…Узелок, завязавшийся на шёлковой нитке, никак не хотел распутываться. Аэльха с нетерпеливым раздражением попыталась распутать его кончиком вышивальной иглы – и неосторожно уколола палец. С досадой отшвырнув постылую вышивку в угол, молодая женщина зажала ранку носовым платком.
Сегодня Аэльхе было особенно тоскливо. В обществе Вэйлинди, свекрови Аэльхи, или же кого-нибудь из юных учениц этой мудрой волшебницы горестные, тягостные мысли не так сильно одолевали супругу Фьонна. Но сегодня Вэйлинди, чей остроумный нрав рассеивал вокруг Аэльхи сумрак тоски и одиночества, вздумалось подняться на самую высокую башню замка – чтобы полюбоваться цветущими садами с высоты птичьего полёта, как выразилась волшебница. Подъём по многочисленным ступенькам сейчас был тяжёл для Аэльхи, так что ей пришлось остаться в своей комнате. Вэйлинди со свойственной ей заботливостью откомандировала двух своих учениц, чтобы они составили компанию её беременной невестке; однако Аэльха сама отослала их, сказав, что хочет побыть в одиночестве. Заметив, как радостно загорелись глаза девчонок, освобождённых от обязанности развлекать её, молодая женщина горько усмехнулась про себя. Конечно, кому ж охота делить её скуку и печаль! Она ничуть не винила этих юных волшебниц, как и свою свекровь, внезапно ощутившую прилив поэтического преклонения перед красотой природы. Всем хочется веселья!
Аэльха отняла платок от пораненного пальца. На белом полотне расплылось кровавое пятнышко; из ранки снова стала сочиться кровь. Сжав платок в руке, женщина подошла к окну. Аэльха смотрела на зелёный луг в золотых крапинках одуванчиков, однако перед её мысленным взором всё стоял белый платок в кровавых пятнах. Вдруг с Фьонном что-то недоброе случилось?.. Внезапно Аэльха вспомнила сказку о королеве, которая пожелала, чтобы её ребёнок был румян, как кровь, бел, как снег, и черноволос, как чёрное дерево. Королева родила чудесную дочку, красавицу из красавиц, и умерла, едва свидевшись со своим супругом…
Неизбывная тоска ледяной рукой сжала сердце Аэльхи, бесстрашной дочери отчаянных бренских воинов. Ком подкатился к горлу; прижавшись лбом к оконному косяку, молодая женщина пыталась совладать с собой, но слёзы сами текли по лицу…
– Аэли, дочка, твой муж вернулся! – Вэйлинди стремительно ворвалась в комнату. – Слышишь, девочка? Мой сынок наконец-то вернулся! И Льюв тоже! Пойдём, встретим их!
Однако радость, кубарем вкатившаяся вслед за волшебницей, шелестящая в складках её голубого шёлкового платья, играющая в каждой черте её лица, в каждом движении, не затуманила наблюдательный взор Вэйлинди.
– Ты что, плачешь, Аэли? – с тревогой и состраданием спросила она, материнским движением обняв невестку. – Что с тобой?
– Нет, ничего, – слабо отозвалась та. – Просто мне не по себе. Я подумала…
– Лучше б ты подумала о своём малютке, чем о всякой чепухе, – неодобрительно покачала головой Вэйлинди. – Фьонн вернулся! Я видела с башни, как он и Льюв, и его дружина приближаются к замку.
– Фьонн меня больше не любит, – прошептала Аэльха, и слёзы снова потекли по её щекам.
– Что за чепуха! Конечно, он тебя любит, – с непоколебимой убеждённостью отрезала Вэйлинди. – Вот, выпей воды и успокойся, – волшебница подала невестке серебряный ковшик с водой. – Умойся, и пойдём. И перестань, ради Создателя, терзать себя тоскливыми мыслями! Ну ладно ещё себя – а крошка-то чем виноват?
Родниковая вода и уверенность свекрови несколько успокоили молодую женщину. Аэльха машинально шагнула к зеркалу. Бледное лицо, покрасневшие от слёз глаза, расплывшаяся фигура… Разве такую когда-то любил дерзкий и нежный Фьонн, под взором зелёных очей которого трепещут девичьи сердца?..
– Пойдём же, Аэли, – нетерпеливо торопила её Вэйлинди; волшебница взяла невестку за руку и мягко, но решительно повлекла за собой.
Аэльха покорно следовала за свекровью, чья житейская мудрость, личностная независимость и решительность в поступках всегда восхищали дочь Йорунда. Вот Вэйлинди, в отличие от неё, никогда бы не позволила любимому мужчине обращаться с собой, как с игрушкой, которой забавляются в краткие минуты передышки между сумасбродными квестами , военными подвигами и премудрыми фолиантами! Что с того, что в юности Вэйлинди была ведьмой, некроманткой: зато колдунье неведомо подчинение в любви, она-то всегда оставалась на равных со своим мужем, хотя ныне перед могуществом Архимага склоняются в пыль гордые лорды и короли!..
На лужайке перед замком уже собралась большая толпа; она жадно глазела на Архимага и его вернувшегося из изгнания сына – как многочисленные цветы на лугу смотрят на солнце.
Льювин спрыгнул с коня первым; Вэйлинди тотчас очутилась рядом, и Архимаг, не обращая внимания на вытаращенные глаза зевак, подхватил её в объятия. Со стороны леса опрометью мчались Эртхелер и Гвэйнир, услышавшие, что отец и дед вернулись домой.
Аэльха, стоя на крыльце, смотрела на приближающегося к ней Фьонна, чувствуя, что слёзы снова застилают глаза. Он всё такой же красивый, как в тот день, когда она впервые его увидела; а как идёт ему серебряный венец с одиноким изумрудом! Кому же более пристала королевская власть, как ни ему, с его уверенными манерами, его доблестью, его чуть высокомерным взглядом, который всегда становился тёплым и ласковым, когда он смотрел на неё?!
Фьонн взбежал по ступенькам крыльца и… вдруг опустился на колени перед женой.
– Прости меня, Аэли, – просто сказал он, сжимая в своих тёплых ладонях её холодные руки.
– Встань, Фьонн, – смущённо прошептала она.
Он поднял на неё взор, не спеша, однако, переменить свою покаянную позу.
– Ты плачешь, Аэли? – он резко поднялся с колен, подхватил жену на руки и унёс во внутренние помещения замка.
Фьонн бережно усадил её в кресло, а сам сел прямо на пол у её ног.
– Не плачь, – он прижался щекой к её коленям, окутанным шёлковыми складками платья. – Лучше выбрани меня: так, я слышал, делают многие жёны, чьи мужья… гм, далеки от идеала. Скажи, что я – мерзавец, подлец, эгоист и не знаю что ещё такое! Ударь, если хочешь. Потребуй от меня чего-нибудь невозможного – только не плачь, Аэли!
Она улыбнулась сквозь слёзы.
– Обними меня, Фьонн, – опустив ресницы, тихо попросила она.
Фьонн поднялся с пола, намереваясь выполнить это простое и трогательное пожелание. Но тут дверь распахнулась, и в комнату ворвались запыхавшиеся Эрхел и Гвэйн. Ссадины на руках Эртхелера и парочка синяков на физиономии Гвэйнира свидетельствовали о том, что братья недавно подрались; впрочем, в данный момент оба выглядели совершенно довольными и радостными.
Нужно заметить, что Аэльха, узнав о том, что у её супруга имеется старший сын, восприняла это известие достаточно спокойно. Возможно, потому, что Эртхелер был изготовлен Фьонном до встречи с дочерью Йорунда, и Аэльха не восприняла прошлые любовные проделки мужа как повод для ревности; а, возможно, и потому, что и сама Аэльха, и её сестра Сигрэйн были незаконными дочерьми эрла Йорунда. Обеим пришлось выслушать немало насмешек со стороны своих братьев; как знать, может, эти воспоминания и явились причиной достаточно благожелательного отношения мачехи к внезапно обретённому пасынку?..
Однако мальчишки выбрали явно не тот момент, чтобы приветствовать своего родителя.
– Бабушка велела сказать, что все сидят за столом и ждут только вас, папа, – сообщил Эртхелер; Гвэйн, как ни странно, не предпринял попыток вклиниться в эту краткую речь брата, тем самым молчаливо признав за ним право старшинства.
– Ну так идите скорей, пока мои воины всё не слопали! – посоветовал Фьонн сыновьям. – Мы сейчас придём.
Мальчишки потоптались на месте, однако выразительный взгляд отца и голод, явившийся следствием прогулки по лесу и драки, говорили в пользу немедленно присоединения к обедающим. Когда Эртхел и Гвэйн скрылись за дверью, Фьонн подхватил жену на руки и, сев в кресло, усадил Аэльху к себе на колени и прижал к себе.
– Нас ждут, Фьонн, – счастливо засмеявшись, напомнила она.
– Тебе и мне ещё дольше пришлось ждать этой минуты, – отозвался он, ласково гладя её волосы.
– Фьонн, вот теперь мне хочется тебя ударить, – полузакрыв глаза, сказала Аэльха. – Уж конечно, ты не ждал, сидя у окна и глядя вдаль! Ты никогда ничего не ждал – а просто брал то, что хотел взять. Не пытайся уверить меня, что ты только и делал, что горевал о нашей разлуке…
– Нет, конечно, я был занят не только этим, – согласился Фьонн. – Прости, Аэли, но должность короля иногда обязывает заниматься множеством дел! Но, верь мне или нет, смейся или строго погрози мне пальцем, словно завравшемуся лжецу – а только и я погружался в ожидание, похожее на сон…
– То есть в сон, – поправила Аэльха, склонив голову на грудь Фьонну. – Что же тебе снилось, милый? Только не говори, что я!
– Ты мне тоже иногда снилась, – ответил магистр Мон-Эльвейга. – Но чаще я видел один и тот же сон: словно я – волк, и бегу по бескрайнему заснеженному полю за неведомым…
– Ну и как, догнал?
– Ещё бы! – улыбнулся Фьонн и поцеловал её.
* * * * *
Всё лето Фьонн провёл дома. Поначалу, то есть примерно недели две, он чувствовал себя безоблачно счастливым и не задумывался ни о каких делах; но затем мысли о превышениях полномочий исполняющего обязанности главы Мон-Эльвейга, допущенных командором Улльдаром, а также раздумья о негласных обязательствах, принятых на себя Фьонном по отношению к Гвейфу, периодически стали всплывать в беспокойном уме мага.
Фьонн и прежде никогда не был домоседом, которому мерное потрескивание пламени в семейном очаге стократ милее дорожной пыли и грязи, холода и зноя – непременных спутников любого квеста, кажущегося добропорядочному обывателю безрассудным и бессмысленным шатанием. Время, проведённое в изгнании, никоим образом не излечило сына Льювина от тяги к активной деятельности, результатом которой с равным успехом могут стать как достижения, полезность которых очевидна, так и приключения, итог которых является весьма неоднозначным – именно эти черты характеризовали деяния Фьонна, свершённые им в Сумеречной долине.
Очутившись дома, где жизнь катила свои волны размеренно и плавно, словно полноводная река, Фьонн вскоре ощутил смутную тоску по другим атрибутам существования, тем, что роднят жизнь с непостоянным морем – то ласковым, то бурным, то лениво набегающим на прибрежный песок, то ожесточённо рвущем паруса и перебрасывающем корабли с вала на вал, как щепки. Однако сын Архимага не решался покинуть семейный круг, только-только вступив в него снова, и ринуться на выручку Гвейфу или махнуть в Башню Сервэйна, дабы предстать перед обнаглевшим Улльдаром, как живое воплощение земного воздаяния.
Одна лишь любовь к кому бы то ни было едва ли удержала на месте непоседливого авантюриста вроде Фьонна (и, как мы знаем, не удерживала); но запоздалое осознание собственной вины перед Аэльхой ощутимо царапало душу безалаберного мага. Итак, любовь, заручившаяся мощной поддержкой совести и долга, вопреки овладевшему Фьонном непокою, удержала магистра Мон-Эльвейга в Каэр Лью-Вэйл вплоть до осеннего равноденствия, дня рождения Архимага Льювина; в этот же день в предзакатный час у Аэльхи родилась дочь.
Льювин, при его склонности искать в событиях в первую очередь положительные стороны (не закрывая глаза и на негативные явления), счёл добрым знаком то, что день и даже час рождения внучки совпал с его собственным.
– Как же ты назовёшь дочку, Аэли? – спросила Вэйлинди, бережно качая на руках сладко посапывающую малышку.
Аэльха слабо улыбнулась.
– Лучше ты, матушка, выбери для неё имя, – попросила она. – Для её счастья я бы хотела, чтобы она больше походила на тебя, чем на меня. Имя, которое дашь ей ты, я верю, принесёт моей девочке удачу.
Вэйлинди осторожно опустила спящую малышку подле её матери и торопливо сложила пальцы правой руки в охранительном жесте.
«Намёк на мою удачливость всегда заставляет меня побаиваться за сохранность того, что дал мне Создатель», – подумала бывшая некромантка, а вслух сказала:
– Хорошо, Аэли, если ты так хочешь… Я помню, много лет назад судьба столкнула меня с одной женщиной, которая существенно помогла мне в трудную минуту. Звали её Меллидэн, что значит «Цитадель Пчёл».
В этот момент новорождённая дочка Фьонна открыла глаза и внимательным, осмысленным взором серых глаз посмотрела на бабушку; Вэйлинди улыбнулась и взяла девочку на руки.
– Меллидэн, – повторила волшебница. – Сладкая, как мёд, жгучая, как укусы пчёл – такая девчонка сведёт с ума всех мужчин вокруг, особенно если она вдобавок ещё и колдунья!..
Льювин подошёл к жене и взял у неё девочку. Маленькая Меллидэн крохотной ручонкой потянулась к узорной застёжке его зелёного плаща и вдруг улыбнулась своему не стареющему дедушке. Архимаг, глядя на внучку, тоже засмеялся.
– Намёк на мёд вполне уместен – волосы у неё почти такие же, как у тебя, Вэйл, цвета гречишного мёда, – заявил Архимаг, осторожно коснувшись волос девочки. – Меллидэн – красивое имя, только оно слишком сурово звучит для такой маленькой шалуньи, – добавил Льювин как бы в раздумье. – Вот когда она вырастет и выйдет замуж за принца, тогда пусть подданные и называют её «леди Меллидэн»; а сейчас, да и впредь, давайте будем называть её Дэйни. Вполне подходящее имя для юной волшебницы!
