На окраине Мира. серия морские истории

«Не надейся, что жизнь где-то лучше.
Велика земля, а бежать некуда...»


«»

— Дай мне руку, — кричал Освальдо из последних сил, цепляясь пальцами за скалу, — Что с тобой брат?
Скалистый край острова, с которого он сорвался, напоминал край мира. Внизу плескалось море. Олуши, бакланы и пеликаны равнодушно кружили над поверхностью воды, собирая жатву из рыбы.
Картинка замерла. Лишь Освальдо из последних сил боролся за жизнь, с удивлением глядя на своего друга застывшего от него в полуметре. Только протянуть руку… но… лишь огненный шар в зените, да гудок катера вдалеке, которого он так ждал.

«»


— Чертова шлюха явилась, — с ненавистью повернул голову в сторону восходящего над миром солнца Родольфо.
Остатки утренней прохлады уже исчезали в никуда, прячась и растворяясь по самым сокровенным уголкам.
Начинался один из множества дней бесконечно повторяющихся и напоминающих цепочку идущих людей без лиц.
«Третий месяц», — ожесточенно орудовал киркой Родольфо, сбивая куски желто-серого налета со скалы. Он окинул взглядом испещренный уступами полигон и мысленно пробежался по территории острова. — «Пожалуй, еще столько же и все», — закончил он вычисления, возвращаясь к работе.
Вовремя. Залихватский свист, разорвавший пространство означал, что сейчас прозвучит указание подошедшего инженера.
«Фрейлины», — прислушивался Родольфо, —  «Чертовы фрейлины из свиты королевы». — Под киркой цыкнула скала.
— Вы четверо за мной, — прокричал инженер. — Остальные продолжают.
Идти не хотелось. На этом участке работа почти закончена и скоро настанет пора щеток, чтобы собрать «под метелку» драгоценные остатки.
Ушли те, кто посмотрел на «фрейлину».
«Начинают предпоследний полигон», — взял в руки щетку Родольфо, — «Потом все…»
На этом острове он уже работал.
Люди появлялись здесь раз в одиннадцать лет и, сделав свою работу, исчезали, оставляя лишь надсмотрщика за птицами.
— Только индейцы, — говаривал главный инженер, прозванный королевой, — Мои парни уникальны и настойчивы как черти.
Так было всегда.
Все поколения из рода Родольфо работали на компанию, а его прадед даже участвовал в войне разгоревшейся из-за этого клочка суши.
«Два года войны с чертовыми испанцами», — рассказывал дед, показывая внуку чудом, сохранившуюся фотографию своего отца.
Жизнь на островах и полуостровах принадлежащих компании мало, чем отличалась от горнила адовых войн и в нынешнем 21 веке. Тот же передний край, но сто пятьдесят долларов каждый месяц и питание за счет компании искупают все. На материке столько не заработать, особенно индейцу.
«Ничего не поменялось», — любовно вышаркивал крошки государственной собственности Родольфо с уступов сделанных еще в девятнадцатом веке.
Дед говорил, что его отец высек на скале одного из островов свое имя. Мол, когда найдут его потомки, прервется этот замкнутый родовой круг.
Родольфо верил и не верил, желал и боялся — вот-вот мелькнет сейчас имя деда под щеткой сметающей пылинки и что потом?
«Нет уж, таких денег в другом месте нет…», — рассудил он.
Подрастают сыновья, и настанет время, когда он их привезет сюда впервые, и покажет, чем занимался все это время.


«»


