потекли далее, меланхоличные и спокойные.
- Ты посмотри, какой живчик! – резкий, как свежий ветер, голос, слегка коверкая слова, немного гортанный, с акцентом, раздался прямо над его головой, окончательно прогоняя остатки дремы. Мир ожил и наполнился звуками – Йон услыхал лес, вздыхающий после крепкого рывка ветра, и топот копыт по лесной дорожке, и переговоры людей. – Еле проснулся – и уж дрыгается!
Так значит, он все-таки двинул рукой. Почему же он не почувствовал своего движения?
Чуть скосив глаза, Йон увидел грудь лошади, огненно-рыжей, перетянутую ремнями упряжи и увешанную зелеными с красной эмалью бляшками. Подняв взгляд выше, Йон увидел ногу всадника, вдетую в стремя – тонкую стройную ногу молодого человека в черном сапоге с серебряными узорами. Кожа сапога была выделана особым способом, отчего становилась мягкой, как ткань, и даже бархатистой…
Повернув голову, Йон разглядел и самого всадника – как ему показалось, маленького ангелоподобного мальчика со свежим белым лицом, яркими губами и темными быстрыми глазами. На лбу у него блестел натертый помадой обруч, прижимающий стриженный ежиком блестящие черные волосы, на затылке переходящих в роскошный длинный хвост. Черный плащ укрывал его от шеи и до седла (я ужас, летящий на крыльях ночи!), под ним была меховушка до колен из блескучего черного меха на серебряных застежках. Из-под плаща высовывались черные же ножны, обтянутые бархатом и украшенные изысканно снова серебром. Они елозили по волчьей серебряной шкуре, закрывающей седло, вытирая темную полосу.
«Пакефидец, - в изумлении подумал Йон. – Откуда здесь пакефидец?»
- Ты девочка или мальчик? – пробормотал Йон. Черноволосый ангел расхохотался весело, закинув голову, и Йон понял, что свалял дурака. На белых руках всадника сияло множество колец, и все – с именными печатями. Девочке его лет навряд ли дадут такую власть.
- Еле жив, зато с гонором, - с энтузиазмом ответил незнакомец, просмеявшись. – Я принц Зед, твой лекарь нынче. Узнаешь?
Йон не узнавал; впрочем, это было легко объяснимо – ранее он никогда не видел Зеда без маски.
- Ну что, чувствуешь свое тело?
Йон прислушался к ощущениям:
- Нет.
- Отлично! Сейчас сделаем привал, и я осмотрю тебя, - принц обернулся назад и заорал неожиданно громко и мощно для такого маленького существа. – Привал! Господин Наместник пришел в себя!
Телега, в которой трясся Йон, свернула с тропинки под тень кустов и стала там; видно, это был уже многократно отрепетированный сценарий. Коротышка принц соскочил с лошади, сбросил плащ и меховушку, обнаружив прекрасное сложение и довольно широкие плечи под облегающим его тело черным с серебром костюме. Оказывается, это не принц был маленьким - это лошадь его было огромна, просто гора, и подошедший взять её под уздцы человек тоже был на её фоне просто гномом.
Принц натянул на узкие красивые кисти рук тонкие, скользко блестящие перчатки и посжимал пальцы, чтобы перчатки лучше сели.
- Ну, что тут у нас? – Йон не почувствовал даже как Зед убрал, откинул шкуры. – Ну, не плохо…
- Брезгуешь? – насмешливо спросил Йон, глядя, как принц полощет руку в перчатке в блестящем тазике, поданном кем-то еще. Вода в тазике пахла горечью и была чистой, как слеза.
- Дурак, - безразлично ответил принц, копошась на его спине. Йон вдруг почувствовал резкую боль и вздрогнул, заскрипев зубами. – Храню тебя от заразы… Или ты хочешь немного погнить для разнообразия? Ну что, чувствуешь теперь свое тело?
- Еще бы, - прошипел Йон, вцепившись руками в баранью шкуру. Принц, вооружившись маленькими серебряными щипчиками, что-то сдирал с его спины и скидывал в подставленный тазик. Приглядевшись, Йон с перепугом отметил, что это была его собственная кожа, бесцветные мертвые лоскуты.
- Ты зачем это делаешь?! – просипел он, кривясь. Принц деловито отвязал от серебряного пояса прозрачную склянку и посыпал спину Йона розоватым порошком.
