Глава 10. Cogito ergo sum

"Сократ: Клянусь Зевсом, Гермоген! Пока мы в здравом уме,
для нас существует только один способ, по крайней мере наилучший:
сказать, что о богах мы ничего не знаем -
ни о них, ни об их именах, как бы там каждого ни звали"
                Платон, "Диалоги"

Пожалуй, самым главным отличием народов моря от остальных было наличие касты философов. Ни экономические достижения, ни архитектурные творения, ни живописное искусство так не поражало иностранцев, как местные философы. Всего остального можно достичь - тем или иным способом, но можно, - однако «профессиональных мудрецов», как их называли граждане, искусственно создать представлялось невероятным. Да, многие ученые гордились политической системой, которая позволяла практически любому гражданину добиться всего в меру своих способностей, но эта система, которая называлась демократией, существовала еще у других народов, что означало лишь одно: в ней не было ничего уникального, что можно поднять на алтарь исключительных завоеваний. А вот философы - другое дело. Как будто сама земля, местный климат и колорит способствовали появлению такой касты. Их было много: кто-то вел нищенский образ жизни, отказываясь от праздной суеты, кто-то - скептически смотрел на жизнь городов и уходил в скит, а кто-то богатство не считал чем-нибудь зазорным и отводил ему особое положение в своей системе ценностей - считал, что деньги не только даруют свободу, но и выявляют подлинную сущность человека. Мол, если человек порочен, то деньги только подтвердят это, а если праведен - то они послужат на благо. Философы делились на разные школы, течения, направления. Они проводили дни и ночи в неустанных дискуссиях на горе Арон - специальном месте, отведенным для них властями. Они обсуждали все, начиная с бытового семейного уклада и заканчивая укладом космическим, вселенским. Что есть материя? Что есть человек? Материален ли человек? Человечна ли материя? И никогда ответов не давали. Впрочем, это тоже была своеобразная отличительная черта философов: они задавались вопросами, но никогда не давали однозначных ответов. Занимали позиции - несомненно, но эта позиция могла претерпеть значительные изменения, если бы ее поколебали серьезные аргументы со стороны.

Философов в политику старались не брать, их подозрительно обходили стороной, стараясь не заводить разговор. Священники, которые также являлись носителями знаний, не вступали в спор с ними по принципиальным соображениям: их знание непременно могло быть подвергнуто сомнению. Этим они, к слову, и отличались: священник знал, философ - сомневался. И философское сомнение, как ядовитая кислота, проникала в сердца людей и разъедала веру в абсолютную истину. Вероятно, по этой причине у народов моря не могло быть такого богатого мифологического мира, как в Деспотии, чтимой истории - ведь в ее фактологии регулярно сомневались, - и не могло быть пророков. Омар, прибывший на эту землю, чтобы донести до людей истину, не сразу это понял, но от своей идеи отказываться раньше времени не желал. Он жаждал живого общения с людьми и охотно готов был идти на диалог. В этом смысле он отличался от иных пророков Деспотии - Омар, как человек образованный и начитанный, рожденный в книжной культуре, с радостью вступал в спор, доказывая свою правоту. Правда, те, с кем ему предстояло встретиться, пошли еще дальше, сделав спор стилем своей жизни.

После непродолжительного разговора Анании, Омара, Санура и Софии стало ясно, что два бывших деспотийца найдут общий язык. Анания почтительно попрощался с деспотийцами, а София пожелала удачи в нелегком путешествии на гору Арон. Нелегком, разумеется, не в смысле физическом, а в смысле психологическом. От Софии Омар узнал о пресловутых философах и тот час же решил с ними увидеться, чтобы поделиться тем, что так трогало его и обжигало нутро. Примут ли они его мировоззрение? Что скажут по поводу единства Бога? Все это его чрезвычайно занимало, ведь общение с мудрыми людьми - а таковыми представлялись ему философы, - всегда его радовало и безмерно воодушевляло. Санур составил Омару компанию по дороге на гору, любезно проводив писца в логово неизвестности и загадки. Этой ситуацией, конечно же, решил воспользоваться Омар и наконец узнать: почему же Санурсат, которого считали мертвым, оказался здесь, на земле врагов?