* * * * *
…Перед взором всадника, остановившегося на вершине холма, расстилалась долина реки Гьёрданстейд – ярко-зелёная с небольшими осенними вкраплениями жёлтого – по берегам которой на небольшом расстоянии друг от друга высились приземистые башни трёх крепостей, обиталищ сыновей эрла Йорунда; вдали, подёрнутые белёсой дымкой тумана, виднелись скалистые склоны горного хребта Хорли-Сколли.
С минуту полюбовавшись живописным ландшафтом, Фьонн, весело насвистывая, осторожно тронул каблуками бока своего коня, сим деликатным движением давая понять благородному животному, что пора спускаться с холма в долину. Позади волшебника на крупе коня сидел гном Фолли по прозвищу Железный Лоб, хмуро помалкивавший уже целых полчаса, хотя до этого он болтал без умолку всю дорогу.
– Эй, мастер Фолли, чего приуныл-то? – окликнул спутника маг. – Уж не жалеешь ли ты задним числом о своём необдуманном выборе? Подумай-ка хорошенько ещё раз, дружище! Может, всё-таки вернёшься в Арландун, в объятия жёнушки, чем добровольно становиться объектом постоянных поучений со стороны столь премудрого и искушённого в педагогике индивидуума, каков наш благородный Гвейф? Чего молчишь-то? Мне-то ведь всё равно; я спрашиваю тебя только потому, что помню, как вы, славные потомки Дьюрина Великого, трепетали при мысли о драконьих проповедях!
– Не спрашивал ты меня, когда передал, словно раба, словно вещь какую, в бархатные лапки и алмазные коготки Шэалы! – сердито отозвался Железный Лоб.
– Так, начинается, – кисло протянул Фьонн. – Опилки пилить начинаем, вспоминать, кто перед кем виноват, в чём именно и как следовало наказать виновного! Я тоже кое-что помню о том, как хорошо ты в те времена умел хранить тайны, почтенный Фолли; и что с того? Разве ты ещё не обратил внимания – я учёл твои теперешние пожелания и взял тебя в поездку к Гвейфу, которому ты ни с того ни с сего пожелал служить верой и правдой, если, конечно, он соизволит принять твою присягу; а ведь я мог бы без разговоров отправить тебя в Арландун к твоей семье!
Гном упорно молчал.
– Так я правильно понял – ты твёрдо решил стать оруженосцем дракона? – на всякий случай уточнил волшебник.
Ответом ему послужило всё то же хмурое молчание.
– Ладно, всё с тобой ясно, – махнул на него рукой Фьонн. – Надеюсь, что Гвейфа в большей степени занимает сам процесс воспитания, чем конечный результат в виде просветления воспитуемых. Он дракон здравомыслящий и, конечно, не станет требовать невозможного от окружающих.
Во время этого разговора конь мага, лишь слегка направляемый хозяином, благополучно спустился с холма в долину; теперь путешественники ехали по широкой дороге, на которой колёса повозок оставили глубокие колеи. Дорога вела к небольшому селению, приближаясь к которому маг и гном услышали песню, доносившуюся из крайнего дома, расположенного на отшибе:
Гордый Йорунд дал Фьонну клятву,
Что отдаст ему в жёны дочь,
Если выстроит дерзкий волшебник
Тестю замок за лунную ночь.
Когда звёздный полог задёрнул
Юный месяц над ложем земли,
Вышел Фьонн на простор равнины
И запел заклятья свои…
Исполнение не блистало умением, как, впрочем, и стихотворная техника; но магистра Мон-Эльвейга поразил сам сюжет баллады, в которой история его любви к дочери Йорунда столь существенно расходилась с событиями, имевшими место в действительности. Впрочем, значительная героизация его собственного образа польстила магу, который не был чужд тщеславия.
Голос, который, вероятно, должен был принадлежать индивидууму мужского пола того возраста, который традиционно принято называть преклонным, меж тем продолжал:
…Строил он не из дуба и камня –
Из теней и блеска зари,
Стала радуга кровлей зданья,
Небывалого в прежние дни…
Узнать, какие же ещё небывалые деяния он совершил, будучи одержим страстным желанием заслужить руку своей возлюбленной и получить согласие на брак с ней от грозного эрла Йорунда, Фьонну не удалось. Когда его конь поравнялся с домишкой, из которого неслись звуки песни, оттуда внезапно раздался грохот, словно обрушилась полка с глиняной посудой; пение оборвалось, а затем недовольный голос незримого певца громогласно выругался, добавив в заключение своей энергичной тирады:
– Разрази их гром, этих сыновей Йорунда, этих треклятых разбойников! Тролли их сожри! Всё из-за них, мерзавцев, идёт вкривь и вкось, из-за них, чтоб им пусто было!
Фьонна столь непосредственное и откровенное проявления неприязни к местным владетелям несколько изумило. То ли этот тип не имеет ни малейшего представления об осторожности и, следовательно, является круглым дураком; то ли чувствует за собой мощную поддержку, и потому ничего не боится. Логика говорила в пользу второго предположения, учитывая гипотетическую возрастную принадлежность странного индивида: ведь, являйся он всего-навсего тупицей, абсолютно не ведающим осторожности, он запросто мог и не дожить до старости. Фьонн охотно пообщался бы с этим типом, тем более что маг в общих чертах был согласен с его высказыванием относительно сынов Йорунда; но волшебнику хотелось также поскорее отыскать Гвейфа, кроме того, для осуществления своих планов магу требовалось до поры до времени не вызывать подозрений у родичей Аэльхи. Поэтому Фьонн с некоторым сожалением решил пока воздержаться от общения с местным населением, не испытывающим к своим лордам ни малейшего уважения – ведь сыны Йорунда, узнай они о том, что их зять дружески беседовал с недовольными жителями окрестных деревень, легко могут счесть, что Фьонн занят каким-то враждебными происками в адрес жениных родичей.
Фьонн и Льювин заранее в общих чертах наметили план действий; однако Фьонну лишь огромным напряжением воли и соответствующих групп мышц удалось сохранить спокойное и приветливое выражение лица, когда в ответ на приглашение в Башню Сервэйна на пиршество по случаю рождения дочери магистра старший из шуринов, Эоранд, хмуро процедил, что прежде Фьонн и его жена не слишком-то чтили своих родичей.
– Что ж, признание своих ошибок и допущенной по отношению к кому-то несправедливости – это необходимое проявление самосовершенствования, – с достоинством отозвался Фьонн, у которого руки так и чесались взяться за меч, а то и попросту врезать Эоранду кулаком в лоб так, чтоб у заносчивого «братца» искры из глаз посыпались.
– Что-то я не совсем понял, – подозрительно заявил старший отпрыск Йорунда, вообще достаточно туповатый в философских вопросах парень. – Ну, ладно, чародей! Это хорошо, что ты малость поменьше стал заноситься, чем в былые времена. Всё-таки впрок тебе пошёл тот небольшой урок, – с этими словами Эоранд, уже изрядно нагрузившийся выпивкой, выразительно подмигнул своим младшим братьям, Роири и Йорму.
Роири с готовностью поддержал намёк брата на давнюю стычку с магом, разразившись хриплым гоготом, а Йорм, который был не в пример умнее и трезвее своих старших братьев, благоразумно сделал вид, что не понял грубой шутки, способной вывести из себя и не такого отчаянного субъекта, как Фьонн. Однако маг, собрав в кулак всю свою выдержку, решил не поддаваться на провокации «родичей», а гнуть свою линию. Настанет и его черёд посмеяться, мысленно утешал себя волшебник, чтобы хоть как-то обуздать закипающий гнев.
Сей знаменательный разговор происходил в Кронхейме, цитадели Эоранда, где по стечению обстоятельств все три брата собрались накануне визита зятя.
– Мы слышали, что ты сделался королём кого-то крупного государства, – подал голос Йорм, в то время как Эоранд и Роири жадно глотали алкогольную продукцию, не спеша перейти к закуске.
– Быстро же слухи облетают Миры Упорядоченного, – пробормотал Фьонн себе под нос и с деланным безразличием громко ответил. – Вряд ли та дыра, где я торчал в изгнании, заслуживает, чтобы по отношению к ней применяли столь серьёзный термин. Государство, хм! Транспортная сеть отсутствует. Культуры никакой. Огромные пространства не освоены и непригодны для жизни. Словом, ничего интересного, – торопливо резюмировал маг, которому хотелось поскорее подтолкнуть разговор в нужное русло, а не обсуждать геополитику и экономику Сумеречной долины, о которых он от сыновей Йорунда всё равно не узнал бы ничего нового. – А как обстоят дела в здешнем краю, да благословит его Создатель? Надеюсь, всё благополучно? Урожай хорош, стада множатся, а боевые ладьи привозят из-за моря богатую добычу?
Фьонн произносил эти слова с невозмутимо-благожелательным видом человека, убеждённого в том, что его собеседники заслуживают упомянутых благ, даров Создателя; однако Эоранд и Роири чуть не поперхнулись вином, а лицо Йорма передёрнула болезненная гримаса, словно у него внезапно заболел зуб или в предвестье непогоды мучительно заныла старая рана.
– Да вроде как всё благополучно, – без энтузиазма процедил он, переглянувшись с братьями. – Но вот надолго ли? Говорят, на склонах Хорли-Сколли завелось жуткое чудовище! Сами мы его пока не видели, Создатель миловал, – Йорм под краем скатерти поспешно сложил пальцы правой руки в жесте, который, согласно стойкому поверью, отгоняет всякое зло. – Однако поселяне, живущие за рекой, рассказывали, что это жуткий монстр! Днём, говорят, он спит где-то в укромной пещере, а ночью шастает по склонам и даже осмеливается воровать овец и коров!
Подобное описание деятельности чудовища решительно расходилось с тем, что Фьонну было известно о моральных принципах и распорядке дня Гвейфа. Однако маг справедливо связал все преувеличения с такой особенностью устного народного творчества, как активная переработка фактического материала с обязательным привлечением фантазии и вымысла.
– А на что оно похоже, это чудовище? – со сдержанным интересом осведомился волшебник. – На вывернутый мешок с сенной трухой, гибрид принципиально нескрещиваемых видов, например, сома, орла и коня, или на запечённую в золе мандрагору?
– Нет, – убитым тоном отозвался Йорм, огорчённо взирая на старших братьев, которые к этому моменту храпели, уткнувшись в свои тарелки с недоеденными отбивными и овощным салатом. – Говорят, это змей, такой длинный, что он мог бы десять раз обвиться вокруг самой толстой башни; голов у него три, а кончик хвоста весь усеян стальными шипами, точно шестопёр.
– Внушительный экземпляр, – пробормотал Фьонн, изумляясь причудливости образов, рождаемых народной фантазией. – И что же, никто из местных героев не попытался в честном бою сразить этот ползающий ужас?
– По слухам, у него имеются и крылья, – со скорбным видом изрёк Йорм. – Нет, никто не пытался его побить: нам, знаешь ли, недосуг было – то сенокос, то стрижка овец, то осенний призыв младших дружинников… Ведь если лично недоглядишь за чем, так и глазом моргнуть не успеешь, как все дела пойдут вкривь и вкось! Да и потом – чешуя у него крепче, чем самая лучшая кольчуга двойного плетения!
– А это откуда известно? – не выдержал волшебник, которому вспомнился непосредственный отзыв незримого местного жителя о доблестных сыновьях Йорунда. – Вы же его в глаза не видели; а делать вывод о прочности доспехов врага, как мне кажется, можно лишь в том случае, если лично её проверил!
– Смотреть в глаза этим тварям нельзя, это все знают, – рыкнул, словно припечатал к столу, внезапно пробудившийся Эоранд; Фьонну показалось крайне подозрительным, что вроде как в стельку нализавшийся «родич» на лету подхватил нить разговора. – Тебе, чародей, может, это и нипочём: а обычный воин, если посмотрит на этакое чудо-юдо, не успеет махнуть мечом, как обратится в камень!
– Разве ваш сосед-змей – василиск? – терпеливо вопросил маг, уже переставший удивляться безудержному разгулу воображения, породившего небывалый образчик воплощённого ужаса. – Насколько мне известно, лишь василиски способны убивать взглядом, и то не всегда. Некоторые высшие ящеровидные, правда, обладают способностью к гипнозу: но ведь ваш змей, судя по описанию, относится не к роду огнедышащие, а к роду виверны . К тому же он, несомненно, мутант, раз у него несколько голов…
– Слушай, чародей, прекрати сыпать своими заумными словами! – с оттенком угрозы перебил Эоранд. – Сам-то ты небось тоже не рискнёшь вывернуть наизнанку этого выверня… или как ты там его назвал? и сделать из него чучело…
– Наизнанку, полагаю, действительно нет необходимости никого выворачивать, – хладнокровно отозвался маг, мысленно добавив: «тем более что кого-то, вполне возможно, скоро вывернет в силу естественных причин». – А что касается личной встречи с дра… я хотел сказать – с виверном, так это вполне совпадает с моими научными и иными духовными запросами.
– Ага, в сказках нередко рассказывают, что змей сторожит клад, – вмешался Роири, стряхивая со своего носа морковку в сметане, прилипшую во время имитации пьяной дрёмы – Фьонн уже не сомневался, что старшие сыновья Йорунда лишь притворялись спящими. – Представляешь, зятёк, ты сможешь стать миллионером просто так – если, конечно, змей раньше не сожрёт тебя! А ещё, если принять ванну из крови змея, то можно здорово сэкономить на доспехах. Если верить сказкам, кожа после такой процедуры приобретает свойства первоклассной эльфийской брони, которую не прошибёшь даже тараном!
Фьонн слушал подначки этих дураков, едва скрывая своё презрение. Сыны Йорунда явно не стали умнее за годы, прошедшие со дня памятной вооружённой стычки с тогда ещё будущим зятем.
«Создатель с ней, с бронёй, а вот мозги некоторых индивидуумов и впрямь не прошибёт самое сверхсовременное осадное орудие», – мысленно сделал маг вывод из всего увиденного и услышанного. Вслух он сказал:
– Благодарю вас за гостеприимство и поучительную беседу, дорогие родичи! Вы хорошо знаете, что не в моём обычае откладывать в долгий ящик принятые решения; а потому я немедленно отправляюсь в Хорли-Сколли. Эй, Фолли! – маг встряхнул за плечо задремавшего гнома, который во всё время пребывания в Кронхейме не проронил ни слова, если не считать приветствия. – Шагом марш, дружище!
