Подтверждение

рассказ


I. Юность
12 ноября

     Сегодня - самый главный праздник в моей жизни, день выдачи Индивидуального Подписного Листа (ИПЛ). День совершеннолетия. Сколько я мечтал об этом празднике! С каким вниманием и трепетом слушал рассказы о нем матери и отца, других взрослых! С какой завистью я смотрел на тех моих дворовых друзей, которым уже выдали Подписные листы! А как я хотел проникнуть на чужую церемонию и хоть одним глазком, тайно, подсмотреть, что же там происходит! Я не спал ночами, думая о том, как же это сделать. Но никто не разрешил мне - ни родители, ни даже мои старшие друзья, обычно снисходительные к моему хулиганству. Как только я заикался им о своем желании, улыбки слетали с их уст и они становились удивительно серьезными, так что все мои планы и мечты рушились. И вот - сегодня я сам присутствовал на церемонии... Не тайком, не незаконно, а вполне легально, больше того - я был приглашен на нее, потому что мне вручали Подписной Лист. Я до сих пор не могу поверить в это... 
     Наверное, не имеет смысла рассказывать об этой церемонии. В сущности, если судить внешне, там не происходило ничего особенного и, если человеку, который ничего не знает о нашей великой стране и о ее порядках, рассказать о церемонии, он не поймет, почему она кажется нам такой важной. Я пришел в указанное место - в просторную залу нашей мэрии - в одинадцать часов. Зала эта была пустой, только длинный высокий стол для торжественных случаев - дубовый, ничем не покрытый - стоял у одной из стен. Нас, пришедших на церемонию двадцатилетних, было десять человек. Ровно в четверть двенадцатого в залу вошли двое - наш мэр, высокий сороколетний мужчина, и его секретарша, молоденькая госпожа Новаль. Как только они вошли, мы замерли как по команде - не двигались, не шевелились, старались даже не дышать, настолько мы осознавали важность происходящего. Они, мэр и секретарша, все это увидели - наверное, такая сцена была им не в новинку. И после этого мэр вручил нам ИПЛ. Он только называл фамилию и ее обладатель сразу же срывался с места и подходил к нему. Я был пятым. Голос у мэра был глубоким, ровным, спокойным и его слова входили в наши сердца, навсегда застывали в памяти вместе с образами родителей и родного дома, вобщем, - самого главного в нашей жизни. Не могу передать те чувства, которые охватили меня, когда я получил свой ИПЛ - это несколько широких пустых листов, сшитых воедино, на первом из них стоит надпись "Индивидуальный Подписной Лист Германа Линка". Руки мои дрожали. Я боялся, что, не дай бог, выроню его и он упадет на пол! Вот был бы позор на меня и мою семью! Но я все-таки подавил волнение. Мэр поздравил меня и протянул мне руку - я, быстро перекинув ИПЛ в левую ладонь, ответил на его рукопожатие. Он смотрел мне в глаза. Этот взгляд я никогда не забуду - в нем было доверие ко мне, гордость за меня, вера в меня. Такое не забывается. Наконец, я отошел обратно к группе молодых людей. Все испытывали то же, что и я - у всех от счастья дрожали руки и горели глаза. Мы хотели поздравить друг друга с этим великим событием - но боялись, что нарушим церемонию и поэтому отложили взаимные приветствия на потом. Через минуту вручение закончилось. Все произошло быстро, но мне - наверное, как и другим - казалось, что оно длилось долго, что оно длилось столько же лет, сколько мы жили до этого - потому что мы жили ожиданием этого вручения. Это было несолько минут вечности. Мэр хотел еще что-то сказать. Мы стояли в гробовой тишине, вперившись глазами в него. 
     - Итак, я еще раз поздравляю всех вас. Отныне вы - полноценные граждане нашей великой страны, и вы обладаете всеми правами, которыми обладает наш гражданин, - но и его обязанности тоже становятся вашими. Я не буду говорить вам, что вам нужно делать с подписными листами, вы все прекрасно знаете сами, наши учителя говорили вам о листах на протяжении многих лет, а до этого - вам говорили об этом ваши родители. Можно сказать, что вы впитали все это с молоком матери, - мэр улыбнулся и мы с радостью ответили ему тем же, - Но... - он сделал паузу, - возможно, я вам сейчас скажу то, о чем вам не говорили в школе и дома. Да, ваша цель - чтобы ваш подписной лист был заполнен, ваш идеал - чтобы на этих семи огромных листах не осталось ни одного пустого места. Но - это путь. Это ваш путь. И сегодня он начался. Не думайте, что этот путь будет для вас исключительно легким, что это увеселительная прогулка. Это не совсем так. На этом пути вас могут подстерегать трудности, возможно, далеко не всякий гражданин нашей страны с легкостью согласится поставить свою подпись в ваш ИПЛ - и тогда вам придется уговаривать его, выполнять его условия, которые могут оказаться неожиданными... Да-да, такое тоже будет - конечно, такие граждане не вызывают у нас, у представителей власти, одобрение, но мы не можем контролировать всех, это невозможно, да и незаконно, нарушает права и свободы этих граждан, которые мы должны защищать, - мэр снова на секунду замолчал, - Я смотрю на вас и я вижу, как вы радуетесь в этот великий для вас день. Но, возможно, пройдет много лет и вы снова возьмете в свои руки свой ИПЛ, и уже не будете дрожать от радости. Возможно, вас посетят сомнения, даже отчаяние. Сейчас, когда я говорю вам это, вы мне не верите, - но все это очень возможно. Поэтому запомните мои слова - в ближайшие годы они вам, я надеюсь, не понадобятся, но вот потом - очень возможно. Я хочу вам сказать, что достигнуть той цели, которую ставит перед вами ваша страна и вы сами, этой главной цели вашей жизни - достигнуть ее - это дело не механическое, не только механическое, но и дело вашей души, вашей совести, вашей верности идеалам. Помните об этом. Если вы не будете об этом помнить - вы не достигнете цели. Я верю в вас, мальчики.   
     Чувства переполняли нас. Госпожа Новаль, широко улыбаясь своими красивыми тонкими губами, объявила, что церемония вручения ИПЛ закончена. Мы кинулись обнимать друг друга. Никого из тех парней, с которыми мне вручали ИПЛ, я не знал, мы все учились в разных школах, но они в один миг стали мне роднее и ближе, чем все мои друзья. Предание гласит, что человек, вместе с которым тебе выдавали ИПЛ, - особый, ты должен всю жизнь поддерживать с ним отношения, звать его в гости, помогать ему в трудные минуты. Кстати, насчет трудных минут - слова господина мэра о том, что мы когда-нибудь разочаруемся в великой цели - собрать как можно больше подписей - удивили меня, я и в самом деле слышал их впервые, ничего такого ни в школе, ни дома мне не говорили. И, если честно, я не поверил ему. Я подумал, что это может относится к кому угодно, но не ко мне. Наверное, так же подумали и все остальные. Между тем, мэр все еще не уходил. В своей радости мы, естественно, по глупости забыли об обычае первой подписи в листе. Ее всегда ставит тот государственный чиновник, который выдал ИПЛ. Это - талисман удачи. Госпожа Новаль, смеясь, подошла к нам и сказала, что мэр ждет нас. Мы обомлели от страха, стали извинятся и подходить к мэру по очереди. Он, достав из кармана пиджака изящную ручку и наклоняясь над столом, на который он клал ИПЛ каждого, кто к нему подходил, оставлял в нем свою подпись. После него подписывалась госпожа Новаль (когда она наклонялась над столом, наши глаза невольно скользили по ее великолепной фигуре, а еще  - от нее пахло какими-то чудесными духами). Мы шумели, благодарили, жали мэру руку, дарили секретарше цветы. Наконец, нас отпустили.