- Санур, я буду перед тобой честен и откровенен, и ты пообещай мне быть со мной честным и откровенным. Хорошо? - начал Омар.
- Омар, я вижу, что ты хороший человек, добродушный и открытый, я охотно выполню твою просьбу.
- Послушай, Санур, мне хотелось бы ясности. Скажи, мы ведь виделись с тобой ранее? - Омар остановился, чтобы посмотреть в глаза Сануру, но тот спешно повернул голову в сторону, робко и застенчиво скрывая свое лицо. Заметив это, Омар положил руку ему на плечо, давая сказать, что он его ни в чем не обвиняет, -  Санур, я же отчетливо помню наши с тобой встречи, пусть и совсем в другом статусе и на другом уровне, но отрицать их бессмысленно. Ты же тот самый Санурсат, правитель, который приглашал меня на совет десяти, который снисходительно отнесся к моему фактическому неповиновению, который, наконец, увидел во мне родственную душу.
- С чего ты взял?
- Я это почувствовал, Санур. Почувствовал также, как когда-то почувствовал Бога в пустыне. Хочешь верь, а хочешь не верь. Но, как видишь, судьба вновь нас свела. Стало быть, неспроста.
- Судьба... - лениво протянул Санур, сгорбившись и как будто уменьшившись в размерах, - Омар, возможно, я был единственным человеком в стране, который не верил во все эти мифы. Судьба, чудеса, вера... Мне всегда казалось, что это все людские заблуждения. Когда ты сидишь во власти, это становится наглядно и обозримо.
- Что ты имеешь в виду, Санур?
- Не хочу тебя обижать, писец Омар, но мы же сами во власти создавали эти легенды, создавали своих богов... Все это легко регулируется и управляется, когда ты знаешь, как это делать.
- Постой, а как же красная смерть?
Вопрос, как показалось Омару, сбил Санура с толку. Уверенная речь моментально превратилась в кроткое оправдание.
- Мы так и не ответили на вопрос: что это такое. В результате долгих обсуждения и длительных споров нам не удалось прийти к единому мнению: эта болезнь была как физической, так и метафизической. Но дело даже не в этом. На самом деле, Омар, ты затронул болезненный вопрос. Ты знаешь, что и я заразился красной смертью?
- Полагаю, об этом не мог знать никто. Куда уж мне.
- Я старался скрыть ото всех свой недуг, но сначала приближенные, а затем и жрецы стали замечать перемены в моем настроении и поведении. А как быть? Я не мог скрыть мучительной боли, всецело охватившей меня и не отпускавшей ни на минуту. Начались головные боли головокружения. Я полагал, что для меня все закончится также трагически, как и для других больных. И тогда я решил бежать из дворца, бежать из страны в пустыню - тебе, вероятно, известно это место, - Омар согласно кивнул, - там я и хотел умереть, в тревожных песках и отчаянном безлюдии. Однако планом моим сбыться было не суждено: меня перехватили народы моря. Один из них, случайно встретив меня на улице, - а я, надо сказать, оделся бродягой для неузнаваемости, - принял за странника и возжелал расспросить меня о болезни, пожирающей местных жителей. Я ответил, что сам тяжело болен и доживаю последние дни. Тогда он предложил мне отправиться в страну народов моря, дабы они обследовали меня и создали лекарство, которое бы вылечило сначала меня, а потом и всех жителей, обреченных на гибель.
- И что же? Им удалось?
- Да, Омар, им удалось. Они спасли меня и вылечили. Но вот неудача: моя болезнь оказалась совсем иной природы, нежели красная смерть. То лекарство, которое они изобрели, совершенно не действовало на остальных. Вот поэтому-то я и делаю вывод, что красная смерть - необъяснимое явление. Симптомы могут быть у всех одни, а действие - разное.
- Странное дело, - в задумчивости почесал свою лысину Омар.
- Таким образом я оказался на этой земле, но здесь я не ищу покоя. Я оставил свой народ, оставил свое служение, моя жизнь кончена, я готовлюсь к смети, пусть теперь она отсрочена на неопределенное время.
- Но зачем же ты тогда лечился, коли хочешь умереть? - не понимал писец.
- Если ты думаешь, что все люди, пребывающие у власти, только и делают, что думают о себе, то ошибаешься. Омар, я действительно хотел помочь нашему народу, но, увы, напрасно.
- Санур, ты верно не зря нашел во мне родственную душу. Мне кажется, что между нами много общего. Я также когда-то утратил жажду жизни: та тонкая грань, которая отделяет жизнь от смерти, в одно мгновение растаяла, а на ее месте образовалась чудовищная пропасть, засасывающая тебя беспрестанно и жадно поглощающая. Но я справился с этим и пережил. Я обрел новый смысл жизни, зажил новой жизнью, задышал воздухом так, как никогда ранее. В полную грудь - легко и свободно.
- И что же помогло тебя так измениться? - поинтересовался Санур.
- Бог.