– Если поторопитесь, так к ужину, может, туда и поспеете, – ехидно напутствовал их Эоранд. – То-то змей обрадуется!
– А мы и подавно, если он угостит чем-нибудь вкусненьким! – непосредственно брякнул гном, не обращая внимания на свирепую рожу, которую состроил ему волшебник.
Фьонн и Фолли Железный Лоб долго слышали позади грубый хохот Эоранда и Роири; эти звуки перестали терзать уши магистра Мон-Эльвейга лишь на середине моста через Гьёрданстейд.
* * * * *
«Гвейф, привет, это я, Фьонн! Где ты закопался, ящер?» – утомившись лазать по скалам и расселинам, волшебник наконец решил мысленно окликнуть дракона, назначенного в почётные стражи клада.
«Тут я, не суетись! – хотя дракон говорил мысленно, маг явственно представлял себе назидательные нотки в его голосе. – Я уж давно почуял, кто это тут занимается альпинистской разминкой; но, извини, дружище, придётся вам с гномом подождать до темноты. Я не показываюсь из пещеры при свете дня, чтоб местные жители случайно не прознали, каков мой подлинный облик, а воображали всякую чепуху. Незачем засвечиваться без необходимости – это ты и сам прекрасно знаешь, государь Элиар! – с характерной для него иронией добавил Гвейф. – Смотри, солнце уже садится. Советую прогуляться до родника Сёйрен-Лливран: направо до сухого дуба, затем обогнуть скалу, формой напоминающую боевой топор, и пройти ещё шагов пятьдесят. Пока вы туда доберётесь, солнце как раз и зайдёт, и я смогу лично встретить вас, как в цивилизованном обществе полагается встречать дорогих гостей. Удачной прогулки!» – пожелал дракон, который и в непростой ситуации не забывал о правилах хорошего тона.
Однако магу и гному так и не удалось до захода солнца добраться до родника, упомянутого драконом в качестве значимого природного объекта, вполне заслуживающего того, чтобы к нему совершались ознакомительные экскурсии. Относительно правой и левой стороны у спутников не возникло существенных разногласий, но когда они добрели до сухого дуба, выяснилось, что подобный объект не является единичным в данной местности. Далее между магистром Мон-Эльвейга и Железным Лбом разгорелся спор, какую из двух соседних скал следует считать в большей мере напоминающей своей формой боевой топор. Гном горячился, подробно описывая различные разновидности боевых топоров – секир, алебард и бердышей; маг, обнаружив на одной из спорных скал надпись «Тысячу секир и боевых молотов на сынов Йорунда» с последующими неприличными выражениями, указал на неё, как на аргумент в пользу своей версии, какую из скал имел в виду дракон. Волшебник и гном настолько вошли в азарт, что никому из них не пришло в голову, что можно просто мысленно спросить у Гвейфа. Впрочем, гном не владел мыслеречью; а для Фьонна поиск лёгких путей не являлся приоритетным направлением личностного развития.
Солнце уже закатилось за горный хребет, а маг и гном всё продолжали ожесточённо спорить, сидя на тёплом камне, неплохо прогревшемся за день.
– Привет, друзья! – негромко окликнул их хорошо знакомый голос.
Гвейф появился перед ними не в обличие огнедышащего дракона, а в более привычном человеческом облике – хотя Хранителю клада предписывалось неизменно пребывать в своём настоящем виде, он мятежно пренебрёг этим правилом.
– Привет, ящер! – Фьонн ринулся к дракону, и друзья по-братски обнялись. – А что это ты в каком-то чёрном балахоне, точно послушник, кающийся в грехах? – удивлённо добавил маг, заметив мрачное одеяние Гвейфа, который прежде предпочитал блеск золота и яркие, живые краски.
– Я погружён в скорбь, – торжественно изрёк дракон. – Если бы ты знал, Фьонн, в каком я отчаянии! Нет, ты этого не поймёшь. Тебе девушки вешались на шею уже тогда, когда ты был молокососом. Тебе не приходилось добиваться ответа на свои чувства – тебя всегда ждал положительный ответ. Мы, драконы, куда серьёзнее относимся к любви! Нет, ты подумай! Одна ночь вместе – и вечность врозь, если только я не вырвусь отсюда! Ещё немного – и я брошу этот клад к свиньям собачьим, наплюю на все эти ветхие предписания и полечу к ней! Пусть я никогда не обрету звания мудреца, пусть старейшины вычёркивают меня из гражданских списков Драконьих островов! Или пусть какой-нибудь бродяга в прорванной кольчуге пронзит моё сердце ржавым мечом, если мне не вырваться отсюда другим способом!
– Успокойся, дружище Гвейф, мы обязательно придумаем что-нибудь менее убийственное и более правомерное, – попытался утешить его Фьонн.
Однако исцелить или хотя бы приглушить драконью скорбь оказалось не так-то просто, потому что Гвейф поминутно сравнивал в уме своё нынешнее положение с приоткрывшимися было перспективами личного счастья.
– Привет, мастер Фолли! – наконец Гвейф соизволил обратить внимание на гнома, который замер на месте, с открытым ртом глазея на охваченного печалью дракона. – А ты чего тут забыл, хотел бы я знать? Ты у нас вроде гном семейный, глава преуспевающего бизнеса… Нехорошо, что ты в каникулы болтаешься без семьи!
– Я… не на каникулах, досточтимый Гвейф, – промямлил гном, надеясь, что при тусклом свете луны собеседники не заметят, как он покраснел, словно спелая земляника. – Я… в общем, я не выдержал этого испытания, которое в обиходе называют семейным счастьем.
– Почтенный мастер Фолли прибыл, дабы предложить тебе свою верную, преданную службу, – пояснил Фьонн.
– Я охотно передал бы ему свой почётный пост, но, увы! – дракон горестно вздохнул, но тут же добавил со свойственной ему деловитостью. – Пойдёмте, друзья, покажу вам своё проклятое логово. Только не вздумайте трогать руками золото и прочие ценности, если не хотите, что к вам прилипло наложенное на клад проклятие! Мне-то, когда я в своём настоящем виде, приходится лежать на всей этой дряни: уж как жёстко и неудобно, и пересказать невозможно!
– Я отлично тебя понимаю, дружище! – сочувственно воскликнул маг и ободряюще похлопал дракона по плечу. – Особенно неприятно довольствоваться подобным ложем, когда где-то ждёт красавица, с которой и камни покажутся мягчайшей периной…
– Не растравляй мои душевные раны, Фьонн, – голосом, дрожащим то ли от горя, то ли от ярости, предостерёг Гвейф. – Не раздувай во мне пламя, которое добропорядочным драконам полагается извергать, лишь защищаясь или защищая кого-то.
Вход в пещеру, являющуюся временным кладохранилищем, как оказалось, находился чуть выше родника Сёйрен-Лливран, уже упоминавшегося драконом. В свете чадящего факела тускло сверкали сваленные как попало золотые кубки, ожерелья, браслеты, блюда… Заметив, что глаза гнома при виде этого впечатляющего зрелища маслянисто заблестели, дракон решительно выставил его из пещеры.
– Иди прогуляйся, мастер Фолли, – безапелляционным тоном заявил Гвейф. – На тебя, как я вижу, золото действует почти как наркотик. На воздухе это быстро пройдёт.
– Куда ж я пойду, Гвейф? – захныкал Железный Лоб. – В этакой темнотище я запросто могу навернуться на каменюках!
– Ладно, тогда сиди у входа, – разрешил дракон и пояснил. – Снаружи. Пойдём, я провожу тебя, чтоб ты и впрямь не навернулся. Но входить не смей! Даже не думай об этом, и о золоте тоже, и ты быстро проветришься.
– Вот видишь, как это треклятое золото действует, – пожаловался дракон, выпроводив гнома и вернувшись к магу, который, позёвывая, безучастно смотрел на груды сверкающих ювелирных изделий. – Ты сам-то как – ничего такого не чувствуешь? – с ноткой беспокойства осведомился Гвейф. – Никаких мыслей о собственной золотой конной статуе, например, или видений золотых потоков?.. Что-то у тебя вид какой-то задумчивый, чересчур отстранённый!
– Да… Знаешь, Гвейф, мне вдруг ясно представился морской берег. Волны бьются о прибрежные скалы, – мечтательно сказал Фьонн. – Одна скала мысом выдается в море. На скале – приземистый замок с квадратными башнями, древний, обомшелый; он – словно единое целое со скалой. Чуть дальше на берегу – большое селение; у причала – длинные военные драккары и рыбачьи лодки. Но главное – солнечные лучи между небом и морем: они то колышутся прозрачным золотистым туманом, то сплетаются в гигантские прозрачные колонны… Может, я заснул, дружище, и мне всё это приснилось? Наяву, во всяком случае, я подобного не видел!
– А я видел, – негромко отозвался дракон. – Когда летел сюда. Это Сольгримфьорд – Залив Солнечного Пепла, что на северо-западе Брена. Поселение на берегу – Сольгримир. Замок тот пуст; местные рыбаки и воины зовут его Дроугхалль – Чертоги Повелителя-Дракона. Как бы я хотел поселиться там вместе с Сигри! Тамошние жители – пёстрая смесь выходцев из разных областей вашего Мира и даже из других Миров. Они, может, не слишком ценят тонкости застольного этикета и прочие мелкие атрибуты цивилизации; зато честность и смелость в тех краях являются скорее правилом, чем исключением.
Погрузившись в мечты, Гвейф уселся на грубую скамью в уголке пещеры, свободном от золотого хлама. Фьонн, не дожидаясь особого приглашения, тоже сел.
– Каковы условия сдачи твоего клада? – прервал молчание дракона маг.
– А ты нашёл подходящую жертву, которая вообразит себя героем? – с сомнением осведомился Гвейф. – Я тут уже несколько месяцев торчу, и пока ни один доблестный вояка не рискнул нанести мне визит, если не считать тебя.
– Я полагаю, что сыновья Йорунда превосходно справились бы с ролью похитителей клада, – небрежно отозвался Фьонн. – Только вот в чём дело: ты как, обязательно должен биться с героем-кладопохитителем?.. Боюсь, на такой подвиг они не решатся.
– А мне, думаешь, очень хочется рисковать в бою с ними своей шкурой и жизнью, которые теперь принадлежат не столько мне, сколько Сигри? – задал Гвейф риторический вопрос, ответ на который был очевиден. – Ведь в бою, как известно, могут так покалечить, что на всю жизнь останешься инвалидом! С драконами, правда, это редко случается: зато могут убить, а это едва ли лучше! Раньше я более легкомысленно относился к возможности получить серьёзные увечья: слава Создателю, который хранил меня от них! Но теперь… Видишь ли, вы, люди, подобных вещей заранее не чувствуете; но я всё-таки дракон, хоть большую часть времени и провожу в человеческом облике! Сигри… – дракон замялся. – У неё будет мой сын. Если бы от меня потребовалось рисковать жизнью ради неё и нашего ребёнка, я б не колебался ни секунды – но ради этих погремушек?.. – дракон с презрением кивнул в сторону золота. – Но в то же время, – продолжал Гвейф, – чтоб старейшины признали законным передачу клада, нужно, чтоб в моём сознании отпечаталась память о боли, связанной с этим кладом. Я же вообще-то вроде как сражаться с героем должен! – эти слова злополучный Хранитель сокровищ произнёс горестно-язвительным тоном.
– Насколько я понял, ты тут страдаешь с самого начала несения сей почётной службы, – осторожно сказал маг.
– Нет, это не то, – отрицательно покачал головой Гвейф. – То боль душевная, а я говорю об обычной, телесной боли. Ты же знаешь сам, что в поединках герои нередко получают «кровавые раны», – пояснил дракон.
– Вот так дилемма! – воскликнул поставленный в тупик магистр Мон-Эльвейга. – Тебе нельзя рисковать собой – и в то же время необходимо получить рану, которая оправдает оставление тобой клада. Может, тебе попробовать самому оцарапать руку, например, или колено?
– Рана должна быть нанесена рукой героя, – мрачно возразил дракон. – Да и не смогу я сам это сделать; вот прибить какого-нибудь гада – это я пожалуйста, сколько угодно, но калечить себя?.. Нет, у меня рука не поднимется!
– Слушай, Гвейф, – вдруг сказал маг, осенённый новой мыслью. – А герой, который тебя ранит, и тот, который заберёт клад – это обязательно должен быть один и тот же индивидуум?
– Вообще-то традиционно так и бывало, – протянул в раздумье дракон. – Но это на практике, а в нормативных актах Драконьих островов на этот счёт не никаких указаний. Следовательно, это могут быть и две разные личности.
Дракон и маг переглянулись.
– Пожалуй, тебе, Фьонн, я бы доверил нанесение этой раны, – не совсем уверенно проговорил Гвейф.
– Но как же я буду с тобой сражаться, Гвейф? – почти испуганно возразил волшебник. – Мы ведь друзья, а не враги!
– Именно потому я тебе и доверяю, что ты друг, – отозвался дракон, постепенно воодушевляясь идеей, формально не нарушающей традиций и законов, но по сути их ниспровергающей. – А сражаться совсем необязательно. Давай сначала решим, какая рана причинит мне наименьший вред, будучи в то же время достаточно уважительным основанием для прекращения гипотетического боя, а потом я приму свой настоящий вид, и ты аккуратненько стукнешь меня мечом по намеченному месту.
– Нет, Гвейф, боюсь, у меня не получится, – с содроганием возразил волшебник.
– Получится! – безапелляционно отрезал дракон. – Друг ты мне или нет?! Я должен выбраться из этой норы, чтобы заботиться о Сигри и моём будущем сыне! А чтобы у тебя получилось, я тебе вот что посоветую: вспомни, когда ты на меня сильно злился, и думай об этом, когда будешь наносить удар.
– Но я не помню, чтобы я злился на тебя! – возразил маг, тщетно порывшись в своей памяти.
– Быть такого не может, чтоб не злился! – уверенно заявил дракон. – Все люди когда-нибудь да злятся, даже на самых близких родных и друзей. Вспомни хорошенько, Фьонн: тебя раздражало, когда я тебя поучал, когда я без возвышенного трепета говорил о твоей любви к Аэльхе.
