По волнам наших мыслей - работа 16

ЭЛИЗАБЕТ ВИЛЬЯМСОН - ЛЕСТНИЦА

(38 717 знаков с пробелами)


Admire me, admire my home
Admire my son, he's my clone
Yeah, yeah, yeah, yeah
This land is mine, this land is free
I'll do what I want but irresponsibly
It's evolution, baby
Pearl Jam – Do the Evolution

Этот мир был моим. Весь. От мелкого родника, в тени корелских вековых дубов, укрытых вечной тенью парящего острова, до самого гнилого камня в фундаменте моего замка, который постепенно сдает под натиском грунтовых вод и клыков крыс. Но я не испытывал от этого никакого удовольствия. Ничего не ощущал. С подобным состоянием я мог бы сжимать в руках пластиковый стакан. Или бриллиант, блестящий и заманчивый, но никому не нужный, в мире, где вся цивилизация сжалась под колпаками Мегаполисов, и погибала от удушья.
Мой мир мог быть реален. А мог быть тем, чем он был – простым эффектом наркотика, который я и стремился получить. Мой мир мог быть разным. Это могла быть моя Империя, где я повелевал призрачными пейзанами и любовался Краем Небесных Островов, стоя на борту именного дирижабля, чей сияющий бок привлекал крылатых ящеров. И он мог быть абсолютно пустынным, идеальным местом для НАС, часами взиравших на переплетенный корнями грунт в небесах, лежа на бескрайних равнинах «еще одного слоя».
В общем, таким-то он и был, последнее время.
Пока мой мир не начал утекать сквозь мои же пальцы…

Возвращение в наш бренный мир, 204-какого-то года, было всегда болезненным. Тело отекало, даже, несмотря на минутное действие «Лестницы». Приходилось заново ощущать и знакомиться с ним. Кончики пальцев кололо, и они были покрыты льдом. Сердце билось неразборчиво. Глаза слезились. Я как будто тонул, всплывая, выгружаясь из одной реальности и погружаясь в другую. И это, поначалу, было страшно, для клона крепко связанного со своей землей. Сейчас я уже потерял все очертания и границы. Но это было неважно.
Просто мой мир исчезал.
Я моргнул, и неловко привстал, лежа на заднем сиденье старого и проржавевшего Кадиллака. Потрескавшаяся обивка, полное отсутствие, каких либо приборов, нелепо торчащая магнитола, слабо сливавшаяся с 70-ыми, и единственная сохранившаяся педаль. Разумеется, газа. Основательно продавленная, по пустым дорогам, ровным и идеально качественным, что тоже контрастировало с выжженной пустошью, не нужно было поворачивать или тормозить. Просто придави камнем педаль, заклинь руль, да засыпай на заднем сиденье. Идеальные дороги никому не были нужными. Может быть, они еще могли понадобиться цивилизации, когда все что за куполом вымерло бы. Пока что, я был единственным человеком в Штатах, для которого они представляли интерес.
Над головой темнело ночное небо, надежно закрытое токсичным одеялом. Ни единой звезды. Магнитола вдруг включилась, оглашая пустошь поздравлениями с новым днем.
Так же, после приема «Лестницы» смертельно хотелось пить. Не по необходимости, организм клона был автономным, и поддерживать жизнь было абсолютно не нужно, просто возникала жажда. На этот случай в салоне всегда валялась выпивка. Опустошая новую бутылку, в голове возникал вопрос – что первым убьет меня. Печень, или срок годности, подходивший к концу.
Закончив с поздравлениями, мифическое радио (белый шум?) принялось изливать тягучее и атмосферное бренчание струн электрогитары, сравнимое с наполняющимся бокалом пива. Невидимый вокалист довольно драматично подвывал в унисон.
А перед глазами все стояли яркие, темно-фиолетовые волосы, робкая улыбка немой и полные сожаления глаза. Мой мир грез загадочным образом рушился, превращаясь в токсичную реальность. Плохая доза? Усталость? Просто случайность? Или, даже наркотик не мог дать мне иную жизнь, какой у меня никогда не было и не будет.
В магнитоле продолжали немного уныло петь. Я скосил глаза, рассматривая горсть пустых ампул и использованных шприцов, рассыпанных вокруг коробки передач. Очередная партия исчерпала себя. Придется возвращаться в Мегаполис за новой. Но и это не было важным.
Я больше не был нужен своему фантому.
Все катилось к чертям.
Кажется, я опять плакал. «Слишком много эмоций для клона», - подумал бы я тогда, когда на затылке еще не было шрамов, а мозг был на несколько грамм тяжелее. Но что я мог поделать, если рвалась последняя нить надежды.
Под резкий шум взбесившейся гитары и надсадный вопль вокалиста, рука привычно дернулась к карманам Джинс, извлекая такой же старый, как и машина, револьвер. Холодная сталь в который раз обожгла висок. И лишь палец знал, что он не коснется крючка.
Пролежав так пару минут, я с прежней каменной миной на лице, убрал его обратно, вытирая слезы. Просто была нужна еще одна доза, еще один глоток воздуха, и тогда все станет ясно.
В голове зацепилось случайное слово из песни…
Rooster…
C новым прекрасным гребаным днем тебя, Америка…