Путь на Арон занял немало времени и усилий. По дороге Санур рассказал Омару о государственных делах, которыми он заправлял в Деспотии. Выходило так, что страданий она приносила не меньше, чем болезни. В Деспотии трудно делалось все: то ли народ не хотел сотрудничать с властью, отчего она скрипела и судорожно латала дыры, на каждом шагу допуская ошибки; то ли власти не было дело до простого народа, который ничего не желал делать для государства и отличался исключительно леностью. Диалог, как таковой, отсутствовал, все покорно молчали. Другое дело - народы моря. Здесь диалог был возведен в ранг гражданского мышления. Говорили все: на форуме, на улицах, на горе Арон.

В стране народов моря были две горы, о которых слагались легенды и всевозможные мифические истории. Это гора философов Арон и гора богом Лимп. Причем последний отличался не в выгодную сторону: местные боги, которые воспринимались гражданами по-бытовому, по-человечески, вели себя безобразно. Они ссорились, изменяли друг другу, врали, обманывали и убивали. Несмотря на то, что боги повсеместно чтились и уважались, гора Лимп вызывала определенные подозрения. Она была чем-то вроде места ссоры и побоищ. Богов оставляли там наедине друг с другом. Арон же был далек от суетный дрязг и склок, тут восхвалялось спокойное мудрствование и аргументированное общение. Впрочем, и эту горы люди обходили стороной: не человеческое это дело - проводить весь день в беседах. Так и сложились уникальные мифы о двух горах: на них восседали существа, мало имеющие отношение к человеку и весьма и весьма похожие на него.

- Приветствую, друзья! - начал Омар, перебив развернувшийся живой спор бородатых седых стариков, - Я много слышал о вас, философах, и хотел бы посоветоваться.

Все они, как ни странно, были на одно лицо: длинные бороды, густые брови, широкие лбы. Юношей среди них не наблюдалось, старики же составляли большинство. У кого-то на лице прочитывалось безумие, у кого-то - сияние разума, и тем не менее философы не вызывали первоначального доверия. Омару стало сразу не по себе.

- Посмотри на них, - подошел к Омару Санур, - они же съедят тебя одним взглядом.
- Не надо, Санур, не мешай. Мне ничего не страшно. Я уверен в своей правоте.
- И напрасно... - прошептал Санур, но Омар его уже не услышал, так как один из философов резко заговорил.
- Кто ты такой? И откуда пожаловал к нам?
- Ты ищешь истину? - раздался голос второго, - Хочешь узнать, где ее искать? Или уже пришел взять готовое?
Послышался дружный философский хохот, лишенный простодушного озорства и омраченный печатью жеманности.

Омар взял паузу, чтобы собраться с мыслями. Перспектива быть выставленным на посмешище совершенно его не устраивала. Философы, выступавшие за спокойную мудрость, на поверку оказались неугомонными возмутителями. Но писец не горячился и держал себя в руках. Теплый среднеземноморский ветер вежливо обнимал его, словно поддерживая его в трудную минуту - в ту минуту, когда даже Санур отвернулся от него и отошел подальше.