— Раздавай Освальдо, — крикнул весельчак Мигель, бросая тому колоду, — Да только помни, я за тобой слежу, слишком уж ты ловок в картах.
— Ему и с девками прыти не занимать, — заметил пожилой индеец с прозвищем «Задира», — Вот почему только холостой?
— Сто раз тебе говорил старый перец, — прищурился на верхний ярус грубо сколоченных нар служебного барака Освальдо, — Сразу не женился, потому что красив слишком, да погулять хотелось, а теперь как невесты узнают, что работаю на компанию и по полгода пропадаю на островах, сразу исчезают куда-то.
— Ничего, — на удивление миролюбиво прогудел «Задира», — Чует мое сердце, ждет тебя на берегу твоя «чика». Не век же тебе холостым ходить, да у Родольфо подъедаться.
В бараке все заулыбались. Освальдо и Родольфо росли сводными братьями, не расставаясь с трех лет. Ровесники. Почти как близнецы. Их и в школе принимали за двойняшек. Лишь спустя некоторое время Освальдо вытянулся как вековые деревья в джунглях, а Родольфо так и остался коренастым крепышом.
— Брат, иди играть, — окликнул его, раздавая колоду Освальдо, — Что ты прячешься по постелям как девчонка? Или надеешься, что тебя заметит королева с фрейлинами и пустит к своему компьютеру? 
Барак еще раз грохнул хохотом, а со стен каждой ячейки нар, где спали рабочие, равнодушно глядели глянцевые полуобнаженные красотки.
— Да уж, — крикнул Задира, — У фрейлин помимо казенной посуды на компьютерах такие картинки, что полгода без жен им за минуту проходят.
Действительно, тесное тело барака компании вмещало в себя почти триста человек рабочих. Десять «фрейлин» (инженеры, повара и администраторы) жили отдельно, но в отношении женщин условия равнялись — тех просто не было.
Полгода лишь картинки со стен, да сотовая связь и то спустя пару недель уже односторонняя.
Почти триста человек, умывшись после работы и поев, усаживались не хуже птиц возле барака. В последних лучах угасающего оранжевого палача они с надеждой всматривались в экраны своих телефонов, ожидая звонка.
Звонят нечасто, и когда раздается долгожданная трель, надеется каждый, но встает лишь один. Завистливые взгляды товарищей провожают его, уходящего в темноту вместе с голосом любимой и вновь опускается молчание, прерываемое лишь птичьим многоголосьем.

Родольфо оторвался от починки своего телефона и, свесившись с нар, разглядывал спину и руки сводного брата ловко раздающего карты.
Что-то невольно кольнуло его воображение, и почудился ему в ловко снующих руках Освальдо знакомый мотив. Так же красиво его Уарра раскатывает тесто на лепешки и расстилает белье на постель. Так же раздает карты с правой руки, хотя они с Освальдо не левши.
Они все вместе с пятнадцати лет.
— Что тебе Уарра свет ночной луны? — ревновал его сводный брат, когда они стали уединяться с долговязой девчонкой, — Две студентки из Чили приехали к родне, пошли, познакомлю…
Освальдо всегда был бабником. Когда Уарра из голенастого подростка превратилась в длинноногую красавицу, Родольфо стал испытывать чувство беспокойства. Он пристально всматривался в отношения со сводным братом, пытаясь, что-то уловить и останавливал себя, осознавая, что это лишь глупая ревность.
    — Поднимаю, — прокричал Освальдо на вопрос картежников и, отсчитав четыре печенюшки (играли на сладкое), сломал одну из них точно так же как Уарра.


«»


— Передай Освальдо привет, — заканчивая разговор по сотовому сказала Родольфо жена, — И скажи, что просьбу его я выполнила.
 — Позвони сама, — ответил тот, стараясь загасить свои эмоции родом из детства, неожиданно всплывшие в его душе вчера вечером за картежной игрой.
Бригаду Родольфо сегодня отправили на погрузку. На острове команды меняли местами раз в неделю. Мышцы от непосильной работы застывали уже через три-четыре дня, и это было необходимо.
Здесь все было вручную. Отгрузка мешков с надписью «Гуано-1 сорт» шла с помощью простейших законов физики и сил притяжения. «Весы Фемиды» называли рабочие это приспособление, которым грузили гуано ещё их деды.
Тяжелее всего работа носильщика. В среднем за день один человек переносит почти семь тонн — больше ста пятидесяти мешков.
Следом идет просев, где от первого сорта заготовленное сырье отделяют птичьи кости, крошки скалы и прочий мусор. Работа не в пример легче, но грязней. После недели на просеве, гуано везде: в носу, глазах, голове. Плюешься, как чахоточный.
А сверху лишь птицы и солнце. Всегда солнце. Везде солнце. Ни укромного уголка, ни тени… Ничего. Солнце да надсмотрщики.
Птицы продолжают свое дело, люди свое. Говорят, когда гуано стали добывать в промышленных масштабах, его слой составлял почти сорок метров. Сейчас за одиннадцать лет набирается в разы меньше, но 270 ежедневных тонн вынь да положь …
Те времена, когда государство сводило концы с концами только за счет гуано сейчас далеко. Научная братия в начале двадцатого века, сочинила таки азотное удобрение не хуже. Однако добывающая компания по прежнему принадлежит Перуанскому правительству, равно как и острова, где кормятся птицы.
Лов рыбы в здешних водах запрещен. Швартовка тоже — государственный заповедник и фабрика по добыче гуано.
Дров на холодные ночи пока в достатке. О важности сырья в конце позапрошлого века свидетельствует старая узкоколейка, шпалами от которой много лет обогреваются бараки. Все остальное привозное.