Я смотрел на резко приближавшийся мир сквозь фольгу пластика капсулы. Где-то там, между очагами адского пламени, еще виднелись уцелевшие островки зелени, обреченные на смерть, как и все, что было в этом квадрате.
Мне не хотелось видеть тревожно мигавшие огни панелей, но настойчивый женский голос сообщал мне, что жить оставалось всего пять секунд. И за эти пять секунд, я пытался впитать мир окружавший меня. Шквал информации переполнял больную голову.
Рваные клочья облаков, оставлявшие шлейфы от пролета капсул. Чистое, голубое небо и обжигающее солнце они первыми встретили меня при отстыковке. Костлявые руки небоскребов вдали, жадно тянущиеся сквозь дым к небу. Пересыхавшие соломинки рек и капли озер. Густые хвойные леса на горизонте, не тронутые войной. И объятые дымкой горы. Все это я видел в первый и последний раз, после пяти лет пластика и неона.
Хотелось плакать. Хотелось вырваться из этих креплений, из этого чадящего гроба.
А еще я видел ангелов. И их золотые крылья, с молочными прожилками, окутавшие мою обитель. Это умиротворяло.
Я закрыл глаза.
И умер.

Я молча сидел в тронном зале, задумчиво подперев голову кулаком. Рука опиралась о подлокотник трона. Перед глазами все еще мелькал тот прыжок в ад, который мне так и не суждено было совершить. Но почему мне привиделось это?
Своды зала, украшенные мозаичным рисунком ящеров, поддерживали мощнейшие колонны, тридцать метров высотой. Прямоугольники окон, с закругленным верхом, были покрыты витражными наездниками. «Те, кто оседлал смерть», - звали их много веков назад.
Я вгляделся в мужественные лица всадников, гордо взиравших с небес на землю. На их ящеров, геометрической формы. Как давно мы перестали приручать их? Перед глазами вновь мелькнула пылающая капсула.
Огромная дверь слегка приоткрылась. В просвете показалось измученное лицо Советника. Бедный Советник не спал уже несколько дней. Обстановка не позволяла.
- Входи, - тихо сказал я, не меняя позы.
Гулкое эхо придало моему голосу величия. Как ботфорты делали меня выше, кираса мощнее, а корона благороднее. Я ухмыльнулся в усы.
Советник робко прошел в центр зала. Эхо многократно усилило его нетвердые шаги.
- Милорд, люди в панике бегут из Империи. Они напуганы, стража ничего не может поделать.
- Куда они бегут? – равнодушно спросил я.
- Преимущественно за море, в другие небесные края. Некоторые уходят под землю, в поисках нового слоя. Они больше не доверяют жизнь армии. Они перестали верить ей, после того как исчезли наездники.
- А еще их пугают варвары, которые спустятся на ящерах с небес, - продолжал ухмыляться я. – Они спустятся и предадут наш слой огню, а потом продолжат свое вторжение, уйдя под землю… и будут сжигать слой за слоем, пока их не остановят или они не доберутся до Истока… а что бы ты делал, будь у тебя Исток?
Советник неловко замолчал, вытаращив, и без того безумные, глаза. Его уставший и воспаленный разум работал на износе, и было бы неловко задавать ему такие философские вопросы. Сердце стыдливо кольнуло. С равным же успехом, я мог бы сказать за чертой, а что бы вы делали, будь вы Богом?
- Не обращайте внимания…
Я откинулся на спинку трона, сложив руки на груди.
- Милорд, мы не готовы к войне. Армия деморализована, вся промышленность и сельское хозяйство застыло, запасов хватит всего на несколько месяцев…
Я не слушал его, лишь мельком ловил испуганные движения губ да неловкий взгляд. Что он мог поделать. Он целиком зависел от меня, как и все, чем я владел. А я не умел владеть. Я был бы превосходным солдатом, исполнительным стражем, пусть даже, работящим портным. Но только не Императором. Мне не нужен был этот мир. Мне нужно было его другое отражение, где никого не было, кроме нас двоих. Но он упорно не хотел появляться. Может быть, я уже слишком сильно погряз в своих иллюзиях?
- Милорд? Что нам делать?
Затуманенные глаза резко сфокусировались на бледном мужчине, в потрепанном, но, несомненно, модном камзоле. Еще на нем должна была быть блестящая кираса и шлем, но это была уже походная форма.
- Готовьте дирижабль.
В голове не было никакого плана. Я лишь действовал, как мне подсказывала интуиция. Может, я был неправ. Может бил в цель. В любом случае, мне не хотелось больше сидеть на этом обременительном троне, выдиравшем из меня душу.
- Но Милорд, - Советник посторонился, испуганный моим резким стартом. – Топлива хватит лишь…
- Готовьте рейс в один конец, - уточнил я, будучи уже у двери.
Я скользнул глазом по Советнику. Он растерянно стоял у трона.
А как я мог его утешить?
Если и сам не знал своей цели…

