Знакомство с Фрейдом. Фрагмент из романа Артист

В святую святых психоанализа они попали только в последний день, успев посетить два заседания Общества. Без двадцати восемь шофер остановился возле дома 19 по Берггассе – импозантного здания, «самого красивого во всей Вене». В сопровождении дам Артист подошел к двери с внушительным глазком и табличкой над ним: Prof. Dr Freud.
Им открыла миловидная девушка в тирольском платье и прической барашками, представившаяся Анной. По широкой лестнице с литыми узорчатыми перилами поднялись на второй этаж. Анна провела гостей через комнату ожидания, в которой сидела заплаканная женщина, и, оставив в приемной, приоткрыла дверь в  соседнюю комнату: «Папа, к тебе гости из России».
- Ожидайте, пожалуйста, здесь, - обратилась она к гостям и удалилась.
Приемная была похожа на залу исторического музея. Полы были устланные коврами, и со всех стен, полок и столиков на посетителя глядели древние фигурки, будто задававшие один и тот же вопрос: «Ну-ка, поведай нам свою историю». Спустя пять минут дверь открылась, и в комнату вошел основатель психоанализа. В костюме-тройке цвета не то «перец с солью», не то «соль с перцем» и тщательно остриженной бородкой он вполне мог бы сойти за московского мецената.
- Гости из России? Весьма рад. Я люблю Россию, - речь его с ходу полилась рекой, будто он выступал на митинге. – Я был на Русских сезонах в Париже, и год и два назад, это надо видеть, скажу я вам. Если бы вы, русские, все делали столь же божественно, как эти танцы, вы давно покорили бы мир. Пока же покорять его приходится скромным австрийским врачам.
Мэтр улыбнулся совершенно детской улыбкой, первый и последний раз за весь вечер,  чиркнул спичкой и закурил сигару. Весь он напоминал свой шотландский костюм: глухой, добротный, перченый.
- Вы не видели «Клеопатру», герр…
- Павел.
- …герр Пауль? А «Князя Игоря»? Ну что вы! Половецкие акты это, я скажу вам, действо, публика была в экстазе.
Он с интересом оглядел спутниц Артиста – Татьяна с Фаиной ловили каждое слово Мэтра.
- Я слышал, вы невысокого мнения о стройности ног ваших женщин? Да пусть я ослепну. если ноги с позволения сказать венок и парижанок, а я, поверьте, видал их немало, все вместе взятые, кривее, чем у последней курсистки из Ростова или Одессы. Павлова, Карсавина, Рубинштейн – вот кто должен оспаривать Парисовы яблочки! Шакеспеар назвал наш мир театром. Таки да: наша жизнь есть чередование действий и явлений. Только женщины и мужчины в этой труппе отнюдь не равны. На протяжении тысячелетий мужчины действуют, женщины являются. Явление – единственная ведущая позиция, которую мог позволить себя слабый пол на узаконенных основаниях. Женщина как черный цвет, существует только когда на него смотрят, только в этот момент мужского созерцания женщина может наблюдать себя - активный залог, замаскированный под пассивный. Но это в Европе. Благодатная Россия, насколько мне известно, не знала подобного сексизма, в вашем балете роль мужчины вспомогательна, ролей танцовщики получали в разы меньше прим, все равно что артистки кордебалета. Конечно, все это было до этого… розовощекого… Дягилева. Но Дягилев это особый случай.
Фаина что-то записала у себя в блокноте.