– Я помню, что это было, но я больше не чувствую гнева, – ответил Фьонн. – Зато я прекрасно помню, как терпеливо ты относился к моим дурацким выходкам, вытаскивал меня из передряг, куда я попадал по собственной вине, помню, как ты лечил мои раны…
Дракон грустно повесил голову, чувствуя, что Фьонн, похоже, действительно окажется не в состоянии ранить его, несмотря на искреннее желание помочь другу.
– А может, мастер Фолли?.. – вдруг осенило мага.
– Фолли? – переспросил Гвейф в раздумье. – А знаешь, может, у него и получится! Во-первых, он вообще неудовлетворён своей судьбой, и ему подспудно хочется на ком-нибудь сорвать своё негодование; а, во-вторых, я надеюсь, он не забыл, как я поучал его и прочих жителей Самоцветных гор, да и то участие, которое я принял в его женитьбе, способствуя твоим мстительным замыслам, он едва ли позабыл окончательно!
Оставалось решить, куда гном должен ранить дракона. Эта проблема также оказалась весьма сложной.
– В голову нельзя – от этого, как я слышал, можно со временем спятить, – хмуро заявил дракон. – Крылья тоже нельзя трогать – иначе как я полечу к Сигри?! Грудь и брюхо – вообще опасно задевать! Рана в спину – позорная рана.
– А хвост? – осведомился Фьонн. – Когда ты в облике человека, у тебя же нет хвоста! Может…
– Упаси Создатель! – с неподдельным ужасом возопил Гвейф. – Не трогайте мой хвост! Да, в человеческом облике у меня его нет: но это не означает, что и раны не будет! Просто она переместится выше: если рана будет на верхней стороне, она очутится на том месте, которым садятся на предметы мебели – это позорно и крайне неудобно, а если на нижней… – несмотря на скудость освещения, Фьонн заметил, что Гвейф даже побледнел от подобного предположения. – Ну, понял, что это за рана?..
Волшебник припомнил то, что слышал о ране, которую Льювин, его отец, нанёс злополучному магу Фьордану, осмелившемуся оклеветать Вэйлинди, мать Фьонна. Всплыло в памяти словечко «евнух», которое кратко и ёмко отражало суть явления. Похоже, Гвейф намекает именно на такую рану; ужас дракона сразу стал понятен Фьонну – он и сам предпочёл бы подобному кошмару героическую гибель, хотя никогда не считал её оптимальным выходом из какой бы то ни было ситуации.
– Остаются лапы, – резюмировал волшебник. – Решай, Гвейф – верхняя или нижняя конечность пострадает в битве с героем?
– Не желаю я хромать и тем самым производить на окружающих жалкое впечатление, – сварливо отозвался Гвейф. – Рана в плечо, конечно, благороднее, однако тут надо действовать с умом. Не хватало ещё на всю жизнь остаться одноруким калекой! Но вот ещё какой вопрос: ты же, наверное, должен будешь предоставить своим милейшим «родичам» некое вещественное доказательство твоей победы над чудовищем, чтоб они захотели посетить это логово, не дрожа за собственные шкуры.
– Ерунда, – махнул рукой волшебник. – Я приметил поблизости несколько валунов: с помощью магии придать им форму тела некоего неопределённого чудовища – пара пустяков.
– А кровь, следы битвы? – не унимался Гвейф, которого серьёзно беспокоило правдоподобие этого наскоро состряпанного спектакля. – Потом – если, предположим, ты победил чудовище, права на клад естественным образом переходят к тебе; а при чём тут сыновья Йорунда? Не заподозрят они неладное, столкнувшись с неестественной щедростью, которую ты собираешься к ним проявить?
– Кровь? Ну, если Фолли тебя ранит, хоть пара капель-то упадёт; я с соответствующими заклинаниями брошу их в родник, и его воды некоторое время будут выглядеть, как кровь. Следы битвы? Да, дружище, надо нам всем троим немного попрыгать по траве, чтобы она выглядела примятой. Я потом обрызгаю её окрашенной водой – вполне сойдёт за кровавые пятна, тем более что у сынов Йорунда нередко в глазах двоится после пьянки, и они, если соответствующим образом заранее обработать их психику, и не такое могут увидеть! А щедростью, которая и впрямь выглядела бы крайне подозрительно, я их удивлять не собираюсь: я просто попрошу их вывезти клад из пещеры и принять на ответственное хранение за приличное вознаграждение – скажем, одна четвёртая… Но, видишь ли, дружище: сыны Йорунда, если что-то однажды попало в их руки, даже если вещь им просто одолжили на время, искренне считают, что с момента передачи она принадлежит им на законном основании, которое в юридической науке называют фаустрехт – право силы.
– Ладно, убедил, – согласился дракон, которому не терпелось развязаться с кладом. – Теперь ещё нужно провести долгую разъяснительную работу с Фолли. Не очень я ему доверяю, когда речь идёт о такой драгоценности, как моя шкура! Лучше б ты, Фьонн, и твой меч, чем его топор, право!
– Я ж потом по ночам буду кошмары видеть во сне, – оправдывался маг. – Да нет, у меня рука не поднимется, Гвейф! Мне что себя самого ранить, что кого-то из родных и друзей… Понимаю, конечно, что своими поступками я, должно быть, не так уж редко причинял боль тем, кто мне дорог; но это ведь не по злому умыслу!
– Я тебя прошу во имя достойных целей, так что ты совершил бы благое дело, и злой умысел тут совсем ни при чём, – дракон явно не оставлял надежды уговорить волшебника на выполнение ответственной миссии.
– Фолли! – громко окликнул маг находящегося снаружи гнома, желая прекратить этот тягостный спор. – Мастер Фолли, дело для тебя есть!
– А? – приглушённо отозвался снаружи гном.
– Не входи, мы сейчас к тебе сами выйдем, – предостерёг Гвейф, направляясь к выходу из пещеры.
Лунный свет придавал окрестностям фантастический, призрачный вид. Дракон, взглянув на ущербную луну, нахмурился: проклятие, рана долго будет заживать!.. Но делать нечего – надо как-то отсюда выбираться, а ждать, пока луна начнёт расти, Гвейф был не в силах – настолько тоска его заела.
С полчаса маг и дракон разъясняли Фолли его задачу, затем заставили несколько раз повторить, что он должен сделать. Гвейф решил, что рана в правое плечо будет выглядеть в глазах старейшин Драконьих островов достаточно серьёзным основанием для прекращения битвы с героем: ведь в человеческом бою воин, раненный в правую руку, с трудом удерживает меч, а то и роняет, в зависимости от степени тяжести ранения. Наконец дракон, несмотря на сомнения и недоверие, всё же нехотя признал, что гном как будто чётко осознал стоящую перед ним задачу.
– Ладно, начинаем, – и Гвейф принял драконий облик.
Фьонну было не по себе ничуть не меньше, чем дракону – он всерьёз побаивался, как бы гном не перестарался и не нанёс Гвейфу чересчур глубокой раны.
– Ну, чего ты замер, как пешая статуя ротозея? – нетерпеливо и немного нервно обратился дракон к гному. – Быстрей сделал дело – быстрей свободен!
Гном, взявшись обеими руками за топорище секиры и держа её наперевес, словно охапку хвороста, неуверенными шажками приблизился к дракону. Железный Лоб тоже побаивался: вдруг дракон, почувствовав боль, потеряет контроль над собой и испепелит его в порыве инстинктивной ярости?
– Фолли, давай! – скомандовал дракон, буравя злосчастного гнома взглядом.
То ли под влиянием магнетического драконьего взора, то ли вспомнив неприятные эпизоды из прошлого, как советовал Гвейф – но Фолли наконец решился и осторожно нанёс удар; однако лезвие скользнуло боком, не причинив дракону сколько-нибудь заметных повреждений.
– Мазила! – презрительно прошипел дракон. – Жалкий мазила, а ещё из рода Дьюрина Великого! Был бы жив твой славный предок – он бы со стыда провалился в самую глубокую шахту, вдобавок ещё и затопленную!
С психологической точки зрения ход оказался беспроигрышным. Гном, в котором всколыхнулась родовая гордость, почувствовал себя безмерно задетым пренебрежительными речами Гвейфа.
– Не смей тревожить память Дьюрина, ящер! – рявкнул гном и шарахнул секирой по верхней части передней правой конечности дракона.
Неистовый, дикий рёв сотряс окрестности. Позабыв обо всём на свете, дракон вопил от боли; стремительно взмыв в воздух на высоту горы, он затем камнем рухнул вниз, не переставая вопить. Фьонн кинулся к упавшему на траву другу; когда маг подбежал к нему, Гвейф уже принял человеческий облик и перестал орать.
– Тысяча гномьих молотов, как же больно, – простонал он, когда Фьонн с беспокойством склонился над ним, осматривая его рану.
Фолли с разнесчастным видом мялся в сторонке, уронив секиру на траву.
– Лучше б ты пришиб меня, дракон, когда я, потеряв рассудок, просил тебя об этом, – расстроенным тоном высказался Железный Лоб.
– Это когда ты осрамился на пиру, нализавшись в стельку, как сапожник? – похоже, дракон начал приходить в себя. – Э, нет, приятель! Твой сегодняшний подвиг – прямое подтверждение того, что я поступил правильно, оставив тебя в живых; иначе на кого бы мы возложили эту тягостную, суровую обязанность? Спасибо, дружище Фолли! Ты добросовестно выполнил то, что требовалось. Не обращай внимания на мою ругань – просто я от боли сам не свой сделался…
Правое плечо Гвейфа было залито кровью; Фьонн осторожно смыл её и старательно перевязал рану.
– Вроде ничего серьёзного, только мне кажется, что можно было и не так глубоко ранить, – высказал он своё мнение.
– Нет, это даже лучше, – Гвейф лежал на траве, прикрыв глаза. – Убедительней выглядит.
– Хоть ты и благодаришь меня, Гвейф, но едва ли ты теперь согласишься принять верную службу до скончания моих дней, которую я намеревался предложить тебе и твоим наследникам, – слезливым тоном посетовал гном.
– С чего ты взял? – возразил дракон, опершись на здоровую руку и пытаясь подняться на ноги.
Фьонн бросился ему на помощь, но Гвейф отстранил его и кое-как поднялся самостоятельно.
– Я полагаю, твоя служба лишней мне не будет. Мне нужно будет немного попутешествовать, и ты составишь мне компанию. Понесёшь мой чемодан… – пытаясь улыбнуться, по привычке сострил Гвейф.
– Да, теперь ты можешь отправиться к Сигрэйн, – начал было Фьонн, но дракон покачал головой.
– Не торопи события, Фьонн. Пока мне придётся остаться здесь. Твои шурины непременно попытаются тебя убить, когда зачарованное золото переместится в их подвалы. Так что будь осторожен! Я буду поблизости, пока ты в их владениях: думаю, моя помощь может тебе пригодиться. А ещё мне придётся предстать перед собранием старейшин Драконьих островов, дабы они решили, справился я с обязанностями Хранителя клада должным образом или нет. Если да – меня внесут в почётные списки самых премудрых, что даёт ряд крупных привилегий; если нет – меня на неопределённый срок лишат гражданских прав вплоть до особого решения собрания старейшин. Но в любом случае я буду свободен от каких бы то ни было повинностей, и тогда, надеюсь, мы с ней наконец будем вместе…
* * * * *
– Нет, вы оба окончательно лишились рассудка! – горячился Йорм, пытаясь отговорить старших братьев от столь опасного преступления, как покушение на жизнь зятя, одновременно являющегося магом.
Нужно оговориться, что отнюдь не порядочность и уважение к закону подсказывали Йорму, что не следует отягощать свою совесть подобным преступлением, относящимся к категории особо тяжких. Что же касается опасности, то она, по мнению младшего сына Йорунда, в первую очередь угрожала самим преступникам, а не их потенциальной жертве. Но Эоранд и Роири, ослеплённые блеском драконьего клада, который из пещеры на склонах Хорли-Сколли перекочевал в подземелье Кронхейма, потеряли и те крохи здравого смысла, которыми они располагали прежде; что же касается таких мелочей, как закон, родственные чувства и обычай гостеприимства, то в глазах сыновей Йорунда они не имели столь высокой цены, каковую, даже при очень приблизительном подсчёте, на «чёрном» рынке можно получить за сокровища из драконьего клада.
Желая придать планируемой гибели мага правдоподобный вид несчастного случая, сыновья Йорунда сделали достаточно банальный ход – под предлогом торжеств в честь победы зятя над чудовищем затеяли большую охоту. Уже одно то, что они выбрали для этой старинной феодальной потехи практически не заселённую местность, удалённую от источников хоть какой-то цивилизации настолько, что туда пришлось добираться целый день, насторожило бы любого, кто хоть мало-мальски представлял себе характеры сыновей Йорунда и сущность их взаимоотношений с сестрой и зятем. Однако Фьонн, совместно с драконом и Фолли заранее составивший план посрамления своих шуринов, которых он жаждал примерно наказать за все их пакости, в том числе и оскорбительные насмешки над Аэльхой и Гвэйниром, до поры до времени прикидывался наивным, легковерным дурачком, не сомневающимся в искренней дружбе «родичей».
Даже Йорм ничего не заподозрил, когда за обедом на лоне природы Фьонн незаметно выплеснул из своего кубка вино, к которому была подмешана изрядная порция сонного порошка. От этого зелья маг, разумеется, не помер бы, да и не такой способ его кончины виделся одуревшим от созерцания сокровищ сынам Йорунда. Просто вследствие возникших у братьев разногласий им требовалось обсудить окончательный вариант преступных действий, а так как шатры Фьонна и сыновей Йорунда были установлены рядом, волшебник мог легко услышать всё, о чём говорят его «родичи» – эта немаловажная деталь от них не ускользнула, несмотря на помрачение рассудка, прилагающееся к драконьему кладу.
Фьонн и в самом деле слышал каждое слово, произнесённое в соседнем шатре, несмотря на то, что храп Фолли порой не просто действовал на нервы, но и являлся серьёзной помехой для восприятия других звуков. Волшебник молча бесился – надо же было этому ненасытному гному, который бочку осушит и не заметит, вылакать именно то пойло, которое он, Фьонн, выплеснул в какую-то опустевшую посудину, за ненадобностью отодвинутую в сторонку! И ведь предупреждал его – поосторожнее, не налегай на жратву и выпивку так, словно только что прибыл из района, охваченного голодом! Это неизящно и невоспитанно, опасно для жизни и здоровья, наконец!