Перед глазами был серый лист бумаги. С мелкими темными прожилками, и кляксами чернил. Лист не шевелился, безропотно замерев в ожидании. Я некоторое время любовался листом, пока не «включился» звук. Надсадный рев Кадиллака расставил все на свои места.
Галлюцинации? Очередной провал? Да, до этого у меня случались подобные провалы, по ощущению сравниваемые с эффектами «Лестницы». Но они не были такими яркими и живыми, как этот. Или я вновь разметал все рамки и ограничения своего сознания? Стоило мне развязать этот мешок, как его содержимое растечется по плоскости восприятия, и собрать все это вновь, не получится никогда. Я уже видел наркоманов, навеки потерявших свое место и блуждавших по лабиринтам иллюзий. Это было страшно. После этого я и купил тот старый револьвер, который вечно пылился в кармане джинсов.
Перед глазами что-то мелькнуло. Спустя миллисекунду, в уши ударил резкий свист разгоняемого воздуха.
Я резко вскочил, судорожно оглядывая серое небо. Сомнений не было. Впереди по дороге, на высоте не более трехсот метров, урчал исполинский вертолет Гражданской Обороны.
Вертолет был так бронирован, что лишь несколько атомных батарей могли удерживать его в воздухе. По всему корпусу были наставлены полусферы турелей, и несколько блоков ракет были прилажены к бокам. Одна такая ракета имела невероятную мощность, а пуск целого блока мог разрушить немаленькую танковую колонну. Турели работали автоматически, фиксируясь на определенных целях, для этого каждая пушка была оборудована тепловым и электронным видением. Выглядело все это как здоровая муха, облепленная шариками чего-то сладкого. Всем этим контролировал специальный клон, намертво запаянный в кабину пилота и подключенный ко всем системам управления и жизненного обеспечения. Его тело было опутано нитями проводом, а в коже блестели вживленные датчики. Лицо было закрыто забралом специального шлема, с которым пилот видел полную картину поля боя. Никто никогда не видел пилотов отдельно от их машин…
Внимание привлекло нечто серевшее на горизонте, к чему торопливо жужжал вертолет. Что-то разрезало линию горизонта… что-то, довольно высокое…
Проехав еще несколько сот метров, я мог четко различить это. Руины заброшенного города.
Над пустыми небоскребами заботливо вертелись вертолеты-дроны, что-то минируя и разбирая. За процессом наблюдали несколько «жирных мух», таких же, как та, что пролетела надо мной. Видимо ГО проводили здесь «реконструкцию», снося город под свои нужды.
Там где были дроны-строители, там были и штурмовые отряды ГО. Если не для поддержания порядка, то для борьбы с местной ячейкой повстанцев, мародерами. Или для простого вышвыривания беженцев, нашедших приют в этом мертвом месте.
Я торопливо отбросил булыжник ногой, сбавляя ход. Врезаться на полной скорости в шеренгу таких штурмовиков, закованных в броню и скрывавших лицо масками, мне не хотелось.
По пустынным улицам разгуливали патрули штурмовиков, беспечно положивших руки на висевшее оружие. Где-то были слышны угрожающие крики, сдавленные фильтром маски. По одной из улиц несколько штурмовиков вели шеренгу беженцев, устало бредших к окраине города, собравшие все немногочисленное имущество в котомки или старые чемоданы. Были слышны выстрелы. Видно, где-то в глубине города шел бой. Я остановил машину за несколько метров до внешнего кордона. Шеренга солдат обступила меня, молчаливо уставившись огоньками масок. Меня передернуло. За такой маской могло быть мое собственное лицо. Не все клоны пошли на переработку или сбежали.
Офицер отряда подошел к Кадиллаку, требовательно ударив ладонью, скрытой перчаткой, по капоту.
- Гражданин, покиньте зону! Здесь проходит процедура изъятия, вслед за ней начнется фаза реконструкции!
То ли все дело было в фильтрах масок, то ли они действительно были клонами, но их голоса были точными копиями. Стальной звон, с хрипотцой фильтра и легким эхом, возникавшим из-за маски. Идеальный голос для убийцы, и для человека с большого плаката. Голос силы цивилизации. Может быть, даже и мой голос. Как мне это не нравилось… Схожесть задевала меня, вырывая из памяти отрывки учебы и службы в «клонических» подразделениях. Весьма неприятные, если смотреть их по другую сторону экрана.
Спорить с ГО было бессмысленно. Легче было бы разбить струйкой песка древнюю скалу.
Я уже собирался дать задний ход.
За их спинами блестела жизнь. Которая когда-то была здесь. Здесь еще стояли старые фонари, покосившиеся и проржавевшие, испускавшие приятный молочный свет, создавая неповторимую атмосферу ночного города. На некоторых парковках еще стояли машины, брошенные и никому не нужные, тщетно ждавшие своих хозяев, а находившие лишь жадных мародеров. Небоскребы снимались жилыми постройками, в стиле двадцатого века. Они лучше своих старших братьев прошли тест на время, кое-где еще виднелась мутная гладь стекла в оконной раме. А на одном из подоконников виднелись пустые горшки. Вся флора и фауна вымерла несколько лет назад.
Плакаты и рекламные щиты на улицах и крышах небоскребов призывали покупать, призывали встречаться и влюбляться, призывали жить жизнью, полной эмоций и красок. Теперь на них взирали лишь призраки этого места…
- Не задерживайтесь! – продолжал махать рукой офицер. Я сплюнул за дверь, и подал назад.
По второй полосе промелькнула громада фургона, с гербом ГО. Машина остановилась у шеренги штурмовиков. Офицер оставил меня, подходя к прибывшему фургону. Тонированное окно приоткрылось, показалась рука, закрытая кожаной перчаткой и сжимавшая листок пропуска. Офицер кивнул, и отошел, освобождая дорогу. Фургон проехал сквозь шеренгу, набирая скорость и скрываясь в тени мертвых зданий.
Неожиданно офицер вновь повернулся ко мне, нехотя махнув рукой, и убрав солдат с моей полосы. Хм, у меня появился новый друг?
Не стоило испытывать нервы офицера, если тебе давали пряник, нужно было вырвать его из рук и стремительно затолкать в рот. Продолжая обдумывать, кому могла принадлежать ладонь в перчатке, я стремительно двинулся вслед за исчезавшим фургоном.
Что-то прошелестело надо мной. Я поднял голову и заметил шлейф от ракеты, висевший над разъяренным вертолетом. Маленькие хоботки медленно раскручивались, готовясь излить потоки свинца.
И в тот же миг на Кадиллак пролился настоящий дождь стреляных гильз, звонко стукавшихся об мою машину.
Перед глазами мелькнуло что-то похожее…