- Ну что ты молчишь? - сказал самый толстый из философов, - язык проглотил?
- Да что ты к нему пристал? Не видишь - он иностранец? Ему трудно выражать мысли... - ядовито заметил самый тонкий.
- Нет-нет, друзья, я в совершенстве знаю ваш язык. Дело в другом. Не истину пришел я к вам узнать, а поведать о ней.
Мгновенно все судорожно зашептались, жадно и ядовито изливая потоки насмешек и обвинений.
- Что же, - заговорил толстый, видимо, один из самых главных философов, - говори.
Омар вышел на самое видное место, чтобы быть услышанным всеми, и начал:
- Скажите, достопочтенные философы, является ли жизнь испытанием?
- Разумеется! - взвыл один.
- Нисколько! - плюнул толстый.
- Вероятно... - пробубнил тонкий.
- Вы не уверены, а я уверен, что да. Поскольку жизнь наша со всеми ее страданиями и болезнями, беспокойствами и тревогами, лишь путь, уготованный нам свыше. Потому что тело наше - это всего лишь вместилище души, того божественного света, что дарован нам Всевышним. В этой жизни мы поступаем хорошо или плохо, благодетельствуем или дурим - за все это после смерти телесной оболочки нам воздастся. Когда душа освободится и воспарит к Богу.

Философы не перебивали Омара, возмутительно оглядываясь друг на друга. Они позволили ему высказаться, что в их среде считалось должным. Однако речь Омара воспринялась ими, мягко сказать, неодобрительно. На горе Арон собирались самые мудрые мужи, и глупость - во всех ее проявлениях, - категорически возбранялась. В этот день, как казалось каждому из них, это правило было сурово нарушено.

- Как звать тебя, безумец? - бросил толстяк и захохотал вместе со всеми.
- Омар, я прибыл из Деспотии, где работал писцом. Но это не имеет никакого отношения к моей мысли. Как давно забытое прошлое - к трагическому настоящему. Однажды со мной произошло то, что невозможно описать человеческими словами и невозможно передать чувствами. Я узнал истину, и истина эта важнее всех вещей.
- Твоя истина весьма сомнительна Омар, - доверительно произнес тонкий философ, - и с чего ты взял, что истина, которую ты якобы обрел в Деспотии, также применима в нашей стране? Или к любым другим.
- Потому что истина одна. Что для деспотийцев, что для народа моря.
- Постой, - глубокомысленно поморщился старый философ, пассивно лежавший в стороне и наблюдавший за бурлящим фарсом, - Омар, скажите, что есть ваш Бог? Что это такое? У нас в стране есть боги. В других странах есть боги. Они есть везде. Почему ваш - один? Разве справится он со всеми людскими делами в одиночку? И не тоскливо ли ему?
- Ему не может быть тоскливо. Как не может быть горько или печально. Ему неведомы человеческие чувства, ибо он не просто человек.
- Как же так? - вступил в спор толстый, - Он не похож на человека? У него нет семьи? А на кого же он похож? Быть может на козла? Или... свинью?
Оглушительный хохот в очередной раз раздался на вершине горы Арон. Все утопало в смехе, в том числе и разумные мысли.
- Нет, Бог вообще ни на кого не похож. Потому что мы его не в состоянии помыслить в силу своей несовершенности. Бог - творец нашего мира, создатель природы и человека. Как мы, простые твари, можем что-то помышлять о нем? Никак. Ровно также муравей ничего не может помыслить о человеке. Он просто мелок и ничтожен для него.
- Вы все справедливо говорите, - вежливо заметил старый философ, - Только почему вы считаете, что мир вообще был кем-то сотворен? Почему не было, допустим, первобытного хаоса, из которого само собой вылились первые материальные предметы? А может мир вообще всегда существовал и у него просто нет начала.
- Да что ты вступаешь с ним в диалог? - запыхтел толстый, - разве не понятно, что он говорит глупости? Какой Бог? Какой Творец? Какие твари? С чего он взял? Воспользуемся элементарной логикой. Если наш разум так скуден, чтобы объяснить Бога, то отчего же он так богат, чтобы о нем знать?
- Бог - иллюзия и видимость, - заговорил тонкий, - такая же, как и наши боги. Все это придумано лишь с одной целью: контролем над людьми. Есть разные формы власти, от силовой до денежной. Одна из них - религиозная. Не понимаю, зачем об этом говорить, зачем обсуждать то, что выдуманно людьми, когда ключевой вопрос бытия в другом - как освободиться человеку от рабства?
- Никак не освободиться, - закричал толстый, - и ты это знаешь! Человек априори заточен в темницу материи и отягощен внешними факторами! Свобода - фикция.
- Свобода - это возможность, - добавил старый философ.
- Свобода бывает только внутри, - сказал еще кто-то.
- Свободы не бывает нигде, она сама по себе, - прозвучало откуда-то еще более затейливое объяснение.
- Друзья, успокойтесь, - попытался вновь сосредоточить внимание на себе Омар, - человек существует не для того, чтобы упражняться в умственных спорах, а для того, чтобы прийти к ответу. Вы хотите знать правду или хотите всего лишь выпустить пар? Будет вам.
- Но ты сам не дал пока нам ни одного внятного ответа, - улыбнулся толстый, - и петух бы больше пропел за то время, какое ты стоишь подле нас.
- Я хочу сказать главное, - настроился писец, - все ваши религии ошибочны потому, что отделяют Творца от тварного. Я же говорю, что мы, люди, ничем не отличаемся от Него. И дожны стремиться к Нему, стать как Он. Для этого в нашей жизни нам и уготованы препятствия, которые мы вынуждены преодолевать.