Очередная порция мешков плавно ушла за край платформы на старом кованом крюке. У него был даже возраст. Выбил таки неизвестный мастер на нем год окончания Тихоокеанской войны за гуано — 1883.
 А перед глазами Родольфо все еще причудливо вращалась мешанина, из рук Уарры, раздающей карты, и разломанная Освальдо печенюшка.
Вспомнил он и звонок, который пришел тому неделю назад. Попросил показать, а Освальдо отшутился, мол, тебе как покажешь девчонку, так она и сорвется.
Посмеялись тогда, а теперь история всплывала в новом свете.
«Что у них за секреты», — рассуждал Овальдо в краткую передышку, а в душе всплывала давно забытая ревность.
Уарра оказалась из женщин, над которой не властно время. К своим тридцати пяти она лишь расцвела. Не помешали ей ни роды, ни тяжелая работа по дому.
Родольфо гордился ею и.. втайне ревновал ко всему окружающему миру.
«Бред», — сказал он, себе, собираясь грузить очередную порцию мешков.
Своей второй половиной он понимал абсурдность своих домыслов, но контроль уже был утерян и Родольфо всё проворачивал в голове распаляющие его образы.
 
 
«»


Вечер успокоения не принес. Родольфо по традиции уселся, как и прочие, держа в руке телефон.
Уарра звонить не должна. Обо всем переговорили вчера.
На фоне угасающего солнца сидящие на корточках рабочие напоминали птиц. Изредка раздавались звонки. Счастливчик уходил в сторонку сопровождаемый завистливыми взглядами.
Неожиданно звякнул телефон Освальдо.
Увидеть что-то на экранчике Родольфо не успел и сводный брат стремительно поднялся, исчезая в темноте за бараком.
«Кто ему может звонить?» — еще думал он, а ноги сами понесли на угол барака, за которым скрылся Освальдно.
Лучше бы он этого не делал. Самого разговора он слышать не мог, а вот «Уарра» трижды прозвучало в бубнеже.
Обезумевший от ревности Родольфо вернулся на свое место и замер, упершись взглядом на остаток светлой полоски от рыжего дневного мучителя, уплывающего за горизонт.
«Уарра», — все еще слышался ему голос брата, — «Уарра…» 
Мир останавливался. Перед глазами плыли картинки прожитых лет, и в каждой теперь ему чудились многозначительность улыбок и поцелуев жены и брата.
Праздники, дни рожденья, рождество… Все смешалось в цветной водоворот который безвозвратно затягивал в себя Родольфо и отбирая последние остатки разума.
— Ну, как ты? — плюхнулся рядом Освальдо, — Играть сегодня будешь?
Родольфо промолчал, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться ему в горло, а брат под впечатлением разговора ничего не заметил и, наклонившись, добил единственной фразой:
— Мне надо на материк.
Сразу вспомнил, как в прошлом сезоне брат получил травму, свалившись с мешком, и уехал с острова на целый месяц раньше. Уарра потом радовалась, мол, пока выздоравливал, все домашние дела переделал.
Сил сдержаться еле хватало но Родольфо через силу поинтересовался:
— Как выберешься? — ему никак не хотелось себя выдавать.
— Пока не знаю, но буду думать. Вопрос жизни и смерти.
— Расскажешь?
— Тебе расскажи, опять все сорвется, — засмеялся Освальдо, добавив сам того не понимая червоточины в перекошенный ревностью мир Родольфо.
Весь оставшийся вечер тот был сам не свой, и проигрывал на простейших раскладах, вызывая недоумение и шуточки товарищей.
Глаз не поднимал. Ему казалось, что глянь он сейчас и воспламенится все, на что упадет его взор.
Демоны сжимали голову стальными тисками, и он желал сейчас только одного не выдать себя ничем и постараться быстрее перейти в завтра.