Что я делаю… куда я лечу…
Когда ты в двадцатимиллиметровой броне, летишь, стремительно пронзая атмосферу, и единственное, что защищает тебя от токсичного воздуха и высокой температуры это та самая фольга, в которой ты летишь, ты рождаешься заново. Даже если все эмоции и мысли отключены имплантатами. Особенно, когда все эмоции и мысли отключены имплантатами.
Перед расширенным зрачком пролетают ангелы. Они не видят их, те, кто летает, отгородившись титановой броней. С мостиков, укрывшись в скорлупе ореха, они не видят их. А они прекрасны.
Они порхают рядом. Сперва, ты даже не знаешь, как назвать их. Последний оплот веры был сожжен несколько лет назад, и уже не осталось того человека, который, не боясь системы, носил бы символ своей веры. Вера была стерта корпорациями и властью, как помеха на пути к мировому процветанию.
А за жизнь клона не так уж и часто видишь ангелов.
Но они существуют. Они летают возле твоей фольги, опаляя крыльями и оберегая тебя. И тот десантник, который не долетает до земли, он не погибает при исполнении. Его просто забирают ангелы.
Но только не в моем случае…
Проходят те счастливые секунды. Ослепительный свет, ласкающий тебя, исчезает за тяжелыми тучами. Ангелы остаются наверху. И у тебя остается лишь три секунды, пока ты со всей дури не врежешься в землю. Это отрезвляет.
Смертность среди десанта высока. Действительно, что может сделать этот корпус в виде ласточки? Не так уж и много.
Так вот. А у моей ласточки оторвались крылья.
Но нет, конечно же, я не чувствую ничего. За исключением досадной помехи, не дающей мне выбраться из капсулы-ласточки и схватить винтовку.
Запирающая крышка услужливо откидывается. На спину падают капли токсичного дождя, тихо разъедающие армейскую броню. Где-то рядом слышен деловитый шум выбирающихся десантников. Слышны первые выстрелы.
Но мне уже все равно. Я уже списан со счетов, и незримый командир лишь недовольно махнет рукой, сделав пометку в рапорте.
Где же ангелы?
Они уже давно нашли себе приют за облаками…

В переливах раскаленных гильз мелькали кадры моей жизни. Моей прошлой жизни. Может быть, моей будущей жизни. Или той жизни, которую мне уже никогда не достичь…

Мы все работаем как одно целое. Мы шестеренки одного механизма, и это не просто слова. Каждый из нас – копия остальных. И если падут десятеро, придет сотня. Падет сотня – придет тысяча. Этот механизм нельзя остановить. И либо он добьется своей цели, либо весь мир погрязнет в пучине хаоса.
Но, как и у любого механизма, у нашего существовали излишки. А от излишек нужно избавляться. Экономика не может быть экономной.
Я смотрел только вперед. Как приказывала программа. Руки по швам, голова горделиво поднята. Только глаза были испуганы. А так, идеальный солдат из тебя получился, Джеймс. Браво!
Еще один «Джеймс» зашел в блестящую кабину, покрытую бездушным пластиком. Его счастливое лицо в последний раз мелькнуло в иллюминаторе переборки. Пока огонь не поглотил его.
А что, мы же просто шестеренки. И нас очень много, для государства, держащегося исключительно на войнах.
Еще один исчез. Мы делаем шаг вперед. Теперь от адской кабины меня отделяют двое. Чисто выбритые затылки, без намека на капли пота. Только блестят вживленные имплантаты. Еще один солдат заходит в кабину. С шумом герметизируется оболочка. Еще одно счастливое лицо в прямоугольном окошке иллюминатора. Огонь.
Капли пота стекают висков. Сердце исправно стучит, как приказывают имплантаты. Я хочу закричать и убежать из этого проклятого коридора. Но не могу.
Последний клон подходит к остывающей камере…

Они управляли миллионами, просто дергая за ниточки, нажимая клавиши команд. Они управляли миллионами без зазрения совести, даже не предполагая, что у искусственно созданного может быть душа. Когда… когда они узнали об этом… легче было подстроить все под себя. Стереть религию. Стереть суеверия. Стереть веру. И стереть нас. Тех, кто имел души и верил в своих ангелов.

