Рассудка и сердца нетленная память

                РАССУДКА И СЕРДЦА НЕТЛЕННАЯ ПАМЯТЬ

                «Прошлое – родина души человека».
                Г.Гейне

Приходят года, когда впереди не видишь уже почти ничего, и слишком много является душе, если обернешься назад, в былое. Десятки, сотни лиц, города и веси, края, бывшие частью Родины, а теперь чужие и даже не дружественные страны. Поезда, самолеты, теплоходы автобусы – тысячи километров дороги. Лица девушек и женщин, которыми отчаянно увлекался. Друзья: с иными навсегда порвались всякие связи, другие уже покинули этот мир.
Судьба писателя – судьба его книг. Если суждено Николаю Аба-Канскому кануть в Лету, что ж – так тому и быть, но если судил ему Бог остаться крохотным, но негасимым огоньком в грандиозном фейерверке литературы, то пусть не забудутся и те, близкие душой и сердцем, без которых не было бы писателя, а было бы что-то другое. Или совсем ничего.

                *   *   *

                ОТЕЦ
Несчастье жизни семейственной – отличительная черта русского народа, как говорил Пушкин; а я – русский и, по-видимому, с нежного детства был непоправимо напуган той «жизнью семейственной», остался один, без детей, без внуков. Может, оно и к лучшему.
Духовное наследие отца очень велико, хотя он едва ли осознавал, что это наследие означало для будущей судьбы сына. Первое – книги. Яркое детское воспоминание: сидим вчетвером у большого квадратного стола, мать что-то вяжет, мы с маленькой сестренкой, тихо, как мышки, разинув ротики, слушаем. Отец читает вслух «Два капитана» В.Каверина. «Земля Санникова». «Вечера на хуторе близ Диканьки». Книг в доме – множество. Подписные издания: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Тургенев, Гончаров, Короленко, Обручев. Майн Рид, Фенимор Купер, Вальтер Скотт. Да всего уже и не припомнить. Кроме художественной – масса научно-популярной: стопка брошюр в мой рост и рылся я в них очень усердно. До сих пор помню книжицу, где под орех, то бишь «марксистски», отделывалась теория пресловутого Большого Взрыва: это, де, буржуазное измышление, протаскивающее идею Бога. Отец рано научил читать и сын, получив сильнейшую дозу «литературного яда», лет с восьми начал сочинять сам.
Музыка. Пел отец фальшиво, мать в молодости пыталась научить его играть на балалайке и гитаре, но ничего не получилось. Как она говорила – у него руки работали синхронно, а при игре на балалайке они должны двигаться автономно. Я своей музыкальностью удался в деда, отца матери. Но зато в доме был патефон! Волшебная машина! Завести его, закрепить в головке новую иголку, поставить пластинку. «Гандзя», «Коли розлучаються двоє», «Ой, не свiти мiсяченьку». Отец – выходец с Донбасса, русский, но по-украински говорил и очень любил украинские песни. Впрочем, как и мать, коренная сибирячка. А потом – радиола, сказка! Долгоиграющие пластинки, оперетта «Вольный ветер» Дунаевского. Почитай что, наизусть ее выучил, распевали дуэтом, радиола и я: «Друг мой, будь как вольный ветер…» Наверное, сильно запали в сердце слова этой арии: так и прожил жизнь «вольным ветром». Имелась и гитара, висела над моей постелью, но лет до одиннадцати не являлось ни малейшего желания взять ее в руки. А затем – гитарное цунами. А не будь дозы уже «музыкального яда» взялся бы я за нее?
Мастерская. Когда семья жила в Абакане, в своем доме, маленькая комнатка была оборудована под фотолабораторию, там же и в кладовой имелась масса столярного и слесарного инструмента – у отца на этот предмет были золотые руки. А когда «Нефтегазразведку», где работали родители, перевели в Черногорск, то из трех комнат квартиры одна вновь оказалась фотолабораторией и весьма приличной столярно-слесарной мастерской. А теперь, более чем через полвека, одна комната моей квартиры лет двадцать как превращена в мастерскую. Не знаю, на что и как бы жил я в лихие годы после распада Союза, не получи в детстве и отрочестве навыков работы с деревом и металлом. Мир праху твоему, многогрешный Денис Матвеевич.