     Еще один обычай - возложение цветов к памятнику Эвона Младшего. Исполнить это было тем легче, что памятник стоял во дворе мэрии, где мы и оказались, покинув здание шумной толпой. Во дворе нас ждали родственники и друзья, которые буквально набросились на нас с поздравлениями. Моя мама плакала, обнимая меня. Отец сдержал слезы, он все тряс мою руку и говорил: "Ну вот ты и стал взрослым, сынок, ну вот ты и стал взрослым". Я запомню это на всю жизнь. С трудом оторвавшись от родственников и друзей, мы - те, кто участвовал в церемонии - подошли, наконец, к памятнику Эвона Младшего. Это была огромная бронзовая скульптура, метров двадцать, изображавшая мужчину средних лет, среднего роста, немного полноватого, с большой курачавой головой и каким-то детским курносым лицом. Эвон Младший держал в своих поднятых на уровне плеч руках огромные подписные листы, которые были полностью исписаны. Все мы знали, что подвиг этого человека действительно беспримерный, нам рассказывали о нем в школе, среди нас проводили литературные конкурсы на тему стихов и прозы об Эвоне Младшем. Дело в том, что он - единственный за всю историю Метафориса - собрал в свой ИПЛ подписи всех его граждан. В то время, когда он жил, их было пятьдесят тысяч!
     Есть красивая легенда о том, как он умер. К тому времени он собрал подписи всех граждан - дети, не получившие еще свой ИПЛ, ествественно, не считались. Но ведь все прекрасно знали, что каждый день в том или другом городе Метафориса происходит выдача ИПЛ, то есть появляются люди, подписей которых в листе Эвона Младшего не было. И вот он, уже шестидесятилетний старик, разъезжал по городам, зная, где будет происходить очередная выдача, и уговаривал всеми правдами и неправдами всех, получивших ИПЛ, поставить свою подпись. И они соглашались. Однако силы Эвона были на исходе. Кто-то из государственных чиновников даже предлагал перенести все церемонии вручения ИПЛ в наш город, где жил Эвон, но это, конечно, нарушало сложившиеся обычаи... Все были в отчаянии и никто не знал, что делать, как помочь этому выдающемуся человеку, подвиг которого уже тогда вдохновлял очень многих... И вдруг - случилось страшное - Эвон Младший покончил с собой. Он сделал это ночью. Все жители Метафориса, узнав об этом, плакали... И тут... один из столичных журналистов, изучая ИПЛ Эвона, сделал открытие, с которым он не замедлил поделиться со всей публикой - выяснилось, что на момент смерти нашего героя в его Листе стояли подписи всех граждан! О чудо! И тогда все поняли, что Эвон покончил с собой не от отчаяния, а для того, чтобы войти в историю как первый уникальный гражданин, собравший все подписи. Ведь, если бы он помедлил и подождал до утра, то его ИПЛ был бы не полный. Все возрадовались. Смерть Эвона оказалась подвигом, объединившим всех и вдохнушим веру в отчаявшихся. Смерть дала жизнь. Эвон победил смерть, ведь, благодаря своему самоубийству, он стал бессмертным. Возлагая венки и живые цветы к его памятнику, мы, как и все молодые граждане до нас, мысленно давали Эвону, дух которого мы чувствовали на церемонии, обещание повторить его подвиг... Но, конечно, все мы знаем, что это, к великому сожалению, почти невозможно, - с тех пор, как жил Эвон Младший, прошло целых двести лет и наш славный Метафорис резко увеличил количество жителей. Факт, конечно, отрадный, но, с другой стороны, и печальный, делающий мечту о повторении подвига Эвона Младшего, фактически, утопией...
     Цветы были возложены, родители ждали нас в отдалении, чтобы вернуться домой и отметить самое главное событие в нашей жизни. Но мы, тем не менее, еще не расходились. Мы знакомилсь друг с другом, обменивались адресами, планами на будущее. Мы говорили, перебивая и не слушая друг друга, да и самих себя, мы переживали эйфорию, погружаясь в общее пространство улыбок, рукопожатий, веселого смеха и веры в будущее. Особенно мне запомнились два парня, Грегор и Пауль. Грегор был высоким и красивым, крепким, с длинными вьющимися волосами. Пауль был среднего роста, толстым, с широким лицом. Эти ребята запомнились мне, потому что они сказали, что начнут собирать подписи в свои ИПЛ прямо сейчас, не откладывая.
     - А как же родители? - спрашивал я.
    Грегор пожимал плечами:
    - Родители? Так они сами мне это и предложили.
    Я округлял глаза от удивления.    
    - Да, говорят, кому нужны эти условности, эти сидения за столом - лучше сразу приступай к делу!
    Я завидовал Грегору и жалел, что мои родители были не такими. Я их, конечно, спрошу об этом, думал я, но они меня не отпустят, нет, не отпустят.
    - А твои? - обращался я к Паулю, с отчаянием думая, что и его ситуация такая же, как у Грегора, и что только я один - такой лох.
   Пауль опустил глаза на камни площади.
   - У меня нет родителей, Герман... так что... Я сам себе хозяин. А жить у тетки все равно уже надоело...
   - Понятно. Извини меня.
   - Да нет, все в порядке.
    Нам нужно было расстаться. Мы втроем договорились, что обязательно встретимся в самом скором времени, чтобы поделиться результатами - кто сколько собрал - и обменяться опытом. Я со страхом представил себе, что мое количество подписей будет позорно маленьким по сравнению с их... Ребята набросили на плечи рюкзаки, которые им принесли родственники, и прямо с площади отправились в дорогу... Я с грустью и почти со слезами смотрел им вслед.
    Я подошел к отцу. Он снова пожал мне руку и поздравил.
    - Па-ап...
   - Что?
   - Посмотри, Грегор и Пауль начали собирать подписи прямо сейчас, не откладывая, - я указал ему на спины удаляющихся героев.
   Он посмотрел в их сторону.
   - Да?
   - Да.
   - Ну... молодцы, что я могу сказать...
   - Па-ап...
   - Да?
   Он делал вид, что не понимает меня. 
   - Отпустите меня тоже.
   - Отпустить? Так кто же тебя держит, Герман? Мы с мамой просто хотим, чтобы ты побыл сегодня с нами, а потом - иди и собирай.
   Я глубоко вздохнул. Я ждал такого ответа.
   - Значит, ты меня не отпускаешь?
   Отец наклонился и положил свою руку мне на плечо.
   - Глупый... У тебя вся жизнь впереди...
   Разговор был окончен. Я знал, что канючить и уговаривать отца было бесполезно. Да и я уже не был ребенком. Он никогда не кричал на меня и не обращался со мной жестоко, но, если он принимал решение, отменить его было невозможно, я это знал. Мне пришлось смириться.
   Весь вечер мы сидели за столом и мои родители, родственники, а также друзья нашей семьи поднимали тосты за наше здоровье и за мой успех. Я всех благодарил и старался улыбаться, хотя мне было немного грустно. Образ Грегора и Пауля, уже идущих по дороге и собирающих подписи, стоял перед моими глазами.