«»


Утро следующего дня ничем не отличалось от предыдущих, но только не для Родольфо.
Собственно это было даже не утро, а окончание ночи. Дул прохладный ветер и рыжий хищник уносящий жизнь из всего живого над горизонтом еще не появился.
Пошатывающиеся полусонные рабочие, напоминали кегли, которые чья то заботливая рука расставляет для удара.
Прибоя в темноте не видно и есть только картинка восковой, черной глади да невнятного клекотанья тысяч птиц.
Утро для Родольфо оказалось продолжением адова пожара запылавшего вчера. Он уже не останавливался и уходил в своем оголенном воображении все дальше.
Сводный брат что-то чувствовал и пытаясь его расшевелить лишь добавлял к состоянию Родольфо новых красок.
Все движения Освальдо ему теперь были знакомы… и то как он передавал ему кофе и то как хлебом выбирал остатки тарелки, которые им собирала Уарра. Оставалась только точка здравого разума, которая не могла заглушить несущийся огненный поток, застилающий для Родольфо все краски начинающегося дня.
Заглушить не могла, но лишь ее присутствие помогло ему не выдать себя до конца и не сорваться.
Разум против душевной боли — ничто, но именно он выносил на поверхность истории отца и деда о трагедиях разыгрывающихся на островах.
— У каждого из нас в свое время это происходитт, — говорил ему отец, — И нужно быть готовым все пережить.
 Отсутствие женщин и тяжкий изнуряющий труд время от времени создавали ситуации настолько трагичные, что финал был неизменно плох. В свое время Родольфо раздумывал — хороша ли в таких ситуациях сотовая связь? Получая в компании расчет, он неизменно узнавал о разыгравшихся трагедиях в этом сезоне и понимал, что прав был отец — когда-то это коснется и его.
Готовился… старался предугадать как произойдет и… не заметил как оказался в пламени ада.
«Хитер дьявол, поймал меня за живое», — вращалась в голове Родольфо мыслишка, зацепившись краешком за спасительную разумную точку.
Но океан безрассудства уже смывал и разравнивал ее на песке.
 
Инженер заметил его состояние, но добиться вразумительного ответа не смог и предложил перейти на зашивку мешков на участок просевки.
Там как раз сейчас работала бригада Освальдо. Хотел отказаться, но дьявол уже вел его за руку, не позволяя остановиться, и дикий зверь, поселившийся в Родольфо двумя днями раньше —  желал расправы и лишь искал выход наружу.