                ГЕОРГИЙ МОРОЗОВ
Началось с анекдота. На школьной перемене с одноклассником катимся кубарем по лестнице и едва не сшибаем с ног директора – Аиду Борисовну. Высокая, стройная, красивая женщина, мне она очень нравилась и, может, по этой причине я ее очень боялся. Прижались лопатками к стене и глаза зажмурили: все, пропали… Когда: «Ребята, вы не хотите записаться в оркестр народных инструментов в Доме Культуры? Там очень хороший руководитель, в марте выступите на смотре художественной самодеятельности». Мне по за глаза хватало авиамодельного кружка и собственного шизофренического бренчания на гитаре, чтоб лезть в какие-то там оркестры, но в данной ситуации как было не завопить в показном энтузиазме: «Конечно! Хотим!», думая про себя: «Пару недель походим да сбежим». Все мои одноклассники после выступления на смотре так и сделали, я один остался.
Собственно учителем музыки Георгий Гаврилович для меня не был: сунул в руки домру-бас, положил на пюпитр нотный листок, где было начертано в басовом ключе какая нота на каком ладу и на какой струне зажимается. В китайской грамоте этой я мало что понял и до сих пор не вспомнил, какие звуки издавал мой бас на пресловутом смотре самодеятельности. Но самое главное было сделано: полууличного хулиганистого мальчишку навсегда покорила сцена и основной состав оркестра Георгия Гавриловича. С музыкальным образованием там не было никого, кроме руководителя, а вот репертуар оркестра: «Концерт» Будашкина для домры, его же «Концертные вариации» для балалайки, «Концертная пьеса» для баяна Коняева, «Полет шмеля» Римского-Корсакова. Не считая «мелочи» вроде «Старого замка» Мусоргского или музыки сопровождения спектакля «Сельские вечера». «Сельские вечера» очаровали театром и мальчишка окончательно потерялся для астрономии, физики и математики, к великому огорчению и изумлению отца: до конца жизни он так и не понял, какими судьбами его сын очутился не в науке, а в полупьяной и полубосяцкой богеме.
Итак, весной, после судьбоносного смотра, я купил балалайку и самоучитель, за лето от корки до корки перетер его в пюре, а в сентябре явился к Георгию Гавриловичу и поразил своими достижениями. Георгий Гаврилович персону мою зауважал и немедленно посадил в свой основной состав. Правда, там мне пришлось несладко: все музыканты были – зверье и не особо стеснялись рычать на щенка, если он нес околесицу. Но как бы там ни было, оркестр Георгия Гавриловича оказался моей единственной школой. В музыкальном училище я усвоил только одну науку: как не надо заниматься музыкой. Да простит меня родное Абаканское Музыкальное Училище и советское Министерство Культуры.
Училище открылось в 1960-ом году, я, конечно, загорелся поступить, тем более, что преподавателем по классу народных инструментов там должен был быть мой учитель. Но в тот год оркестр понес две крупные потери: первый домрист поступил в училище, а первого балалаечника забрали в армию и Георгий Гаврилович уговорил меня не поступать в этом году и, в качестве компенсации, что ли, предложил работу руководителя оркестра народных инструментов в Черногорском Дворце Пионеров, на место поступившего в училище упомянутого выше домриста. Я соблазнился, расплевался со школой, в которой последний год вообще ничего не делал – сидел, как мышь в подполье, за партой, втянув голову в плечи, в десятый класс не пошел, а затесался сразу в педагоги. По-моему, учителя родной школы были шокированы такой вот неожиданной карьерой своего отморозка.