- А зачем тебе старая шкура, если уже новая наросла? Чистая, шелковистая… Ты почти здоров, все уж заросло, хвала богам и хитрой лекарской науке, которой меня научили... впрочем, неважно.
- А что же так болит?
- Ожоги, конечно. Ожоги долго будут болеть; вот этот, пожалуй, сойдет без следа, - тут Йон поразился, ибо был уверен, что это без следа сойти не может, - а звезда останется навсегда. Но зато красиво. В пару к твоему волку.
- Что? Татуировка цела?! Я думал, с того места кожу нарочно содрали начисто…
- Твоя жена очень настаивала, чтобы она сохранилась. Да и мой сердобольный друг пожелал тебе вылечиться так, словно ничего с тобой и не случалось, а ему в его просьбе и бог не откажет… Потерпи сейчас.
Причем тут был друг Зеда – Йон совсем не понял.
Принц что-то сделал, и Йон, чтоб не заорать, вцепился зубами в мех, извиваясь; по лицу его катились слезы. 
- Так больно? – посочувствовал принц, и его пинцет брякнул о тазик. – Дай-ка посмотрю.
Принц снова посыпал Йона розовой присыпкой, и боль отступила. Йон расслабился, чувствуя, как липкий пот превращает мягкий мех в колючую гадость. Принц за его спиной хмыкал недовольно, копошась острыми сандаловыми палочками в ране, и в тазик все сыпались мелкие кусочки кожи. Это было уже не так больно, и Йон снова обрел возможность мыслить – и тут же вспомнил это слово, что произнес принц.
Жена!
А что принц еще знает о жене Йона?
Перед глазами его снова пронеслись бредовые, нереально прекрасные картинки с цветущими весенними деревьями и смеющейся Кинф – а затем голос, её голос, говорящий что-то о ростке, пробивающемся сквозь камни…
- На чем еще настаивала моя жена? – спросил Йон, скосив глаза на невозмутимого принца. Тот пожал плечами, но отвечать не спешил, словно раздумывал, стоит ли говорить то, что ему известно.
- На многом, - ответил он наконец. – Например, на том, чтобы ночевать тобою на этой телеге. Когда ты был болен и холоден, она согревала тебя своим телом. Она прибирала и мыла твои волосы… еще она велела мне влить тебе её кровь, – Йон вздрогнул, - и благодаря этому ты так быстро поправляешься.
Снова кровь… кровь Андлолоров не дает ему умереть! Ирония судьбы и привет от покойного друга, юного Крифы.
- А про росток… - Йон даже нетерпеливо зашевелился, но сандаловая палочка сделала ему больно, и он, зашипев, вновь улегся смирно. Принц, покосившись на него, улыбнулся лишь краешком губ, отчего его задорный курносый нос заездил, как пельмень на тарелке.
- Это она говорила тебе там, еще в подземелье.
- Значит, говорила! – возликовал Йон. Принц снова усмехнулся:
- Говорила, - покладисто подтвердил он догадку Йона. – Сказала мне втайне ото всех что ты – её муж. И что любит - сказала. Но с этим вы сами как-нибудь разбирайтесь…
Принц что-то яростно выдернул из спины Йона, и тот вскрикнул.
- Ты, сиятельный, всего меня ощиплешь, - сказал Йон. Стоящий рядом с принцем помощник с тазиком отвернулся и закрыл глаза. Его мутило.
Принц кивнул:
- Конечно. Эти сволочи разлохматили тебя порядком, а потом вмяли клочья кожи в мясо и залили вином из шари, чтоб больнее было. Как же ты терпел-то, бедный?! Да уж, воистину, эшебы – крепкий народ… Один из сонков – я ему просто руку отрубил, не стал убивать, - нам сказал, что ты молчал все время – только когда поджаривали… Но это уж никто не вынесет! Так что лучше уж я ощиплю тебя, чем твоя спина загниет – а она уж хотела это сделать.
 - Я что, прокаженный теперь?! – пропуская мимо ушей дифирамбы Зеда, ужаснулся Йон.
- Дурак ты! Что, ни разу не видел, как мясо тухнет?! Оно тоже, что ли, прокаженное?