– Ты всегда был нерешительным нытиком, Йорм, – донёсся до Фьонна приглушённый голос Эоранда. – Тебе всюду мерещится недремлющий судья, который вот-вот схватит тебя за рукав, и палач, который уже раскладывает орудия пыток и казни. Никто ничего не заподозрит, поверь мне! Даже этот коротышка, который его сопровождает. Более того, он-то и расскажет всем, что его лорд трагически погиб на охоте от кабаньих клыков, и добавит подробности, которые сами собой придут ему на ум. Этот парень достаточно туп, чтобы не заметить улик; лучшего свидетеля нам и желать нельзя! Вряд ли этот малый отправится на охоту, а если и потащится, едва ли он угонится за нашим родичем! – при этих словах старший сын Йорунда издевательски хохотнул, но тут же осёкся, видимо, вспомнив о необходимости хотя бы минимальной конспирации.
– Архимаг Льювин никогда не поверит, что его сын погиб случайно, – веско возразил Йорм. – И наша сестра тоже! Я вам сто раз говорил…
– К оркам Архимага! – рявкнул Эоранд, позабыв, что его могут услышать. – Я же сказал тебе – гном расскажет историю, что лучше и не придумаешь. Он друг их семейства, ему они поверят.
– А если нет? Представь, что воины Архимага уже стоят у ворот твоего замка. Что ты будешь делать тогда, брат? Неужели ты надеешься, что человеческое оружие выстоит против магии?
– Заткнись! – с угрозой оборвал Эоранд. – Мне надоели твои трусливые «если»! Мы и без тебя справимся! Можешь оставаться тут, пока мы с ним разделаемся: только на одну третью клада не рассчитывай!
Этому оживлённому спору предшествовала более предметная беседа, из которой Фьонн узнал, что сыновья Йорунда в качестве орудия преступления отдали предпочтение копью. Будь они чуть пообразованнее, они бы заметили, насколько запланированное ими убийство напоминает распространённый в легендах сюжет; кроме того, Эоранд и Роири напрасно отмахивались от того факта, что им предстоит иметь дело не просто с воином, а с магом. Не знали они, конечно, и того, что за ними тайно следовал дракон Гвейф, который теперь спрятался где-нибудь поблизости, дабы воспрепятствовать осуществлению их бесчестных замыслов.
Следует, однако, отметить и то, что не проклятие, наложенное на клад, управляло поступками сыновей Йорунда. Алчность, жестокость и склонность к беззаконию свободно плавали на поверхности бессознательного сих доблестных вояк; зачарованное золото лишь ускорило хаотичное движение сих компонентов, но не более того. Мысль о преступлении может родиться под влиянием внешнего раздражителя: однако принятие и осуществление помысла – всегда личный выбор самого человека.
* * * * *
…Сыновья Йорунда как будто остались далеко позади, но Фьонн нутром чувствовал приближающуюся опасность. Они ничем не выдали своих намерений; но даже если бы волшебник не слышал разговора, состоявшегося накануне, иррациональное чутьё всё равно твердило Фьонну, что над ним нависла некая угроза. Желая заручиться мощной поддержкой друга, маг ещё утром мысленно побеседовал с драконом, сообщившим, что он укроется за каменистым холмом, дорогу к которому найти несложно – Гвейф подробно перечислил другу все ориентиры, которые не позволят сбиться с пути.
Вот к этому-то холму Фьонн и направлялся скорым шагом, затылком чувствуя, как сзади к нему подбирается смерть. Внезапно лес впереди сменился пустошью, и маг совсем близко увидел холм, вполне соответствующий описанию Гвейфа. Одновременно ощущение опасности приобрело необычайную остроту, словно роковое копьё уже занесено…
Фьонн инстинктивно оглянулся. Позади плечом к плечу стояли сыновья Йорунда. Выражение лица Йорма было мрачным; его старшие братья откровенно ухмылялись. Роири небрежно поигрывал тяжёлым копьём, словно то была лёгкая тросточка.
– А, вот и наша дичь, наконец! – торжествующим тоном рыкнул Эоранд. – Как ты думаешь, чародей, долго будет плакать твоя жёнушка, когда увидит тебя бездыханным, а?
Роири прицелился и метнул копьё; Фьонн стремительно отшатнулся, а внезапно невесть откуда налетевший порыв ветра отбросил оружие в противоположную сторону от мага. Копьё вонзилось в склон холма на высоте около семи локтей от подошвы.
– Перелёт, блин! – Роири сопроводил констатацию этого факта богатым набором нецензурных выражений.
Фьонн опрометью побежал к холму; одним прыжком взлетев на склон, маг ухватился за древко копья, которое ещё слегка дрожало, и выдернул оружие. Из раны, нанесённой земле, неожиданно сильной струёй хлынула вода; в то же мгновение из-за холма показалась голова дракона.
– Бежим отсюда! – прохрипел слегка опешивший от неожиданности Эоранд, обращаясь к братьям.
– Нет, не стоит, – спокойно возразил волшебник, меж тем как дракон неспешно взобрался на вершину холма. – Хотя, собственно, как хотите – всё равно это ничего не меняет. Как видите, второго Зигфрида из меня не получилось. Однако это вовсе не аннулирует заклятий, лежащих на кладе, что из горной пещеры перекочевал в ваши погреба, дорогие мои родичи! Что ж, вы думали, я так просто вам его подбросил, по доброте душевной на карманные расходы? Увы, я не настолько добродетелен и особой любви к врагам не испытываю. Вы оскорбили моего сына и мою жену, заявляя, что Гвэйн рождён наложницей! Вы позорнейшим образом нарушили торжественную клятву, которую ваш отец дал моему – никогда не враждовать с нами!
Эоранд решительно выдернул меч из ножен; Роири последовал его примеру, а Йорм, напротив, скрестил руки на груди и прислонился к ближайшему дереву.
– Я ведь вас предупреждал, – процедил он сквозь зубы, обращаясь к братьям. – Вот, любуйтесь теперь своей победой! – и он презрительно сплюнул.
Эоранд метнулся было к холму, на котором расположились волшебник и дракон; однако сильный порыв ветра, который был ничем иным, как вздохом дракона, чуть не сбил его с ног.
– Стоять! Сложить оружие! – грозно рявкнул Гвейф. – Ещё один шаг – и я пущу в ход пламя, а это, милейший, совсем не то, что греться у костерка!
– Властью мага, – заговорил волшебник, чертя остриём копья какие-то знаки на земле, – я, Фьонн, сын Льювина, налагаю альгейс на вас, сыновья Йорунда. Отныне никакой край не станет вам домом, пока вы не очиститесь от бремени проклятия, которое вы навлекли на себя своей алчностью. Лишь когда воды ста рек, тридцати озёр и семи морей омоют золото, ради обладания которым вы лелеяли злые помыслы, и всё оно до последней крупинки будет истрачено на благие дела помощи несчастным и нуждающимся – лишь тогда вы обретёте уголок земли, где сможете вкусить покой.
– Вечное изгнание, – пробормотал Йорм, который глубже своих братьев проник в смысл заклятья Фьонна. – Вечные скитания, до самой смерти! Только смерть нас освободит! Покой! Я предупреждал вас, идиоты! Сон смерти – вот обещанный нам покой!
– Говорят же – не рой яму для другого, если сам не хочешь в ней очутиться, – наставительным тоном заметил дракон, осторожно поджимая переднюю правую лапу, которая была тщательно перебинтована. – Но, может, всё и не так фатально, как тебе видится, милейший Йорм? Мне вот кажется, что формулировка Фьонна представляет весьма широкие возможности для толкования в той части, которая касается вашей участи после предписанного вам покаянного паломничества. Впрочем, не стану навязывать своё видение проблемы – я уважаю право личности на собственное мнение.
– Может, Создатель и продлит ваши дни, дабы вы насладились прижизненным покоем, – равнодушно промолвил Фьонн. – Но с правами на Кронхейм и прочие владения в Брене вам придётся расстаться, это уж точно. Я тут недавно навёл справки и выяснил, что ваша тётушка завещала эти земли вашим сёстрам, а отнюдь не вам. Так что берите золото, которое вам так хотелось взять – и в путь-дорогу! А что касается тебя, Йорм, то, пожалуй, с тебя и в самом деле хватит экскурсии по водным артериям нашего Мира, сиречь рекам – ты возражал против посягательства на мою жизнь, хотя и далеко не по соображениям морально-этической природы. Но, конечно, если ты добровольно предпочтёшь в полном объёме разделить судьбу своих братьев, как подобает ближайшему родичу и честному воину, – маг саркастически усмехнулся, произнося эти слова, – никто тебе в этом препятствовать не будет.
* * * * *
Сигрэйн торопливой рукой делала последние стежки на огненно-алой мужской рубашке, которую она мысленно предназначала ему, своему возлюбленному. Дочь эрла Йорунда не так уж плохо умела шить и вышивать; как выяснилось, она вообще оказалась неплохой хозяйкой, и за те несколько месяцев, что она провела в небольшом имении Халльгвиндир, доставшемся ей от тётки, запущенные дела пошли на лад. Усадьба находилось примерно в семи лигах от Сольгримира; неясно, почему, но хищные братья Сигрэйн не наложили захапистых лап на это владение, когда захватили прочие поместья покойной тётки.
Проснувшись поутру, Сигрэйн увидела, что окрестности побелели от первого снега. Ей неудержимо захотелось выбежать из дома: ей казалось, что именно сегодня он обязательно вернётся…
«Так я думала и вчера, и позавчера, и каждый день после той ночи», – печально подумала молодая женщина. Во всяком случае, она выйдет из дома не раньше, чем закончит вышивать рубашку.
Вот, наконец, и последний стежок! Дочь Йорунда поднялась со скамьи, поправила головной платок, который она, считая себя замужней, носила по обычаю бренских женщин, и набросила на плечи лёгкую шубку.
– Пойду пройдусь, Ингельда, – обратилась она к служанке, которая удивлённо на неё уставилась.
– Госпожа, не следовало бы тебе выходить из дому, да ещё одной – ты ведь знаешь, что за дни сейчас, – последние слова служанка произнесла шёпотом, с заметным испугом. – Побереги себя и дитя!
Сигрэйн опустила глаза на свой живот, который теперь уже невозможно было скрыть. Что она понимает, эта глупая служанка! Этот ребёнок – дитя дракона, так ему ли бояться тех ужасов, которые выдумывают люди о Призрачной Охоте, до которой осталось несколько дней! Сигрэйн чуть не ответила резкостью – не ей, отчаянной воительнице, дрожать перед призраками – но вовремя сдержалась. В конце концов, Ингельда искренне желает ей добра; разве виновата эта девушка, что она всю жизнь провела в глуши и привыкла с доверием относиться к любым басням?..
– Ничего со мной не случится, Ингельда, – уверенно произнесла дочь Йорунда. – Да и не пойду я далеко, не бойся.
Сигрэйн быстро пересекла тун и заснеженные огороды; она остановилась только у опушки леса, подле большой сосны. Молодая женщина отчаянно смотрела в небо – блёклое зимнее небо – и ей казалось, что вот-вот вдали покажется смутный крылатый силуэт…
Дорога, ведущая от морского побережья вглубь Брена, бежала по дну неглубокого ущелья, на одном из пологих склонов которого находилось имение Сигрэйн, и потому хорошо просматривалась сверху, оттуда, где стояла молодая женщина; но она так была поглощена напряжённым ожиданием и своей тоской, что не сразу обратила внимание на двух путников, идущих по дороге со стороны Сольгримира. Когда её взор наконец упал на них, они уже были достаточно близко, чтобы рассмотреть обоих.
Один был высок и строен, в богатом плаще из тёмно-алого бархата, подбитом дорогим мехом; он шёл с непокрытой головой, и ветер трепал его длинные чёрные волосы. На боку путника висел тяжёлый меч; в левой руке он нёс небольшой чемодан из коричневой кожи. Его спутник, плотный и низкорослый, несомненно, принадлежал к расе гномов; он нёс большой дорожный мешок.
Взгляд Сигрэйн так и приковался к высокому путнику в алом плаще. Она хотела броситься ему навстречу, но вдруг почувствовала, что силы её оставляют. Прижавшись к стволу дерева, молодая женщина смотрела, как он торопливо приближается к ней; из глаз её катились слёзы, но она этого не чувствовала.
– Сигри! – Гвейф поставил чемодан на снег и протянул к ней руки. – Сигри, ты плачешь?
Она молча прижалась к нему. Он, несмотря на своё обычное красноречие и зубоскальство, тоже не находил слов. Слишком долго они мечтали об этой встрече, которая произошла совсем иначе, чем представлялось обоим. Гвейф выглядел утомлённым и осунувшимся, но в его бездонных золотистых глазах была прежняя нежность, которая грела и успокаивала.
– Ты совсем озябла, любовь моя, – Гвейф сбросил с плеч плащ, намереваясь укутать в него свою возлюбленную.
Только сейчас Сигрэйн заметила, что забыла дома тёплые рукавицы, и пальцы у неё совсем заледенели.
– А как же ты? – запротестовала она.
– Глупенькая девочка, драконы же не мёрзнут, – отозвался он с насмешливыми нотками в голосе – совсем прежний шутник.
Расправляя тяжёлые складки плаща, чтобы ей было теплее, дракон остановил взгляд на животе своей возлюбленной. Сигрэйн стыдливо потупилась. Гвейф сделал движение, словно собирался поднять её на руки; но внезапно его лицо исказила гримаса боли, и дракон ухватился левой рукой за правое плечо.
– Что с тобой, милый? – встревожилась Сигрэйн.
– Опять эта рана, – пробормотал дракон, всё ещё сжимая плечо пальцами левой руки. – Прости, Сигри: я хотел понести тебя на руках – тебя и моего сына, но…
– Ты ранен? Что случилось? Кто это сделал?
– «Ты в том повинна, Сигрун из Севафьёлль, что Хельги обрызган горя росою» , – нараспев продекламировал Гвейф, превосходно знающий героический эпос. – Высокопарно звучит, конечно, но общий смысл соответствует… Я принял эту рану ради того, чтобы быть с тобой, Сигри. Возможно, существовал какой-то иной вариант выхода из постылой пещеры, но я его не нашёл. А ранил меня… только обещай, что не кинешься его убивать… вон тот молодчик, что стоит на тропе и ждёт не дождётся, когда позовут кушать. Видишь ли, Сигри, он сделал это исключительно по моей просьбе, так что прояви к нему снисхождение. Ох, как ноет эта рана, особенно на холоде! – вырвалось у дракона.