                ВАЛЕНТИНА БОЧАРОВА
В училище поступил в 1961 году. Не знаю, стоило ли это делать. Я по природе дикий, а не домашний гусь, абсолютный самоучка, абсолютно не терпящий никакого диктата, даже если диктат во благо. И все светлые воспоминания об училище – люди. Первый директор – Ревич Лев Григорьевич. Как он старался направить на путь истинный одаренного дикаря, но дикарю тому Бог судил какой-то другой путь, далекий от истин житейских. «Друг мой, будь как вольный ветер…» Друзья: Павлик Воробьев – балалаечник, Юра Хустик и Саша Демченко – скрипачи, Таня Шиманская и Люда Яхонтова – пианистки. Но ярчайшей звездой на заре юности была Валентина Федоровна: друг, наставник, старшая сестра. В училище она работала библиотекарем, выдавала ноты студентам. Всякую свободную минуту прибегал я в библиотеку и забивался в какой-нибудь уголок, покорно снося ее бесконечное ворчание на разгильдяйство, нежелание стерпеть учебную рутину. Я, например, никак не мог взять в толк, зачем на уроке «Обществоведения» мне вдалбливают, что США вот-вот рухнут, т.к. там империализм в последней стадии загнивания; и зачем на уроке математики меня учат вычислять объем картонной коробки из под башмаков сорок третьего размера? Имейте в виду: я не ерничаю. Или терять время на ознакомление с баяном. На кой предмет мне тот баян? Понадобится – сам научусь. Подумаешь, бином Ньютона. На скрипке и кларнете научился ведь, без всякого ознакомления. Лучшее средство прекратить воспитательное мероприятие – затянуть под гитару романс. Валентина Федоровна умолкала мгновенно. Чтоб ублажить ее, выучивал все новые и новые романсы и даже стал сочинять собственные песни. Она же подзуживала заниматься и литературой: чтоб заслужить ее более-менее благожелательное хмыканье накропал множество стихов и даже сочинил повесть-сказку. Она дала мне прочитать «Диалоги» Платона и подарила книжку стихов Тютчева. Вот уже без малого полвека не расстаюсь с ней, где бы не носила бродягу цыганская звезда.
Валентина Федоровна – один из главных персонажей «Дороги в Никуда», не умрет «Дорога» – не умрет и образ моего вернейшего друга юности.

                РУДОЛЬФ ИЗАТУЛИН
«Изобразительная сила таланта». Обыватель считает, что поскольку таковая сила у писателя имеется, то какая ему разница, о чем писать? Надо – напишет о КБ «Южном», надо – о театре или симфоническом оркестре, надо – напишет второй «Фрегат Паллада». Увы. Чтоб написать роман о КБ «Южном» надо не один год и не одну пару штанов протереть за кульманом, о театре – стоптать на подмостках десяток пар башмаков, об оркестре – подудеть в нем на трубе или поперепиливать смычком контрабас. Автор этих строк написал два романа о цирке, но о цирке-шапито, бродячем цирке, перенести действие в цирк стационарный он бы ни за что не смог, потому что никогда в нем не работал. Не написал бы и о шапито, если бы часами, неделями, месяцами, годами не занимался в манеже (помимо работы в оркестре) жонглированием и эквилибром. Номер Олега Колесникова в «Романтике» – мой номер. Если честно – то занятия в манеже были средством не спиться в бесконечной веренице дорог и городов, судьба многих моих товарищей-оркестрантов. Но мысль переступить магическую окружность манежа, чтобы, как хвастают молодым девицам молодые акробаты, никогда уже не выйти обратно, не посещала голову даже в самое тяжелое похмелье, в манеж меня втащил чуть ли не за шиворот Рудольф Изатулин, клоун или, как говорят в цирке, – коверный. Теперь уже никогда не узнать, что за блажь накатила на него взять и выучить оркестрового саксофониста жонглировать мячами, палочками и кольцами, но только эта блажь породила на свет «Романтику» и «Дорогу в Никуда». Правда, Рудольф очень любил слушать, как я деру глотку под дребезг гитары. Может, из-за этого?
Больше о Рудольфе ничего не напишу: о нем очень много написано и в «Романтике», и в «Дороге в Никуда».