Принц перестал щипать мертвую кожу и отер раскровавленную алую звезду-кинф на розовой, в тонких белых полосках нетронутой кожи, спине. Розовая присыпка впитала сукровицу, и шрам мгновенно побелел. На него принц налепил зеленоватый пластырь и прикрыл его теплым кусочком кожи.
- Шрамов много? – спросил Йон. Ему вдруг стало обидно – оттого, что проклятый сонк лишил его возможности разгуливать голышом (кому же покажешь такой позор?!), оттого, что утеряна красота и гармония тела (а Йон, как эшеб, да и просто как тщеславный молодой человек, очень остро переживал свою ущербность), оттого, что грубые шрамы и рассеченные мышцы могут покосить спину, и он наверняка будет ходить, либо согнувшись в три погибели, либо перекосившись на один бок, оттого, что острые коготки Кинф теперь не вцепятся, жалея – или же вцепятся, но осторожно, и натыкаясь на толстые бугры и уродливые складки…
И будет жалость и осторожность; и она всегда, даже в самый сладкий миг, будет думать о том, как бы не причинить ему боль – или о причиненной уже боли, жалея, щадя его, и лишая той остроты чувств, что он испытывает, когда она царапает его, -  и в глазах её уже не будет хмельного безумия, когда не думаешь ни о чем, кроме наслаждения…
Да и сможет ли она любить увечного калеку?!
Демон! Оторву Тиерну ноги… и все, что рядом с ними!
Принц закидал его шкурами и снова рылся в сумке, притороченной к седлу.
- Я же сказал – заросло уж все, благодари милосердного Торна, - Йон просто не верил своим ушам. – Одна кинф… но вы, эшебы, любите подобные штучки! Это и правда красиво. Как на породистой лошади. И, учитывая твое положение, это не так уж и много. Могло быть – и должно было б быть, - намного, намного хуже.
- Ты маг, что ли ?! Тиерн сказал - на мне места  живого не будет.
- Тиерн – дурак, - насмешливо фыркнул принц. – Надеялся, что шари разъест тебя до костей. Если бы мы прибыли немного позже, тогда… А я действительно маг. Ну, поехали дальше? – он вскочил в седло, натягивая меховушку на плечи.
- А куда ты везешь меня? – до Йона вдруг дошло, что он не знает, ни куда его везет, ни зачем его опекает этот мальчишка-маг. И меч… где меч?!
Принц глянул на него отсутствующим взглядом.
- К основным нашим силам, разумеется, в Эстиль. А ты куда думал?
- Как я вообще мог думать?! Я же спал! А скоро ли Эстиль?
- Подъезжаем. Ты без сознания был шесть дней – это от шари, отравился ты.
- А… королева где?
Зед недовольно, как показалось Йону, скосил на него глаза.
- Госпожа баронесса уехала вперед, - ответил он сухо. – Увидела, что ты приходишь в себя, и уехала с Натом вперед. Не могла же она оставить наши войска? А мы тянемся так долго потому, что тебя везти бережно надобно. Меч твой, - предвидя этот вопрос, продолжил Зед, - подле тебя лежит, в ножнах. Не беспокойся ни о чем. Спи лучше.
И Йон заснул.
Проснулся он в полутемной комнате, в широкой душной кровати. Его снова положили на живот, повернув голову налево, и шея затекла. От постели пахло свежей хвоей – стирали, верно, с елочным эликсиром, надо же, как изысканно! В паре шагов пылал камин – вот отчего так жарко! – и по белой шкуре около камина метались алые отблески. В полутени, возле камина, стоял стол – грубо сбитый, застланный небрежно тонкой красивой кружевной скатертью, слепящей своей белизной. Тускло поблескивая, на столе стояла большая запотевшая кружка, покрытая мелкими капельками воды. Йон внезапно ощутил сильнейшую жажду, и воображение дорисовало темно-коричневую пенистую жидкость в этой кружке – пиво, сваренное на белом хлебе. Он двинулся – тело уже слушалось его, только шрамы на спине нудно заболели, - и откинул одеяло. На нем была надета смешная белая длинная рубаха, и ноги из неё торчали смешно и беспомощно. Йон, морщась, стянул её и кинул в угол. Так-то лучше!
Опустив горящие подошвы ног в прохладный мех на полу,  он встал. Шатало, как пьяного, но это от голода. Сделав эту пару шагов, он без сил завалился в кресло, тоже накрытое шкурой, обливаясь липким болезненным потом, и потянулся к кружке.
