Достоевский и современность

       
   У нас нет памяти и не только исторической,  бог с ней  с  историей, история располагает тысячелетиями,  а мы не помним дня вчерашнего. Это происходит от нашего образования. Мы учимся не так и не тому, что следует, мы все больше "проходим". "Проходим" Гоголя, Толстого, Лермонтова,  Достоевского. 
Вот и я когда-то "проходил" Достоевского,  да  так "прошел",  что ни чего не осталось в голове,  кроме Сонечки Мармеладовой, да князя Мышкина, да и тех-то не понял. Не дали понять, не научили меня пониманию. 
А ведь это Достоевский сказал:  "Хватит, уж хватит бы по вершкам-то,  господа хорошие.  И не стыдно ли по вершкам то?  Не позорно ли для Отечества?"

Для Отечества может и позорно, но не для нас, составляющих это отечество, кабы не так, то читали бы мы и смотрели вовсе не то, что читаем и смотрим по телевидению,  а более того,  вовсе бы и не думали, что развитие спорта убережет подрастающее поколение от бездуховности. Убережет от наркотиков и бандитизма.  Кабы не так! Попробуй скажи: "Вы не то читаете,  не то смотрите?"
И тотчас услышишь в ответ: "А кто ты такой,  чтобы мне,  моему хотению-велению указывать?  Хватит, науказывались!  Хочу пожить так, как хочу!"
И опять-таки ни чего на это не возразишь,  куда деваться, раз хочет? А это, если позволите, и есть судьба,  то есть быть по сему и точка.  А тут еще политика, "блоки" и партии.
Так вот, решил я почитать Достоевского, которого "проходил", да так и прошел мимо и вот что получилось из этого, прямо скажу, нечто мистическое получилось. Судите сами.

"Господи, неужели и я,  выступаю с статьей экономической? Неужели и я экономист и финансист?  Никогда таковым не был. Несмотря даже на теперешнее поветрие,  не заразился экономизмом,  и вот туда же за  всеми выступаю с статьей экономической. А что теперь поветрие на экономизм - в том нет сомнения.  Теперь все экономисты.  всякий начинающий  журнал смотрит  экономистом  и в этом смысле рекомендуется.  Да и как не быть экономистом,  кто может теперь не быть экономистом: падение рубля, дефицит! Особенно пустились в экономизм те, которые говорили, что денежки лучше великодушия,  что не только подъема духа  народного  нет,  не только война (чеченская?  - автор) не народна и не национальна,  но, в сущности,  и народа-то нет,  а есть и пребывает по-прежнему  всё  та же косная масса,  немая и глухая, устроенная к платежу податей (налогов - автор) и к содержанию интеллигенции;  масса,  которая если и  дает  по церквям гроши ( и на разные праздники города - автор), то потому лишь, что священник и начальство велят.
Меня одна баба в глуши спрашивает:  "Батюшка, скажи ты мне, как нас там за границей-то теперь порешили,  не слыхать ли чего?" Подивился  я тогда на бабу. Я только хочу теперь сказать, что об рубле и о дефиците все теперь пишут,  и,  уж конечно, тут отчасти и стадность: все пишут, все тревожутся, так как же и мне не тревожится, подумают, что не гражданин,  не интересуюсь.  Впрочем, есть кое-где и настоящая гражданская тревога,  есть боль,  есть болезненные сомнения за будущее,  - не хочу душой кривить. Но, однако же, хоть и истинные гражданские боли, а почти везде все на тему:  зачем-де у нас всё это не так, как в Европе? "В Европе-де везде хорош талер (доллар - автор), а у нас рубль дурен. Так как  же  это мы не Европа,  так зачем же это мы не Европа?" Умные люди разрешили наконец этот вопрос,  почему мы не Европа и почему у нас  не так,  как в Европе:  "Потому-де, что не увенчано здание." Вот и начали все кричать об увенчании здания,  забыв,  что и здания-то еще никакого не выведено,  что и венчать-то,  стало быть, совсем нечего, что вместо здания всего только несколько белых жилетов, вообразивших, что они уже здание,  и что увенчание,  если уж и начать его, гораздо пригоднее начать прямо снизу, с армяка и лаптя, а не с белого жилета."

Прерву на мгновение цитирование Достоевского и прерву его для людей вовсе не понимающих, что "белые жилеты" - это наши новорусские и "младо-реформаторы" - (олигархи.).  Они и считают,  эти самые "белые жилеты", что уж не с них-то, они-то вполне созрели и даже местами перезрели,  а с народа, вовсе не образованного и не проникшего идеей рыночных отношений,  начинать нужно.  Они-то хороши,  в вот народ подговнял малость, не тот народ! Не хрена не смыслит в "бизнес-планах", "дизажио", "аннуитете",  "варранте",  "диспач" и как только народ поймет все  эти премудрости, так сразу и наступит в России Европа.