                МАТЬ
Мне трудно писать о родных – давно и безнадежно разбитой семейной лодке. С 15 лет живу самостоятельно и чуть не до 30 скитался сирый и бездомный. Так бы и пропал на какой-нибудь обочине, если бы мать, Ефимова Клавдия Николаевна, работавшая в Таймырской Экспедиции, не построила в Павлограде кооперативную квартиру и не загнала бы меня в нее. К оседлой жизни привыкал с трудом, клял и квартиру, и город, и все на свете, но пришлось смириться. Если бы не этот угол, не исполнилась бы мечта – написать книги, не стал стал бы педагогом и не создал бы своей «Школы-Хрестоматии», не переложил бы для русской гитары Баховские виолончельные, скрипичные и лютневые сюиты-сонаты-партиты, не стал бы гитарным мастером. Такая работа требует покоя и уединения, скитаясь ничего не сделаешь. Мать ни в малейшей степени не интересовалась ни моей музыкой, ни моей литературой, но невольно в огромной степени поспособствовала им. Не пришлось проводить ее в последний путь, не пришлось бросить горсть земли в могилу, никогда и не побывать у той могилы, но, как и отцу – мир праху твоему, Клавдия Николаевна.

                ВЛАДИМИР ПЕТРЕНКО
«За высокое исполнительское мастерство на смотре творческих сил педагогических коллективов ДМШ Павлоградской зоны вручить грамоту методсовета». Это выписка из трудовой книжки за май 1975 года. Играл я на том смотре «Легенду» Альбениса. Играл на фабричной (Ленинградской) семиструнной гитаре, на металлических струнах, не имея понятия о струнах нейлоновых, мастеровых гитарах, о правильной постановке рук. Именно встреча с Владимиром Петренко подтолкнула в третий раз поменять музыкальную специальность – я стал гитаристом. Если бы не он – не узнал бы о преимуществах нейлоновых струн, не поиграл бы на мастеровой палисандровой гитаре, не занялся бы изготовлением нейлоновых струн, которые были дефицитом. И не стал бы особо увлекаться гитарой: может, вновь с кларнетом и саксофоном потащился по Дороге в Никуда. А занимался на гитаре бешено: по 6-7 часов ежедневно, иногда и 10-11. А что было делать? Разменял четвертый десяток, лимита времени уже не имелось. Если мне память не изменяет, Владимир был по специальности гидрогеологом, на гитаре и скрипке играл с детства, самоучкой, учился заочно в Ленинградском Музыкальном Училище по классу гитары. Тяжелая болезнь не позволила закончить училище, она же была причиной ампутации ноги и преждевременной смерти в 1978 году, ему и пятидесяти не исполнилось.