Толстому философу, по-видимому, надоело развлекаться и он стремительно встал, чтобы перейти к серьезному разговору. Отличался он от всех остальных не только шириной своей кости и вздорным характером, но еще и необычной прической. Его волосы - черные и вьющиеся - стояли на голове так, будто тянулись к небу, подавая ему свои руки. Складывалось впечатление, что на его голове расцветал целый сад. За это в философских кругах он получил прозвище «волосатый», хотя в остальных частях тела он уже давным-давно облысел. Подойдя поближе к Омару, толстяк почесал свою косматую голову, словно заряжаясь энергией и обретаю силу, которая содержалась в его прическе.

- Скажи мне, Омар, а что ты знаешь о наших религиях, о наших учениях, что смеешь так говорить?
- Я изучал их, когда жил в Деспотии, - уверенно парировал Омар.
- Тогда с чего ты взял, что мы не стремимся к Богу? Смотри, - и он положил свою руку на плечо писца, - Представь себе, что есть в мире некий идеал. Просто представь. На который мы ориентируется, к которому движемся, который является нашей путеводной звездой. Так? Его можно называть как угодно - Бог, Энергия, Материя, Воля, как угодно. Суть не в словах, а понятии, так же? Стало быть, если мы не используем имя «Бог», какое используешь ты, то это отнюдь не означает, что мы не используем нечто, что равнозначно этому понятию. И неужели ты думаешь, что каждый из нас - видных и выдающихся философов - не стремится стать чем-то большим, чем он есть? Преодолеть себя. Преодолеть человеческое.
Речь толстяка выглядела весьма убедительно.
- Я не хочу сказать, дорогой друг, что вы не стремитесь к чему-то высшему. Но вопрос как раз в словах, а не понятиях, ибо они - краеугольный камень жизни. Бог - не просто понятие, а то, что является сущим. Он был в начале и был в конце. Он - сила, правящая миром. И мало просто стремиться преодолеть себя, нужно обожествиться, принять Его.
- Какой вздор! - закричал тонкий.
- Ну что за глупости? - развел руками старец.
- Быть того не может, - хрипели голоса.