"Посмотрите, вникните в азарт иного европейского русского  человека, - продолжает Достоевский, - и  притом  иной  раз самого невиннейшего и любезного по личному своему характеру,  посмотрите, вникните, с каким нелепым, ядовитым и преступным,  доходящим  до  пены у рта,  до клеветы азартом препирается он за свои заветные идеи, и именно за те, которые в высшей степени не похожи на склад русского народного миросозерцания! Ведь такому барину, такому белоручке, чтоб соединится с народом, воняющим зипуном и лаптем, - чем надо  поступиться,  какими святейшими для него книжками и европейскими убеждениями?  Не поступится он,  ибо брезглив к народу и высокомерен к земле Русской уже невольно.  "мы,  дескоть,  только одни и можем совет дать,  а остальные пусть тем довольны будут что мы,  образуя их, будем постепенно возносить до себя и научим народ его правам и обязанностям.
Сядет перед вами иной передовой и поучающий господин и начнет говорить: ни концов, ни начал, всё сбито и сверчено в клубок. Часа полтора говорит и,  главное, ведь так сладко и гладко, точно птица поёт. Спрашиваешь себя, что он: умный или какой иной? - и не можешь решить. Каждое слово, казалось бы, понятно и ясно, а в целом ничего не разберешь. Глаза выпучишь под конец,  в голове дурман. Это тип новый, недавно народившийся.
А что  же  финансы?  Что ж финансовая-то статья?  - скажут мне.  Но опять-таки:  какой я экономист,  какой финансист? Да и не смею я вовсе писать  о финансах.  Почему же осмелился-то и собираюсь писать?  А вот именно потому,  что уверен, что, начав писать о финансах, перееду совсем на другое,  и выйдет у меня не финансовая, а совсем иная какая-нибудь статья.  Вот этим я и ободрен.  Ибо и недостоин я вовсе писать  о финансах, так как сам знаю, что смотрю на наши финансы совсем не с европейской точки и не верую даже,  что её можно к  нам  приложить  -  и именно потому,  что мы вовсе не Европа и что всё у нас до того особливо,  что мы, в сравнении с Европой, почти как на Луне сидим. В Европе, например, рабское, феодальное отношение низших сословий к высшим уничтожалось веками и, наконец-то, разрешилось культурно и исторически."

И опять  прерву на мгновение Федора Михайловича единственно за тем, чтобы читатель соотнес освобождение крестьян от крепостной зависимости с тем,  что произошло у нас, в России, когда освободили от обязанности обязательно где-нибудь да работать! Освободили от, своего рода, "государственной крепости".  И пусть мне не говорят, что государство не заботилось, ведь и тогда были не сплошь одни Салтычихи, но продолжим.

"Посмотрите, рухнуло  крепостное право,  мешавшее всему,  даже правильному развитию земледелия,  - и вот тут-то бы,  кажется, и зацвесть мужику,  тут-то бы,  кажется,  и разбогатеть ему.  Ничуть не бывало: в земледелии мужик съехал прямо на минимум того, что может ему дать земля.  И,  главное,  в том беда,  что еще неизвестно: найдется ли даже и впредь такая сила,  чтобы мужик решился возвыситься над минимумом, который  дает ему теперь земля.  В том-то и главная наша разница с Европой,  что не исторически,  не культурным ходом дела у нас столь многое происходит, а вдруг и совсем даже как-то внезапно, иной раз даже никем до того неожиданным предписанием  начальства.  (Президентским  Указом, как  приватизация.  - автор.). 
Спокойствия в умах нет,  и это во всех слоях.  Нет труда и сознания, что лишь трудом "спасен будешь". Чувства долга  нет,  да и откуда ему завестись:  культуры полтора века не было правильной,  пожалуй,  что и никакой.  "К чему я стану трудиться, коли самой культурой моей доведен до того,  что всё, что кругом меня, отрицаю?  А если и есть колпаки,  которые думают спасти здание  какими-то европейскими  измышлениями,  - то я и колпаков отрицаю,  я верю лишь в то, что чем хуже, тем лучше, и вот вся моя философия." Уверяю вас, что у  нас  теперь это очень многие говорят,  про себя по крайней мере,  а иные так и вслух.  И,  однако, говорящий такие афоризмы человек сам-то ведь из костей и плоти.  "чем хуже,  тем лучше,  - говорит он,- но это ведь только для других, для всех, а самому-то мне пусть будет как можно лучше",- вот ведь как он разумеет свою философию. Аппетит же у него волчий.  Пресеклись обеды в ресторанах,  а помните,  как  бывало?  Вот то-то же! Так для чего жить, - бац и пулю в лоб. Еще хорошо, если себе пулю в лоб,  а то ведь пойдет да другого и...  или  обокрадет,  законно-юридическим образом. Фабрики сокращают производство до минимума.  Войдите  в  магазин  и спросите,  как дело идет:
"Прежде, - скажут вам, - к празднику человек по крайней мере полдюжины рубах себе купит,  а теперь все по одной берет".