13 ноября

    Сейчас глубокая ночь. Я так и не смог заснуть от волнения, от того, что мне предстоит завтра, нет, уже сегодня - я отправлюсь собирать подписи. Я окончательно стану взрослым.
     Я перечитал то, что написал вчера - наверное, эмоции помешали мне рассказывать спокойно и ровно, может быть, что-то я упустил. Эти эмоции и сейчас не дают мне покоя. Я подумал, что если бы мой дневник попал к какому-нибудь иностранцу, не знающему нашей великой страны, он бы ничего не понял в моих описаниях - а главное, в том, что я и мои соотечественники переживают из-за ИПЛ. Какая-то странная церемония, какой-то подписной лист, памятник непонятному герою, который отличился не на войне и не в государственных делах, а всего лишь в... собирании подписей... Все показалось бы ему странным. Так вот именно для такого случая - а он совсем не исключен - я и пишу мой дневник. Всем тем, с кем меня разделяет пространство - или время - требуются объяснения вышенаписанного. Вот они.
    
     Наша страна, Метафорис, не отличается от всех других стран почти ничем - у нас тоже есть государство, которое возглавляется королем (правда, парламент ограничивает его власть), есть школы и университеты - кстати, я собираюсь учиться на педагога, - есть промышленность, сельское хозяйство, газеты, мы начали строить железные дороги и проводить телеграф. У нас есть только одно отличие от других стран - каждый гражданин Метафориса считает целью своей жизни собрать как можно больше подписей в свой ИПЛ. Все остальные обязанности присутствуют, но не являются главными - да, ты обязательно должен получить образование, должен работать, должен завести семью и родить детей, но это - не самое главное. Если ты, например, соберешь больше всех подписей, но не будешь работать, не заведешь семьи - ты все равно станешь национальным героем, почти как Эвон Младший. А вот если, наоборот, у тебя будет семья, ты будешь работать, как вол, но подписей в твоем ИПЛ будет слишком мало, ты подвегнешься остракизму. С тобой, конечно, ничего не сделают, но уважения к тебе не будет. По закону, каждый гражданин, получивший ИПЛ, должен учиться или работать (смотря, что он делает) три месяца, после чего - месяц собирать подписи. Этот закон выполняется неукоснительно, до самой смерти.   
    Теперь что касается того, в чем смысл этого обычая Метафориса, делающего нас непохожими на всех других. И родители, и учителя не раз рассказывали мне эту историю. В далекие, незапамятные времена, жили основатели нашего государства, это были два брата, их звали Шок и Метафорис. Они возглавляли клан первобытных людей, тех самых, чья кровь, по преданию, течет в наших жилах. Этот клан, долго прокочевав по южной Европе, остановился, наконец, в наших благодатных степях, и стал здесь обосновываться. Эти люди, во главе с мудрейшими Шоком и Метафорисом, начали возводить крепкие деревянные дома, будущие города, обносить их частоколом и прочее. И вот однажды вечером, когда работа уже подходила к концу, и все были рады, что новое место надежно и безопасно, Метафорис сидел у огромного костра на берегу реки, глядя на темную воду. Вообще Метафорис был грустным и угрюмым человеком, а Шок, наоборот, веселым и жизнерадостным. Шок увидел своего брата, как всегда по вечерам пребывавшего в одиночестве, и подошел к нему. Шок сказал: 
    - Ты опять грустишь, Метафорис? Это - неправильно, ведь все мы радуемся, что обрели это место. Между прочим, благодаря тебе.      
    Метафорис улыбнулся и ничего не ответил.
    - В чем же причина твоей грусти?
    Наконец, он заговорил:
    - Я думаю о человеке.
    - О человеке?
    - Да.
    - Что же ты думаешь?
    - Человек - несчастен, ибо существование его случайно.
   Шок тоже задумался.
   - Истинно говоришь ты, Метафорис.
   - Поэтому человек всю жизнь стремится к одному - Подтверждению.   
   - Подтверждению? Но что это такое?
   Метафорис глубоко вздохнул:
   - Человек понимает, что он случаен, что он может умереть в любой момент, что его планы могут рухнуть и поэтому он хочет подтверждения своего существования.
    - Как же это происходит, Метафорис?
   - Многообразно, Шок. Мы влюбляемся в другого человека, чтобы он подтвердил наше существование, мы одеваемся в красивые шкуры, чтобы другие подтвердили наше существование, мы заводим семью и детей, чтобы они подтвердили наше существование, мы рисуем на камнях и играем на дудочках, чтобы нас увидели и услышали и подтвердили наше существование.
   - Истинно говоришь ты, Метафорис.
   - И вот я думаю, что останется от человека, если убрать это стремление к Подтверждению?
   Шок опять немного подумал и потом ответил: 
   - Ничего. Ничего не останется.
   - Да, именно так. Ничего не останется. Ибо человек, брат мой, и есть это самое стремление. Жалкое и суетное стремление. Поэтому - мне грустно. 
   На этом разговор их закончился. Метафорис продолжал сидеть у костра и смотреть в темную воду, которая стала еще темней, как его мысли, а Шок отошел от него шокированный. Веселый дух Шока мигом покинул его. Он тоже загрустил, ибо стал думать о жалкой участи человека на этой Земле.
    Но история на этом не закончилась. На следующее утро Шок собрал всех людей - Метафорис еще спал - и сказал им, что жизнь каждого человека случайна и что каждый стремится к подтверждению своего существования и что нам следует упростить этот процесс. А именно, сказал Шок внимавшим ему сородичам, нам следует ввести Индивидуальный Подписной Лист, ИПЛ. Лист этот будет выдаваться каждому из нас - и в нем будут расписываться все остальные. Главная цель - собрать все подписи. Писать нужно следующее: "Я, такой-то и такой-то, подтверждаю существование такого-то и такого-то", и подпись.
     Конечно, сейчас уже трудно поверить, что в те незапамятные времена у наших предков была бумага и что все они умели писать - может быть, еще и письменности-то не было. Но это неважно. Как бы то ни было, это красивая легенда рассказывает нам о происхождении великого метафорианского обычая. Кстати, я рассказал еще не все. Люди, выслушав Шока, как всегда, беспрекословно послушались его, поверив в то, что это действительно важно. Но потом проснулся Метафорис. Выйдя из своего дома наружу, он увидел, что всем людям раздают ИПЛ. Потом он узнал, зачем это делается. И разгневался на брата. Схватив огромный топор, он бросился к Шоку. Тот, предупрежденный, схватил меч и ожидал нападения. Как только Метафорис увидел брата, он затряс топором над головой и закричал:
     - Безумный, что ты натворил?! Как ты мог думать, что этими смешными бумажками ты поможешь человеку?! Ты вообще думать не умеешь! Да, я говорил о человеке, о его случайности, и это грустно, но этим ничего не решить! Ничего не решить!
     - Неправда! - злорадно засмеялся Шок, - ты только думаешь и грустишь, а я так не могу, если есть проблема, ее надо решить! Ты - просто лузер, а не основатель великого государства, и ты боишься это признать! Хотя мне это уже ясно!
     - Негодяй!
     - Лузер!
    Они начали биться. И в битве этой одержал победу Шок. Мечом своим он отрубил брату голову. Метафориса с великими почестями похоронили у реки, где он любил сидеть. Могила эта сохранилась до сих пор.

