Ошибка

Всякий рыцарь – это добрый конь и добрый доспех. В круговерти сражения я оказался против рыцаря, что был настоящим великаном.
Если кто-то вам скажет иное – не верьте. Нас, новгородцев, в середине тринадцатого века мало заботило, что все княжества Руси в огнях и пожарах. Новгород жил славно и богато. И сами мы были не прочь при подходящем случае «пощипать» соседей.
Во время одного из подобных набегов и случилось это. Отбив мой натиск, рыцарь, как говорится, вышиб дух вон из моего тела.
Рано ли, поздно ли по меркам живых, вы, может быть, и рта не успели раскрыть, как я, читайте: душа моя, оказался в богатой и чисто убранной палате. Вдоль стены на лавках чинно и мирно сидели такие же горе-вояки, как и я. Тут, коли вы спросите, если там душа твоя, так какие там же лавки? А вот хоть верьте, хоть нет. Мы сидели вдоль стен чинно и мирно. И заметьте, никто из сидящих свою отрубленную голову на коленках не держал. Вообще всё здесь, в этой палате, было благообразно.
Куда мы попадём? Как куда? Мы – витязи православные и, хоть пошли мы грабить соседей своих, погибли-то ведь мы все за веру. А, кроме того, отправляясь в поход… Кстати, этот рыцарь, будь он неладен, последним ударом из меня начисто выбил – кем же я был там, в жизни? Но разум мне подсказывал, да, я был уверен, что, отправляясь в поход, своими делами я с умом распорядился. А кроме того, ведь в ночь перед боем я и причастие принял.
Но, как говорится, не знаю, как там, в раю, а здесь ещё далеко не рай. И каждый здесь сам за себя. И вот среди приказных, как показалось мне, мелькнуло знакомое лицо... Конечно, они, служивые этой палаты, никакими приказными не были. Но, как мне их называть? Не архангелами же!
– Господин…
– Господа выше, мы здесь все – товарищи. И товар наш – ты.
– Да что, ты меня не узнал, Михал Иваныч? Я хлопнул приказного пятернёй по плечу. Назвав по имени-отчеству того, о ком вспомнил вчера перед битвой, никак иначе как Мишкой его и не назвал бы.
– Севастьян Олегович, – приказной узнал всё ж-таки меня, – ну-ка, обожди меня покуда.
– Сколь ждать?
– Обожди, говорят.
И верно, через какое-то время Мишка вернулся с огромной книгой и подозвал меня к себе пальцем: поди, мол, сюда.
– Иному бы не сказал, а тебе скажу. Не помер ты пока, Севастьян Олегович…
Я было стал руками в разные стороны разводить: как, мол, так? А Мишка продолжает:
– Теперь ты, Севастьян Олегович, каждое моё слово внимательно слушай. Тот рыцарь из тебя только дух вышиб. Дух, вышибленный наружу – это ещё не совсем смерть. Лежишь ты сейчас, Севастьян, где-нибудь – и ни жив, и ни мёртв…
– И что же?..
– А вот что. Могу я тебя, душа-Севастьян, обратно к телу направить. И хотя ты там,– Мишка скривил рожу,– но как знать, Севастьян… Может, когда душа твоя обратно в тело вернётся, и зашевелишься ты, застонешь. Может, и свои тогда тебя подберут? – Мишка посмотрел мне в глаза, – Тебе решать…
– А если…
– А ты что, не крещеный?
– Я готов.
– Но смотри, времени у тебя сколько – не знаю, – Мишка тут постучал пальцем по книге, – время тебе не я, время тебе вот эта книга даёт. Это Книга Судеб, сам понимаешь, кому из начальства понадобится… Тут, Мишка замолчал. А жизни в тебе, Севастьян, вот только пока открыта твоя страница.
– Да где же я тело зимой в снегах да без лопаты найду?..
– Дурак ты что ли, Севастьян? Ну всё, собирайся в дорогу.
– Что Марье твоей передать?
– Да, какой Марье, – Мишка улыбнулся, – если ты и выживешь, то, что было тут, ты и не вспомнишь. И приказной Мишка ловко щелкнул двумя пальцами, и всё вокруг вместе со мной закружилось, завертелось…
Первое, что понял: я в Новгороде, вернее, я был над городом… Но это совершенные мелочи. Новгородов сейчас было два, и первый город сейчас ликовал. Люди же во втором городе, а их не мало, были возле похоронных телег.
Я заглянул в лицо первому, но лица, как такового, не было. Первый был мёртв.
Второй был слишком молод, и оттого я не мог быть им.
Рядом с третьим выла женщина, но её я не помнил. Женщина не была ни моей женою, ни моей матерью.
Следующего я узнал: он был щитником Прохором. Не спас мастера его собственный щит. Прохор жил от меня на соседней улице, был моим почти что соседом. И вот ещё что: их было двое. Первый Прохор лежал на телеге, второй же стоял поодаль и смотрел сквозь толпу на первого. И Прохором он был ровно таким же, как я Севастьяном.
– Послушай, сосед… – видать, души мы с ним совершенно разные: второй Прохор не то чтоб не ответил, – он меня вовсе не замечал.
И тут вот, – откуда это взялось, – неизвестно, но я понял, где я сейчас должен быть. И в миг я оказался в своих палатах. Нет, всё ж-таки я купец: в этих комнатах богато и очень чисто прибрано. И жену я свою, красавицу Авдотьюшку, узнал. И зрением я своим волшебным, тем зрением, что сейчас у меня, увидал, у неё под грудью, – живое. «Это, наверное, наш четвертый ребёнок», – подумал уж было я, но тут спохватился, ужаснулся!
Страшно то, что в светлице нас сейчас было двое. И тот, второй «Севастьян», в отличие от второго Прохора, был совершенно живёхонек и даже не ранен. Не ужаснись я, «я» даже себе понравился бы Я «живой» был высоким, статным, сильным мужиком. И у него волосы были совершенно чёрными без единой седой пряди. Но вот внутри у него было совершенно пусто-пусто, это – страшно. Пусто – это ни когда пусто, пусто – это когда тебя внутрь не пускают. Когда внутри тебе просто нет места. Глаза у того «Севастьяна», как два колодца: есть ли что-то там, нет ли – не увидать, даже и мне сейчас. И что мне сейчас делать? Пришёл в дом, а тут, живой, словно мертвец, где же твоя душа, Севастьян? А вот где я – я стою рядом, и меня не пускают.
Авдотьюшка собирала на стол «мертвецу», себе под нос она напевала радостную молитву. Ничего, Авдотьюшка, я теперь рядом с тобой. Близится ночь, и я возле его изголовья встану. Ночь – это наше время: время мертвецов и всё еще живых душ.