Синие телеграммы

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО И ЗАБЫТОГО

Поэтическими переводами лирики Федерико Гарсиа Лорки я основательно увлёкся в начале шестидесятых годов. Одними из первых стихотворений, переведенных мною на русский язык, были его романсы «Неверная жена» и «Умерший от любви». Мне показалось интересным, что в обоих этих романсах испанский поэт описывал собак. В одном случае собаки лаяли на горизонте за рекой, в другом – собаки преследовали полночь. Вот как я перевёл тогда эти две строфы из разных романсов:

В темноту небес вростали
тополей безлунных кроны,
и встревоженными псами
горизонт залаял громко…

Испуганно ночь стучится
в окна балконов тёмных,
и мчится за нею с лаем
тысяча псов бездомных…

     В переводе я пытался максимально приблизиться к оригиналу. В стихах Гарсиа Лорки тысяча собак преследуют ночь, которая с ними не знакома. Ночь дрожит от страха и стучит в окна. Своих собак Лорка не характеризовал никакими эпитетами, но если их тысяча, то ясно, что это страшно, что собаки свирепы. Поэтому естественно, что Михаил Зенкевич назвал их разъярёнными:

А ночь в испуге стучится
В стёкла высоких балконов,
Её преследует лаем
Сотня собак разъярённых.

   Как видите, не тысяча - сотня,в десять раз меньше, но зато они разъярённые! Я же для более точной рифмы решил назвать их бездомными, что вполне естественно: домашние собаки по ночам редко лают в квартирах. Свои переводы я читал на университетской литературной студии, которой руководил пофессор А.В.Недзведский. Каким-то образом о моих переводах узнал украинский поэт Василь Стус. По его просьбе я передал испанские стихи со своими переводами и подстрочниками, и он сделал свой стихотворный перевод на украинский язык. Надо сказать, что Стус всегда был близок к испанскому подлиннику и старался от него не отступать. В строфе о собаках он лишь прибавил черноту к балконным стёклам и не стал указывать количество собак, заменив числительное стаей. Могу привести это четверостишье:

Налякано н1ч тремт1ла
у чорному шкл1 балкон1в,
б1гла за нею сл1дом
зграя собак бездомних…

 Через несколько лет после этих, выполненных мною переводов, появились в печати переводы моего тёзки, известного теперь поэта-переводчика Анатолия Михайловича Гелескула, с которым я переписывался в юности, в 60-х годах. Сейчас ему 76 лет. Вот что он писал: «Свои переводы ни защищать, ни оправдывать не собираюсь – пусть защищаются сами и насколько в силах. Самому судить о себе трудно и вряд ли возможно».  Я сразу же обратил внимание на то, как Гелескул справился с лоркианскими собаками.

Врастая в безлунный сумрак.
ворчали деревья глухо,
и дальним собачьим лаем
за нами гналась округа…

По улицам кралась полночь,
стучась у закрытых ставней,
а следом за ней собаки
гнались стоголосой стаей…

   Мне показалось немного странным, что в обоих переводах переводчик употребил глагол «гнаться», хотя в испанских оригиналах их нет. Изучение различных проблем поэтического перевода, сопоставление переводов с их  оригиналами и собственная работа над стихотворными переводами были для меня прекрасной филологической школой. Я задумывался над каждым словом. Помнится, проживавший в Ленинграде рабочее-крестьянский поэт Илья Иванович Садофьев (1889 – 1965), который за своё стихотворение «В заводе» (1913) привлекался к судебной ответственноси, писал:

Тянулись дни за днями,
ГНАЛИСЬ за днями дни,
Но твой завет, как знамя,
Я в памяти хранил.

 У Гелескула – тоже «гналИсь», хотя допустимо и «гнАлись». Вспомнилась последняя строфа «Дорожной думы» известного поэта и преводчика Алексея Апухтина (1840 –1893):

Только бы счастье со светлыми днями
Так же ГНАЛОСЬ по пятам за тобой,
Как наши тени бегут за санями
Снежной равниной порою ночной!

   Шли годы, я заканчивал филологический факультет университета имени И.И.Мечникова. Мои переводы из Гарсиа Лорки печатались во многих одесских газетах. И вот редакция «Комсомольской искры» задумала опубликовать подборку моих переводов к 70-летию со дня рождения Федерико. Несколько сотрудников редакции писали вступительную статью, потом думали, как её назвать. Я выпалил: «Синие телеграммы». Название одобрили, и оно было набрано громадными жирными буквами. Это были слова из моего перевода романса «Умерший от любви»:

– Когда я умру, о мама,
пусть знает о том округа,
ты синие телеграммы
отправь-ка на Север с Юга!..