Дело в том, что рана Гвейфа никак не желала зажить окончательно. То ли сказалось пагубное влияние ущербной луны, как он и предполагал, то ли стресс, связанный с затянувшимся рассмотрением советом старейшин Драконьих островов всех обстоятельств освобождения Гвейфа от подотчётного клада – но лишь благодаря стальной драконьей выдержке Гвейф всю дорогу от Сольгримира до Халльгвиндира терпеливо сносил противную ноющую боль, которая усилилась под порывами холодного ветра.
Сигрэйн сняла бархатный плащ на меху и торопливо набросила его на плечи Гвейфа.
– А говорил, что драконы не чувствуют холода, – укоризненно сказала она.
– Я-то и не чувствую, а только вот эта треклятая рана! – пытался оправдаться он.
– Пойдём скорее домой, милый, – сказала она, стараясь спрятать зябнущие пальцы в рукавах шубы. – Я обязательно вылечу твою рану, мой милый, мой храбрый драконище, – шепнула она, когда он обнял её за плечи левой рукой и забрал в правую руку её заледеневшие ладони.
– Я в этом и не сомневаюсь, любовь моя, – он крепче прижал её к себе. – Ты сама – лучшее лекарство, которое я знаю, и никакого другого мне не нужно. Мне достаточно, что ты рядом со мной… Пока это похоже на сон: но если он окажется достаточно долгим, моя рана успеет зажить – ведь сон считают одним из лучших лекарств…
– Так выходит, я – сон? – тихо засмеялась она, ещё едва веря, что он – здесь, вместе с ней…
* * * * *
Неожиданное прибытие мужа хозяйки, о котором обитатели усадьбы Халльгвиндир имели лишь весьма смутные сведения – а именно, что он существует в природе, но на неопределённый период времени отправился в дальнее и многотрудное путешествие – произвело на суеверных деревенских жителей несколько странное впечатление. Согласно старинному обычаю, за несколько дней до начала Призрачной Охоты люди старались лишний раз не выходить из дому, не говоря уж о том, чтоб отправиться в путь, хотя бы в соседнее селение, расположенное в получасе ходьбы от их собственной деревни. И вдруг в такой-то день, отмеченный зловещей тенью Призрачной Охоты (о которой, если вдуматься, толком никто ничего не знал, если не считать досужих россказней, почти целиком являющихся плодом чьей-нибудь не в меру ретивой фантазии), как ни в чём ни бывало является представительный и, несомненно, богатый воин, которого хозяйка называет своим мужем! Конечно, госпожа Сигрэйн – женщина рассудительная и храбрая; но всякому известно, что когда женщина чересчур тоскует о любимом, нечисть старается воспользоваться этим, чтобы завлечь несчастную в свои сети…
Правда, домочадцев Сигрэйн отчасти успокаивал тот факт, что «лорд Рэнхарт», как представила Гвейфа его наречённая супруга, прибыл в сопровождении гнома; известно ведь, что эти молодцы необычайно магикоустойчивы и, хотя сами они почти напрочь лишены способностей к волшебству, не считая какого-то узко специализированного, связанного с поиском и обработкой драгметаллов, зато превосходно чувствуют присутствие злых сил. Гном скорей свою секиру проглотит, чем подчинится вредоносной магии и, в особенности, тем, от кого она исходит! И всё же, несмотря на столь мощный аргумент в пользу благонамеренности и незапятнанности «лорда Рэнхарта» в смысле связей с так называемыми тёмными силами, смутные сомнения не торопились освободить позиции, прочно занятые в умах трудящихся в усадьбе Халльгвиндир.
Гвейф мысленно усмехался, глядя, как домочадцы Сигрэйн настороженно поглядывают на него, украдкой ограждая себя охранительными жестами. Какой же тёмный здесь народ: и чего, право, они так страшатся какой-то мифической Тьмы, с наивностью дикарей и не подозревая, что она уж давно прочно свила уютное гнёздышко в их собственных умишках?!
Сигрэйн сердито нахмурилась, заметив идиотские, по её мнению, ужимки своих работников и служанок. Как и полагается руководителю, она хорошо изучила основные психологические особенности своих кадров, суеверие который порой наносило существенный ущерб даже трудовым успехам. Однако занятие каким-либо делом обычно всё же отвлекает людей от дурацких мыслей; Сигрэйн, имея это в виду, равно как и то, что её любимый и его спутник, несомненно, устали и проголодались с дороги, отрывистым тоном приказала немедленно накрывать на стол.
Ужин прошёл в несколько напряжённом молчании, прерываемом лишь просьбами передать хлеб, солонку или баночки со специями. Лишь после круговой чаши, пущенной по рукам хозяйкой, народ несколько оживился, явно почувствовав себя более непринуждённо. Фолли, сидевший на дальнем конце стола, напротив почётного места хозяев, успел увлечь внимание своих соседей непритязательными, но несколько двусмысленными анекдотами; заинтересовавшись, чего это там смеются, потихоньку стала подтягиваться и остальная челядь. Служанки, занятые уборкой грязной посуды со стола, и развеселившиеся работники не обратили особого внимания на то, что хозяйка и её вынырнувший из сумрака неизвестности супруг тихонько встали со своих мест и вышли из зала.
– Ну и дремучий тут народ живёт, Сигри! – поднявшись по лестнице в светёлку своей возлюбленной, Гвейф наконец дал волю смеху, который он старательно сдерживал с того момента, как переступил порог дома и наткнулся на первого из местных трудящихся, тут же выпучившего на него глаза. – И подумать только, это в нескольких часах ходьбы от Сольгримира, одного из крупных бренских портов и центров относительно развитой цивилизации! Я по их рожам видел, что они готовы чуть не кинуться от меня прочь куда глаза глядят – и всё потому только, что я имел счастье наконец-то вернуться к тебе именно накануне этой злополучной Призрачной Охоты! Воображаю, как бы они ошалели, прилети я к тебе в своём изначальном обличье, как ты мечтала!
– Почему ты решил, что я ожидала увидеть тебя именно в облике дракона? – удивилась она, но тут же осеклась, вспомнив, что он умеет читать мысли.
– Сигри! – укоризненно промолвил дракон. – Ну зачем всё так усложнять? У меня не было необходимости читать твои мысли, чтобы понять, каковы твои ожидания. Ты смотрела в небо и при этом почти не глядела на дорогу! Видишь, всё очень просто!
Говоря это, дракон расстегнул свой пояс, на котором висел меч, и протянул оружие Сигрэйн. Она с улыбкой взяла меч своего возлюбленного – жест Гвейфа подтверждал, что дракон считает её своей госпожой и супругой – и поставила оружие у изголовья кровати, прислонив к стене.
Бросив свой чемодан в изножье кровати, Гвейф открыл его и изящным движением вытянул большой кусок алого шёлка, затканного золотом, потом извлёк небольшую шкатулку и достал из неё тяжёлое золотое ожерелье, серьги и широкие браслеты.
– Посмотри, что я привёз тебе в подарок, Сигри!
Сигрэйн подошла к возлюбленному и осторожно прикоснулась кончиками пальцев к его правому плечу.
– А как твоя рана? – спросила она. – Позволь, я перевяжу её…
– Я её совсем не чувствую, – торопливо возразил дракон. – Нет, Сигри, любовь моя! Сначала посмотри, что я привёз для тебя! Неужели тебе не нравится вот это? – он достал кусок серебристо-голубой парчи. – Да, может, я разучился угадывать твои мысли и вкусы; но скоро ты сама сможешь выбрать, что тебе понравится, Сигри. Сольгримирские торговцы охотно принесут свои лучшие товары прямо к тебе домой. Ты не против поселиться вместе со мной в Сольгримир, Сигри? Замок Дроугхалль, конечно, нуждается в капитальном ремонте, к которому я планирую приступить весной; но у меня имеется и довольно приличный дом, так что…
– Дом? В Сольгримир? Когда же ты успел его приобрести? – Сигрэйн вдруг нахмурилась. – Ты… ты торчал там… достаточно долго, во всяком случае, и не только не навестил меня, но даже весточки не послал?!
– Сигри, – умиротворяющим тоном отозвался дракон. – Успокойся ты, ради Создателя! Я только сегодня прибыл в Сольгримир, рано утром. Все сделки в городе от моего имени заключал Фолли, которого я назначил своим поверенным в делах на то время, пока сам я отчитывался перед старейшинами Драконьих островов за работу с подотчётным кладом. Фолли, скажу я тебе, оказался довольно расторопным и сообразительным парнем, когда речь идёт о сделках с движимым и недвижимым имуществом! Кроме дома, он приобрёл на моё имя ещё с десяток новёхоньких драккаров на верфях Эстливархала…
– А это что такое? – перебирая ткани и драгоценности, Сигрэйн обнаружила в чемодане Гвейфа аккуратно сложенный втрое лист пергамента, скреплённый гербовой печатью города Сольгримир, который, как и все крупные морские порты Брена, обладал особым правовым статусом.
Развернув документ, дочь Йорунда со всё возрастающим удивлением прочла:
– «Согласно итогам всенародно объявленного конкурса на замещение вакантной должности ярла фюльки Сольгримир, утверждённым волею Создателя, народа и господина Гьёрдала, сына Холдэйна, милостью Создателя конунга Брена, Рэнхарт, сын Хэллина, назначается пожизненно ярлом Сольгримира…» Что это значит?
– По-моему, формулировка этой грамоты не оставляет места для разнотолков, любовь моя, – Гвейф взял из рук Сигрэйн документ и положил обратно в чемодан.
– Когда ты успел принять участие в конкурсе, да ещё заслужить благорасположение народа и конунга одновременно – вещи чаще всего столь же противоположные, как Свет и Тьма?
– После того, как я избавился от проклятого клада, я на пару дней заскочил в этот милый городок, где весьма кстати был объявлен упомянутый конкурс. Принять участие в нём могли все желающие без исключения, причём не только граждане Брена – но обязательно имеющие солидный боевой и магический опыт, а также опыт руководящей работы. Заполнив анкету, я сдал её магистрату города и поскорей отбыл на родину. Фолли клятвенно подтвердил, что все данные, которые я поведал о себе, правдивы от первой до последней руны. Моя деятельность по воспитанию гномов была приравнена к руководящей работе – как видно, магистрат Сольгримира состоит из разумных людей, которые понимают, что за подобный тяжкий труд мог взяться лишь энтузиаст, которому в решительности и твёрдости не откажешь. Впрочем, моё назначение на самом деле ещё не утверждено конунгом Брена, который убыл в военно-морской поход к берегам Хелвурна – в документе нет его подписи. Предполагается, что конунг возвратится весной – если его не пришибут в какой-нибудь стычке, конечно. Как мне объяснили, на обратном пути он намеревался причалить у берегов Сольгримфьорда – вот тогда, если милостью Создателя всё будет так, как уповаем я и городской магистрат, он одним росчерком пера признает то, что уже является совершившимся фактом.
– И ты, вольный дракон, согласишься признать себя вассалом какого-то конунга, который всего лишь жалкий смертный?
Ирония, прозвучавшая в этих словах, живо напомнила ему прежнюю Сигрэйн, девчонку-воительницу, под язвительностью и грубоватостью которой таилась отчаянная жажда любви и нежности.
– Все в Брене отлично понимают, что это лишь формальность, – спокойно отозвался он, мягко обнимая её за плечи. – На деле же не конунг повелевает ярлами, а они держат его в своих руках. А Сольгримир – вообще особый случай. Этот город цепко держится за давние привилегии, а так как он является одним из крупнейших портов и центров торговли, в то же время находясь вдали от столицы, местный ярл автоматически становится чем-то вроде удельного князя.
Сигрэйн внимательно его слушала. Грандиозные планы возлюбленного восхитили её, но в то же время слегка обеспокоили.
– Зачем ты затеял всё это? – тихо спросила она.
– Не мог же я просто так постучаться у твоих ворот, словно бесприютный бродяга, Сигри! – расхохотался дракон. – Хотя, наверное, моё появление примерно так и выглядело. Ничего не поделаешь: коня, который не шарахается от дракона, пусть и в человеческом облике, в одночасье не отыщешь, лодок, которые ходили бы по суше, аки по морю, на пристани Сольгримира я не обнаружил, а ехать в какой-нибудь скрипучей телеге, словно куль с овсом – это, согласись, неромантично и обыденно. Не к лицу герою, возвращающемуся к любимой, пользоваться столь примитивным транспортным средством.
Произнеся слово «герой», дракон спохватился:
– Да, я же ещё не рассказал тебе, как я избавился от клада…
– Нет, всё-таки позволь, я сначала взгляну на твою рану, милый, – прервала его Сигрэйн, от которой не укрылось, что её любимый на миг болезненно поморщился, и его левая рука непроизвольно дёрнулась к раненому плечу.
– Хорошо, Сигри, – со вздохом согласился он.
Хозяйка Халльгвиндира наскоро свернула сверкающие ткани и вместе с чемоданом и шкатулкой переложила их на лавку у стены. Сняв нарядный зимний кафтан, подбитый мехом, Гвейф сел на край постели и, морщась от боли в плече, попытался стянуть верхнюю рубашку.
– Давай я тебе помогу, милый, – Сигрэйн присела рядом с ним.
Гвейф поворчал себе под нос, что он, дескать, вовсе не беспомощный калека, однако позволил своей возлюбленной снять с него и верхнюю, и нижнюю рубашки.
Внешне рана дракона, казалось, почти зажила; Сигрэйн, сосредоточенно подумав пару минут, принесла флакончик с особым травяным бальзамом, осторожно вылила несколько капель на рану Гвейфа и заново её перевязала. Боль почти сразу намного ослабела. Дракон крепко обнял свою возлюбленную здоровой рукой; внезапно Сигрэйн всхлипнула, прильнув лицом к его обнажённой груди и обхватив его руками за шею.
– Что с тобой, Сигри? – встревожился он. – Успокойся, любовь моя! Не переживай ты так, успокойся – хотя бы ради нашего сына…
Гвейф бережно дотронулся до тугого живота своей возлюбленной; в это мгновение маленький жилец шевельнулся внутри матери, словно отвечая на первое прикосновение отца.
