Писательство как деспотизм и чтение как демократия

ИНТЕРВЬЮ:                ФИЛИП ПУЛМАН

Елена Дедюхина: Думаю, Вы были предельно честны со своими читателями, когда ранжировали вещи, побуждающие Вас писать книги, следующим образом: деньги, слава, удовольствие от творческого процесса. В то время как от писателя зачастую ожидают слов о бескорыстном и самоотверженном служении Его Величеству Творчеству…

Филип Пулман: Очень разумный вопрос! Отмечу, что помимо прочего, писательство — еще и терапия от безделья. Конечно, творческий процесс — это и бесконечный поиск истины, поиск ответов на множество вопросов, которые мучают тебя всю твою сознательную жизнь. Когда, в конце концов, сознаешь, что ответ затерялся где-то на полпути и, возможно, не скоро удастся его найти, то, по крайней мере, надо успеть исхитриться задать этот вопрос таким образом, чтобы нашелся кто-то другой, кто четко и ясно смог бы впоследствии ответить на него.

– Часто поклонники просят писателя рассказать о распорядке его дня, описать свой типичный рабочий день в подробностях. Чем, по-Вашему, они при этом руководствуются?

Филип Пулман: Еще один любопытный вопрос! Люди интересуются творческим процессом, как правило, потому, что с трудом представляют себе, как это ни с того ни с сего вдруг в уме писателя рождается история, как она обрастает деталями, откуда появляются герои, с кого они списаны, как выстраиваются их взаимоотношения и тому подобное. Однако, ответы на подобные вопросы, увы, самые, что ни на есть банальные и скучные: мы просто сидим за столом и пишем. Но разве может писатель позволить себе разочаровать своего поклонника таким безликим ответом? И тут на помощь приходит все то же писательское воображение, которое представляет этот процесс более эффектно, чем он выглядит на самом деле. Думаю, Флобер как никто другой сумел точно уловить грань между действительностью и вымыслом, заметив по поводу творческого процесса, что чем тише и скучнее жизнь писателя, тем захватывающей и рискованней выходит из-под его пера книга. Ни убавить, ни прибавить.

– За Вами давно закрепилась слава великолепного рассказчика. Перед тем, как герои и сюжет обретут «печатную оболочку», Вы тестируете свои истории на ком-то из слушателей?

Филип Пулман: Нет, я никогда не тестирую свои истории на слушателях. Таинство рождения замысла и сюжета происходит в тишине и спокойствии, между мной и чистым листом бумаги. Писать историю и устно рассказывать ее — не совсем одно и то же. Хотя я обожаю делать и то, и другое. Но в устном и письменном рассказах используется разные техники. Сидя перед аудиторией и видя лица своих слушателей, ты с легкостью можешь судить о том, как воздействует то или иное слово или фраза на них, что им нравится из того, что ты говоришь, и что вызывает неподдельную скуку. Таким образом, легко подстроиться под волну общего настроения аудитории. Хотя различные группы аудитории совершенно по-разному могут реагировать на один и тот же рассказ. Книга пишется в уединении, и ты сам себе судья в том, как работает то или иное слово. Впрочем, и чтение книги — процесс, предполагающий атмосферу уединения.

– Кроме фэнтези, написанных для детей и подростков, у Вас есть великолепные детективные истории для взрослых. Вас обижает тот факт, что за Вами закрепилась репутация детского писателя?

Филип Пулман: Нисколько. Даже и тени обиды или горечи по этому поводу. Я вообще счастлив уже потому, что у меня есть своя аудитория, так как считаю, что изначально ни один автор не имеет право выбирать себе читательскую аудиторию. Если она сформировалась — это дар автору за его труд.

– Сейчас жанр фэнтези для детей переживает самый настоящий бум. Не чувствуете ли Вы тревогу по поводу того, что, будучи одним из зачинателей этого жанра, в один прекрасный день не сможете конкурировать с новоявленными писателями?

Филип Пулман: Вовсе нет. Дело в том, что я прекрасно сознаю, что что-то умею делать лучше. Я люблю читать других авторов, люблю чему-то учиться у них, и умею при этом восхищаться их творчеством.