                ИВАН МАРУНЧЕНКО
Год рождения Ивана Герасимовича – 1906. Человек гигантского жизненного опыта, помнивший времена Гражданской войны, коллективизации, голода, террора 37-38 годов, фашистской оккупации и много мне о тех временах рассказавший. Личность сложная и необычная, человек широкой души и, одновременно, замкнутый. Скрипач, пианист, аккордеонист, композитор, скрипичный мастер. Ему я обязан чрезвычайно многим.
Простой вопрос: что такое музыкальный инструмент? Корпус, гриф, струны, клапаны, вентили. Все так, но инструмент – это еще и музыкальная литература для инструмента. Богатейшая сокровищница, безусловно, у фортепиано и скрипки и если скрипку называют «королевой», то рояль – «император». Весьма богата виолончель. Не бедствуют домра, балалайка, испанская гитара. (Оркестровые инструменты – статья другая). Но самый бедный, самый обиженный (и оскорбленный!) инструмент – русская семиструнная гитара.
Душа никогда не могла смириться с подобной несправедливостью, но что делать? Сочинять самому? Будучи достаточно грамотным музыкантом вполне ответственно оценивал «ценность» данной пропозиции. Значит – аранжировка всего, что возможно аранжировать из музыкальной литературы для других инструментов и приведение в божеский вид блока произведений русских гитаристов-семиструнников, которые десятилетиями публиковались в достаточно дилетантских редакциях. А началась эта эпопея с «Чаконы» И.С.Баха.
«Чакона» – более, чем музыка; попытку переложить ее для русской гитары предпринял еще в конце шестидесятых годов в городе Чарджоу, по одну сторону которого простиралась пустыня Кара-Кум, а по другую катила мутные воды Аму-Дарья. Переложение «Чаконы» сделал уже в Павлограде, когда появилась гитара с широким грифом и нейлоновыми (самодельными) струнами. Иван Герасимович послушал, раскритиковал за фа-мажорные гармонии, потом взял скрипку и продемонстрировал, как звучат те или иные эпизоды произведения. Но бесценным оказалось другое: он достал старинный сборник «Сонат и Партит» с фортепианным аккомпанементом Роберта Шумана! У меня язык не повернулся даже попросить на время это сокровище, но Иван Герасимович сам предложил его за весьма сходную цену. Четверть века минуло с того дня, когда Иван Герасимович ушел в мир иной, а у меня все еще немеют пальцы, когда аккуратно перелистываю старые нотные страницы.
«Сонаты и Партиты» И.С Баха для скрипки соло я переложил для русской гитары полностью, а сборник Ивана Герасимовича явился для меня аспирантурой транскрипции. Едва ли без него возможно было бы справиться с огромным трудом – 151 страница нотного текста. Навык работы над «Сонатами и Партитами» сыграл основополагающую роль при аранжировке и гармонизации «Сюит» для виолончели соло И.С.Баха (107 стр.), его же сюит для лютни (58 стр.), сборника «Старинной лютневой музыки» (129 стр.). Всего аранжировок для семиструнной гитары (включая вышеприведенные) – 640 страниц, а у истоков этого труда –                МАРУНЧЕНКО ИВАН ГЕРАСИМОВИЧ.
Второе «бедствие», которым наградил меня мой старший друг – поиск акустической составляющей музыкальных инструментов. Побывал вот в его мастерской, посмотрел на инструменты, послушал рассказы о мастерах и оказался в когорте сумасшедших искателей вечного двигателя, философского камня и «секрета Страдивари»… Двигателем и камнем не занимался, а вот сколько гитар, скрипок, виолончелей перекурочил – уже и не сосчитать. Четверть века тружусь! Иван Герасимович не советовал мне влезать в это дохлое дело, дурак, не послушал его.

                ДМИТРИЙ РАДОНИЧ
На память не жалуюсь – помню всех, и живых и ушедших, но только Дмитрия Максимовича вспоминаю каждый день. Ну посудите: вхожу в свою мастерскую, беру миниатюрную обоюдоострую косую стамесочку – стамесочку подарил Дмитрий Максимович. А вот несколько острейших рапидовых ножей – Дмитрий Максимович подарил. Плоский камень для правки лезвий инструментов – Дмитрий Максимович поделился. Захотелось спеть под гитару «Ночи безумные» или «Гори, гори, моя звезда» – грифы двух семиструнных гитар некогда распилил вдоль, вставил кленовую пластинку, чтоб они стали шире, приклеил новую накладку все он же, мой старший товарищ.
«А вот с этого места – поподробнее!»
Одного сборника «Сонат и Партит» Баха-Шумана оказалось недостаточно: нужен был еще адекватный инструмент. На узком грифе нейлоновые струны лепились тесно, между тем аппликатура и аккордовая ткань аранжировки напрямую зависят от данного обстоятельства. На скрипке квинта до-соль, взятая в первой позиции, и та же квинта октавой выше, технически далеко не одно и то же. Примерно так же техника игры на узком грифе семиструнной гитары проигрывала при сравнении с техникой гитары испанской. Расстояние между струнами русской гитары необходимо было увеличить. Но на тот момент я не имел ни столярного инструмента, ни навыков для такой сложной работы. И меня познакомили с музыкантом-любителем по призванию и столяром-модельщиком по профессии Радоничем Дмитрием Максимовичем. А если бы не познакомили – не знаю, сколько лет понадобилось бы, чтоб дойти самому, да и вопрос: дошел бы? Прошли бы впустую годы, которых и оставалось-то всего ничего. Гитары мои словно заново родились и заново родился, как гитарист-семиструнник, я сам.

