Предстояние Утомленные жанром

Долго не мог понять тотального анфилактического шока, который вызывал у публики последний фильм Никиты Михалкова - "Утомленные солнцем-2". Причем публика задыхается самая пестрая - от кинокритиков - до  Урганта-старшего, от жюри Канского фестиваля и до весталок русского шансона.

Так бы и не понял, наверное, никогда, если бы  не посмотрел фильм. 

Посмотрел. Реакция публики, по-моему, правильная. Реакция, я бы даже сказал, совершенно закономерная.

Хотя, не знаю, кто как, а я лично, не ожидал такой прыти от Никиты Сергеевича. Столько внутри него всяких врождующих армией воюет, никак не думалось, что наши победят. 

Но поди ж ты! Случилось.

Никита Сергеевич дозрел.

Потомок двух классиков русской живописи, сын автора "Дяди Степы" снял таки гениальное кино.

Что бы ни говорили о Михалкове, а русский он человек. Русский до мозга костей. Шестьдесят лет запрягать и такую скорость развить космическую.   

Все-таки было в нем что-то. Не могло не быть. После шемящего вестерна "Свой среди чужих...", после монолога с гармошкой и чекушкой за дверью в "Родне", после "размножаемся" Калягина в "Пьесе для...", после жухлой крымской и "зеленой у нас в России" травы в "Раба любви"...

Прозорливые люди всегда называли Михалкова "гением", но, скорее,  в бытовом значении этого странного слова. Там в эпизодике звезду с неба достал, там кино в общем и целом снял "просто гениальное".

Но, когда рождается, что-то не "просто гениальное", а, действительно, гениальное, - это всегда вызывает шум, ярость и аллергию, потому что рождается абсолютно гадкий утенок, который к тому же, скорей всего, и не вырастит уже ни во что более приличное. Разве что публика когда-нибудь подрастет и хлопнет себя по лбу: да, и вправду руины, камни, валуны - но руины, камни, валуны Атландиды.

Большинство прорывов в искусстве - уродливы. Что-то непонятное по форме, неуклюжее, спорное, раздражающее. Что-то вроде "Войны и мира", "Мертвых душ", "Идиота" или "Чайки", освистанной с особенным удовольствием: "Наконец-то оскандилился!"

Замах на миллиард - удар на триста-триста пятьдесят миллионов.
    
Потребовалась бы целая книга, чтобы рассказать, что в "Предстоянии" есть такого уж эпохально-нового, и две книги, чтобы перечислить, чего в ней не хватает до сверхчеловеческого шедевра.

Но фильм гениален уже потому, что Михалков использовал в языке своего последнего фильма лучшие находки, выработанные искусством повествования за последние двести лет.

И главная линия от этого сильно пострадала - вряд ли история комдива Котова достигнет такого же катарсиса, как в "Утомленные солнцем-1". Скорее всего, так и останется чем-то побочным, вроде линии Пьера Безухова в "Войне и мире". 

Но за то Михалков взял все лучшее, что выработали великие рассказчики за последние лет двести и попытался с помощью этого метаязыка разрушить "Матрицу", в которой мы до сих пор живем и которая до сих пор навязывает нам то видение страны, которое ей выгодно.

Может и не разрушил, но хотя бы попробовал. Впрочем, не просто попробовал.

Разве был такой фэнтезийный Сталин в нашем кино? Это ведь - тролль с экзгумированным цветом лица и сумасшедшими глазами пещерного духа. (А какая лаконичная краска - всего навсего игра Максима Суханова). Гоблин, упырь, Вий, но при том какой выдающийся менеджер! И все он помнит, и все сечет и все держит в своих руках. Целую страну держит в руках своей демонической силой. Нет плохих, нет хороших людей в этом подземном царстве. Все скованы одной цепью. Каждый в этом подземелье, от мала до велика, от пионера до маршала боится и одновременно презирает всякого, с кем сойдется на "пол разговорца". Любая фигура ест любую фигуру, как чужую, так и свою. Все пешки и все палачи. Садистские шахматы подземного короля. А его девиз: перемелится - мука будет, и никакого покояния. Какое покояние в подземелье? Так паленым даст, что за стенами не усидеть будет.

Толкиен + Кафка + Хичкок = Советская власть. На все времена.

Атмосфера и характеры окопных сцен близки по стилистике военным песням Высоцкого, причем, наименее пафосным: "Случай в ресторане", "Жил я с матерью и батей...", "Песня снайпера"... Никакого тебе совка и всяких там "здорово, браток!"... Болезненная, на грани маниакально-депрессивного психоза, атмосфера. Неадекватность и эйфория, заторможенность и прозрение будущего.

И эта фрустрация сгущена до предела, до абсурда, до высшего трагизма.

Кантуженный среляет в немецкий самолет, и баржа-госпиталь идет на дно с сотнями раненных.

Девушка на аккупированной территории может сохранить невинность --- но ценой жизни  целой деревни.

Рота кремлевских курсантов - еще одна жертва кремлевскому гоблину. Штыки против танков, и через пол часа от курсантов-мажоров  отстается кровавый фарш.

Таковы метафоры мира, в котором и в реальности миллионы или погибнут,  или спиваются в "Голубых Дунаях", или пропадают на Колыме.

Весь этот метафизический приговор войне, безумию войны и безумным на  войне, - идет, конечно же, от Толстого. Как и романная структура фильма.

С историзмом, конечно, проблемы. С историзмом, вообще, всегда проблемы, когда история сгущается до античной трагедии.

Что до стриптиза в последней сцене - то после нее, вообще, не понятно, почему до сих пор никто не додумался изображать войну и сталинскую Россию как тотальный сюреалистический абсурд? Хотя бы такой мягкий, как "Америка" Кафки или "Немой официант" Пинтера.

Впрочем, в "Хрусталев, машину!" это, конечно есть. Как и секс без любви накануне ареста.

Кстати, эротика в сюрреализме - лучший ответ на вызовы экзистенциального ужаса.