    Хотя мы, современные метафорианцы, понимаем, что в том далеком споре был прав Шок, мы почитаем как основателя нашего государства и его брата, ведь, хотя он был и неправ, но без него наш обычай не появился бы.
     Так родился великий ИПЛ. Позднее он стал частью нашей истории и культуры - ему посвящены поэмы и романы, пословицы и поговорки, он - всегдашняя тема обсуждения в прессе и предмет споров политиков. ИПЛ - наше все, это мы сами. И рассказывать об этом можно бесконечно. После того, что произошло вчера, и мой маленький рассказ, мой миф, вплететься в эту поистине бесконечную ткань. 

     За окном светает. Кажется, волнение, которое не покидало меня последние два дня и две ночи, немного стихло. Отец был прав. Не нужно было начинать свой путь сбора подписей с таким возбуждением. Теперь я спокоен. Я полон сил и энергии. Меня ждет нелегкая жизнь - но мой подписной лист всегда со мной, так же, как и поддержка родных и друзей.


1 октября

      Итак, прошел почти год. Давно же я не садился за свой дневник... Как много событий произошло за это время! Разочаровался ли я? Разуверился ли в тех иделах ИПЛ, которые так горячо исповедывал год назад? Нисколько. Наоборот, моя вера, подкрепленная реальной жизнью, стала сильнее, прочнее, перестала быть юношеской, романтической...
      Я провел в странствиях несколько месяцев. Это были южные земли нашего великого Метафориса - там путешествовать легче всего и обычно только что получившие ИПЛ молодые люди делают именно так. Это было чудесное время. Я шел по бесконечным дорогам, ночевал, если была зима, в заброшенных домах, если же была весна или лето - прямо в поле. Каждого прохожего, которого я встречал, я просил поставить свою подпись в моем листе. И, как правило, все соглашались. С каждой новой подписью в моем сердце росла радость и гордость, я думал о том, что я вернусь в родной город не с путыми руками, что мне будет что показать родным и всем землякам. Мне казалось, что подпись ставится не на бумаге, а прямо в моем сердце, что мое сердце - это и есть ИПЛ. Радости моей не было границ.
      Конечно, я встречал и людей, которые отказывались ставить свою подпись. Кто-то спешил по делам, у кого-то было плохое настроение... Я не злился на них. В конце концов, это просто обычай... По нашим законам, человек не обязан ставить свою подпись всякий раз, когда за ней обращались. Разные бывают в жизни ситуации. Но, правда, если кто-то не подписывается намеренно и постоянно, то есть злостно, его могут наказать, посадить в тюрьму. Наш обычай подразумевает, что если кто-то не хочет поставить свою подпись, он может попросить искателя о какой-то услуге - самой разнообразной. С этим я встречался. Один человек - скупой старик - попросил у меня немного денег за подпись, я ему дал. Видимо, он зарабатывает на этом. Бог ему судья - не знаю, что он ответит там, на суде страшном... Иногда просьбы были экзотическими. Один человек попросил меня станцевать, что я тоже, скрывая улыбку, сделал, за что и получил подпись. Другой человек - это был молодой мужчина со странным внешним видом - попросил меня раздеться догола. Я немного поколебался, думая, зачем ему это нужно. И, в конце концов, разделся. Подпись была поставлена. Наконец, одна молодая девушка попросила меня ее поцеловать. Я поцеловал. К сожалению, я должен признаться, что мы с ней немного увлеклись - дело было в поле, в июне - и целовались несколько часов. И не только целовались. Одним словом, когда она поставила, наконец, свою подпись, мы договорилсь с ней встретиться еще, в моем городе. Потом она и правда ко мне приезжала. Я, конечно, не уверен, но сдается мне, что мы с ней поженимся. Конечно, после того, как закончим учиться. Дело в том, что у нас, метафориан, есть такая примета - если ты познакомился с девушкой во время сбора подписей, этого священного дела, то это хороший знак и тебе нужно подумать о том, чтобы взять ее в жены. Сейчас я об этом и думаю.
     Там, в южных землях, я встретил Грегора и Пауля. Как же мы были рады этой случайной встрече на постоялом дворе! Мы жали друг другу руки, обнимались и целовались, рассказывали о своих удачах и поражениях, смеялись. Я был так рад встрече, что почти не почувствовал огорчения от того, что количество подписей у моих друзей было больше, чем у меня. Правда, меня утешало то, что их было не намного больше, не в разы. Больше всех было у Грегора - он настоящий фанатик, он не ходит, а чуть ли не бегает по дорогам, а тех людей, которые отказываются ставить подпись, уговаривает с такой энегрией, что они поддаются ему немедленно. Я видел это своими глазами, и не раз. Пауль не такой быстрый, он даже довольно медлительный и с людьми тоже разговаривает не быстрее, чем я - но подписей у него все равно больше. Я даже не знаю, почему. Может быть, ему просто везет? Мы расстались с друзьями на рассвете, жалея о том, что поговорили так мало - всего-то одну ночь - и, в то же время, предвкушая наши будущие победы и встречи. Мы могли бы пойти вместе, но обычай предписывает собирать подписи в одиночестве. Это распространяется даже на супружеские пары.
     Десять тысяч триста сорок две... Вот количество подписей, которое я собрал за это время. Много это или мало? Конечно, мало, если я на этом остановлюсь. Но достаточно для первого года, и, как сказал мне вчера, после моего возвращения домой, отец, "это неплохо, очень неплохо, сынок". Десять тысяч триста сорок две... И за каждой из подписей - своя история, свое неповторимое лицо, своя встреча... И все это я помню, чтобы рассказать потом своим детям.