P.S.
О Марунченко И.Г. и Радониче Д.М. более подробно в статье «Скрипичные и гитарные мастера Павлограда».

                МАРИНА ЧЕНЦОВА
Восемнадцатилетнюю Марину я встретил в 1991 году, когда она только-только закончила школу. То было время, когда административная и партийная номенклатура вдруг, стадом, «уверовала» в Бога. Я лично пел в хоре, семеня за батюшкой, который окроплял святой водой коридоры и кабинеты Горсовета. Марина же и ее старшая сестра Люда были верующими от рождения и им очень хотелось петь в церковном хоре. Они и пытались петь, но петь не умели, тянули что попало, и наша регентеса терпела их, как говорится, зажавши нос: прогнать девчонок с репетиции дружно не давали остальные хористы. Первое, что меня поразило в девушке, ее странное сходство с Царевной-Лебедем с картины Врубеля, я даже альбом репродукций принес и показал картинку старшей сестре. Младшая же, неулыбчивая и замкнутая, никак на «свой портрет» не отреагировала.
А через некоторое время на клиросе Успенской церкви, где мы отдыхали между двумя службами, наши хористки начали вспоминать и напевать разные церковные мелодии – не то колядки, не то ектеньи. И вдруг слышу музыкальную фразу, неумело напетую, напетую Мариной. «Это голос редчайшей красоты, вторая Марианн Андерсен, – подумалось мне. Сейчас так думает огромное количество народа, как мирян, так и прихожан храма, где она поет. Помню, когда она пела по местному телевидению «Испанскую песню», которую Пабло Сарасате использовал в своих «Цыганских напевах», кто-то из операторов сказал: «Прозрачный родничок в лесной чаще!»
Предложил сестрам заниматься, они с радостью согласились, но поскольку в вокальной педагогике был величиной чуть-чуть отличающейся от нуля, то начал водить Марину, как считал, к профессионалам – дирижерам-хоровикам. Ничего из этого не получилось, пришлось обложиться методической литературой и осваивать новую профессию. Освоил, научил Марину петь, научил играть на пианино, обучил нотной грамоте. Голос ее (меццо-сопрано, диапазон – более двух октав, ровный во всех регистрах) прирожденный инструмент для исполнения романсов. Она их и пела, аккомпанировал ей на гитаре. Но увы: пение романсов плохо совмещается с пением на церковных службах и пением на требах.
В лихие 90-е всем пришлось несладко, и моя персона не исключение. Одиночество. Мать и сын сделались друг для друга иностранцами. Родина стала чужбиной, чужбина не стала родиной. Уже тогда сердце чуяло: не видеть никогда родных рек, гор, лесов, где бегал босоногим мальчишкой и ходил степенным юношей. Не знаю, как бы пережил эти годы, если бы не было рядом верной ученицы, которую считаю своей названной дочерью, которой посвятил «Романтику».