– Как Вы думаете, почему современные писатели фэнтези все чаще подвергаются нападкам со стороны различных религиозных конфессий? Почему, скажем, лет двадцать к ним относились назад более толерантно, чем сегодня?

Филип Пулман: Не только писатели фэнтези подвергаются подобным нападкам. Наука и ученые в целом сегодня получают такой же отпор и негативную реакцию со стороны религиозных реакционеров. В определенном смысле это не что иное, как лживая защита фундаментализма, что является опасным для всех нас, особенно, когда фундаментализм любого сорта находится в объятиях лидеров самых мощных держав мира.

– Вы бы лично согласились принять участие в открытой дискуссии с представителями или лидерами религиозных конфессий по этому поводу?

Филип Пулман: Безусловно.

– Каким был бы Ваш первый и самый весомый аргумент в пользу жанра, в котором Вы пишите?

Филип Пулман: Я бы в первую очередь напомнил им, что литература работает посредством метафор. Истории, лежащие в основе литературных произведений, — не обязательно правдивы. Большая часть Библии — тоже литературный вымысел… Но к моменту, когда я скажу им об этом, они уже не будут меня слушать.

– Каковы Ваши личные взаимоотношения с христианством?

Филип Пулман: Очень сложные. В этой религиозной традиции я рос и воспитывался. Я прекрасно ее знаю и ценю многие вещи, которые вынес из уроков христианства. Однако не считаю ее последней и единственной инстанцией существования человека. На мой взгляд, эта религия все больше и больше подпадает под влияние людей, которые полагают, что она — единственно верная религия.

– В своей трилогии «Темные начала» Вы пишете о мракобесии и реакционности Церкви. Что Вы подразумеваете под этим: фундаментализм в чистом его виде или что-то еще?

Филип Пулман: Я протестую против фундаментализма любого сорта, поскольку фундаменталисты не умеют правильно видеть вещи, зато умеют искажать все то, что сказано в метафорическом смысле. Атеизм — тот же фундаментализм, своеобразная теократия без Бога.

– Вас не беспокоит тот факт, что у детей может сформироваться негативное отношение не только к фундаментализму, но и к христианству вообще?

Филип Пулман: Думаю, что формирование позитивного отношения к христианству, равно как и к любой другой религии, не входит в мои обязанности и привилегии.

– В последнее время психологи и родители бьют тревогу по поводу детской зависимости от мира фэнтези, граничащей с непредсказуемой формой спиритуализма, которая порой подводит ребенка к черте, за которой начинается депрессия или мысли о черной магии и кошмарных видениях. Какова, на Ваш взгляд, серьезность этой проблемы?

Филип Пулман: Сложный вопрос. Полагаю, что самым худшим из вариантов того, что может случиться с ребенком, который пребывает в зависимости от мира фэнтези, то может оказаться, что он или она вырастут в мире условностей и будут в нем пребывать в качестве ярых поклонников такового. Поклонники фэнтези в общем и целом хорошие люди. Они всегда рады встречам со мной, а я с ними. Однако, зная каждую деталь сюжета той или иной книги, написанной в этом жанре, они порой одержимы навязчивой идеей о том, что реальный мир не настолько интересен, чтобы привлечь их внимание, и чрезвычайно сложен для их понимания. Тем не менее, я не верю в темный мир спиритуализма. Если кто-то из поклонников и подвержен такой «проказе», он в равной степени может быть и под властью истерических течений христианства, типа фундаменталистов пятидесятников.

– Как долго, по-Вашему, ребенок может пребывать в мире фэнтези, прячась от реального мира?

Филип Пулман: Думаю, не существует точной временной разметки. Самое главное, чтобы в этот период времени у ребенка был доступ к литературе разного типа: от фэнтези до исторической, детективной прозы или документальных книг. Однако, я согласен с мнением о том, что люди, которые, например, являются поклонниками детективного жанра, не настолько одержимы идеей фикс по поводу литературы этого жанра, нежели те, кто отдает предпочтение жанру фэнтези.

– Вспомните, пожалуйста, самый интересный вопрос, заданный Вам ребенком.