   Я фантазировал и говорил, что телеграммы-молнии стихов Лорки, подобно птицам, прилетели из Испании в Одессу. И одна из этих птиц-телеграмм построила себе гнездо в густой и пышной, тёмной, как ночь в романсах Лорки, шевелюре журналиста и знатока поэзии Евгения Голубовского… Голубовский улыбнулся, добавив: «И стали они, эти синие пернатые телеграммы, тут, у нас в редакции, жить. Как родные. Хороший материал.  Это находка. Спасибо. Закажу иллюстрации художнику и попробую дать к юбилею Лорки. Думаю, что получится».
   И вот в подборке «СИНИЕ ТЕЛЕГРАММЫ» 6 июня 1968 года были опубликованы мои переводы «Гитары», «На ушко девушке», «Цветок». Но так случилось, что для переведенного мною романса «Умерший от любви», откуда были взяты «СИНИЕ ТЕЛЕГРАММЫ», места на газетной полосе не хватило, а название осталось. Мой коллега по филфаку Рудик Феденёв сказал:
   – Я читал где-то недавно, а возможно, что даже ещё в 1960 году эти строчки в интерпретации Михаила Зенкевича:

Пусть с юга летят на север
синие телеграммы…

   Мне же вспомнилось, что их цитировал Андрей Вознесенский в свой книге «Треугольная груша» (1962), и редакция одесской «Комсомольской искры» выдернула эти строчки именно из сборника, возникшего у Вознесенского после его поездки в 1961 году в США:

Пускай узнают сеньоры
о том, что я умер, мама,
пусть с Юга летят на Север
синие телеграммы!

Откуда появились в «Треугольной груше» эти строки, Вознесенский умолчал, назвав их при этом необъяснимым колдовством. Называть автора этих русских строчек, ему не хотелось, видимо, было невыгодно, так как исчез бы шанс ощущения, будто их перевёл с испанского сам Андрей Андреевич. Любопытно, что когда в первый день лета 2010 года Вознесенского на 78-ом году жизни не стало, в своём отклике на его смерть ставшая москвичкой  бывшая одесская поэтесса Ольга Ильицкая, сопроводив траурную заметку в Интернете своим фотопортретом, вспомнила именно эти строки: «Пусть с Юга летят на север синие телеграммы!», как будто это строки самого Вознесенского. Она даже озаглавила этими строчками посвящённый автору "Треугольной груши" некролог. Позже цитированного Вознесенским появился превод Анатолия Гелескула:

– Если умру я, мама,
будут ли знать про это?
Синие телеграммы
ты разошли по свету!..

   Удивительно, что этот мой до сих пор неопубликованный перевод, сделанный почти полвека назад, сохранился в старой студенческой тетрадке, и я  с удовольствием предлагаю его нашим читателям.

УМЕРШИЙ ОТ ЛЮБВИ.
MUERTO DE AMOR
(Из Федерико Гарсиа ЛОРКИ)

Маргарите Мансо

– Так ярко светится что там,
на длинных верандах верхних?
– Одиннадцать, слышишь, пробило?
Закрой же, сынок мой, двери!
– Четыре свечи сверкают
в глазах моих – кто ж не заметит?
Старательно чистят люди
на кухне посуду из меди.
*
Луна, как чеснок золотистый,
в своей агонии страшной
бросает жёлтые кудри
на купол высокой башни.
Испуганно ночь стучится
в окна балконов тёмных,
и мчится за нею с лаем
тысяча псов бездомных,
а вин аромат янтарный
сочится из бочек томных.
*
Ветер влагой пах тростниковой,
и гул голосов несмелых
еле слышался сквозь запустенье
в полночного мрака ущельях.
Уснули волы с возами
и розы, прижавшись к цикорию.
Четыре свечи взывали,
подобно Святому Георгию.
В долинах смиряли женщины
бурление крови резвой,
и терпкая горечь бёдер
лежала тюльпаном срезанным.
Старухи слёзы роняли,
рыдая, как горные воды,
и с нежной тоской вспоминали
друзей и ушедшие годы.
Фасады известью лунной
сияли, как белые ландыши.
Цыгане и ангелы тронули
аккордеонов клавиши.
– Когда я умру, о мама,
пусть знает о том округа,
ты синие телеграммы
отправь-ка на Север с Юга!..
Семь криков, семь струек крови,
семь маков ярко-махровых
разбили мутные стёкла
в салонах ночей ковровых.
И клятв, и проклятий море
обрубками рук и цветами
шумело вдали, алея
в тумана расхристанной раме.
А небо хлопало дверью
в трепещущей леса шири,
когда из веранд высоких
мерцали свечи четыре.