- Запомните, единственный культ, способный выжить в смутное время ломки эпох это культ плотской любви. Дягилев как никто понимает это. О да, он смог растолковать это европейцам. Накануне Мировой схватки, а схватка начнется, это ни для кого уже не секрет, вся Европа в едином порыве отдалась диким половецким актам. Восточная необузданность вместе с первыми Русскими сезонами прорвала ветхую плотину пуританства и погрузила Старый свет в полумрак похоти. Да что там, под эти ритмы рухнула вся колониальная эпоха отжившего XIX века. Восток не просто сошелся с Западом, герр Пауль, но слился с ним в экстатическом вакхическом акте. А фокинская «Шахерезада» стала гвоздем, вбитым в крышку гроба шамкающей и давно беззубой викторианской эпохи. Вы же помните сюжет: не в силах пережить разлуку с мужем, Зое… как ее, Зобеида отдается зову плоти и предается оргиям настолько неистовым, что сложно удержаться, чтобы не переставить местами пару букв в имени султанши. Зобеида, ты подумай! Я плохо знаю русский, но это оговорка по мне! Да что я, Вы бы видели, что творилось в Париже в эти дни. О! Священная весна пришла на смену зимней спячке чувств, страстей и желаний. Только представьте: под впечатлением от азиатской вольности чопорные парижанки разом скидывают с себя корсеты целомудрия с тем, чтобы в полную грудь заявить о своем праве на наслаждение. Волна от сброшенных оков окончательно топит примат мужской воли в омуте свободы, равенства и сестринства. Выскользнув из-под гнета семьи, воспрянувшие европейки, а за ними и американки активно принимаются за искусства. Вы же видите, что происходит: дамы публично и повсеместно занимаются музыкой и живописью, спешно обучаются пению и игре на инструментах. Эталонным стилем жизни - когда такое было! - становится светский и салонный досуг: мода, музыка, танец, театр – те области, в которых мужчины впервые уступают дамам веками насиженные места. Женщина триумфально выходит из-за кулис истории, врываясь в театр мирных действий под рукоплескания недавних хозяев жизни.
Фаина ошарашено зааплодировала.
- Итак, вы хотите знать о психоанализе, дамы? Смотрите! - он указал на небольшой диван с грудой подушек, в изголовье которого стояло кожаное кресло. - Из этой кушетки вышел весь психоанализ.
Татьяна с Фаиной уставились на покрытый цветастым ковром исторический предмет мебели.
- О, этот диван! На нем перебывало множество женщин, можете мне поверить, герр Пауль. Женщин, пришедших за помощью ко мне, мужчине. Женщин, испуганных необычными реакциями своего тела: истериками, конвульсиями, ломкой. Вы же знаете, что означает по-гречески истерия, мистер Пауль? Представляете, на что способна женщина-невротик?
- Да-да, невротик.
- …Женщины в самом расцвете сил, темненькие и рыженькие, пышные и миниатюрные, австрийки и немки, суфражистки и феминистки – все они хотели одного. Знаете, что говорили мне все они? – он облокотился плечом о косяк входной двери. - «Выслушайте меня»! Таки да, все они хотели быть выслушанными. В этом весь психоанализ.
На протяжении беседы доктор Зигмунд как через дверной глазок, оглядывал собеседника цепким взглядом, обшаривал руки, одежду, мысли, но ни разу не смотрел в глаза. Только однажды, окутав себя плащом табачного марева, он позволил себе, как показалось Артисту, прямой взгляд, и то лишь на мгновение.
- А началось все с чулок.
- Как с чулок?
- С самых обыкновенных чулок, ровно таких, что сейчас на вас.
Фаина смущенно подобрала ноги под стул.
- Это было вскоре после нашего приезда из Пршибора. Я вернулся из гимназии и готовил уроки, а кузина моя возьми да и начни надевать чулки. Вот на этой самой кушетке. Тут-то меня и осенило.
Он подскочил к кровати и уселся на самый ее край, как обычно садятся женщины.
- Вы замечали, как по-разному надевают носки мужчина и женщины, фрау Фаина?
- Признаться, нет.
- А меж тем разница есть, и большая! Даже две. Да-да, обычные, извиняюсь, чулки являются нагляднейшей иллюстрацией моей теории. Позвольте, я покажу вам. Все дело в том, что мы с вами, герр Пауль, во все время сей интимной манипуляции орудуем ногой: ухватив чулок, мы вставляем в него ногу, натягивая сей предмет одежды на свои, извините, члены. Ведь так? Так. Совсем иная картина предстает перед нами, когда за дело, то есть чулок, берется женщина. Мы могли бы просить госпожу Фаину продемонстрировать нам сие действо, но, я вижу, они и так смущена до предела. Давайте просто представим с вами, как она садится на краешек дивана, сложив ножку на ножку, и начинает священнодействовать. Нет-нет, она не сует своей ножки в отверстие, ровно наоборот: она орудует чулком, скатывая его бубликом, и надевает на стопу, раскатывая по лодыжке, вот так. Можете мне верить, фрау Шпильрейн дважды в сутки поступает точно так, как я вам продемонстрировал.