Филип Пулман: Мне приходит так много вопросов от детей, что я, право, затрудняюсь выделить какой-то один из них самый интересный. Однако, не зависимо от того, в который раз задан тот или иной вопрос, для ребенка, задающего его, он всегда первый в жизни, поэтому я каждый раз пытаюсь тщательно обдумать ответ, прежде, чем представить его на суд моего маленького собеседника, как если бы мне никогда не приходилось на него отвечать до этого. Самый же популярный вопрос от детей — «Откуда Вы берете свои идеи для книг?»

– Задавали ли Вам когда-нибудь дети такой вопрос, который бы привел Вас в уныние?

Филип Пулман: Да, такой случай был. Но что самое странное, это исходило не напрямую от детей, а от их учителя. Дело было так. Учительница читала детям вслух одну из моих книжек. По какой-то причине произведение не произвело на них должного эффекта. Но вместо того чтобы остановиться и сказать: «Ну хорошо, дети, если вам не нравится эта книга, давайте почитаем другую», учительница настояла на том, чтобы дочитать мою книгу. После чего предложила детям написать мне письмо о том, что они думают о прочитанном. Она прекрасно осознавала, что в большинстве своем письма будут содержать негативную реакцию на прочитанное и даже оскорбления. Но, возможно, она была настолько сама смущена сложившейся ситуацией, что не сочла нужным или возможным хоть как-то смягчить ситуацию и извиниться. Вместо этого она написала мне, что я, как творческий человек, наверняка пойму и оценю искренние и честные высказывания детей, несмотря на то, что эти высказывания носят негативный характер. На самом деле, это было самым ужасным, что мне когда-либо приходилось читать в свой адрес. Конечно, я мог бы попросту проигнорировать этот случай, сославшись на неразумное, попросту глупое поведение учительницы, если бы в то же самое время не умирал от рака мой друг — писательница, чьим творчеством я восхищался, и которую высоко ценил и уважал за огромный талант. Когда я представил, что эти письма адресованы ЕЙ, я ужаснулся самой мысли о том, насколько убийственными могут быть последствия подобных необдуманных поступков взрослых. Я представил себе, как, находясь на смертном одре и больше всего нуждаясь в уверениях о том, что ее жизнь была полна смысла, а ее работа — уважения и читательской любви, она получает письма, полные презрения и насмешек… Мне стало дурно. По-настоящему дурно. Я долго не мог прийти в себя от одной только мысли, что такое могло случиться в реальности. Поэтому я решил ответить учительнице и объяснить ей, почему этот случай привел меня в бешенство. А заодно предупредил ее, чтобы она никогда ничего подобного больше не предпринимала, поскольку ей не дано знать, в каких обстоятельствах живет или находится тот или иной писатель. С кем угодно от подобной «откровенности» запросто может случиться сердечный приступ. Все, что учительнице в той ситуации надо было сделать, это прислушаться к мнению класса и не полениться подобрать ту книгу, которая понравилась бы детям. Это было самое агрессивное письмо, которое я когда-либо написал в своей жизни. Надеюсь, оно возымело эффект.

– Вы были 17 раз удостоены различных литературных премий за разные произведения. Какая награда — самая дорогая для Вас? <=««>Безусловно, по-своему дорога каждая в отдельности. Я был очень горд, когда в этом году мне вручили премию имени Астрид Линдгрен (Astrid Lindgren Memorial Award). В такой же степени меня переполняло чувство гордости, когда в 2001 году мне вручали премию Уатбред (Whitbread Book of the Year) за лучшую книгу года — «Янтарный Телескоп». Трудно, очень трудно отдать предпочтение какой-либо одной из 17 премий. Но возможно медаль Карнеги (2005), которая значит очень много для британских детских писателей вот уже на протяжении семидесяти лет, была одной из самых важных в моей писательской карьере.

– Как Вы думаете, почему в пантеоне лауреатов самой престижной литературной премий — Букеровской (The Man Booker Prize) до сих пор нет ни одного детского писателя?

Филип Пулман: Думаю, в один прекрасный день это все-таки произойдет. Я был первым детским писателем, который выиграл премию Уайтбред за лучшую книгу года, в то время как на протяжении 30 лет люди уже свыклись с мыслью, что такого не может произойти в принципе. Возможно, в один прекрасный день кто-то из детских писателей станет даже лауреатом Нобелевской премии по литературе.