Перед глазами все стояла та камера. И чувство неминуемой гибели. Колени бешено тряслись, а сердце разрывалось, не справляемое с потоком нахлынувших эмоций.
Первым пришел страх.
За ним тупая боль в затылке.
После чего, в дело пошли инстинкты выживания, заложенные в академии.
Можно сказать, я был хорошим учеником…
Я стоял на коленях, упершись руками в жесткий песок, слабо разрыхляемый невиданным в пустыне дождем. Пальцы рук щекотали мокрые песчинки, прилипавшие и охлаждавшие их.
Над головой что-то разрывало воздух. Что-то острое, и в то же время необычайно сильное. Я слегка поднял голову вверх, щурясь от ран затылка.
Это были они. Ангелы, про которых так много рассказывали десантники, пока их имплантаты были в спящем режиме.
Опалявший ресницы свет, лучился над их стальными крыльями. Пускаемые ракеты, словно копья, пронзали базу за моей спиной, надувая и разрывая там раскаленный воздух, обдававший мою усталую спину.
Капли дождя продолжали мелькать перед глазами, плавно ударяясь о песок. Это было первое, что полноценно ощутил мой разум.
Я устало повалился на спину.
И всю ночь наслаждался полетом ангелов…

- Это похоже на очередную дозу?
Мягкий голос таинственного незнакомца вырвал меня из череды иллюзий. Со мной было что-то не так. Что-то делало этот провал особенным.
- Это ни на что не похоже, - грубо ответил я, вставая с основательно примятого, за последние недели, сиденья.
Солнце, наверное, уже стояло бы в зените. Смутные очертания покинутого города оставались за спиной. Наши машины стояли на обочине. Незнакомец прислонился к своему фургону, и сматывал трос буксира.
- Как долго ты принимаешь «Лестницу»?
Серый мир, серая выжженная земля, серые костяшки небоскребов, серая пелена, служившая небом. Как я любил это место…
Он был священником. Черное одеяние, потертые джинсы и характерный белый язычок у горла. Очки из проволочной оправы. Судя, по еще ярким темным волосам и отсутствию морщин, не старше сорока.
- Не помню.
Хотелось пить. Как после очередной дозы, но только ее не было. Вот в чем дело…
- Какой сейчас год?
Святой отец отложил в сторону получившийся моток троса и потер грубые ладони. Определенно, он не первый день рассекал по пустошам.
Я угрюмо взглянул на него, нашаривая бутылку виски.
- Ты раньше был анархистом?
Он пытливо рассматривал меня, любопытно-добрыми глазами, словно ребенок новую игрушку. Хотелось вмазать. Но я сдержался, и лишь глотнул из бутылки.
- А еще раньше клоном.
- Ты из старой волны или новой?
- Я был сам по себе. Я был анархистом лишь потому, что в системе мне места не нашлось.
Падре определенно разбирался в истории.
Анархистское движение получило широкое распространение около десяти лет назад, когда мы впервые увидели тот двигатель, который в будущем станет системой. Системой жесткой, системой беспощадной, ставящих своих слуг в бесправное положение. Тогда же и начали формироваться первые подразделение ГО. Тогда же, мы узнали про стандартные процедуры, включающие и процедуру «изъятия»…
Я сам видел это. Несколько штурмовиков возле двери, еще пара перекрывает коридор. Если есть окна, несколько станет рядом с ними, осматривая дворы. Еще группа на лестницах, и почетный караул у двери. Они действовали молниеносно, отсекая все пути и перекрывая жертве кислород. А потом, они с треском выносили дверь, и вершили правосудие. Нам это объяснили как процедуру изъятия. Тех, кто ей подвергался, в живых больше не видели.
Кто формировал анархистское движение, было неизвестно. Вероятно, это даже не было запланированным действием, а просто явлением. Как ураган и землетрясение. Как перелет птиц на юг. Как приливы и отливы.
Да, это не было организацией. Это было просто явление. Кучка недовольных придурков, не захотевших идти на уступки ГО. И таких придурков было достаточно. Как они боролись с системой? В большинстве своем, никак. Не считать же борьбой мелкие нападения на патрули, да случайные спасения людей приговоренных к изъятию. Иногда анархисты устраивали налеты в кварталы, контролируемые ГО. Ничего толкового из этого не выходило. У них не было ни опыта, ни силы. Вся тактика сводилась к стенке на стенку. Но свое дело они делали, внушая страх в цивилизованное население будущих мегаполисов. За пределами зон ГО трудно было найти мирную семью. Города пустели, отдаваемые анархистам и мародерам. Страна ветшала. По пустынным дорогам разъезжали обкуренные малолетние кретины. И это было нормально.
Так что, все это можно было назвать явлением. Как налет саранчи. Как раковая опухоль. Главное шило в заднице ГО. Свободные, дикие, они не знали, что делать с этой свободой, прожигая свою жизнь и погибая в перестрелках с ГО. В конце концов, это явление закончилось бы лет через пять, пока всех нас не перестреляли, а у выживших не осталось желания бунтовать. И это было самым трагичным в сложившейся тогда обстановке. Они были людьми без будущего. Будущими мертвецами. Какими они иногда бывают, когда очередная волна наркотиков вырывает меня из реальности. Толпы скелетов.
Старая волна формировалась именно в те времена, когда Мегаполисы стали выделяться на фоне остальных городов, своим величием и властью. Тогда, у них даже была идеология и была борьба с теми, кто отнимал у них свободу и моральный выбор. Тогда они дышали жизнью, а ГО проклинало их. Но, все сменяло друг друга. Старое поколение сменило новое, не имевшее никаких идей, ни целей. Они бунтовали, просто потому что им так хотелось. Как и всякое другое явление, анархизм не пережил смену поколения. Через пару лет новая волна разбилась о камни Мегаполисов, а старая разбрелась по Штатам, пытаясь выжить в этом измененном мире.
- Вы, я вижу, тоже следуете в Мегаполис?
Я встрепенулся, возвращаясь из раздумий.
- Да… За новой дозой…
Случайный порыв ветра поднял пыль с проржавевшего остова машины, врывшегося в растрескавшуюся землю рядом с нами. Судя по обводам и формам, это была «Корвега». Когда-то она была мечтой любого гражданина со стандартной зарплатой и уютной семьей в пригороде. Теперь такие «мечты» ржавели, в разных уголках страны.
- А ты, я вижу, не просто так, «реквизировал» фургон у ГОшников?
Священник молчал.
- Что везешь?
Не было смысла ругаться с возможным попутчиком, учитывая какой дым бил из-под моего капота.
- Если хочешь, можешь называть это оружием.
- Понял, не буду лезть…
Как давно запретили религию? Пять, десять лет назад? Я уж думал, что таких, как он, не осталось. Кто-то оставил своих богов, как по собственному желанию, так и по принуждению. Кого-то расстреливали, или уводили в застенки ГО. Так или иначе, через пару лет после принятой директивы, веры здесь не осталось. Ее заменил страх.
Тем страннее было найти его при таких обстоятельствах. Вне сомнений, он работал на повстанцев. Об этом свидетельствовал и краденый фургон, и специальный пропуск. Несомненно, он вез что-то важное. Но что, куда и зачем?.. Впрочем, не стоило цепляться на этом. У него была машина, у меня нет. И это решало все.
- Я помогу тебе добраться до Мегаполиса.
Падре словно читал мои мысли, вновь беря в руки моток троса и разматывая его.
- Буду, благодарен, - прохладно ответил я.
- Стивен.
- Джеймс.
А может, солнце и не стояло в зените, может быть, оно уже скрывалось за горизонтом. Может быть.
Я вновь откинулся на сиденье машины, решив, что священник все сделает сам.
Впереди была длинная дорога.