В ней и в самом деле было пиво, холодное и вкусное. Он выпил его, перевел дух и оглядел стол.
По-видимому, к составлению меню приложил руку принц Зед – ничего этакого, жареного и жирного, тут не было. Был лишь суп, овощи, отварное свежее мясо – пища, полезная и не тяжелая для слабого организма. Вместо вина был целый кувшин горьковато-сладкой настойки, похожей по вкусу на пиво, пахнущей чем-то неуловимо знакомым, и утоляющий жажду с трех глотков. Йону было все равно, чем его кормят и поят – лишь бы не отравили, - и он ел жадно, пока не почувствовал сладкую тяжесть в желудке и прибывающую силу в теле.
Хорошо!
Блаженно потянувшись на кресле, он вытянул босые ноги к камину и прикрыл глаза. Потянуло в сон, мысли путались – да и те были какие-то однообразные и скучные. И даже появление принца Зеда не побеспокоило его.
Принц появился из темноты внезапно, блеснув серебром и радужным светом алмазов на одежде. На нем сейчас был черный тюрбан, сияющий при каждом повороте его головы миллионом мелких белых искр. Спереди тюрбан был сколот брошью-жуком, выточенной из черного блескучего камня с прожилками из слюды. Одет принц был в черный камзол – узкий ворот, стягивающий шею, расшит был алмазами, - украшенный серебром так обильно, что, казалось, стоял колом. Искусные узоры вились по плечам, груди и спине принца так, что казалось – в него плеснули сверху серебром из ведра, а оно так и застыло тонким разводами. Пояс (опять-таки из серебра) из чеканных пластин был шириной с ладонь. С него свисали серебряная толстая цепь и ножны, те самые, что Йон видел давеча.
Черные же штаны принца были заправлены в высокие – по колено, - сапоги, блестящие жарко серебряными завитками и алмазами.
Зед плюхнулся в кресло напротив Йона, проигнорировав наготу пациента – думается мне, что он наслышан был об обычаях эшебов, - налил себе в кубок настоя из кувшина и выпил одним махом:
- Фух, как устал, - пробормотал он, стаскивая перчатки с холеных узких рук. Засияли его кольца из серебра, с печатями и камнями красоты необычной, и Йон про себя удивился, что мужчина вешает на себя столько побрякушек.
- Мы уже в Эстиле? – спросил Йон.
- Нет, нет еще, - ответил Зед. – Это замок, небольшой такой дом неподалеку от города. Решили здесь заночевать. Завтра поедем дальше.
- Могу я видеть королеву? – поинтересовался Йон, разглядывая принца. Тот, достав откуда-то из кармана отшлифованное стекло, кивнул.
- Можешь, можешь… Только сначала я осмотрю тебя и ты оденешься – не дело это, принимать высокородную даму голым.
В голосе Зеда послышались ледяные нотки, и Йон насторожился.
А отчего это пакефидец вдруг вспомнил об одежде, стоило только зайти речи о Кинф?!
Для эшебов нагота – дело естественное, и пакефидец это знал. Значит…
Йон скрипнул зубами, но не от боли, и крепко сжал кулаки.
Значит, пакефидец просто ревновал.
Так иногда случается – мужчины идут на поводу у любимых женщин и делают все, что те им велят. Пакефидец был не исключением – он выхаживал его по просьбе Кинф, чтобы сделать ей приятное. Он наверняка наслышан, что когда-то они были любовниками, и потому особо теплых чувств к Йону не питает…ах, да он же знает, что Йон – муж Кинф, и оттого ревнует!
- Почти зажило, - констатировал Зед, оглядев Йона. – Через неделю-другую, если мазать вот этой мазью, шрам твой станет не таким грубым, и ты будешь совсем здоров. Вставай и оденься.
На кровати уже лежала одежда; Йон не заметил её потому, что там было темно. Это была карянская рубашка из тонкого батиста, куртка из фиолетового бархата, расшитая серебряными заклепками, с высоким воротом. Застегнув его, Йонеон почувствовал себя словно в ошейнике. В ткань были вшиты мелкие металлические пластинки.