– Как Вы относитесь к тому, что в России после выхода трилогии «Темные начала» Вас начали сравнивать с Джоном Мильтоном?

Филип Пулман: Мне, конечно, лестно слышать подобные отзывы в свой адрес, но я не должен задумываться о подобных сравнениях, сидя за письменным столом. Для меня каждое предложение, которое я пишу, должно звучать так, как если бы я первый, кому пришла эта мысль, и первый, кто записал ее. Как если бы никто, кроме меня самого это предложение уже больше не прочтет.

– В таком случае, как Вы относитесь к тому, что разные люди по-разному интерпретируют Ваши произведения и порой высказывают далеко не лестные мнения?

Филип Пулман: Не стоит об этом задумываться. Моя роль — создавать произведения, которые найдут своего читателя и своего интерпретатора. Единственное, что действительно может ранить честолюбие писателя — это полное игнорирование его творчества. Раньше меня годами игнорировали, и я научился с этим жить. Оскорбления в мой адрес — уже прошедший этап моей жизни, они перестали быть для меня проблемой.

– Содержат ли Ваши произведения определенную идеологию? Если да, то в чем она заключается?

Филип Пулман: Думаю, можно утверждать, что в какой-то степени в моих произведениях есть некая идеология. Но не мне самому об этом судить. Интеллигентный читатель умеет разбираться в этих вопросах самостоятельно. Однако я могу с уверенностью сказать следующее: писательство есть не что иное, как деспотизм и тоталитаризм. В моих руках абсолютная власть над жизнью и смертью отдельно взятого предложения, и никто не может эту власть у меня отнять. Тем не менее, чтение есть демократия — абсолютная и фундаментальная. Именно когда читатель находится наедине с книгой, и происходит столкновение его личного мировоззрения и моего текста. На равных условиях. Результат такого взаимодействия — рождение смысла. Я лично НЕ ИМЕЮ ПРАВА навязывать свое видение вещей или свою интерпретацию смысла. Смысл должен родиться непосредственно в процессе чтения.

– Мильтон, Блейк, Фурье, Спиноза, Толкиен, Льюис… Их произведения тоже «в какой-то степени» содержали ту или иную идеологию… Вы разделяете какую-нибудь из этих идеологий?

Филип Пулман: Ха! Ну разве что Мильтона и Блейка…

– Если Вы отрицаете любую религию в том виде, в каком она сегодня существует, что взамен могли бы предложить?

Филип Пулман: Я не вправе что-либо предлагать взамен чего бы то ни было. Все, что я могу предложить — это хорошую историю. Но если все-таки люди настаивают на том, какую религиозную позицию я бы рекомендовал, то это был бы призыв к людям не забывать, что у них есть тело, а телесная оболочка — это все, о чем мы знаем. Следовательно, нам стоит ценить и заботливо относиться к опыту пребывания в этом материальном, физически осязаемом мироздании.

– Не скрою, меня поразила история с Вашим садовым домиком, в котором Вы когда-то писали свои первые произведения, принесшие впоследствии Вам мировую славу. Домик позднее перешел «по наследству» к художнику-иллюстратору, который заменил в нем окна и часть крыши. Художник, в свою очередь, когда домик ему уже будет не нужен, должен передать его другому творческому человеку, который тоже на правах хозяина что-то в нем изменит или перестроит. И так до бесконечности или до тех пор, пока вид домика перестанет даже отдаленно напоминать то самое пристанище начинающего писателя Филипа Пулмана. Означает ли это, что Вы тот самый человек, который с легкостью и без сожаления может расставаться с вещами, практически олицетворяющими творческий успех, славу, счастье и тому подобное?

Филип Пулман: Думаю, что так оно и есть. Мы не можем вечно цепляться за то, что у нас есть. К тому же, мне нравится сама идея того, что место, где я когда-то писал свои произведения, теперь используется другим художником в других целях. Именно таким образом оно и остается живым, обитаемым местом, а не музеем или мертвым экспонатом.
(2005)Интервью провела и перевела:
 ©ЕЛЕНА ДЕДЮХИНА