Сколько уже прошло, день, неделя, месяц, год? Здесь не существовало такого пространства, как время. Здесь была вечная осень, или лето, или зима. Все зависело от меня.
Я молча сидел на краю обрыва, кидая маленькие камушки вниз, где за кучерявой пеленой облаков скрывался еще один слой. Был вечер, и солнце уже скрывалось за маленькими, для такого огромного диска, пятнышками островов. Гигантское алое око с жадностью смотрело на меня, пытаясь выпытать какой-то секрет. От него нельзя было скрыться. Даже сидя на борту дирижабля, я ощущал этот жадный лик, неустанно смотрящий за мной. Я мог щелкнуть пальцем, и эту звезду сменило бы черное покрывало, усеянное алмазами звезд. Но я не хотел.
Ее по-прежнему не было. Или она не хотела встретиться со мной. И на кой черт, мне тогда была нужна эта Империя?
За спиной прошелестел щебень. Несколько камушков скатилось, пролетев мимо моей ботфорты, и, с печальным свистом, растворились в белой пелене облаков.
- Милорд, дирижабль готов к отлету. Мы, продолжим наш путь?
«Путь в никуда?», - хотелось усмехнуться мне, но я сдержался.
Он молча стоял за моей спиной, наверное, тоже любовался островами. На этот раз он был одет в походную форму, такую же, как у меня, только у него не было короны. Но даже и без этой формы, он все равно был рослее и крепче меня. Я стыдился этого. Он, должен был быть королем, а не я, запутавшийся в своих желаниях.
Что-то печально прокурлыкало. Я оживился, резко приподняв лицо и с алчностью всмотревшись в алый горизонт. Да, так и есть.
На фоне алого марева заката, лавируя между мелкими горстками земли, парящей в небе, скользил ящер, с золотой чешуей, заманчиво блестевшей на солнце. Ящер был слишком далеко от нас, отсюда он казался мелкой птахой. Вблизи он был тридцатиэтажное строение, а моего роста хватало лишь для его когтя. Может быть, когда-то мы все были рослее, когда летали на них?
Ящер еще раз курлыкнул, и исчез за кронами деревьев на одном из больших островов. Вероятно, искал место для ночевки. Такие громады полагались исключительно на зрение, оставив в сторону слабый слух, и приглушенный нюх. Да, они ужасно ориентировались на местности, и им был нужен кто-то, кто мог направлять их. В этом-то и заключался союз наездника и ящера.
Я быстро вскочил на ноги, и уверенным шагом направился к дирижаблю, чья сигаровидная туша блестела, пришвартовавшись к небольшой горе. Советник уже привык к таким переменам настроения, и, не мешкая, последовал за мной.
- Ты видел его?
- Да.
Советник прекрасно понимал, о чем идет речь.
- Покажешь остров на карте?
- Конечно.
- Думаю, ты понял следующий пункт нашего путешествия?
- Вы хотите оставить Империю без правителя?
Пробираться через лес трехметровых грибов, самой разной окраски и формы, было тяжело. Остров был необитаемым, и коренья грибов тесно переплетались друг с другом, взрыхляя почву, и, порой, поднимаясь над землей. Приходилось методично разрубать их, прокладывая себе путь. На этот раз, мы шли по уже проложенной солдатами тропе.
- А нужен ли Империи, такой правитель?
Священник сидел на обветшалом ящике, перебирая деревянные четки. Рядом стоял беженец, прислонившийся к стене покосившегося здания. Беженец был весь закутан в тряпье и обвешан малозначительной символикой. Лицо скрывал платок, глаза - консервные очки. Единственное что не было прикрыто – это его волосы, неопрятные, длинные и грязные. Беженец стоял, задумавшись, одну руку положив на грудь, вторая опиралась на нее, и рассеяно почесывала платок на лице, словно это была борода. Священник молчал, после того как несколько минут что-то втолковывал своему собеседнику.
Я сидел за рулем фургона, положив одну руку на руль, а второй нервно сжимал рукоять револьвера. Мое лицо так же было скрыто платком, были видны лишь глаза. Эта идея мне не нравилась, я и так сторонился мародеров, как я их называл, предпочитая не иметь с ними дела. Про этих беженцев-мародеров ходили темные истории. Человек, потерявший все, был готов перегрызть глотку любому, чтобы вернуть себе прежнее положение. Как нас еще не убили – было загадкой.
Нога нервно отбивала такт рядом с педалью газа. Взгляд скользнул на часы, старые, довоенные. Они беседовали уже полчаса. После этого я взглянул в боковое зеркало. «Убитый» Кадиллак послушно стоял на месте, крепко схваченный тросом буксира.
Последние несколько дней мы упорно прогрызались к ближайшему мегаполису, минуя кордоны ГО и вот такие небольшие городки, до которых еще не успела добраться цивилизация. Зрелище это было плачевным. Старые покосившиеся дома, местами разрушенные до основания. Брошенный транспорт, приспособленный под нужды местных. Импровизированные частоколы из листов железа вокруг каждого города и нелюдимая охрана у ворот, с ржавыми винтовками и недобрым взглядом. Они не любили чужаков. Хорошо, что у падре был подвешен язык. А у меня был маленький козырь в рукаве, хоть это и было блефом.
Медленно проезжая такие города, в полной тишине, прерываемой лишь случайным кашлем невидимого беженца, становилось жутковато. Местные скрывались в тени построек, лишь изредка блестели глаза, да вырисовывалась любопытная мордочка ребенка. Дети вообще были единственными, кто по виду не желал нам зла. Вот и сейчас, очередной маленький бесенок с любопытством разглядывал магнитолу, жившую своей жизнью, выглядывая из-за угла самодельного забора. Я кратко просмотрел на него. Любопытная рожица тотчас же испарилась.
В конце концов, святой отец, горько вздохнув, встал с ящика и пожал руку своему собеседнику. Схватив выкупленную канистру бензина, да контейнер с запасом еды (нужной только Стивену) он грустно побрел к фургону.
Видимо, святой отец не спешил с заказом. Или он действительно не работал на повстанцев, если останавливался в каждом городе, ведя с местными проповедь. Он выискивал будущих адептов его веры, и пока дело его не сдвинулось ни на йоту. Хоть я и был скептически настроен к этой идее, его разрушенный и опустошенный вид заставлял сердце горько сжиматься. Иногда, я пытался переубедить его, пытался уговорить его покончить с этим делом. Но он лишь молчал, устало, ведя свою машину.
Скрипнула дверь фургона. Священник устало повалился на сиденье, нарочито громко хлопнув за собой дверью. Убрав револьвер, я торопливо завел фургон, увозя нас из этого проклятого места.
Он молчал. Разбитый и опустошенный, откинув голову назад. Обычно, он читал мне проповеди, рассказывал мне о мире и его устройстве, пытался всеми силами втащить меня в его веру. Я хоть и слушал вполуха, но мне было все равно. Теперь хотелось, чтобы он опять, убрав волосы с глаз, и отряхнув одеяние, протер свои очки и, не спеша, втолковывая каждое слово, прочел мне, какую ни будь из своих заповедей, коих он знал много. Но он молчал. А мне и говорить было нечего.
Смерть поджидала меня. Я чувствовал скорый конец, но не спешил сообщить ему об этом. Я начинал плеваться кровью. Руки белели, а прожилки вен истончались. В волосах появились седые пряди, а сердце так и норовило заглохнуть. Мой срок истекал.
Но это не должно было волновать его. У него и так хватало забот.
Единственное, что еще хотелось успеть в этой короткой жизни, вновь принять дозу. Вновь встретиться с ней.
Но время неумолимо бежало вперед, оставляя меня далеко позади себя…