Просев гуано происходит на само краю острова. Крепостной вал в четыре человеческих роста созданный из мешков  вытряхивается с другой стороны на сито.
Пыль от «Гуано –1 сорт» покрывает все ровным слоем, но зато нет пресса дробящей тяжести мешков, и ветерок с моря помогает легче переносить нестерпимую жару.
Родольфо сидел в стороне от пыли и зашивал мешки с гуано машинкой. Самая легкая работа острова.
«Курорт», —  смеялись рабочие. Сюда инженеры переводили травмированных индейцев, или тех, у кого как в глазах у Родольфо появлялась пустота и бесовские огни.
Шла вторая половина дня, и близился обед.
Инженер ошибался. Легкая работа могла повлиять на Родольфо, но только не в компании сводного брата.
Тот стоял на куче мешков и подавал их тем, кто сыпал на сито. В полуметре от него начинался скальный обрыв, откуда с высоты птичьего полета виднелся соседний остров и тонкая полоска материка.
«Оступится и все закончится», — проворачивалась в голове Родольфо вязкая и неуемная мысль, — «Оступится… Сейчас…»
Он уже и сам не понимал что с ним. Темная его половина раскинула свои щупальца по всему полигону и «расшатывала» мешки под ногами сводного брата.
Трагедии здесь бывали не раз, но нечасто. Вековые навыки укладки вала пока не подводили. В основном собственная невнимательность, да и с отходами проще — прямо со скалы и в море.
Но Родольфо знал, что куча обвалится.
«Сейчас», — звучало в его голове, — «Сейчас…»
Рабочие, находящиеся на самом верху неожиданно присели, будто началось землятресение, а самый крайний тот самый «Задира» не успел и стал ловить руками воздух на кренящемся в море массиве.
Спас его Освальдо. Ему пришлось встать во весь рост и отшвырнуть «Задиру». В этот момент крайние мешки сорвались с места и поплыли в сторону обрыва.
Освальдо оказавшись на самой макушке оползня, бесполезно перебирался по плывущей массе съезжая вместе с ней.
Родольфо забыв обо всем, понесся к подножью кучи.
— Куда, — схватил его бригадир, но был отброшен в сторону безумным броском.
Освальдо повезло. Мешки ушедшие из-под ног еще летели, распугивая кружащих в воздухе птиц, а руки его вцепились в край скалы, и он пытался сейчас найти опору для ног.



«»
 

— Дай мне руку, — кричал Освальдо из последних сил, цепляясь пальцами за скалу, — Что с тобой брат?
Скалистый край острова, с которого он сорвался, напоминал край мира. Внизу плескалось море. Олуши, бакланы и пеликаны равнодушно кружили над поверхностью воды, собирая жатву из рыбы.
Картинка замерла. Лишь Освальдо из последних сил боролся за жизнь, с удивлением глядя на своего друга застывшего от него в полуметре. Только протянуть руку… но… лишь огненный шар в зените, да гудок катера вдалеке, которого он так ждал.
— Дай руку, — кричал он, глядя в равнодушные глаза Родольфо и не понимая, что с ним.
Всего полметра… полметра…
А у того летела перед глазами вся жизнь, и он ничего не видел. Бесы, получившие  власть хохотали сейчас на краю мира, глядя на последние мгновенья жизни сводного брата.
Неожиданно что-то капнуло на руку Родольфо. Он с удивлением глянул, и это оказался птичий помет. Чертово гуано — красное золото, которое веками выматывало силы и душу из его предков, делая их заложниками и рабами.
— Чертовы птицы, — пробормотал Родольфо, приходя в себя, и вспомнил, как это произошло впервые.
— И тебя посвятили, — кричал тогда отец под хохот рабочих, — Поздравляю, а вот Освальдо что-то не везет.
«Освальдо», — вспомнил неожиданно он и, не задумываясь, протянул руку.

— Что с тобой? — прошептал ему сводный брат, лежа рядом на раскаленной скале покрытой красным слоем «Гуано-1 сорт», — Почему так долго.
— Уарра, — шепнул ему сквозь слезы Родольфо, — Ты говорил с ней вчера…
И неожиданно Освальдо захохотал. Он смеялся так, что показалось — дрогнула скала.
— Дурак, — кричал он, приподнимаясь, — Господи какой ты дурак.
Родольфо молчал, не понимая, а сводный брат достал из кармана телефон и ткнул ему в лицо.
— Смотри, — смеялся он, — Вот она моя Мария, Уарра мне лишь кой-чем помогла, да объяснила ей, что страшного нет, когда муж работает на островах.
— Но почему?
— Да все знают, что когда ты просто поливаешь цветок — он сразу вянет. У вас это по роду… Я, когда рассказал Уарре, что трое моих девчонок сбежали, после того как их тебе показал, настрого запретила что-то рассказывать…
— Так ты…
— Да брат, я вчера разговаривал с Марией, а Уарру мы лишь упоминали…

Вечность молчала.
Бесконечно кружились птицы, над океаном не понимая, зачем здесь люди и что они делают. Вечное море несло свои течения, омывая скалистые острова на которых они суетились, напоминая лесных муравьев, да рыжее солнце беспощадно палило, иссушая все на своем пути.

8 сентября 2010 г. Иркутск.