Санур, все это время наблюдавший за спором в стороне и остававшийся в тени, более терпеть не решался. Он понимал, что рано или поздно эта дискуссия выльется в травлю и насмешки. Не намереваясь этого дожидаться, он моментально вмешался:
- Омар, пойдем отсюда, нам здесь нечего делать.
Но философы не унимались.
- Не думаешь ли ты, Омар, что твой пресловутый Бог - самая могущественная сила на Земле?
- Именно так я и полагаю! - не отступал Омар, отодвигая в сторону Санура. Ослепленный поиском правды, он был не в состоянии остановиться. Эмоции преобладали над разумом и даже уговоры товарища не имели никакого результата.
- А может ли твой всемогущий Бог, - заговорил «волосатый» толстяк, продолжавший источать яд своими придирками, - создать нечто, что он не в состоянии создать? Раз он всемогущий, то обязан это сделать!
Все собравшиеся философы дружно поддержали словесный парадокс, который задал толстяк Омару. Писец несколько растерялся. Нет, он умел гибко выкручиваться из любых ситуаций и отвечать практически на все вопросы, но этот был по определению без ответа. Единственной, как он считал, адекватной формой возражения являлось молчание, но и оно в данной ситуации не было выходом. Или, скорее, было, но тупиковым. Парадокс на то и парадокс, чтобы ставить человека в затруднительное положение.
- Что ты молчишь? Нечего ответить? - завопили философы.
Тонкий также активно включился в нападение:
- А что он может ответить? Нечего! Всемогущий Бог оставил его. Посмотрите на него! Мгновенно куда-то пропала уверенность в себе!
- Так почему же всемогущий? - обратился ко всем толстяк, - Вероятно, он нисколько не всемогущ, раз не способен отвечать на парадоксы.

Все тыкали в него пальцы, а Санур пытался увести, но Омар твердо стоял на месте и не желал уходить побежденным трусом. Ведь разница между смельчаком и трусом в одном: трус бежит с поджатым хвостом, смельчак же - с гордо поднятым. Хохот не смолкал, толстый и тонкий о чем-то ядовито шептались, а старик жалостливо смотрел на писца, будто понимая его состояние.

- Не истины вы хотите добиться, не истины, - громко сказал Омар, и все моментально успокоились, - Я много о вас слышал, много читал, но не рассчитывал встретить такое равнодушие и презрение к правде. Вам не нужны ответы на вопросы, потому что вы их боитесь. Вы только их задаете, избегая ответственности. Но та форма, в который вы их задаете, не приемлет ответы. Вы все перестраховываетесь, боясь. Да, вы боитесь что-то узнать, поэтому лишь сочиняете теории, на самом деле не веря в них. И делаете это не для того, чтобы кого-то научить или что-нибудь открыть, вы все делаете ради своего тщеславия. Гордыня переполняет вас. Вы хотите славы, вы хотите, чтобы о вас говорили. Вы жаждете народного признания. Но вы никогда его не добьетесь, потому что лжете не только им, но и сами себе. Посмотрите на себя, для чего вы это делаете? Вы предвзято не принимаете то, с чем я пришел к вам. По какой причине? Только потому, что я чужак и потому что вам не выгодно знать ответ на общечеловеческие вопросы. Вы не хранители мудрости, вы - хранители тайны, и будете ее защищать, чего бы вам это не стоило.

В ином обществе Омара бы немедленно побили или закидали камнями, среди философов же он удостоился всего лишь презрительных взглядов. Для них истина была пустым словом, таким же как правда, свобода или власть. Скептический ум и умение на все смотреть с разных сторон не позволяли им стоять на одном - и в этом смысле вся их жизнь сводилась к метанию из стороны в сторону и брожению в потемках. Вполне логичный выпад, допущенный Омаром, прошел мимо них, незаметно и безболезненно. Они возмутились только его поведением: как, человек ниоткуда, не философ, позволил себя ставить выше их, позволил себе обвинить их в чем-то. «Волосатый толстяк» безропотно вслушиваясь в пассажи Омара заключил, что пора в беседе ставить точку.

- Прости, Омар, но мудрый человек отличается от простака тем, что терпим к чужим мнениям. Ты же совсем не можешь смириться с нашими разумными возражениями, - толстяк посмотрел на своих товарищей и по-дружески улыбнулся, давай понять, что пора заканчивать разгоревшийся диспут, - Ты говоришь о нашей гордыни, а сам не замечаешь, как делаешь свою правду единственной и непоколебимой. Разве это не гордыня? Разве обвинения, метко брошенные в нашу сторону, не доказывают, что ты ставишь себя в особое положение. Ты один носитель правды? Так ли это? Задумайся...