– Мой сынок поздоровался со своим папочкой, – радостно усмехнулся дракон. – Ну, успокойся, Сигри! Тебе не холодно, любовь моя? Ты дрожишь… Тебе нужно отдохнуть, любимая. И не тревожься, Сигри. Я, конечно, выздоровею – я просто обязан это сделать!
Когда они легли, Сигрэйн, прижавшись к возлюбленному, тихо сказала:
– Иногда мне казалось, что мы с тобой никогда не будем вместе так, как сейчас, Гвейф. И тогда мне становилось страшно, так страшно, как никогда не было в самой ожесточённой битве. А сегодня, когда мы вместе вошли в эту комнату… В Эльхарре мы с тобой встретились, как двое сумасшедших… – она счастливо улыбнулась, то ли воспоминаниям, то ли теперешнему мгновению. – Но сегодня я действительно почувствовала себя твоей женой, хотя ты почему-то ни разу не поцеловал меня. Может, потому что я сейчас… не такая красивая, как раньше?
– Как это я не целовал тебя, Сигри? Все те болваны, который косились на меня, как на привидение, могут засвидетельствовать…
– Не притворяйся, милый, ты же понимаешь сам, что поцелуй на глазах у толпы – это совсем не то, – мягко упрекнула она.
– Ещё бы, мне всегда хотелось остаться наедине с тобой, – тепло усмехнувшись, согласился он и ласково коснулся губами её губ; поцелуй становился всё более нежным и страстным, и оба не торопились прервать его. – Ты замечательная, Сигри, – шепнул Гвейф чуть погодя. – После той ночи я всё гадал: когда подобное повторится с нами?.. И вот ты снова рядом со мной, любовь моя; но теперь, пока ты ждёшь ребёнка, моего сына, я буду лишь оберегать тебя и его…
– Милый, но ты ведь будешь рядом со мной… и ночью тоже? – смущённо шепнула Сигрэйн.
– Конечно, если только ты сама меня не прогонишь, Сигри, – он ласково засмеялся. – Ты ведь моя жена, а я твой муж; значит, и спать мы должны в одной постели – по крайней мере, мне всегда казалось, что у людей принято именно так.
– Правильно казалось, – подтвердила она со стыдливой улыбкой. – Хорошо же ты всё-таки осведомлён о человеческих обычаях; а я вот почти ничего не знаю о том, какие же обычаи у драконов. Расскажи мне, как ты избавился от клада в Хорли-Сколли и про свой отчёт перед старейшинами Драконьих островов…
– А может, завтра? – он погладил её по голове, словно ребёнка. – Час поздний, тебе и малышу пора спать…
– Я не засну, пока ты не расскажешь! – шутливо пригрозила она. – Расскажи, что там с тобой было?
– И после этого будем спать, – подвёл итог дракон.
Вкратце сообщив обо всех событиях, разыгравшихся у подножия горного хребта Хорли-Сколли и не забыв при этом упомянуть о дружеском участии и деятельной помощи Фьонна и Фолли, дракон пропустил злополучную историю о подлом преступлении, которое замышляли сыновья Йорунда. Конечно, Сигрэйн, как и её младшая сестра, никогда не испытывали к своим сводным братьям особо нежных родственных чувств, равно как и не питали на их счёт ни малейших иллюзий; но Гвейф не стал лишний раз потрясать воображение любимой новыми гнусностями навязанных ей Создателем родичей. Вместо этого дракон прямо перешёл к заседанию совета старейшин Драконьих островов.
– Они раскусили-таки нашу с Фьонном и Фолли хитрость, – со вздохом промолвил он. – Но всё никак не могли решить – нарушил ли я какую-нибудь руну неписаного закона или всё же нет. Они так долго обсуждали это, что мне ужасно захотелось послать их самих на три руны; но мне удалось сдержаться, хотя за те две недели, что я проторчал на Драконьих островах, у меня порядком сдали нервы. Наконец старейшины приступили к вынесению решения. Дескать, я своими действиями поставил под вопрос сам обычай назначать Хранителей кладов, я насмеялся над всей структурой этого древнейшего обряда инициации, при этом не нарушив формальных правил…
– А то, что ты нашёл себе возлюбленную из расы людей, не потрясло твоих старейшин? – неуверенным тоном спросила Сигрэйн.
– Нет, ведь подобное и раньше иногда случалось, – отозвался Гвейф. – Например, некогда Эскеланом правили короли, род которых идёт от дракона; но, как я слышал, последний принц, в ком была кровь нашей расы, бесследно пропал много лет назад, и трон захватил сын его мачехи – прапрадед нынешнего короля Эскелана, – тут Гвейф снова вернулся к рассказу о совете старейшин. – Они долго обвиняли меня в циничном попрании традиций, заявляя, что я выбросил сердцевину, оставив лишь внешнюю оболочку. Я не смолчал и высказал предположение – а не сгнила ли сердцевина? Они ещё понегодовали, а затем пришли к парадоксальному выводу, с точки зрения большинства людей – это если учесть все предыдущие их рассуждения. Старейшины признали мои действия вполне обоснованными, более того, достойными похвалы, так как я завоевал дружбу благородных и мудрых героев, наказал неправедных… прости, Сигри, что я так про твоих братьев…
– Нечего с ними миндальничать, – проворчала она.
– …а также нашёл относительно мирный способ решения проблемы клада, – закончил фразу Гвейф. – В общем, меня подавляющим большинством голосов – семеро «за», двое воздержались – признали «хитроумным, премудрым драконом», который имеет право выдвигать свою кандидатуру в совет старейшин по истечении срока полномочий его выборных членов (трое назначены пожизненно), а также вправе безо всяких оговорок свободно распоряжаться своей паевой долей в общей сокровищнице Драконьих островов, вплоть до вывоза её в иные Миры Упорядоченного. Этим правом я с радостью воспользовался: Фолли заключал сделки под векселя, а сегодня утром я погасил все задолженности, и солидная часть моих капиталов ещё лежит в общем кладохранилище Драконьих островов. Тебе не наскучили мои разглагольствования? – с усмешкой осведомился он у Сигрэйн.
– Ты же когда-то умел читать мысли собеседника! – поддразнила его она.
– Утратить эту способность можно лишь с жизнью, ведь она в крови у драконов, а вовсе не результат образовательных воздействий, – отозвался Гвейф и несколько раз поцеловал свою возлюбленную. – Ну как, я ведь угадал? – затем спросил он.
– Да, милый, угадал, – прошептала Сигрэйн. – Мне сейчас так хорошо, так спокойно, как никогда не бывало, даже в детстве. Милый мой драконище, как я тебя люблю!
– Я тоже, Сигри, – отозвался он. – Спокойной ночи, милая!
– Спокойной ночи, Гвейф, любимый…
Она крепко спала, прижавшись к нему, а он всё лежал с открытыми глазами, не думая ни о чём, просто привыкая к этому странному ощущению, сладкому и мучительному, поднимающему к небесам и повергающему в прах, которое люди называют – «счастье». Горьковато-пряный запах сухих трав – в бренских усадьбах вместо пуховой перины на кровати стелют большие охапки высушенного сена – витал в комнате, напоминая о цветущих летних лугах; и аромат этот, примешавшись к образам прошлого и будущего, которые скользили в умиротворённом сознании дракона, стал для Гвейфа обонятельным символом таинственного «счастья» – счастья, к которому он так неудержимо стремился.
* * * * *
Архимаг Льювин, обозревая окрестности Каэр Лью-Вэйл из окна своего кабинета, в который раз досадливо нахмурился. До чего же ему не нравится вон тот дальний каменистый пустырь, который на фоне окружающей сочной растительности выглядит каким-то лишайным пятном!..
Никаких зловредных заклятий на той территории, выглядящей столь жалким образом, никогда не было и нет – это Льювин давно проверил тщательнейшим образом. Просто почва там исключительно неплодородная! Конечно, для волшебника уровня Льювина не составило бы особого труда улучшить её качество посредством применения специальных заклятий, а также агротехнических приёмов, либо пустить этот участок земли под застройку; но до сих пор раздумья Архимага, охватывающие обширные просторы Упорядоченного, не задерживались надолго на этом злополучном клочке земли – оттого-то идеи относительно его эффективного использования прежде и не посещали Льювина.
Сейчас же – как всегда, внезапно – будто молния во тьме, ум Архимага озарила идея.
– Эй, Фьонн! – перегнувшись через подоконник, окликнул Льювин сына.
Фьонн в этот момент наглядно демонстрировал своим сыновьям особенности эльфийской верховой езды – без седла и уздечки – которую сам он освоил примерно в их возрасте.
– Да, папа? – магистр Мон-Эльвейга поднял голову.
Конь его остановился, хотя Фьонн не сделал никакого движения, которое можно было бы истолковать как сдерживающее бег животного.
– У меня появилась одна мысль, – выдержав многозначительную паузу, сообщил Архимаг.
– Неужели только одна? – притворно ужаснулся его сын, спрыгивая с лошади. – В этаком-то кладезе премудрости…
– Во всяком случае, обсудить я желаю пока только одну идею, а не десять и тем более не сто, – хладнокровно пояснил Льювин.
Когда Фьонн вошёл в кабинет отца, Архимаг без долгих объяснений подвёл сына к окну и указал на пустырь, который выделялся на общем фоне, будто заплата из грубого деревенского полотна, невесть какими правдами и неправдами очутившаяся на парчовом наряде царедворца.
– Я придумал, что сделать с этот скучной проплешиной, которая в последнее время мне глаза намозолила, – начал Льювин. – Знаешь, Фьонн, я вспомнил удивительную башню, которую ты выстроил в Сумеречной долине. Надеюсь, проект на это сооружение у тебя сохранился? Кое-какие изменения, конечно, придётся внести. Я слышал, гномы, живущие в Самоцветных горах, разработали диковинное ноу-хау: так как с самоцветами там уж давно стало туго, наши славные подгорные мастера придумали состав, благодаря которому прочность обычного небьющегося стекла повышается настолько, что не каждый камень или металл с ним сравнится. Я хочу, чтоб крыша моей Стеклянной башни, предназначенной для размышлений либо для созерцательного отдохновения от тягот интеллектуального труда (это смотря по обстоятельствам), была выложена в виде витража из разноцветных небьющихся стёклышек; кроме того, на крыше должна иметься надёжно ограждённая смотровая площадка, на которую можно подняться не только по наружной, но и по внутренней лестнице… Я не такой любитель экстрима, как ты и Эртхел, но внешний вид готической башни, вокруг которой закручена спираль наружной винтовой лестницы, согласись, настолько оригинален…
Магистр Мон-Эльвейга охотно приступил к возведению Стеклянной башни – родной сестры сооружения, прозванного его друзьями «лестницей Фьонна». Сын Льювина за зиму успел поставить на место зарвавшегося за время его отсутствия командора Улльдара – и, соответственно, поднять вверх тормашками несколько закосневшую жизнь Ордена. Улльдар демонстративно удалился на свою виллу на полуострове Леррао, что на юго-востоке Эскелана; не чувствуя больше над собой его грозной десницы, закованной в стальную латную рукавицу, члены Ордена принесли вернувшемуся магистру огромную кипу жалоб на временно исполнявшего его обязанности соратника. Но Фьонн, которому высоченные стопки документов наскучили ещё в Сумеречной долине, не читая, бросил стопку жалоб в огонь, специально разожженный в камине, со словами: «Как превращается в пепел этот пергамент, так и все прежние обиды пусть обратятся в прах». Как ни странно, этот антинаучный метод, похоже, возымел желаемое действие: жизнь Мон-Эльвейга как-то незаметно вошла в прежнюю колею, которую проложил ещё сам Льювин, а Улльдар, проторчав на вилле около месяца, возвратился в Башню Сервэйна и торжественно примирился с законным главой Ордена, добровольно изъявив «чистосердечное раскаяние в совершённых ошибках, причиною коих была не злонамеренность, но лишь чрезмерное радение о славе и могуществе Мон-Эльвейга». Фьонн рассеянно выслушал напыщенную речь командора, который некогда был его наставником во владении оружием, в том числе и магическим, дружески пожал ему руку и заученно пробормотал что-то о всепрощении Создателя; однако вскоре властолюбивый Улльдар убедился, что отныне его влияние в Ордене сведено к минимуму. Управление делами Мон-Эльвейга, связи с общественностью Упорядоченного, вопросы подготовки неофитов и тому подобные значимые функции Фьонн распределил между другими командорами, которые имели возможность неоднократно засвидетельствовать преданность или хотя бы неоспоримую лояльность по отношению к магистру.
Итак, внутренняя жизнь Мон-Эльвейга теперь вполне отвечала представлениям Фьонна; у магистра наконец-то появилось свободное время, которое он в основном посвящал образовательной подготовке своих старших отпрысков.
Дедушкина внучка, крошка Дэйни, росла и хорошела; каждый вечер, играя с малюткой или напевая для неё колыбельную, Льювин мечтал, как эта девчушка вырастет и выйдет замуж за принца… который будет терпеливо выполнять все капризы своей прелестной жены, ради неё завоюет трон, и тогда Архимаг станет его тайным советником… Честолюбие Льювина всё больше превращалось в азартную игру, которая наполняла жизнь Архимага острыми ощущениями; но, как и все привязанности авантюрного волшебника, его любовь к внучке была искренним, бескорыстным и глубоким чувством. С каждым днём в девочке всё явственней проступало сходство с бабушкой: Дэйни – словно вторая Вэйл, маленькая и пока несмышлёная, но оттого не менее очаровательная.
Аэльха, мать Дэйни, ничуть не препятствовала выполнению соглашения, заключённого между Фьонном, её мужем, и его отцом. Младшая дочь Йорунда с горечью осознала, что у неё самой нет выдающихся педагогических способностей – достаточно понаблюдать за Гвэйном, чтобы в этом убедиться. Пусть уж дедушка и бабушка пестуют Дэйни – Аэльхе почему-то казалось, что это обязательно принесёт счастье её дочери. Волшебник силён и свободен благодаря своим познаниям и умению их использовать; а любимая внучка самого Архимага, конечно же, станет волшебницей!
А супруга Фьонна увлеклась вышиваньем; кроме того, вспомнив девические годы, когда она вместе с сестрой проводила время в воинственных забавах, таких, как стрельба из лука, верховая езда и тому подобное, Аэльха теперь нередко выезжала верхом в сопровождении сына и пасынка. К Эртхелеру, не по годам рассудительному и благовоспитанному, дочь Йорунда относилась дружески, словно он был её младшим братишкой; между тем её собственный сын периодически конфликтовал с ним. Эртхел, впрочем, никогда не оставался в долгу: но синяки и ссадины, полученные Гвэйниром, свидетельствовали лишь о том, что старший брат лучше владеет боевыми искусствами, а отнюдь не о злопамятности и мстительности Эртхелера.