Фаина скосила глаза вниз и машинально качая носком
- …Вот таким образом наш с вами быт в пошлейших своих проявлениях служит великим урочищем между полами и в то же время лакмусом, наглядно убеждающим, что в основе любых наших проявлений лежит пол и ничто иное.
- Герр профессор…
Татьяна хотела что-то спросить у мэтра, но тот продолжил, выпустив клуб дыма:
- Итак, психоанализ. Во все времена врачи избегали слушать женщину. Напротив, мы стремились что-то втолковать ей, покровительственно похлопывая по плечу и не давая сказать ни слова. – Он продолжал курить, исподлобья поглядывая на оцепеневших дам. - Легко ли выслушать женщину, герр Пауль? Женщину обеспокоенную, испуганную, ищущую? О, нет, скажу я вам, нелегко! Величайшее мое достижение в том, что я смог выслушать женщину. Пусть для этого мне пришлось уложить ее на диван, а самому героически укрыться в изголовье.
Он прошел сквозь бросившихся врассыпную дам, и погрузился в глубокое, обитое зеленым бархатом кресло, с наслаждением вытянув ноги:
- И что же рассказали мне эти женщины? Анна О, Берта Паппенгейм, Дора, Эмма фон Н., Мари Бонапарт – все. Я скажу вам. – Татьяна затаила дыхание, вытянув перед собой блокнотик. – Я услышал в их словах то, что мы, мужчины, во все времена боимся услышать более всего. Вы понимаете меня, герр Пауль?
Павел учтиво кашлянул.
- Именно! Я услышал боль и обиду, бесконечную обиду на нас с вами, на отцов, братьев, мужей – на мужчин.
Перья в руках руководительниц замерли,  и обе они вытаращилась на мэтра.
- Мы спешили загипнотизировать их, не дав открыть рта, ударить током, кинуть в воду, сжечь на костре... Да что только не делали – и все по одной только причине. Да-да, герр Пауль, мы боялись услышать страшный вердикт – обвинение в несостоятельности. Вот о чем поведал мне этот диван!
Он затянулся сигарой, уронив пепел на ворсистый персидский ковер, и прошел в соседнюю комнату.
- Идемте, я покажу вам остальное.
Фаина, тряхнув стрижеными волосами, скрылась вслед за ним. Татьяна расправила плечи и, невзначай расстегнув верхнюю пуговку рубахи, поспешила вслед за подругой. Артист же опустился в кресло, в котором только что сидел доктор, и, вжавшись поглубже в сиденье, вытянул ноги и прикрыл глаза, представив себя на кафедре.
Красота vs Уродство Лекция, прочитанная про себя 28.12.1911 P.P.
Почему мы так боимся женщины? Не потому ли, что она не такая, как мы? Горский рассказывал, что по-польски красота «урода». Тот самый случай, когда противоположности сходятся. И то, и другое суть отклонение от нормы, выход за рамки. Любое отклонение от Нормы страшит. Дети не любят тех, кто не похож, боятся их, изгоняют:
- Рыжий-рыжий, конопатый, бей его!
Взрослые ничем не отличаются от детей:
- Рыжая-рыжая, ведьма, жги ее!
Красота может сдвинуть с места то, что другим не под силу, что замерло на века: богатыря на печи, тысячу кораблей, да всю Землю. Этой силой необходимо завладеть, а если сие невозможно – спрятать, укрыть, сжечь, лишить красоты, изуродовать. Почему во все времена одни стремятся убить Красоту, тогда как другие – сотворить ее, вознести, восславить? История учит нас, испокон веков народы делятся на две категории: кочевые и оседлые, охотники и землепашцы. Не здесь ли стоит искать ответа на наш вопрос? Природа разделила народы, природа же наделяет красотой.
Острою мыслью и чуткой душой
Щедро дурнушку она наделила, -
Не наделила одним - красотой...
Ах, красота - это страшная сила!..
Откуда мне известны эти строчки? Интересно, чьи они? Уж не?..

Мысли его перебил возглас Фаины: «Ах!».
- …Да-да, м-lle Шалевская, именно сексуальных, какими бы непристойными они не показались. Все наши переживания родом из детства. Нервные клетки как мосты, по которым бегут импульсы детских переживаний. Ищите ответы в своем прошлом.
