Жертвы просвещения

Рапорт помощника пристава Первой части Екатеринбургского городского полицейского управления Щипанова  от 20 ноября 1863 года.

«Давал дознание о вскрытии мещанкою вдовою Татьяной Паутовой могилы ее младенца мужского полу Пармена и принесении его на крышу бани. Баня стоит в огороде отдельно от ограды соседнего дома, доступ туда мог быть сделан свободно. За проведенною от печи трубою лежит труп младенца, покрытый разными тряпицами. По снятии которых младенец оказался имевшим не более 2-х лет от роду, и что труп его совсем уже излежался, так что едва только заметны черты и знаки лица. Его тело все черное, изъедено выше правой щеки, надо полагать, мышами. На теле два креста – один с распятием, а второй круглый с изображением Божьей Матери повешен Паутовой уже по вынутии трупа из могилы». 

Сама Татьяна Паутова 34 лет отроду, приведенная для допроса в полицейское управление, рассказала без утайки всю историю жизни, пытаясь объяснить свой поступок.

« Я вдова мещанина Федора Паутова, грамотная, веры православной. У причастия бывала каждый год прежде, а лет пять назад, а потом года четыре, не бывала по причине охлаждения к вере. В последние полтора года снова исповедывалась и причащалась  Святых Тайн неоднократно, особенно по смерти малютки сына Пармена».

После смерти мужа осталась Татьяна без  средств к существованию и «жила по разным местам для пропитания». С 14 марта 1859 года поступила к содержателю публичной библиотеки вольноотпущеннику Павлу Наумову в качестве кухарки, но была домоправительницей… "Его я любила и вступила с ним в любовную связь. Когда я обеременела от него, то он присоветовал мне уйти от него на другую квартиру. Мы с  14 декабря того же года жили в разных квартирах, но связь наша продолжалась». 

По словам Татьяны, после рождения сына Наумов к ней охладел. А она наоборот «…стала тосковать о нем сильно, к тому же скорбела от недостатка средств к пропитанию». Все это «расстраивало сильно, и расстройство постоянно только усиливалось». Постепенно Татьяна пришла в состояние «как бы помешанной». Паутова утверждала, что  ее «дух  изнывал, силы слабели». На помощь пришли не самые легкие из  «антидепрессантов»:
«почувствовала как бы алчность, пила много и постоянно курила табак». На почве пьянства произошло с Татьяной еще одно несчастье: «Расстройство значительно усилилось вследствие падения мной с балкона в нагорной службе при квартире нагорного чиновника Ремезова. Падение было на высоте сажень двух (около четырех с половиной метров – Авт.)». Что делала там Татьяна, можно только догадываться – в материалах дела об этом нет ни слова.

Ко всему Татьяна «забыла Бога, не молилась никогда в продолжение годов трех. Имела желание к труду, но препятствия были тяжелы, как бы отталкивал кто, во всем чувствовала тяжесть и недоумевала, не понимала себя». Тем не менее, маленький Пармен не был брошен: «О ребенке заботилась как мать,  но любовь к нему хотя и имела, но не могла ласкать его, как ласкают другие матери. Какая-то как бы сила удерживала меня».

Словно копились тучи над Татьяниной головой, а 27 июня 1862 года разверзлись: « 27 июня прошлого 1862 года по случаю тому, что у меня были гости, хозяева мои Степан Саратин и жена его делали мне выговор за то. Мне сделалось это весьма прискорбно, и я находилась в величайшей досаде и гневе. При этом ребенок стал мой просить у меня крендель, и я, в порыве негодования, подавая ему крендель, произнесла над ним проклятье словами «Будь ты проклят от меня». Но вскоре восчувствовалась к состоянию ребенка, я оградила его крестообразно рукой своей и при этом заметила в нем перемену. Он стал слабее и скучнее, начал  изнемогать. На третий день я причащала его, но под другим именем. Вместо Пармена назвала его Емельяном, потому что состояние мое было расстроено, и я забыла его настоящее имя. В девятый день со времени проклятья, 
произнесенного мной, ребенок, страдавший дней шесть поносом, в 12 часов ночи умер. Я сама обмыла его и одела при мещанке Марье Пиликиной и 8 июля в 8 часу вечера я похоронила его».

Девять месяцев после смерти сына Татьяна Паутова провела у его могилы, постоянно плача: «По смерти ребенка я стала тосковать о нем, он часто казался мне во сне, бывали явления даже наяву. И, наконец, я пришла к таковому сознанию, что похоронила ребенка живым. Вспомнила, что перед тем, как положить его в гроб, я стала стягивать веки его глаз, бывших открытыми, и как только отпустила руку, ребенок моргнул. В таком моем убеждении я решила удостовериться,  чтобы облегчить мои скорби о нем».