Штаны и сапоги были пакефидские, скорее всего, из гардероба принца – черные, пестро расшитые серебром, а пояс вообще поразил Йона своей тяжестью и богатством – он был искусно сложен аж из двойных пластин, гибкий, как кожаный, но тяжелый, как камень. На одной из пластин было выгравировано что-то по-регейски, что-то типа «победителю турнира», но точнее Йон перевести не мог. Крепка же, знать, у принца спина, коли он непринужденно таскает такую тяжесть каждый день!
- К чему это? – сухо спросил Йон. – Не к лицу мужчине и воину рядиться как женщина.
Принц Зед, скрывшийся было в темноте, вынырнул обратно, зло буравя Йона глазами.
- Где видишь ты женский наряд, глупец?! – зашипел он, и глаза его позеленели. – Пояс тебе не по вкусу?! А кого скинули с коня, хлестнув по голому брюху плетью, меня, что ли ?! Или ты думал, я не замечу – или не пойму? Так вот я понимаю язык ран!
Йон смолчал; в самом деле, пояс был устроен так, что роковой удар навряд ли пробил его, и его бы просто не вышибли из седла.
Видя смущение Йона, принц смягчился – он был отходчивым парнем!
- Вот и молчи. И не вздумай выступать перед королевой насчет наряда, - ага, значит, уже не «баронесса», а «королева»! Пакефидец-то тоже ревнив.
Принц развернулся и пошел к двери, и Йон заметил, что и сапоги у него на икрах изнутри наверняка выложены металлическим пластинами.
- Золоченая задница, - буркнул Йон, но принц этого как будто не услышал.
К приходу Кинф Йон нарочно не стал одеваться, и подаренный пакефидцем наряд снял.
На стене он обнаружил зеркало, и, отчаянно вертясь, все-таки разглядел себя с тыла.
Увиденное повергло его в шок.
Нет, пакефидец не наврал – все зажило; и это-то и шокировало. Не было ни бугров, ни вмятин, откуда плеть вырывала куски живой плоти, все было гладко и ровно. Колдовство, Ин меня сохрани…
А более того шокировало то, что на нем действительно не было живого места. Места, где кожа была цела, выделялись на сплошном розовом фоне тонкими, как нитка, белыми короткими полосками, которые испещряли спину, как тонкое кружево, как переплетение ветвей, лишенных листьев. Его татуировка была перечеркнута тремя толстенными белыми неровными полосами, ощетинившимися словно бы шипами – там палка сорвала пласт кожи. Но волк, хоть и порядком побледнел, все же был на месте. Белыми, белыми были останки его кожи, что умудрились уцелеть в ту ночь; от потери крови, которая до сих пор сказывалась – голова иногда предательски кружилась, - кожа его перестала быть бронзовой, стала тусклой и серой. Но – ровной; не было и намека на то, что были рассечены мышцы, и что его перекособочит – а в этом он был уверен. Колдовство! 
С суеверным благоговением Йон возносил хвалу небесам за умелого лекаря, и запоздалую благодарность самому лекарю – хотя и отравляла её та мысль, что лекарь-то приударяет за его женой. Демон!
Времени было предостаточно; может, Зед этот и наврал, и не придет Кинф. В любом случае, Йон неторопливо причесался, и надушил волосы. Подумал – и все же надел предложенные штаны. Как-то немного неловко разговаривать с бывшей женой без штанов… с бывшей… Это определение ему не понравилось, и он который раз поморщился с досадой, разглядывая себя в зеркало.
Все эти нехитрые манипуляции отняли у него слишком много сил, и он завалился в кресло, обливаясь липким холодным потом и откинувшись на спинку.
Как она вошла – он не слышал. Кажется, он просто задремал – а когда открыл глаза, она уж стояла перед ним, просто на него глядя.
Миг они молчали, глядя друг на друга; Йону хотелось сказать многое – и не хотелось говорить ничего. Кинф смотрела на него холодными, пустыми и таким чужими глазами, что, казалось, никогда не были они вместе. Неужто пакефидец так умело её одурманил?! Кулак против воли сжался так, что заходили ходуном мышцы под шрамом, пересекающим запястье. Конечно, он же маг! Что ему стоит?!
Кинф с головы до ног была закутана в длинный плащ и похожа на приведение. Шагнув неслышно, она еще больше усилила это сходство.