Павел вошел, когда Мэтр, присев на край стола, демонстрировал зрительницам фигурку Сфинкс, поднятую из египетского склепа. Кабинет мало чем отличался от приемной, так же напоминая лавку древностей, только свет здесь был не такой приглушенный, а вместо картин вдоль стен до самого потолки тянулись стеллажи с книгами. Дамы, сложив руки на коленях, сидели подле него на паре скрипучих венских стульев.
- Герр Пауль, проходите, я как раз рассказывал дамам о методе свободных ассоциаций.
- Но ведь могу я иметь какие-то свежие, новые переживания? – спросила Татьяна.
- Я вас умоляю, новое и старое одинаково означают прошлое. Я всегда говорю: психотерапевт - что тот археолог, - он погладил античную статуэтку по гладкому черепу. - Оба вскрывают из глубины прошлое. Самые возвышенные наши мечтания есть лишь конечное звено той цепи, что тянется колечко за колечком прямиком от низменнейших инстинктов. Тело окутано этими цепями, как та чаша змеей, с этим никто не поспорит. Но и мысли, гуляющие на свободе, на поверку оказываются овечками, плутающими вкруг колышка. Под белой своей шерсткой скрывают они обезьяну, от которой все мы ведем родство в соответствии с законом естественного отбора. Когда вы мечтаете о чем-то, мисс Фаина, что вы говорите, как это будет по-русски? Парить в облаках? О-хо-хо! Красиво сказано, мне нравится ваш язык, черт возьми! А ведь облака чертовски похожи на овечек! Вам никогда не приходилось пасти, герр Пауль? Конечно, нет? Так вот «витая в облаках», мы всего лишь уподобляемся белокурым мериноскам, наматывая ту самую цепь на кол, и чем дольше витаем – тем плотнее.
Павел ослабил ворот рубашки. Деревенский скот никогда не пасли на привязи. Зато городских коз и овец их хозяева, часто привязывали к такому колу. Он вспомнил, как смеялся однажды Ефим, увидав как одна коза, полностью намотав перевязь на кол, стояла, упершись в него лбом, не в силах сойти с места. «Хороший пастух не тот, - сказал тогда Ефим, - кто заставил свое стадо стоять, упершись в кол, но тот, кто не забудет ослабить иногда путы, чтоб скотина сыта была».
- …Я лишь не поленился взяться за эту цепь, - продолжал мэтр, - и пойти в обратном направлении, чтобы обнаружить и явить миру краеугольный кол вселенной. Я вбил его поглубже, так что вся земля с тех пор вертится вокруг моего кола.
Фаина в задумчивости взяла с полки продолговатый вензель и провела пальцем по его гладкой поверхности, внимательно слушая рассказ профессора.
- Скажите, доктор, а что символизирует эта куриная лапка? Такая изящная, должно быть…
- Герр Пауль, умоляю Вас!
- Да-да, - поспешил на выручку посеревшему мэтру Павел, - я объясню. Фаина, милая, не гневите Бога. Я расскажу вам об этой птичке. Потом.
- Благодарю вас, герр Пауль. Кстати, рассудите наш импровизированный научный спор. Вы ведь согласны, что разум не идет женщине?
- Хм, я бы сказал, что разум не женствен.
- В точку, Пауль! Не женствен. Другими словами, это мы навязали женщине наши аналитические глупости. А ведь это опасно! Да-да, а разум, зажженный в женщине, опасен вдвойне.
Теперь уже пришла очередь Татьяны выдыхать: «Ах!».
- Нет, я говорю не о том, что твердит мой друг Штефан Цвайг. Ну, вы знаете: «Молодым девушкам, дескать, не позволяется быть наедине, книги их контролируются, а сами они постоянно заняты, чтобы в их светлых головках не могли появиться опасные мысли» и прочие гуманистические слезы. Я говорю о контролирующей роли сознания. Если нам, мужчинам, сознание позволяет быть деловыми и успешными, то для женщины это путь к болезни. Поверьте, я знаю, о чем говорю - прежде чем выслушивать женщин я хорошенько изучил яички угря и мозжечок котенка. Только отсутствие контроля со стороны разума позволяет женщине свободно плыть к устью желаний. У меня на кушетке, - он небрежно кивнул с сторону сидящих дам, -  оказываются те женщины, чье эмоциональное влечение уже запружено плотиной разума. И моя цель как врача устранить эту преграду, дать душевной струе привести нас прямо к психическому конфликту.