Советник стоял на верхней палубе дирижабля, облокотившись об изысканные, ручной изготовки, перила, украшенные золотой бахромой. Над его головой тихо свистел огромный блестящий баллон с газом, почти опустошенный, едва поддерживавший громоздкую деревянную конструкцию. На дирижабле было необыкновенно тихо. Вся команда осталась на последнем причале, по решению Императора. Оставался только сам Советник. Император покинул свой корабль несколько часов назад, скрывшись в белесой мгле на воздушной машине. Теперь дирижабль уже давно покинул перистые облака, он висел в том месте, которое называли Нигде. Здесь кончался слой, принадлежащий Императору, о чем показывало море из облаков внизу. Но еще не начинался Верхний слой, было лишь звездное небо над головой.
Отсюда, с такой высоты, Советник понимал, что Империя бьется в агонии. Не было воздушных караванов, мелькавших в облаках. Не было видно искристых огней городов. Вся Империя была накрыта тьмой. И эта ночь для нее, была последней. Как и для него, как и для Императора.
Советник слегка перегнулся над перилами, всматриваясь в звездное небо, над его головой. Звезды больше не мерцали своим спокойствием. Они падали вниз, оставляя за собой искристые шлейфы. Так один слой был готов слиться с другим, в танце огненной смерти. Сколько еще они будут падать? Час? Два? Успеет ли он? А если успеет, что даст Империи один единственный наездник? Даже если в его жилах течет кровь богов…
В последний раз, взглянув на падающие звезды, Советник печально вернулся на капитанский мостик, готовясь погибнуть вместе с кораблем.
И стоило ему отойти от перил, как там, внизу, в облаках, неимоверно ярко вспыхнула новая звезда. Разгораясь и светя все ярче, эта звезда неслась ввысь, разрезая пространство, словно брошенный стилет. На огромной скорости она пронеслась над дирижаблем, слегка встряхнув его. А на блестящую сигару баллона, медленно опустилась, сорванная ветром, мантия Императора…
В последний час, одна маленькая и ничтожная звезда, неслась прямо в самый центр звездопада…
И все замерло…
Лишь яркий взрыв осветил все мироздание, опаляя даже взгляд самих богов, взиравших из чрева и из пустоты…
И все кончилось…