Несколько раз Паутова тайно разрывала могилу, осматривала труп младенца, целовала, кропила святой водой. Так продолжалось еще три месяца. Рассудок Татьяны слабел, страх не покидал ее ни на секунду. Тогда она пошла за утешением к Павлу Наумову,  единственному, кто, как ей казалось, мог разделить ее горе. На суде господин Наумов по этому поводу пояснит следующее: «Она изо всех сил умоляла принять ее к себе хоть для каких бы то ни было, пусть самых унизительных обязанностей, клялась угождать во всем безусловно, короче, сказать ее собственными словами «ноги мыть и воду пить», но я остался непреклонен». Сколько ни ходила к нему Татьяна, сколько не уговаривала, бывший любимый только сильнее ожесточался. Уже и люди начали ее сторониться, квартирные хозяева настойчиво предлагали искать другой угол.

Судебный следователь Кикин запишет в протоколе одного из заседаний: «И хозяевам ея, и Наумову следовало вникнуть в моральное состояние Паутовой, они же вели себя непочтительно, почти насмешкой над ее горем».

Наконец, по информации  пристава Щетинина, она «не имея терпения переносить сновидения, наняла неизвестного человека, который полностью отрыл могилу».

С этого момента в своих показаниях Татьяна Паутова начинает говорить о  мертвом младенце, как о живом. «Я взяла ребенка, как носят грудных детей, и унесла его, прикрыв полою своего пальто. Когда под крышей бани стало холодно, я обернула его теми тряпками, в каких он рос. Я ждала праздника Николая Чудотворца, что бывает в декабре. Желание было такое, чтобы обмыть его и надеть в новую рубашку, и тогда принести в церковь для нового отпева. Омыть его я признавала необходимость, потому что первое обмытие было совершено не в той чистоте душевной, с какой я теперь бы исполнила это, начав признавать все святое. Тогда же я находилась в беспамятстве и состояние свое отношу к влиянию нечистого духа». 

После ареста Паутова покорно участвовала во всех допросах и осмотрах: «Поступок мой был вызван скорбью и раскаянием, как бы пробуждением от нечистого и дикого состояния. Виновницею в смерти своего ребенка я не признаю себя, а если и виновна, то только в том, что прокляла его, но я не убийца его, и намерения умертвить его никогда не имела». 

Беседуя в суде со следователем Кикиным, книгопродавец и содержатель библиотеки Павел Наумов держался вызывающе. Он заявил, что « … натура Татьяна Паутова капризная и мечтательная»,  что « … привыкла быть не подначальною, а начальницей». Договорился до того, что Паутова постоянно «расстраивала его расположение и нередко выводила из терпения». Так, что «Стал несносен сам вид этой женщины. Нужно было нечеловеческое терпение выслушивать ея дерзкие речи, пересыпанные мистицизмом и суеверием. Не берусь судить, - резюмировал  Павел Наумов, - было ли это выражением материнской скорби о ребенке, или хитро обдуманные маневры с целью так или иначе, устроиться ко мне в дом».

Наумов, уважаемый в Екатеринбурге просветитель, член Комитета Грамотности, о коем всегда отзывались в обществе не иначе как с благоговением,  был абсолютно уверен в своей безнаказанности: «Упоминаемой ею теперь тесной связи со мной она доказать не сможет, и к делу это не относится. Кроме того, ни одна благонравная женщина о подобных вещах так свободно распространяться не решилась бы, особенно в оправдание уголовного преступления, которого я не считаю себя не участником, ни виновником».Вообще, он с Татьяной Паутовой не церемонился и даже нашел слова, характеризующие и сам поступок Татьяны « … поступок ее свойственен лишь плотоядной гиене, отчаянному злодею, или жалкому помешанному», «сделанный лишь с одной целью притянуть меня к ответственности и судебным проволочкам».

Судебное следствие велось почти год – важно было не перепутать «материнскую скорбь» и «коварный умысел». От этого зависело наказание: штраф в 20 рублей, либо штраф в 200 рублей и трехмесячное содержание под стражей. Точку в деле поставил священник Николай Милордов: «При подобных обстоятельствах было бы легко заподозрить подсудимую в умопомешательстве, но не в корыстности. Однако я не могу относить содеянное ею даже и не к помешательству, а только к сильному потрясению чувств при борьбе с самой собой, и к глубокому осознанию своей вины перед Богом».

На основании Свода Законов издания 1857 года тома ХV Уложения о наказаниях статьи 1079 и Императорского Указа суд вынес приговор: «Признать Татьяну Паутову виновной в разрытии могилы сына и принесении его тела в дом» и подвергнуть ее штрафу в 20 рублей. Вольноотпущенника князя Голицына, книгопродавца, члена комитета грамотности  Императорского Вольного Экономического общества Наумова Павла, как ни в чем не уличенного по прелюбодейной связи с Паутовой, согласно все тому же Своду Законов, от суда освободить».         

Через три месяца после вынесения приговора деньги в государственную казну оказались уплаченными лицом, пожелавшим остаться неизвестным.