     Мое существование в этом мире становится все более подтвержденным.


II. Зрелость


26 июля

      Сколько же лет прошло с тех пор, как я получил ИПЛ? Мне трудно посчитать... Пятнадцать? Да, точно, пятнадцать. Мне сейчас тридцать пять.
Сегодня утром я вернулся из очередного путешествия за подписями. Жена обрадовалась, расцеловала, накормила, но, когда наступила ночь, в постель со мной не легла. Дочка - моя дорогая, родная Елена - тоже целовала, обнимала, но потом заявила, что ее звали на день рождения - мать подтвердила - и ушла на весь вечер. Избегают они меня. Еще бы - папе тридцать пять лет, а у него всего лишь пятьдесят тысяч подписей, ну, может быть, чуть побольше. Это же позор. Елена боится с молодыми людьми знакомиться, ведь придется когда-нибудь открыть эту страшную правду... А главное - они мне ничего не говорят. Не ругают меня. Ни слова упрека. Конечно, они же видят, что я и сам все прекрасно понимаю, но сделать ничего не могу. Да что - понимаю? Я сам превратился в один живой ходячий упрек. Я об этом - о том, что я неудачник - даже не думаю, это стало моей жизнью, моим воздухом, моим телом и душой. Я с этим просыпаюсь и с этим засыпаю. Наверное, с этим я и умру.
      Почему в моем ИПЛ мало подписей? Почему так мало?!... Я не знаю... Я боюсь даже думать об этом. То ли мне не везет. То ли - я сам виноват. Я учитель и работаю в школе уже больше десяти лет. Нет во мне напора, агрессии. Другие метафорианцы - особенно молодые - так умеют приставать к людям и уговаривать их, что у них уже через два года выдачи ИПЛ подписей больше, чем у меня сейчас! Через два года! А я так не умею. Я пытался переделать себя - как советовали мне жена и дочь (еще когда они разговаривали со мной на эту тему) - но ничего... ничего не выходило. Проклятый я какой-то.
    
      Впрочем, я сел за дневник не для этого. Этим его страницы исписаны и так вдоль и попеперек, достаточно. В это, последнее, путешествие со мной произошло что-то уж совсем странное. И я не могу понять этого до сих пор, просто в голове не укладывается то, что я видел, слышал, в чем участвовал. И что мне делать теперь, я не знаю. Я растерян. Я даже не могу ни с кем об этом поговорить - даже с родными (да и какие они мне родные?). Только вот с дневником.
      Начну с того - хотя это и не главное - что само путешествие было ужасным, просто отвратительным. Я имею в виду людей, у которых я просил подписи. В этот раз я пошел на восток - туда я еще не ходил. Юг облазил уже давно - там надо мной уже смеются, мол, мы свою подпись в твоем ИПЛ уже поставили - север и запад - тоже. А вот восток... Он всегда манил меня. Наши восточные провинции лежат за горами, это казалось мне романтичным, преодолеть такое препятствие, да еще и в таком священном деле, как сбор подписей. Но, с другой стороны, я часто слышал о востоке, что там живут плохие люди, что подписываются они редко и неохотно. Я не знал, верить этому или нет. Теперь понимаю - надо было верить. Люди там действительно дрянь. Вообще я не знаю, что здесь виновато больше - то ли пространство, то ли время, то ли их там горы портят, то ли народилось какое-то новое неизвестное и непонятное мне поколение (вроде моей дочери). Как бы то ни было, но сходил я ужасно, подписей собрал - стыдно сказать - две тысячи, даже для меня это очень мало. А уж сколько с ними - с этими идиотами провинциальными - намучался! Каждый второй подписываться отказывался, я чуть ли ни на коленях перед ними стоял и умолял, а сам думал - "вот, блин, почему же вас всех не посадят?" Погода жуткая - вроде как и жарко, а вроде - и ветер дует приличный, никаких обозначений нет, где что находится - хрен поймешь...
     Как я уже сказал, половина мной опрошенных отказались вообще, даже без всяких условий. Вторая половина - ставила условия (единицы, которые подписывали просто так, казались мне ангелами, я готов был петь им гимны). Да - какие! Одно другого хлеще! Одному деньги подавай, да такую сумму, что не то что со мной ее нет, а у меня вообще ее нет, другой - просит спеть песню, я пою, он просит еще - я снова пою и так без конца, несколько часов кряду, пока у меня голос не сядет! Да что ж такое! Но добил меня, конечно, один гад, ни дна ему ни покрышки... Такое я впервые в своей жизни встречаю. Гад этот - мужчина лет сорока, не старый, но с хитрым лицом таким - говорит мне, что поставит свою подпись в моем ИПЛ, но... но... если я... отсосу у него... Боже ты мой! То ли я забрел куда-то не туда, в страну другую, думаю, то ли с ума сошел! Плюнул я ему под ноги и побежал. Бежал долго. И, пока бежал, - проклял все на свете - и себя самого, и Метафорис, и ИПЛ... Ну, конечно, это было не по-настоящему, а в состоянии аффекта, так сказать, но - что было то было. Больше я подписей не собирал. Стал возвращаться домой. И мне даже как-то спокойней на душе стало - иду себе, иду, ни к кому не пристаю и ко мне никто не пристает. Уговаривать никого не надо, условий ставить и выполнять - не надо... Хорошо, думаю. Я был,  конечно, рад временно отдохнуть от сбора подписей, чтобы потом - снова вернуться к этому, ведь это моя святая обязанность.
     И тут... со мной произошло нечто неожиданное. Я встретил своих старых друзей - Грегора и Пауля. Как же я был рад! Однако - расскажу все по порядку. Я шел один, дорога пролегала через великолепный сосновый лес - сосны покачивались от ветра и чуть слышно беседовали друг с другом, я же - слушал их беседу, и душа моя успокаивалась после всех бурь, пережитых мной в это путешествие. Пора уже было думать о ночлеге - хотя что там думать, я, как всегда, собирался просто упасть в лесу недалеко от дороги в тот момент, когда почувствую, что силы мои кончатся (а этот момент был уже близок). И вдруг впереди я увидел костер - пламя было большим, оно горело на пригорке, это был буквально десяток метров, свободных от деревьев, словно кто-то специально расчистил это место для костра и приятного ночлега. У костра сидели двое мужчин - их лиц я разглядеть пока не мог. Сначала я испугался - памятуя о своем печальном опыте общения с жителями этих поистине диких, далеких от центров культуры мест, и твердо решил пройти мимо, даже не глядя на сидящих, а, если они попытаются напасть на меня - дать отпор (со мной был старый отцовский пистоль). Так настроившись, я двинулся вперед. Подходя ближе, я, все-таки, не смог удержаться и не посмотреть на них. Они тоже глянули на меня. Я удивился - их лица показались мне знакомыми. Но со страху я не поверил сам себе, да и не сразу вспомнил, где же я их видел. Наконец, я поравнялся с ними - мужчины все не отводили от меня свои взгляды, тоже что-то припоминая... И тут - какая-то слабая догадка, которой еще невозможно было поверить, мелькнула в наших головах. Потом она укрепилась, нарастала - и, в конце концов, на губах наших заиграла улыбка, добрая, широкая, счастливая. Мы все узнали друг друга. Передо мной были Грегор и Пауль. О господи! Я не верил своим глазам! Какая же это была радость, какое облегчение, какое ликование души моей! Мы закричали от радости и бросились обниматься.
      Однако друзья мои пострели (наверное, и я тоже). Пауль еще больше потолстел, он стал грузным, необхватываемым, с жирным лицом, на котором терялись маленькие хитрые глазки. Грегор изменился значительно меньше и был все таким же красавцем, как и пятнадцать лет назад - такой же высокий, стройный, статный, крепкий, и даже с теми же длинными волосами, правда, наполовину уже седыми. Глаза Грегора были широкими, открытыми, добрыми. Первые полчаса после встречи мы были вне себя - болтали, перебивая друг друга, кричали и громко смеялись, спрашивали о жизни, о семье, о работе... Друзья угостили меня вкуснейшей (еще бы - я весь день не ел) курятиной, поджаренной на костре, а еще - предложили мне вина. Этому я удивился - в нашей далекой юности баловаться вином было непринято. Грегора я раньше вообще никогда не видел пьяным. Сидя же с друзьями у костра, я заметил, что они уже порядком набрались. Это было не преступление, но некоторое забвение чистоты метафорианского идеала, о чем я им, конечно, ни слова не сказал. Больше того, я позволил себе выпить целый стакан вина, сказав себе, что такая неожиданная и радостная встреча с друзьями - достаточный повод. В конце концов, один раз живем...
     Из наших первых бурных разговоров я узнал следующее. Грегор не был женат и, видимо, не собирался обзаводиться семьей. Работал он, как ни странно, дворником, уехав из столицы. Выбор работы, конечно, был весьма необычным для молодого человека, который закончил университет. Но я не стал уточнять, почему так произошло. Произошло - и произошло. А вот Пауль - совсем наоборот, он был женат и у него было четверо (!) детей. Пауль был негоциантом и довольно преуспевающим в своем городе, по крайней мере, так он сам говорил. Я - впрочем, несколько формально, то ли из-за того, что Пауль мне всегда был интересен меньше, чем Грегор, то ли из зависти - поздравлял его с жизненным успехом. Он - тоже формально - отмахивался. Рассказал и я о себе, ничего не утаивая, но без лишних подробностей - в конце концов, кому они нужны в такую дивную ночь? Друзья молча меня выслушали. Вопросов не задавали. Может быть, Паулю было меня жалко и он старался скрыть это, может, моя жизнь была просто похожей на тысячи других, с которыми они сталкивались. Скорее всего, второе. Я так думаю.
     Единственное, о чем я умолчал, - это подписи. Но ведь и они об этом ничего не сказали. В наступившем после моего рассказа молчании я начал нервничать - все равно, рано или поздно, мне придется им сказать, сколько у меня... Придется открыться. Врать я не хотел. Врать - последнее дело. Если я сейчас совру им, думал я, моим верным старым друзьям, в этом, в самом главном, то назавтра я просто удавлюсь, не смогу жить дальше. Но... - если открыть... то выясниться, что у меня подписей меньше всех. А ведь это - самое главное. Ты можешь работать дворником, но у тебя может быть больше подписей, чем у преуспевающего всеми уважаемого негоцианта. И значит - ты выше его. Любопытно, думаю я уже сейчас, по прошествии недели, что я изначально настроил себя так, что всеобщее раскрытие цифр приведет к моему позору, ведь и Грегор, и Пауль всегда обходили меня - и многих других - в этом.
     Итак, я вздыхал, предчувствуя, что прекрасная ночь и радостная встреча с друзьями будет для меня немного омрачена, и я уже не мог, как раньше, утешать себя тем, что еще вся жизнь впереди - большая ее часть была безвозвратно прожита. Я понимал, что друзья - из любви ко мне - не хотят заводить разговор об ИПЛ (хотя о другом тоже говорить не могли, поэтому и молчали), и из-за того, что я поставил их в такое положение, я нервничал еще больше.

