Негритёнок том

На смену апрелю шёл май со своими праздниками, и, дабы мы не носились целых три дня по дворам, играя в футбол, а, напротив, проявили свою политическую зрелость и активность, учительница русского языка и литературы некая Раиса Ивановна предложила написать нам сочинение на тему «Два мира – два детства». Почему-то эту тему наш преподаватель представлял себе следующим образом: писать надо о наших сверстниках, живущих за рубежом в ужасных условиях. Не знаю, я бы лучше тогда написал о том, как распрекрасно мне играть в футбол в нашей прекрасной стране, а как там, за рубежом живут пионеры, то есть наши сверстники, я и не знал. Но желание преподавателя это – закон, это свято.
Так что, придя домой, я открыл тетрадь и написал: «Негритёнку Тому было шесть лет». Затем я выглянул в окно, и вопрос о написании мною сочинения как-то само собой был перенесён на более позднее время. О своём сочинении я, как водится, вспомнил лишь вечером второго мая, да и то только тогда, когда мама меня спросила: «Готов ли ты к занятиям?» Я совершенно честно ответил ей: «Да, осталось только сочинение написать!» Меня отругали за безалаберность и лень. Я на всех тогда очень обиделся и, закрывшись в своей комнате, посидев некоторое время в темноте, включил настольную лампу, открыл свою тетрадь и прочитал: «Негритёнку Тому шесть лет». Ну и чего, собственно говоря, расстраиваться? Полдела-то уже сделано: главный герой найден, а остальное...
Том жил в Нью-Йорке на улице, – в поисках чего-то достоверно американского я изучил весь глобус, – генерала Вашингтона. Конечно же, о том, кто такой Вашингтон, в четвёртом классе я не имел ровным счётом никакого представления, но почему-то был твёрдо уверен в том, что он – генерал. В самом конце этой улицы, в маленьком одноэтажном доме. Картина рисовалась явно не удручающей, и это меня огорчало: семейство Тома – домовладельцы. Я стал сгущать краски: в маленьком одноэтажном доме, в котором не было света, газа, а горячую воду давали лишь по воскресеньям. Отец Тома был безработным. Мать Тома не работала тоже, опять же в Америке слишком много безработных. Прежде она работала на консервной фабрике. «Едят же в Америке консервы, значит, и консервные фабрики там есть, – думал я, – но в результате производственной травмы…». Тут уж я было хотел написать о том, как на мать бедного Тома упал ящик с консервами, но счёл это уж слишком несерьёзным и ограничился совсем лаконичной фразой: «В результате производственной травмы мать Тома стала инвалидом, и злой капиталист Боб выгнал её с работы». В более поздней редакции, то есть на чистовике, я заменил «злой капиталист» на «толстый капиталист Боб», почему-то тогда мне это показалось более смешным. У Тома было шесть братьев и пять сестёр, Том был старшим ребёнком в семье. К тому времени порыв вдохновения меня уже захватил целиком, и первую фразу своего сочинения: «Негритёнку Тому шесть лет» я уже позабыл. А впрочем, эта оплошность так же была потом упущена и моими преподавателями. Том встал утром и, кутаясь в куртку, дрожа от холода, пошёл вверх по улице, дома было нечего есть. Но вот там далеко впереди Том различает чью-то спину, это – хромой негр (пропускаю место для фамилии) толкает вперёд свою тележку с пирожками. Поставив на этом месте точку, я беру в руки книгу «Унесённые ветром» и начинаю выискивать у великого американского писателя любую американскую фамилию. Уж не помню что, где и о чём там шла речь, только помню, кто-то сидел у стола. В результате, после того, как я прочитал страниц пять-шесть, мой одноногий негр обрёл фамилию Батлер. И так Батлер толкал свою тележку, гружённую пирожками, и тут Том вспоминает, что там, в самом конце улицы, хромой продавец пирожков непременно заходит в табачную лавку купить себе на день папирос. Далее начиналась самая захватывающая часть моего сочинения, назовём её условно «Погоня». Любой литературный критик сказал бы: «Явное влияние Киплинга», – и то было бы совершенно справедливо. Ведь за неделю до написания сочинения я прочел «Маугли» и всё ещё находился под впечатлением этой книги.
Как Том крался!.. Это было что-то наподобие «Багира на охоте». К сожалению, сейчас всю эту часть мне воспроизвести не удастся. Я не в силах, – увы! Время! В голове лишь отдельные строки-строфы того произведения. Но вот всё, поэтика закончилась. Всё. Лишь одна суровая жизнь – негр заходит в табачную лавку. И тут-то Том выскакивает из засады, крадет из тележки двадцать пирожков. Но неделю назад я читал Киплинга, а там, у него ведь как: «Мы с тобой одной крови – ты и я». Том останавливается, Тому жаль Батлера: тот может запросто лишиться своей работы. Том вспоминает о семье одноногого негра, о капиталисте Бобе, тот так же и владелец Нью-йоркской хлебопекарни. Капиталист непременно выгонит Батлера, У Тома перед глазами пример собственной матери, и благородный негритенок возвращает в опустевшую тележку десять из двадцати украденных пирожков.
Своё сочинение я закончил тем, какое у меня удивительное и прекрасное детство, нас так научила учительница, а впрочем, то была совершенная правда.
За грамотность я получил «два», мое вдохновение, к сожалению, не уложилось в рамки грамматики и правописания великого и могучего. Но вот почему моя политическая грамотность была оценена «четвёркой», не понимаю. Причина того выяснилась позже: мой школьный товарищ Толя Котов, чьё сочинение было отмечено как лучшее в классе (писал он тоже что-то об американских безработных живущих, правда, в каких-то картонных коробках), так вот Котов совершенно бессовестным образом украл у меня моего героя, моего негритёнка Тома.