Я никогда по-настоящему не оценивал свою жизнь. Раньше об этом не было мысли. Потом было некогда. А сейчас бессмысленно. Даже сейчас, когда я, парализованный, с кровью в легких, неподвижно лежал на заднем сиденье своего Кадиллака, а мимо моей машины мелькали штурмовики, накрывшие нас во время очередной остановки.
Один из них подошел ко мне, перегнувшись через дверь. Два красных огонька маски, ярко горящие в ночной темноте, вперились в меня, прожигая насквозь. Это были мои собственные глаза и мой собственный взгляд. Я был его братом, а он моим. Но кроме генетического родства, нас больше ничто не связывало. Я повернул голову, отрываясь от крепко вцепившихся в меня огоньков.
У обочины стоял фургон. Падре стоял, прислонившись к нему. Напротив него стояли двое автоматчиков. Командовал ими офицер, допрашивавший Стивена. Тот молчал. Один из штурмовиков вылез из фургона, держа в руках что-то. Офицер взял это из его рук, и изучил предмет сам. Я по-прежнему не видел этот предмет, скрытый массивной спиной клона. Не отрываясь от найденной улики, офицер рассеяно махнул рукой огневой команде. Две короткие очереди были последним звуков в моей жизни. Я вновь повернулся к наклонившемуся надо мной штурмовику. Перед глазами все еще стояла улыбка священника и его бессильно сползавшее тело. Штурмовик продолжал смотреть на меня. Только на этот раз, в его руках был автомат.
Я безмолвно закрыл глаза.
Было немного жалко.
И чуть-чуть обидно…

- Что это, офицер?
Командующий продолжал стоять возле украденного фургона. Его бойцы уже внесли в грузовой отсек тела священника и сбежавшего клона. Еще несколько обливали фургон бензином, а один проверял клапаны огнемета.
- Офицер?
Штурмовик стоял прямо перед ним. Клон с трудом отвел глаза от найденного предмета.
- Это Библия, солдат.
Штурмовик потупил взгляд. Он не мог понимать таких вещей. Офицер сам с трудом все понимал.
- Наверное, это последняя копия в Штатах?
Офицер молча протер перчаткой тисненую обложку. Два автоматчика отложили баллоны с топливом, и отошли от фургона подальше. Огнеметчик перехватил раструб своей жидкой смерти, и покорно занял позицию у машины.
- Это оружие. Ее использовали как оружие. А оружие нужно уничтожать.
Книга полетела вслед за телами. Хлопнули дверцы фургона. Штурмовики схватили свое оружие, и отошли от машины вслед за офицером.
- Поджигайте…
Печально визгнула включившаяся магнитола…

Ain't found a way to kill me yet
Eyes burn with stinging sweat
Seems every path leads me to nowhere
Wife and kids household pet
Army green was no safe bet
The bullets scream to me from somewhere

Here they come to snuff the rooster
Yeah here come the rooster
You know he ain't gonna die

Walkin' tall machine gun man
They spit on me in my home land
Gloria sent me pictures of my boy
Got my pills 'gainst mosquito death
My buddy's breathin' his dyin' breath
Oh god please won't you help me make it through

***

«Справка. Досье клона №25487/8, кодовое имя «Джеймс Красный».
Второй десантный батальон, четвертый взвод орбитального десанта. Командир взвода – сержант №25-05.
26.05.36. В соответствии с планами операции «Лестница» произвел высадку в квадрат 254. Во время полета отказали системы жизнеобеспечения и тормозные механизмы. Приземление неудачно. При посадке получил травмы несовместимые с жизнью.
Смерть зафиксирована в 13.14.
Конец документа».