Перевёл с испанского Анатолий ЯНИ (Одесса)

P.S. Интересно, что этого стихотворения испанского поэта в переводе Михаила Александровича Зенкевича (1891 – 1973) нет ни в одной из библиотек Одессы, в том числе и в научной библиотеке имени А. М. Горького, ни в Интернете. Нет его и в отдельной книге переводов Михаила Александровича. Поэтому я решил представить этот мало кому известный перевод, некоторые строки которого хорошо известны лишь благодаря их цитированию А.Вознесенским в его «Треугольной груше». Теперь читатели смогут сравнить разные переводы. Кстати, о существовании этого переложения, выполненного М. Зенкевичем, я узнал лишь после того, как завершил работу над строчками своего перевода.
   Иногда бывает так, что и одно слово в каком-либо переводе строчек великого испанца говорит о том, что переводчик пользовался в процессе перевода не испанским оригиналом, а уже готовым, сделанным другим поэтом переводом. В 2008 году во Львове вышел сборник стихотворений Гарсиа Лорки на украинский язык в переводе Григория Латника, где опубликовано и стихотворение «Померлий в1д кохання» («Умерший от любви»):
1 запах вина та амбри
з террас п1дноситься вгору.

Любопытно, как возникла в этом переводе амбра. У Г. Лорки ambar – янтарь.Микола Лукаш, наример, придумал йод:

Пахне десь вином чи йодом
за дверима в коридорах.

   Василь Стус решил сохранить «янтарь» (по-украински «бурштин»):

Вин буртиновий запах
розносився коридором.

   У Анатолия Гелескула находим «винный янтарный запах».  И только  в переводе М. Зенкевича галереи пахнут амброй. Очевидно, что именно у Зенкевича её и позаимствовал для своего украинмского варианта Г.Латник.
   Думаентся, что нет науки более занимательной, чем следить за различными поэтическими переводами одного и того же стихотворения и сравнивать их.

УМЕРШИЙ ОТ ЛЮБВИ

– Что это ярко так светит
Сверху большой галереи?
– Одиннадцать, сын мой, пробило.
Закрой же дверь поскорее.
– Мне прямо в глаза сверкнули
Четыре огня лучистых.
– А может, вверху там люди
Посуду медную чистят.
                *
Блестит на ущербе месяц
Серебряной долькой чесночной,
Окутав жёлтые башни
Жёлтой вуалью полночной.
А ночь в испуге стучится
В стёкла высоких балконов,
Её преследуют лаем
Сотни собак разъярённых,
И пахнет вином и амброй
Ряд галерей затемнённых.
                *
Вдали голоса глухие.
Шум ветра в речной осоке
Звучали под звёздной аркой,
Раскинутой в небе высоко.
Быки и розы уснули,
И только ярче пожара
четыре огня взывали,
как святой Георгий, яро.
А женщины молодые
Во тьме томились, грустили
От горькой и острой боли,
Как стебли срезанных лилий.
Косу распустив, старухи
Пред гребнями гор скалистых
Плакали и причитали
Тягуче и голосисто.
Тьму на квадраты разбили
Фасады домов белёных.
Цыгане и серафимы
Играли на аккордеонах.
– Пускай узнают сеньоры
О том, что я умер, мама.
Пусть с Юга летят на Север
Синие телеграммы.
Семь криков, семь струек крови.
Семь маков махрово-алых
Затмили мутные луны
В тёмных салонах и залах.
Всплеском венков разноцветных,
Заломленных рук, воздетых,
Гневное море проклятий
Вдруг загремело где-то.
И небо хлопнуло гулко,
И лес зашумел в печали,
А с галерей высоких
Огни во мраке взывали.
              (Перевод Михаила Зенкевича)