      Наконец, я не выдержал, и выдал себя (я просто не мог по-другому, уж лучше, чтобы все обнаружилось, чем страх и неизвестность):
      - Ну что - что еще расскажете хорошего? - в моем вопросе было напряжение. Они молчали.
      - Ведь вы... вы - пришли сюда, на восток, не просто так?
      Они улыбнулись и посмотрели друг на друга - словно понимая что-то такое, чего я еще не понимал. Сердце мое заухало в груди. Так я еще никогда в жизни не волновался - даже когда делал предложение своей будущей жене и когда родилась моя дочь. "Все, - неслось в моей голове, - все, это конец. Они ушли от меня по количеству подписей в разы. В разы. И мне никогда не догнать их. Никогда. Никогда. Никогда. Даже думать об этом забудь, Герман Линк". Так я мысленно подписывал себе приговор, а мои глаза напуганно перескакивали с одного собеседника на другого.
     - Вы пришли сюда за подписями?
     - Да, Герман, - ответил, наконец, Грегор, и сам звук его голоса хотя бы немного меня утешил, - ты, кажется, нервничаешь?
     - Ну да, есть немного...
     Мы секунду помолчали. Я не мог выдерживать этого дальше - лучше казнь, чем ее ожидание.
     - Не томи меня, Грегор, ты знаешь, что я хочу узнать.
     Грегор посмотрел мне в глаза - взгляд его был светлым и сильным. Еще бы, подумал я, у меня бы тоже был такой же взгляд, если бы у меня было... а, впрочем, я не знаю, сколько у него подписей... Сколько? Если у меня пятьдесят тысяч, то у него - все сто, может даже, двести. Двести? Это нереально, нет, нет, не может быть...
     - Ты хочешь знать, сколько у меня подписей?
     - Да, черт возьми, и будь я проклят.
     Мой друг закатил глаза на темное небо, словно все оно превратилось в его ИПЛ.
     - Та-а-ак... Когда я последний раз смотрел в свой Лист, их было... их было... - "ну давай же, давай..." - да, чуть больше пятисот тысяч.
     У меня закружилась голова. Я почувствовал, что падаю в обморок. Пятьсот тысяч... не может быть. Он врет. Нагло врет. Как можно так врать, да еще другу? Это недостойно метафорианца, недостойно... А если... если он говорит правду? Нет. НЕТ. Я из последних сил собрался и у меня получилось не потерять сознание. Но все остальное я потерял. Все - свою жизщнь, ее смысл, если он когда-либо был, самого себя, свою семью и работу. Все это ухнуло в один миг в какую-то страшную черную пропасть под названием "чуть больше пятисот тысяч". Вот, что я потерял, я нашел слово - я потерял подтверждение своего существования. Именно это.   
      Друзья, между тем, не на шутку встревожились из-за меня. Они вскочили с голых бревен, на которых сидели, и подбежали ко мне.
      - Герман! Герман, ты что? Что с тобой, Герман? Герман! - кричали они, а я видел и слышал их словно через стекло. Мне показалось, что я глохну и слепну. Но мне было уже все равно.
      Им, все-таки, удалось привести меня в чувство (хотя я в тот момент не отказался бы временно лишиться всех чувств) - они трясли меня за плечи, брызгали в лицо водой, заставляли глубоко дышать и смотреть им в глаза. Я стал отходить от шока, они - вернулись на свои места, все еще с искренним состраданием глядя на меня. Я, однако, не знал, что настоящее пострясение еще ждало меня впереди и что новость о пятистах тысячах - была только цветочком. Но предвидеть этого я, конечно, не мог.
      Подождав, когда я приду в себя, Грегор опять заговорил:
      - Послушай, Герман, ты поступаешь очень глупо, что реагируешь так на мои слова. Поверь мне. Прости, что я говорю так прямо - может быть, впервые в жизни - но сейчас не до церемоний.
      - Что ты имеешь в виду? - глухим голосом спросил я, не понимая, к чему он клонит.
      - Посмотри на костер, - мой друг указал пальцем на пламя. Я посмотрел. Костер как костер. Ничего особенного.
      - Посмотри внимательнее, Линк.
      Я стал смотреть внимательнее. И только в этот момент я увидел - совсем рядом с пламенем валялся клочок бумаги. Бумага была знакомой, но я не мог понять - где я видел такой тип бумаги. Это был клочок официального документа. Я заинтересовался и поднял его с земли, пламя немного обожгло мне руку. На бумаге были обрывки больших печатных букв, тоже показавшихся мне знакомыми. Но я все еще не понимал, ч т о это была за бумага. "... ИСТ   ГРЕГОР..." Это все, что там осталось.
       - Ты узнал его? - спросил Грегор с нетерпением.
       - Кого?
       - Это он, мой Индивидуальный Подписной Лист. Ты зря волновался, Герман. Пятьсот тысяч были, а теперь их нет.
       Я потерял сознание. На этот раз окончательно.