На этот раз вопреки обыкновению никто не засмеялся, да и не над чем было. Толстяк как можно более серьзно обратился к Омару, не обижая его и не унижая. Омар, несмотря на все свои заявления, в общем и целом понравился философам: своей уверенностью, своей нацеленностью и своим темпераментом. Заядлым спорщикам нравились пламенные ораторы, а Омар, надо сказать, этим талантом был отнюдь не обделен.

- Пойдем, хватит бросаться словами на ветер, - посоветовал Санур.
- Все эти споры, - несколько брезгливо сказал Омар, - жалкое топтание на месте, - и он обернулся к Сануру, - пойдем, друг, нам с тобой не пристало стоять, движение - наша цель.

Гора Арон равнодушно провожала своих гостей, философски и безмолвно. Омар удовлетворил свое любопытство, но был ли он доволен - оставалось под вопросом. Он ничего не ответил Сануру и продолжал молчать на протяжении всего спуска. Чувствовал ли он себя побежденным? Едва ли. Но и победителем тоже нет. Встреча с философами наглядно доказала, что и результаты от нее такие же двойственные, как и сам спор. Ничего не ясно и не понятно, каждый остается при своем, и никакой истины в споре не рождается. Но внутренне Омар был удовлетворен - он встретил тех, кто всю свою жизнь посвятили рассуждениям, что вызывало огромное уважение. Ему еще предстояло познакомиться со многим в стране народов моря, но он однозначно знал, что уже увидел самое достойное.

- Санур, - внезапно заговорил Омар, - почему ты стоял в стороне? Неужели тебе не хотелось вступить в спор с этими ревнителями мудрости?
- Я не люблю участвовать в дискуссиях.
- Любопытно... А как же совет десяти? Жрецы, чиновники...
- Это совсем другое, Омар. Ты никогда не находишься с ними на равных. Они могут сколько угодно спорить, ссориться, браниться, но окончательное решение будет за мной. Моя задача - слушать их, задача подчиненных - подчиняться.
Омар охотно согласился и добавил:
- Вероятно, тебе трудно здесь. Ты привык, когда все беспрекословно тебе подчиняются.
- Нет, совсем нет. Власть заела меня в последние годы. Я больше не мог управлять из-за моральной истощенности. Я был неважным управленцем, неважным отцом народа, я не столь тверд в своих решениях и не столько решителен в своей твердости.
- Понимаю...
- Куда тебе. Ты как раз уверен в том, что говоришь.
- Не потому, Санур, я так уверен, что по природе своей холоден, как камень, а потому, что горяч в своей вере.
- Ты знаешь мое отношение к вере.
- Знаю. И уверен, что рано или поздно ты к ней придешь. Не вечно же ходить в странниках.
- Как знать-как знать...

И так мало-помалу тема их разговора ушла далеко от первоначальной. О философах они и позабыли через какое-то время, словно и не было этой встречи. Впрочем, как ни странно, это ощущение возникало у каждого, кто посещал или обходил Арон. Будь он мудрец или простолюдин, но философия, выбравшая своим местом эту гору, ужасающе отталкивала, пугала своим уродством. Люди жили своими мелкими проблемами, утопали в мирских обязанностях, и свобода, изливавшаяся из уст, поступков и мыслей философов, естественно отгоняла. А того, кого не отгоняла, оставляла неприятное послевкусие: мол, а для чего они все это говорят? Благо, что говорят, но ради чего. Сами же философы знали ради чего. Но их умонастроения никто понять не решался.

- Знаешь что, Волосатый? - обратился к толстому тонкий.
- Что?
- А все-таки материя первичнее духа.
- Это почему же?
- Потому что она убедительнее и достовернее. Мы можем к ней прикоснуться, а к духу - нет.
- Из этого ты хочешь заключить, что материя первичнее?
- Да, а почему нет?
- А что, если глаза обманывают тебя? Руки врут?
- Тогда она не очень убедительна.
- Ты согласен, что наши мысли гораздо убедительнее ощущений?
- Ну?
- Что ну? А дух - производная ума, поскольку не представлен в ощущениях.
- И что?
- А то, что в этом случае дух много убедительнее материи! Значит и первичнее.
- Ты в это действительно веришь?
- Нет, конечно, просто рассуждаю.