- Но это, как вы выразились, ммм… вскрытие печатей, не приведет ли мир к апокалипсису?
- Вы мне просто начинаете нравиться, m-lle Розенталь! Быть может, быть может. Ассоциации срывают крышку с кипящего котла аффектов и влечений. Знаете, я родился в год окончания одной войны, почему бы моей смерти не сказаться началом другой?
Он подошел к стеллажу и вытащил с полки затертое издание «Откровений»:
- Семь печатей… я скажу вам о семи печатях, раз уж вы меня спросили. Но не спешите, мы пойдем по порядку, следите за руками, - он выставил вверх большой палец правой руки. – Зависть есть внешний симптом желания, его эрекция, если угодно. Это агрессия, имеющая целью перераспределить благо в свою пользу. Когда благо твое, к чему агрессия?
Палец опустился к полу.
- Ревность заставляет нас усомниться  в обладании благом, открывая дорогу для зависти. Ревность и зависть изобретены женщиной с эгоистичной целью: достичь покоя через обладание мужской эрекцией, то есть, прошу прощения у дам, посредством полового акта.
Палец вернулся в исходное положение.
- Истоков у зависти два, - он отогнул еще два пальца. – Нарциссизм («я достоин бОльших благ») и анархия («блага распределены несправедливо»). Выражением первого является гонор, второго – обида. Гонор, чтобы стать деятельным, прорастает в гордыню, обида – в гнев. Как вы уже поняли, гордыня и гнев изобретены женщиной.
Оттопырились еще два пальца.
Бездеятельная гордыня есть уныние. Напротив, распаленная зависть есть алчность. Объектами алчности служат обладание и поглощение. Первое, будучи осуществленным, носит название похоти, второе – чревоугодия. Похоть и чревоугодие, конечно, придуманы женщиной. Женщина, сочетающая в себе две архетипичные ипостаси, кухарки и шлюхи, подменяет истинные блага благами телесными, распаляя в нас чревоугодие и похоть.
Он продемонстрировал присутствующим семь пальцев.
- Теперь вы понимаете, в чем смысл семи смертных грехов, выдуманных, конечно, мужчиной? Он таки прост: с помощью семи печатей преградить женщине путь к получению удовольствия. «Потворничество телу ведет к гибели души». Вся религия есть истеричное построение мужчины, в страхе перед женщиной обносящего себя стеной церкви – так язычник обводит себя кругом в ужасе перед нечистой силой. Да не будем об этом. Не желаете испробовать мой метод, дамы?
Те усердно закивали. Профессор удалился с дамами в приемную и через несколько минут вернулся, вытирая руки о тряпку:
- Садитесь, герр Пауль. Пока дамы погружены в сновидения, я расскажу вам за психоанализ.
Павел покосился на дверь, удивляясь спорой работе мэтра, и приготовился слушать.
- Возможно, вы заметили, мой молодой друг, что девятнадцатый век кончен.
Он окинул вслед за его жестом окружающую обстановку и понимающе кивнул.
- Героическая пора, когда умами правила медицина, прошла. Сейчас трудно представить, что Шарко был влиятельнее Клемансо, а Захер-Мазох затмевал собой Гете и Вагнера. А ведь как иначе?! Я дико извиняюсь, но изо всех научных трудов всерьез можно воспринимать исключительно идеи медиков. Исключительно, ибо кто кроме них, скажите мне, имеет право судить о природе человеческой души?
Павел вовремя понял, что это вопрос риторический, и почтительно слушал, не выказывая желания вступить в диалог.