       Очнулся я рано утром. Открыл глаза. Я лежал на спине - прямо надо мной, близко, проплывали огромные белые облака. Деревья шумели. Я стал оглядываться кругом - Грегор и Пауль спали, уткнувшись в бревна, на земле, подстелив себе плащи. От костра остались лишь угли. Какая-то птица не спеша размеренно чирикала. Я стал понемногу вспоминать, что произошло ночью. Грегор сжег свой ИПЛ. Сжег ИПЛ. Разорвал в клочки и бросил в костер. Нет, этого не может быть. Я решил, что все это мне приснилось - настолько это было немыслимо (настолько, что даже мой организм не знал, как на это реагировать, уж не говоря о душе). Но потом я увидел тот самый клочок бумаги - он валялся рядом. Я снова взял его в руку и посмотрел. Не может быть. Не может этого быть.
      Я вскочил и стал трясти Грегора за плечи.
      - Вставай! Вставай, Грегор! Ты не можешь спать, подлец!
      Он начал просыпаться, что-то бубня себе под нос и протирая глаза.
      - Что? Что такое? Герман? Чего ты хочешь?
      Я все еще не выпускал его из рук:
      - Просыпайся, наглая тварь! - вдруг я неожиданно для себя дал ему пощечину. Я никогда этого в жизни не делал. Пощечина оказалась звонкой и больной. Грегор вскочил и закричал, отталкивая меня:
      - Ты что, Линк? Ты что? Что ты делаешь, твою мать?!   
      Мы стояли грудь к груди, наши глаза смотрели в упор, обмениваясь нечеловеческой энергией. Я заговорил:   
      - Зачем? Зачем ты это сделал? Ты что, не понимаешь, что это преступление? Что ты совершил самое страшное преступление по законам нашей страны?!
      Он замолчал, отведя, наконец, глаза в сторону. Я продолжал давить на него. Грегор ответил:
      - Да перестань ты, Линк. Преступление, преступление, что ты заладил? Я знаю, что я совершил преступление.
      - Но почему? Скажи мне? Скажи! Скажи! - я закричал на весь лес, словно меня резали ножом. И это, кстати, была чистая правда.
      - Ты действительно хочешь это знать?
      - Да, хочу.
      Он снова посмотрел мне в глаза - в них была боль, отчаяние и мужество. Я невольно отпрянул.
      - Просто я понял, Линк, что единственный человек, чье подтверждение мне нужно - это я сам. А свою подпись я смогу раздобыть всегда. Для этого не нужно путешествовать, не нужно просить, не нужно выполнять чужие условия.
      Я раскрыл рот от изумления. 
      - Ты - безумец... Ты - больной...
      Грегор пожал плечами:
      - Возможно. Но я не могу больше обманывать самого себя. Не могу заставлять себя - неизвестно ради чего. Не могу делать вид, что я счастлив. А ты - можешь? - он зло посмотрел на меня.
      - Безумец... Больной...
      - Может быть. Но ведь ты, Герман, позаботишься о том, чтобы врачи узнали о моей страшной болезни и помогли мне? - его тяжелый взгляд проходил прямо в меня, в мое сердце и испепелял его. Мысли вихрем неслись в моей голове. Я оглянулся на Пауля - он спокойно спал.
      - А... - Пауль? Он - тоже?!
      Грегор покачал головой и ухмыльнулся:
      - Нет-нет-нет, это не в его стиле. Ты же знаешь нашего Пауля. Он - богатый купец, не то что я - жалкий дворник, он не может себе такого позволить. Правда, могу тебе сказать, что он подделывает подписи.
     - Что? Подделывает?
    - Да-да, и весьма искусно. Он же еще тот хитрец. Кстати, он делал это еще в далекой молодости - когда мы с тобой наивными юнцами бегали от города к городу, соревнуясь, кто больше соберет.
    - Безумцы... Больные...
    Я дрожал от страха и возмущения. Быстро огляделся и схватил свою дорожную сумку.
    - Что, убегаешь, Герман?
    Я не ответил, но стоял вполборота к нему, и почему-то все еще не уходил. Грегор вздохнул и присел на бревно, уставился на угли:    
    - А я-то думал, ты останешься - мы бы посидели, поговорили. Ты мне очень нужен сейчас - ведь я остался один, мне нужно получить всего лишь свою собственную подпись, но я ума не приложу - а какие я сам себе выставлю условия? И - как буду их выполнять? Возможно, получить э т у  подпись - самое сложное в жизни, черт ее возьми...
   Все это он говорил то ли обращаясь ко мне, то ли разговаривая вслух с самим собой. Я слушал, но не понимал.
   Да и какой с ним - с ними - может быть разговор? С государственными преступниками? Я перекинул сумку через плечо и, не прощаясь, выбежал на дорогу...
   