                МАРГАРИТА ЛАЩЕНКО
По паспорту Марина Ченцова – Маргарита, а у Маргариты Викторовны второе имя – Марина. Прямо мистика – мастер и две Маргариты!
Рита закончила музыкальную школу по классу фортепиано (и закопала талант великолепной пианистки, поступив не в музыкальное училище, а в Казанский Авиационный Институт), затем, будучи девятиклассницей, года полтора училась у меня тренькать на гитаре. Ныне под гитару она здорово поет песни студенческой юности и, по совместительству, уже много лет ведет компьютерные курсы. Автор сиих строк – самый бездарный ее ученик.
На момент распада Союза на руках у меня были: книга «Новелл»; «Романтика», объемом в 600 страниц машинописного текста; две крупные литературоведческие статьи и несколько театральных пьес; «Школа-Хрестоматия» для испанской гитары – 450 страниц рукописного нотного текста; переложения для гитары произведений И.С.Баха – более 300 страниц; собственная музыка. И что было делать в те окаянные 90-е автору, для которого его произведения все равно, что дети для матери? Об издании даже во сне не снилось: кому нужен тот заплесневелый Иоганн Себастьян, кому нужен роман, в котором нет ни одного матерного слова? Ситуация близкая к потере рассудка и даже жизни. Одна мысль: как сохранить, чтоб не пропал многолетний труд? Растиражировать? Но попробуй сделать десяток ксерокопий с шестисотстраничного романа! Ксерокопировал только ноты, вдвое уменьшая размер страницы и распечатывая лист с обеих сторон. Но копий тех – 5 экземпляров, уплатив за которые надо было переходить на «диетическое» питание. Все судорожно заработанные копейки поедались копировальной машиной, только все равно – капля в море.
Но вот занимаюсь с учеником, а он и говорит: «А я записался в компьютерный класс, а учительница сказала, что тоже училась у вас играть на гитаре». «Да? А как звать твою учительницу?». «Маргарита Викторовна». И вот через много лет я встречаюсь со своей бывшей ученицей.
Я даже не буду подыскивать эпитеты, метафоры и прочую словесную бижутерию к тому, что значила для меня эта встреча. Нет таких слов. Просто перечислю верстовые столбы этой Дороги по краю пропасти.
1. Заставила приобрести по дешевке убогий компьютер и матричный принтер, так как началась работа над «Дорогой в Никуда». Научила кое-как работать с этой кухней (ученик я оказался туповатый).
2. Приходила и забирала на дискеты набранный материал и сбрасывала на свой компьютер.
3. Сканировала машинописные тексты романа, новелл, пьес, статей и перевела их в электронный вид. С ума можно было сойти, пока редактировали электронный текст, т.к. на пишущей машинке я работал тоже достаточно коряво.
4. Сканировала около 1000 нотных страниц, распределила их по файлам, озаглавила каждый файл.
5. Записала все это на компакт-диски, тираж – 100 экземпляров. Теперь по несколько дисков отправилось в Россию, Германию, Израиль, США, Японию.
6. Кульминация: подобрала иллюстрации к текстам и обложкам книг, распечатала на своем скромном лазерном принтере тексты по тетрадкам, нашла в типографии переплетчиц и, таким образом, явился автор-горемыка обладателем 34-х книжек «Новелл», 12-ти двухтомников «Романтики», 6-ти трехтомников «Дороги в Никуда».
7. Отредактировала все литературные тексты для PROZA.RU и в эту самую PROZA.RU поместила их.
Она, конечно, отнекивается: любой бы, дескать, мог сделать эту работу. Так-то оно так, но вот свалился я в прорубь и тону, а некто подбежал, бросил мне конец шарфа и вытащил. Так кому в ноги-то поклониться за спасенную жизнь: этому случайному прохожему или на все четыре стороны околотка, т.к. «спасти утопающего мог любой»? Когда завершил «Дорогу в Никуда» спросил: «Что вам посвятить: «Романтику» или «Дорогу в Никуда»?» В ответе не сомневался и был очень удивлен, когда она выбрала «Дорогу», вещь чрезвычайно вязкую и тяжелую, а не легкую и светлую «Романтику».

                *..*..*

Что сказать напоследок? Только повториться: если судил Бог писателю Николаю Аба-Канскому не исчезнуть с литературного небосклона, то не исчезнут и эти десять звездочек, шедших с ним по жизни.