- Ну а среди врачей лучше австрийцев вы не найдете. Не скажу вам за всех, вся Австро-Венгрия очень велика, но посмотрите сюда: Антоша Месмер открыл для нас с вами «природный магнетизм»; барон фон Крафт-Эбинг – отец чудных тройняшек: садизма, мазохизма и зоофилии; а Лейзер Заменгоф с идеей универсального кода к общению; а Юлик Вагнер, он еще получит Нобелевскую премию, конечно Альфи Адлер, мой милый друг, с его идеей самоутверждения и самореализации. Все они кончили на врача. Причем заметьте, я намеренно не называю вам Теофраста Бомбаста, а ведь он был выше самого Цельса. Но все это в прошлом.  Признаться, я скучаю за теми временами…
Профессор закурил очередную сигару, обдав комнату едким дымом. Артисту показалось даже, что сквозь клубы он увидел блеснувшую слезу в глазах мэтра.
- Нет, вы подумайте: актрисы клиники Санпетриер, истеричные пациентки режиссёра Шарко, были популярнее оперных див и босоногих танцовщиц! На их выступлениях присутствовал цвет европейского общества: художники, писатели, врачи. Сара Бернар и Айседора Дункан копировали их божественные жесты и кривляния, писатели вдохновлялись их гипнотическими плясками, поэты и композиторы под впечатлением от нервических стигматов обожествляли собственную истерию, пестуя в себе болезнь как источник гения. Именно так, мой юный друг, в истеричных схватках, в застенках психиатрических клиник под разрядами электрических машин пробивалась на свет веками инкубированная мужской инквизицией женственность. Да, да, Пауль, женственность!
Он приблизился вплотную к Артисту и продолжая говорить, поправил на нем воротничок рубашки.
- Теперь, когда медицина уже бессильна, миром правят спириты и маги. Как вам это понравится? Но так устроен этот мир: когда не помогает физика, ее место занимает метафизика, алхимия сменяет химию. Что мне оставалось делать? Как говорила моя бабушка, если кому-то скучно, сделай скандал и всем станет весело. Я сделал им скандал. Я показал, что медицина по-прежнему сильна, для этого ей надо только нырнуть вглубь, глубь тела и глубь истории. Я вышел из плоскости тела и обнаружил за этой ширмой целый мир, новое пространство. Я нашел тот архимедов рычаг, на который насадил землю. Знайте, чтобы перевернуть, вовсе незачем поддевать. Я вас умоляю, к чему этот надрыв?
В этот момент за стеной раздался похожий на стон вздох и профессор, шаркая по полу, поспешил к пациенткам.
- Запомните это, герр Пауль: иногда гораздо удобнее насадить. А сейчас спускайтесь во дворик, мамочки сей момент будут готовы.
«Не дрожите диван, мамочки, возможно защемление» - эти слова стали последним, что услышал Артист, закрывая за собой дверь приемной и покидая дом Мэтра. Через полчаса румяные и растрепанные, выкатились, щурясь на свет,  и его спутницы. Машина, которая должна была отвезти гостей на вокзал, уже стояла перед домом. Профессор, облокотясь о входную дверь, кивал на приглашения руководительниц посетить их собрания в России.
- Ой, вы так харизматичны! Можно я вас сниму на память?
Не дожидаясь разрешения, Фаина бросилась к саквояжу и вытащила фотокамеру. Мэтр нахмурился, однако остался стоять, уперев левую руку в бедро и обнажив массивную цепочку, накинутую на пуговицу жилета.
Наконец, дамы были усажены в машину. София, вдруг вспомнив о давешнем сне, закричала в окошко:
- Скажите, профессор, а что если мне приснилось, что меня душит подушка?
- А, это у вас от мастурбации, матушка, - небрежно отмахнулся мэтр и напоследок нагнулся к Артисту:
- Скажите, коллега, а не мочитесь ли вы в раковину? Нет, Ну да я не о том. Мне показалось, вы переживаете из-за той дамы в комнате ожидания. Не переживайте, ей уже лучше. Запомните одно, мой дорогой коллега: плата за лечение должна существенно сказываться на кармане пациента, - он похлопал себя по клапану пиджака, - иначе терапия идет худо. Много лет назад, будучи только начинающим психотерапевтом, я положил плату за получасовой сеанс в размере сорока крон. Сорок крон, герр Пауль! Мой костюм стоит столько же. А это хороший костюм, не будь я Сигизмунд Шломо Фрейд!
Шофер скрипнул рычагом и авто резко тронулось, так что шляпка m-lle Шалевской слетела с ее головы. Не заметив пропажи, она еще долго махала ладошкой вслед удалявшемуся силуэту седобородого кудесника.