* * * * *
…Краешек солнечного диска уже почти слился с линией горизонта, когда бригада гномов закончила выгрузку строительного материала и, получив полагающийся аванс, потопала по направлению к замку. Мысли большинства подгорных умельцев в данный момент были весьма незатейливыми – гномы с нежностью размышляли об ожидающем их ужине, бочке пива (на каждого) и солидных доходах, которые сулило участие в несколько необычной стройке.
Сам же главный архитектор медлил на стройплощадке, глядя, как лучи заходящего светила, разбиваясь о поверхность стекла, осыпают будущую башню пригоршнями солнечных брызг. Стеклянная башня пока существовала лишь в виде безликих стеклоблоков, сложенных аккуратными стопками, охапок металлоконструкций да груды цветных стекол, предназначенных для витражей; но это не мешало Фьонну взором мечты озирать сверкающие грани будущего здания, стремительно рвущуюся в небо лестницу, змеиными извивами обнимающую стройный стан башни, и неповторимые узоры витражей, которые хочется рассматривать снова и снова…
Башни ещё не было – но образ причудливого здания, родившись в фантазии архитектора (или, быть может, лишь озарив её, не будучи плодом человеческой мысли?), страстно жаждал своего воплощения. Время словно застыло в одной точке; Фьонн ощутил наконец своё подлинное призвание. Сын Льювина в своей жизни занимался всем, чем хотел: странствовал, сражался, руководил, любил женщин. Был ли он счастлив? Фьонн не задумывался об этом – он предпочитал жить и наслаждаться, чем мучительно размышлять о прошлом, которого, собственно, уже нет, либо о будущем, которое ещё не пришло. Прозрение пришло к сыну Льювина внезапно: глядя, как играет солнечный свет на гладкой поверхности стекла, Фьонн интуитивно понял, что счастье – это мучительное и сладкое ощущение пронзающей душу бесконечности, заставляющей с небывалой остротой почувствовать неохватность творческого замысла и ограничения обыденности, которые даже магу не всегда под силу преодолеть полностью…
Но эта волшебная башня, конечно, намного превзойдёт башню в Сумеречной долине – Фьонн был уверен. Тогда он созидал от тоски и безысходности, а теперь… Пусть его подтолкнул к этому отец! Льювин и всегда-то превосходно умел угадывать – вот он и угадал истинное призвание сына, размышляя совсем на другую тему. Фьонн огляделся по сторонам и, удостоверившись, что поблизости никого нет, опустился на колени и пальцем вывел на земле незримые слова: «Во славу Создателя».
* * * * *
А в это время ярл Сольгримира медлил у полосы прибоя, глядя на башню Дроугхалль, о скальное подножие которой всё неистовей бились морские волны. Рабочие, занятые ремонтом Дроугхалля, уже разошлись по домам; лишь гном в тёмно-малиновом плаще, наброшенном на заляпанную извёсткой спецовку, нетерпеливо мялся поодаль, очевидно, дожидаясь, когда высокопоставленный патрон вспомнит, что давно пора по хатам.
Ветер тоже крепчал; он яростно трепал чёрные волосы и плащ Гвейфа, но очеловечившийся дракон не обращал на это ни малейшего внимания. Плеск волн казался Гвейфу прекраснейшей мелодией: эта музыка всегда будет звучать в нависшем над морем Дроугхалле…
Поблизости что-то весьма неромантично затрещало, и Гвейф непроизвольно оглянулся в ту сторону. Как только источник странного звука был установлен, дракон не удержался от ироничного смешка. Оказывается, Фолли, который маялся, что бы такое выдумать, дабы привлечь внимание своего номинального сюзерена (во всяком случае, гном свою клятву верно служить Гвейфу воспринимал на полном серьёзе, чего нельзя сказать о драконе, который принципиально не понимал вассальных отношений, предпочитая взаимовыгодное сотрудничество), наступил на доску, концы которой покоились на двух камнях – а доска взяла да и переломилась. Возможно, уже изрядно подгнив от постоянной сырости, она просто не выдержала солидного веса гнома.
– Ты цел? – был первый вопрос, который задал Гвейф, в один миг очутившись подле гнома и поднимая его на ноги.
– Да вроде, – буркнул Железный Лоб, на всякий случай осторожно пощупав то место, на которое он грохнулся – вдруг оно не столь бронебойное, как его покрышка мыслей? – Мы сегодня домой пойдём или как? У меня уже в брюхе урчит от голода, а ты всё любуешься пейзажем – закатом, предштормовым морем да живописным древним сооружением!
Гвейф искоса взглянул в сторону Дроугхалля, молча улыбаясь своим мыслям. Но какой поэзии можно ждать от гнома?! Хотя в чём-то Фолли, безусловно, прав – домой действительно пора. Сигри, наверное, уже совсем заждалась!
– Можешь припустить вприпрыжку, если тебе так не терпится что-нибудь слопать, – снисходительным тоном предложил дракон гному.
– Всё равно без тебя за стол не сядут, – сварливо огрызнулся тот. – Так что какой смысл напрягать мышцы и связки, если марафонцу в лучшем случае достанется пара-тройка сухариков, даже без пива?
– Как хочешь, дело твоё, – обронил Гвейф.
Миновав благоустроенную пристань, на которой сейчас почти никого не было, они поднялись по лестницам, соединяющим последовательно три высоких террасы. У калитки сада, раскинувшегося вокруг просторного каменного двухэтажного дома, стояла молодая женщина в светло-голубом плаще, с ребёнком на руках.
– Я уж подумывала, не пойти ли мне встречать тебя, – сказала Сигрэйн Гвейфу, между тем как гном, поклоном поприветствовав хозяйку, деликатно шмыгнул на боковую тропинку и заспешил к дому. – Я так соскучилась, а ты, наверное, за весь день про меня ни разу и не вспомнил, – жалобно упрекнула она мужа.
Он ласково провёл рукой по её щеке и поцеловал жену.
– Странное поверье существует у некоторых людей, – задумчиво произнёс дракон. – Как-то мне доводилось слышать, будто напраслину полезно терпеть; но, честно говоря, я так и не понял, в чём же тут польза и для кого. Вот хоть сейчас: если я смолчу, ты подумаешь ещё, чего доброго, что я и впрямь не вспоминал о тебе. Но это не так, Сигри! Знаешь, там, у подножия Дроугхалля, волны бьются о скалы; их плеск напомнил мне нашу встречу в Эльхарре…
Дочь Йорунда стыдливо опустила глаза. Гвейф осторожно взял у неё сына: маленький Харлейв внимательно посмотрел на отца и вдруг улыбнулся. Сын дракона почти ничем не отличался от обычных человеческих детей; только родители заметили, едва он появился на свет, что глаза у него – тёмно-золотистые, а не карие, как виделись они всем вокруг. Маги да эльфы, но отнюдь не простые смертные – они ещё, пожалуй, увидели бы, что глаза у мальчика точь-в-точь отцовские, нечеловеческие.
…Харлейв родился зимой, на двадцать первый день после Ночи Длинных Свечей, рано утром, когда только-только рассветало. Женщины, которые всю ночь суетились вокруг Сигрэйн, были необычайно потрясены тем, что её муж, вопреки обычаям Брена, всё это время находился рядом с женой. Когда повитуха робко заикнулась, что, дескать, не принято, чтоб мужчина присутствовал при родах, очеловечившийся дракон, яростно сверкнув глазами, уже собирался рявкнуть, что у него на родине принято как раз по-другому; но, вовремя вспомнив, что среди малообразованных людей не стоит заострять вопрос о своих корнях, Гвейф ограничился тем, что хмуро отрезал:
– Много вы понимаете с вашими дремучими порядками! Это моя жена и мой сын; всецело передавать заботу о них таким курицам, как вы, я не собираюсь!
Повитухе очень хотелось бы узнать, как «лорд Рэнхарт» представляет себе свою заботу о жене и ребёнке в конкретной ситуации – в Брене подавляющее большинство мужчин понятия об этом не имели – однако решительный настрой и сверлящий взгляд Гвейфа отбили у почтенной дамы всякое желание лезть с вопросами. Несомненно одно: присутствие отца ребёнка на роженицу действовало ободряюще.
Сигрэйн и впрямь чувствовала, что в неё словно вливаются новые силы, когда Гвейф держал её руки в своих, поддерживал её за плечи, когда она, вконец измученная, опустила голову к нему на колени…
– Мальчик! – торжественно возгласила повитуха, протягивая новорождённого матери.
Пальцы Сигрэйн дрожали – то ли от усталости, то ли от волнения; молодая мать никак не могла распустить шнуровку рубашки, чтобы дать сыну грудь. Тёплая рука Гвейфа пришла ей на помощь, и вот крохотный комочек живой плоти впервые прильнул к груди матери.
– Весь в отца, – горделивым тоном заявила повитуха. – Видно, господин Рэнхарт крепко тебя любит, госпожа Сигрэйн! – затем почтенная дама обратилась к отцу новорождённого. – Взгляни, господин: у твоего сынка карие глаза, в которых то и дело будто угольки вспыхивают – точь-в-точь, как у тебя!
Сигрэйн и Гвейф переглянулись – и засмеялись…
* * * * *
Сын дракона недовольно хныкал в своей колыбельке – совсем как обычный человеческий ребёнок.
– Сейчас, сейчас ты тоже поужинаешь, мой маленький дракончик, – мать улыбнулась малышу и взялась за застёжки платья.
Гвейф сидел чуть поодаль и смотрел на жену и сына. То, что большинству людей представляется обычным, обыденным явлением, дракону виделось едва ли не чудом. Ведь совсем недавно он, талантливый, красивый и добродетельный, но ужасно одинокий ящер, шатался по Мирам Упорядоченного, стараясь бурной деятельностью отвлечься от дум о своём одиночестве; а теперь…
– Позволь, я тебе помогу, Сигри, – он заметил, что она вспыхнула, встретившись с ним взглядом, и беспомощно теребит застёжку.
Ладони Гвейфа скользнули по груди жены, мягко отстраняя ткань платья и одновременно осторожно лаская соблазнительные возвышенности. Сигрэйн вся затрепетала от этого прикосновения; но Гвейф быстро отстранился, взял из колыбели сына и протянул жене.
Когда маленький Харлейв насытился, Сигрэйн поправила платье, однако не спешила застёгивать его. Она положила сына в колыбель и, бережно покачивая её одной рукой, придерживала другой платье на груди. Малыш быстро заснул – сын дракона оказался на редкость спокойным ребёнком. Сигрэйн мельком взглянула на мужа – и тотчас стыдливо опустила глаза.
Гвейф подошёл к ней, сел рядом и обнял её; чуть помедлив, руки мужа, отодвинув столь незначительное препятствие, как ткань одежды, обхватили грудь Сигрэйн. Молодая женщина счастливо вздохнула и, полузакрыв глаза, прижалась головой к плечу мужа.
– А когда-то ты говорил, что тебе бывает нелегко прочесть мои мысли, – тихо, чтобы не разбудить сына, сказала она.
– Ты делаешь такие недвусмысленные подсказки, что разве только тупица не догадается, – в тон ей отозвался он, поднимая её на руки. – Ну, ну, не надо так смущаться, Сигри! Ничего постыдного нет в том, чего нам с тобой сейчас хочется. Это же так естественно – хотеть, чтоб ночь в Эльхарре оказалась лишь первой, а отнюдь не единственной, ночью, когда мы…
Сигрэйн бесцеремонно прервала его речь поцелуем. Понятно, что подобная помеха встретила исключительно положительную реакцию со стороны Гвейфа – хотя дракон и любил поболтать, он очень охотно переходил от красивых слов к достойным и приятным делам. Данный случай не стал в этом смысле исключением.
– Может, и зря я не испепелил мэтра Джеффа много лет назад? – чуть позже задал дракон риторический вопрос. – Глядишь, мне бы раньше выпала честь расстёгивать твою одежду, если б ты не надеялась, что когда-нибудь подобное деяние совершит он!
– Гвейф! Неужели ты до сих пор ревнуешь меня к этому полену? – с удивлением спросила Сигрэйн, чуть приподнявшись на кровати. – Ай! Ты чего делаешь, драконище?!
– Нет, ты щекотки не боишься, – он оставил в покое её пятки и снял с себя подаренную женой огненно-алую верхнюю рубашку с золотой вышивкой. – А начёт этого бревна, именуемого мэтром Джеффом… Как тебе сказать, Сигри… Не стану скрывать, иногда я недобрым словом вспоминаю его – как препятствие, столько лет отделявшее меня от тебя, хотя он, конечно, и не прилагал к этому никаких усилий. Но, если подумать хорошенько, я должен быть ему благодарен за то, что он сохранил тебя для меня – хотя и в этом тоже нет особой заслуги с его стороны, учитывая его безразличие к любви, славе, богатству и прочим жизненным благам.
– Но теперь-то никакое препятствие тебя от меня не отделяет, – усмехнулась она, когда он лёг рядом с ней и крепко обнял её. – Мой любимый, мой смешной драконище! Ты не представляешь, до чего я теперь рада, что у меня ничего не вышло с Джеффом! И давай забудем про него, милый мой!
– С удовольствием, – отозвался Гвейф и, как видно, желая поскорее изгладить из памяти Сигрэйн и без того ставший весьма размытым образ Джеффинджа Бэрхольмского, поцелуем предупредил дальнейшие разговоры и перешёл к делу.
...Когда под утро Гвейф, заботливо натянув одеяло на спящую Сигрэйн, незаметно для себя задремал, ему приснился сон. В своём изначальном облике он летит над бескрайним простором моря, искрящегося в лучах солнца; Мир прекрасен – потому что стоит чуть скосить глаза, и Гвейф видит Сигрэйн, сидящую на его спине. А даже если смотреть вперёд – он чувствует, что её руки ласково касаются его… Лёжа с закрытыми глазами, он поймал её маленькие ладони – они, как и их нежное прикосновение, не были только сном…
Фьонн. Книга 4. Звёзды Сумеречной долины. Глава V
© Copyright: Мележ Антонова Людмила, 2010
Свидетельство о публикации №210091201318
Свидетельство о публикации №210091201318
Рецензии