27 июля

    Что я должен теперь делать? Что я должен думать? Не знаю. Я уверен, что наш великий бог Шок уже обнажил свой страшный небесный меч, чтобы обрушить его на Грегора и Пауля, этих кощунников. И на меня? Ведь я сидел с ними у одного костра, я разделил с ними одну трапезу и - о боже - я пил с ними из одного кубка! Небесная кара воспоследует, это очевидно. А земная? Не зависит ли это от меня? В нашем государстве нет законов, которые предписывают наказание за уничтожение своего ИПЛ или - за подделку подписей. Но связано это только с тем, что за всю нашу великую историю не нашлось ни одного человека - по крайней мере, мы об этом не знаем, я говорю это как школьный учитель, - который бы дошел до таких вещей. Лениться ставить подписи в чужих ИПЛ - да, такое бывало и бывает, ставить слишком сложные условия - тоже. Но - уничтожить свой ИПЛ?! Это все равно что... все равно что... уничтожить самого себя, или своих любимых детей... это значит, быть хуже, чем зверь. И я уверен, что, если я обращусь в службу безопасности королевства и сделаю заявление о том, что я видел и слышал, мне просто не поверят... Я бы и сам себе не поверил. И действительно, мне до сих пор иногда кажется, что то, что было там, в лесу, - просто приснилось мне и что я схожу с ума.       

   Сейчас я понял, в чем правда, что - самое страшное. Я не сомневаюсь в том, что боги накажут безбожников. И королевские власти - с моей ли помощью или без нее, не так уж важно - тоже до них рано или поздно доберутся. По-настоящему страшно другое - то, что сделал Грегор, выбило у меня почву из-под ног. И вот это уже непоправимо, это уже ничем не компенсируешь. Я не могу пережить тот факт, что уничтожение ИПЛ - пусть даже всего лишь одного человека - вообще возможно, вообще произошло. Словно боги оставили нас или заснули. Сегодня это сделал один Грегор, допустим, он - безумец. Но - если завтра это сделает еще кто-то, если это начнут делать многие метафориане, молодежь, моя дочь, например? А ведь всех в тюрьму не посадишь.
   После того, что я видел той ночью, что-то кончилось, безвозвратно кончилось.
   И началось другое.
   И в этом другом, новом, страшном, мне уже нет места.

 
III. Старость


9 января

     Какой чудесный сегодня день! На улице холодно, мороз, но солнце все равно не оставляет нас и спасает своими яркими лучами. Я проснулся рано, моя служанка помогла мне одеться и выйти на мансарду. И вот я сижу в своем любимом кресле, укрытый пледом, покачиваясь, и смотрю на наш город - как же он помолодел за долгие годы моей жизни, многих зданий, между которыми я бегал еще ребенком, уже нет, и на их месте стоят новые. Они не всегда мне нравятся. А там, дальше, за городом - все тот же лес и все та же замерзшая река. Я могу смотреть на них, не отрываясь, долгие часы. Да и что мне еще остается делать в моем возрасте? 
     Да, жизнь прожита. Прожита. И я счастлив тихим спокойным стариковским счастьем. Мне пятьдесят семь. В нашем городе не многие доживают до такого возраста. И я тоже скоро умру. Из школы я ушел лет пять назад, работал до последнего, ведь я любил свою работу. Жена моя умерла два года назад, мне тяжело писать об этом. Моя любимая дочка давным давно вышла замуж и уехала в другой город - мы почти не видимся.
     А что же - мой ИПЛ? И об этом мне писать совсем не стыдно. За всю свою жизнь я собрал триста тысяч восемьсот сорок четыре подписи. Много это или мало? Немного и немало. Это нормально. В юности я хотел собрать больше всех подписей, повторить подвиг Эвона Младшего. Когда мне было тридцать с лишним, я понял, что это невозможно, и чуть не опустил руки. Теперь все это в прошлом - и безумные юношеские мечты, и горькие сомнения зрелости. Теперь я познал себя и обрел равновесие. Я уважаю себя и не дергаюсь. Также и мои сограждане уважают меня. Ведь триста тысяч восемьсот сорок четыре - это почти четыреста тысяч... А четыреста тысяч подписей собрали только единицы. И я - почти что - среди них. Жизнь поистине удалась. Памятник мне не поставят, но память обо мне - будет. Только теперь я по-настоящему понимаю, какими мудрыми были слова нашего мэра - он уже двано умер - о том, что сбор подписей в ИПЛ требует не только физической, но и душевной работы, что это путь, который должен быть пройден и что путь этот будет нелегким. Я могу сказать, что я прошел этот нелегкий путь.

     Иногда я беру свой дневник и листаю его, перечитываю... Какая же все-таки насыщенная жизнь у меня была. Иногда мне даже кажется, что это вовсе не мой дневник, а какого-то другого человека. Какие-то события или каких-то людей я уже почти забыл.
     Грегор и Пауль - я забыл о них. Только сейчас, читая место, где рассказывается о нашей с ними последней встрече, я все вспомнил. Боже, как глупы были мои страхи по поводу того, что я якобы не смогу пережить то, что Грегор сжел свой ИПЛ или что другие метафориане станут делать то же самое! Я все пережил. Я оказался прочнее. И повторять поступок Грегора никто в нашей стране не стал. Ведь он просто жалкий отчаявшийся сумасшедший, не более того, я даже не могу сейчас понять, почему меня в свое время так смутил его поступок. Я думаю, что Грегор просто испугался собственной победы, испугался того, что он не сможет пережить ее, вот и все. Он слишком хотел быть первым, и сдвинулся на этом, не прошел свой путь. Мне кажется, что такое объяснение - более чем правдоподобно. Ну а уж объснять поведение Пауля и вовсе бессмысленно, тут и так все понятно.
     Я знаю немного о судьбе моих друзей. Бывших друзей. Пауля арестовали года через два после нашей злопамятной встречи, его посадили в тюрьму. Насколько я знаю, он и сейчас там находится. Или он уже умер? Я не помню.
      А вот Грегора никто не арестовал. Он прекрасно живет себе до сих пор - я совсем недавно наводил о нем справки. Он живет в глухой деревне, обзавелся семьей, родил детей, ведет хозяйство, чем, видимо, и кормится. Ни боги, ни король не преследуют его. Удивительно, не правда ли? Ведь стоит кому-нибудь, хотя бы одному человеку, донести на него властям, сообщить всю правду о том, что у него нет своего ИПЛ - и все, Грегору конец. И его семье, кстати, тоже.
      Почему же этого не происходит? 
      Видно, охладели мои сограждане сердцем, не свято уже то, во имя чего жили и умирали наши отцы и деды... 
      Видно, ослабел бог Шок, а его брат, бог Метафорис, так и несумевший простить ему предательства, снова поднимает голову...
      

6  - 9 июня 2010 года,
Колтуши