- Рада видеть тебя выздоравливающим, - сказала она ровным голосом и села в кресло напротив. И глаза её ничего не выражали. – Поговорим?
- Поговорим, - ответил он таким же ровным голосом, расслабляя сжавшиеся на подлокотниках кресла руки. – О чем?
- О том, - ответила она, откинув изящно полу плаща, - зачем тебя занесло в Башню Откровений? Ты, верно, родился под счастливой звездой, барон, потому что Натаниэль совершенно случайно узнал, что ты поехал в сторону этой башни, а Клайд сделал соответствующие выводы. Расскажешь, зачем ты сделал это? Ты искал смерти?
Странно; спрашивает о таких вещах – и совершенно спокойно, словно перед нею не он, который был её любовником и мужем, а какой-то посторонний человек, неважный в её жизни, и почти незаметный. Чертов пакефидец!!!
- Я не искал смерти, - ответил он спокойно. – Я получил письмо с указаниями, где мы должны встретиться. Точнее, я получил два письма. В первом из них Натаниэль в свойственной ему манере хвалился, что вы захватили Аннару, и разрушили пару башен в её окраинах. Вот втором он говорит, что и мне следует прибыть не северным путем, а южным – мол, вы там стоите, и он встретит меня сам около одной из башен.  тоесть , меня умело заманили в ловушку.
- Так, - произнесла Кинф, наклонив голову. – И тебя не насторожило то, что письма тебе доставляет чужой голубь?
- Ничуть, - ответил Йон беспечно, скрестив на животе пальцы. – Тем более, что голубь был твой любимый Серокрыл.
На миг с Кинф сползла её показная нарочитая бесстрастность, и щеки её покрыл багровый румянец, а губы раскрылись (скажи проще – у Кинф отвисла челюсть. А то губы какие-то раскрылись…).
- Что? – хрипло произнесла она. – Мой Серокрыл?!  Ты уверен?!
Йон почти с наслаждением наблюдал за её смятением; не оттого, что видел в её глазах раскаяние или чувство вины – а оно там было, потому что она подумала, что он её винит в том, что произошло, ведь это её голубь обманул его и завлек в Башню… нет.
Он увидел еще и ужас, ужас оттого, что этот же самый голубь мог послужить причиной его смерти.
Значит, он не так уж и безразличен ей.
- Уверен.
- Я сама писала тебе! – выкрикнула она. – И вовсе не о том, что мы взяли Аннару, а о том, что её как раз взять не можем! О, боги! Твое счастье, что упрямый Нат решил штурмовать её еще раз! Иначе бы мы не оказались бы так близко! Но как?! Это означает…означает, что Враг очень близко.
- Он среди вас, - поправил её Йон. – Он так близко к тебе, королева, что ему не составило труда поймать твоего голубя и подменить письмо.
- Но это не может быть Нат! – вскричала Кинф. – Это совершенно точно! В то время, что я отсылала тебе письма, Нат залечивал рану на ладони. Он и есть-то сам не мог, и рана была так скверна, что Зед с ней долго возился! Если б он и написал тебе, ты бы его руки не признал!
Йон молча выслушал её.
- А тебя не удивило, - произнес он, наконец, - что я не ответил на твои письма? Я отвечал; и говорил, что прибуду в Аннару, и называл день. Если ты этого не знаешь, значит, моих ответов не получила. Получил кто-то другой и передал Тиерну.
- Я думала, ты не отвечаешь из упрямства, - с горечью ответила она.
- Упрямство, - повторил он вслед за нею. – А тебе не кажется, что наша вражда затянулась? Она приносит нам слишком много хлопот. Недопонимание, недосказанность, недослышанность – и все из-за нашего упрямства. Не пора ли подписать перемирие? Хотя бы перемирие – о большем я не говорю.
Кинф вмиг изменилась в лице и подскочила; её глаза вновь были холодны и пусты.
- Ты сам разрушил все, - ответила она, - и если уж не своим поступком, которому есть объяснения, то уж своей неуклюжей ложью – наверняка.
Он увидел, что она смертельно хочет, чтобы он наконец признался – и покаялся. Теперь она готова его простить, но…
- Не было поступка, - упрямо ответил он. – И лжи – тоже. Я чист пред тобой.
Она развернулась и ушла, громко хлопнув дверью.
Вот и поговорили.