И опять прерву Федора Михайловича,  поскольку диагностика состояния общества данное им,  навевает мистическое настроение ума,  словно и не минуло от написания этой статьи более века! Достоевский не был бы Достоевским,  если бы не заговорил о "корнях" расстройства русских финансов и не дал рецептов к их оздоровлению, например таких:
"Ну что, если б  Петербург  ( Москва! - автор) согласился вдруг,  каким-нибудь чудом, сбавить своего высокомерия во взгляде своем на  Россию,  о,  каким  бы славным  и здоровым первым шагом послужило бы это к "оздоровлению корней"!  Ибо, что же Петербург,  - он ведь дошел до того,  что решительно считает себя всей Россией,  и это от поколения к поколению идет нарастая. Но Петербург совсем не Россия. Для огромного большинства русского народа  Петербург  имеет значение лишь тем,  что в нем его царь живет.
Танцуя и лоща паркеты,  создаются в Петербурге будущие сыны отечества, а чернорабочие крысы,  дающие им пропитание - живут поодаль, в глубинке.
Петербург навязывает России что-то странное.  А между тем народ  живет своеобразно,  с  каждым поколением всё более и более духовно отдаляясь от Петербурга".

Конечно это не единственный рецепт Достоевского, есть и иные, прямо скажу экзотические, как "единение царя и народа", но все-таки - больше века прошло и где царь? Да и не спас народ своего царя,  своих священников и свои церкви, напротив,  народ и разрушил храмы,  и сгноил в Гулаге своих духовных пастырей, и Достоевского всего лишь "проходил" в школе, а нынче так и вовсе "не проходят"!
Многие злорадствовали нынешним летом, когда столицу душили торфяные пожары. Умом понимается – обезглавь Россию и всё! Рефлекторно подергаются какое-то время  её члены и сдохнут. А вот же – радовались! Вот ведь до чего остоебели московские политики, ну да ладно.
Слышали ли вы когда-нибудь о таком поселке в кемеровской области – Тимир-Тау? Это по дороге из Новокузнецка на Таштагол. Трасса отличная! И кругом красота необыкновенная! Я думаю и Абрамович об этом поселке ни чего не слышал, а этот поселок целиком работает на него!
А что Достоевский? Разве   Достоевский  понимает  что-нибудь  в  фьючерстных  сделках,  в "де-фолте",  "тратте", "тренде", "оуп" и т.д.?
Вон у нас, в службе занятости,  сидят  молоденькие  девушки  и ни как либо,  а требуют "бизнес-план" на вязание носков и варежек, а помнится мне, моя бабушка вязала отличные варежки, не имея представления о бизнес-плане и маркетинге.

И тут самая пора снова дать слово Федору Михайловичу:
"И чего только мы не делали,  чтоб Европа признала нас за своих, за европейцев,  за одних только европейцев, а не за татар. Мы лезли к Европе поминутно и неустанно, сами напрашивались, во все дела и делишки.
Мы то пугали её силой,  посылая туда наши армии  "спасать  царей",  то склонялись  опять перед неё,  как не надо было,  и уверяли её,  что мы созданы лишь,  чтоб служить Европе и сделать её счастливою.  И что же: все  эти освобожденные нами народы тотчас же,  еще не добив Наполеона, стали смотреть на нас с самым ярким недоброжелательством и с  злейшими подозрениями.  Затем,  несмотря на полученный урок, - что делали мы во все остальные годы почти столетия и делаем поныне?  Вот  то-то!  Снова лезем  в доброжелатели!  Вот что мы выиграли в Европе,  столь верно ей служа - одну только ненависть и к себе презрение.
В чем же причина?  Главная причина именно в том состоит, что они не могут никак нас своими признать.  Они ни за что и никогда не  поверят, что  мы  воистину  можем участвовать вместе с ними и на ровне с ними в дальнейших судьбах их цивилизации.  Всему этому есть одна чрезвычайная причина:  идею мы несем вовсе не ту,  чем они,  в человечество,  - вот причина! Во всем остальном, в нашем искусстве, а особливо в промышленности и уж тем более в финансах,  устроенных на европейский манер, Европа нас готова хвалить,  по головке гладить, но своими нас не признает,  презирает нас втайне и явно,  считает низшими себя как людей, как породу,  а иногда так мерзим мы им (кажемся мерзкими - автор.), мерзим
вовсе, особенно когда им на шею бросаемся с братскими поцелуями".

Ну и хватит, пожалуй, нужно и читателям "оставить" Достоевского, не все же "проходить" собственную историю,  а то что мы "проходим",  а не вникаем в неё,  ни чему не учимся и не желаем учиться - факт неоспоримый!  Видимо,  потому,  что ни чему не учимся,  Господь Бог заставляет нас, раз за разом, возвращаться "на круги своя".
                Прокопьевск.   1999 г.