Хочу жить вечно

       Глава из повести "В осколках отражается небо"


В 1989 году я работал руководителем студии импровизационных искусств при студклубе новосибирского государственного университета. Читал лекции по древнекитайской философии, ковал первую партию плоских колоколов, устраивал концерты импровизационной музыки и вообще, оттягивался на полную катушку. Именно в начале 89 года я провел свой первый «коридорный» перформанс. Что это такое? Сейчас поясню.
Студия моя располагалась в хорклассе НГУ, на 2-м этаже, рядом с дирекцией студклуба. Ее дверь выходила в небольшой холл, приблизительно 6х10 метров. С одной стороны его освещали два окна, а с другой он открывался в коридор главного корпуса университета, по которому деловито спешили многочисленные студенты и сотрудники.
Вдоль длинных сторон прямоугольника холла были двери в хоровой и балетный классы, а напротив, по правую руку от входа, находились дирекция студклуба и оргкомитет интернедели.
Каждую субботу в хорклассе я проводил… как бы это назвать… представления, точнее, импровизационное музыкальное действо длительностью 1,5-2 часа. Я извлекал различные звуки из рояля, гонгов, колокольчиков, тарелочек и прочих ударных инструментов. Причем звуки извлекались сами собой, спонтанно и безо всякой предварительной подготовки. Они словно вырастали из тишины и, возникнув, вновь в ней растворялись. Много позже я назвал такой способ музицирования «Тихий Театр» и даже придумал к нему слоган «Дверь в неизвестное открывается тишиной». Но все это было много позже, а тогда, в 89 году я просто приглашал друзей, знакомых и незнакомых людей на эти музыкальные вечера и колдовал, трогая струны инструментов, внимательно слушая тишину.
Внутренняя тишина как раз и была целью и смыслом этих музыкальных перформансов. Достаточно было ее просто услышать, как в тот же миг ты сам становился ею. Причем, это происходило до того естественным и само собой разумеющимся образом, словно ты ею и был всегда, только не обращал на это внимания.
Став тишиной, ты неожиданно превращался в само творчество. Эта тишина оказывалась творящей. Она творила звуки безо всяких усилий: мелодии и ритмы возникали, то рассыпаясь отдельными хрустальными нотами в парящей тишине, то превращаясь в огромные ревущие волны, сметающие все вокруг. Когда такая волна стихала, тишина проступала еще ярче, являя собой красоту без прикрас.
Очень интересно было играть, казалось бы, ничем не примечательные рисунки: это мог быть звук одного и того же колокола, но сколько в нем было оттенков и красок! Когда бьешь мягкими палочками по поверхности большого плоского колокола, отдельные звуки ударов сливаются в гул. Этот гул растет и дышит, он каждое мгновение разный: меняются тона и тембры, из которых он состоит, колокол то тихо гудит, то ревет звенящим ревом. Кажется, что кроме звука в такие моменты ничего нет: только огромная ревущая волна, поглотившая мир.
В тишине после стихшей волны возникали чудесные и нежные мелодии из нескольких нот. Они звучали словно капельки звездного света, сплетаясь между собой, порой замирая на несколько секунд, а потом возникая вновь.
Представление заканчивалось очень просто: заканчивались звуки, и наступала тишина. В этой тишине уже ничего не звучало. Для меня просто физически было невозможно извлечь еще хотя бы один звук. Мир звучал теперь сам собой, исполняя свою бесконечную симфонию: шорохи и стуки, дыхание, звуки машин за окном, скрип половиц… А я сидел абсолютно беззвучный, и это было так хорошо! Собственно, ради этих мгновений тишины затевалось все остальное. Это я понимал совершенно ясно.
В один прекрасный день я почувствовал, как внутри родилось что-то новое. Я это просто увидел: действо без игры на музыкальных инструментах. Своего рода спектакль, материалом которого служили не звуки, а предметы и изобразительные средства. Мне пришло в голову, что можно перенести место действия в коридор – в тот самый небольшой холл за дверью хоркласса. Я увидел составляющие будущего спектакля: зеркала, свечи, деревянные конструкции, трубчатый колокол, разукрашенные листы бумаги на полу.
И вот я приступил к делу. В мастерских НГУ заказал множество деревянных брусков различной длины, купил гвозди, свечи, цветную гуашь и банку черной нитрокраски. Из балетного класса вытащил 3 больших прямоугольных зеркала и поставил их к стенке. Застелил пол холла бумагой, в одни угол поставил стойку с трубчатым колоколом, в другой – радиоприемник «Ленинград-002» и магнитофон, на котором воспроизводилась аудио дорожка перформанса. Дорожка состояла из моментов тишины по 5-10 и более минут, из которых выплывали музыкальные фрагменты – в основном это были хоральные прелюдии Баха для органа.
Я был одет в темные вельветовые джинсы и черный свитер. Голова моя в то время была обрита наголо, а на лице красовались борода, очки и усы. К спине свитера я пришил большой белый лист, на котором черной тушью было написано «НЕТ». Крупными буквами, во всю спину.
Идея перформанса заключалась в том, что я медленно и не спеша разворачивал экспозицию: застилал пол белыми рулонами бумаги, расставлял зеркала, свечи, колокол и аудиотехнику. Затем я приступил к сколачиванию деревянных скульптур из брусков и гвоздей. Это было что-то вроде изображений покореженных деревьев, линий передач или останков разбомбленных зданий. Скульптуры тянулись в разные стороны деревянными обрубками, из которых торчали гвозди: много гвоздей, маленьких и больших. Что-то вроде щетины или шипов… Не знаю. А сами бруски я еще покрасил гуашью в красный, синий и черный цвета.
Белый пол я аккуратно закрасил светло-синим, используя вместо кисти поролоновую губку, которую окунал в жидкую гуашь. Получилось очень красиво: нежно-голубой фон, с интересными разводами, которые можно было долго разглядывать. В середине экспозиции я оставил свободное место: справа высились деревянные брусья, ощетинившиеся гвоздями, передо мной, сзади и слева стояли зеркала, горели свечи. В левом углу высился колокол, к которому я иногда подходил и вдумчиво ударял по нему деревянным молоточком. Колокол издавал низкий глубокий звук, висевший в пространстве долго, минуты 3 и постепенно затихающий. В дальнем правом углу шуршало эфиром радио, время от времени издавая фразы на китайском языке. Магнитофон то молчал, то пропевал тихие, словно тающие органные мелодии. А я тем временем пребывал в полной внутренней тишине. Я не только не разговаривал и не произносил вслух ни звука, я молчал внутри. Это было глубокое и вместе с тем совершенно безусильное молчание. Все мое внимание было занято простыми действиями, происходившими совершенно спонтанно: я что-то раскладывал, сколачивал, сооружал, бил в колокол, раскрашивал гуашью, но при этом не думал ни о чем. Словно внутри меня кто-то повернул выключатель, и воцарилось безмолвие. И тут же, в этот самый момент, все происходящее наполнилось смыслом, осязаемой глубиной. Об этой глубине и сказать-то нечего, но до чего хорошо ею просто быть! Время в этой глубине так же отсутствовало, как и слова. Минуты шли за минутами, складывались в часы, а
это прекрасное ничто все продолжалось и продолжалось.
Наконец, осмотрев установленную экспозицию, я приступил к главному. На чистом пространстве белой бумаги в центре я написал крупно красными буквами: ХОЧУ ЖИТЬ ВЕЧНО. В полуметре от верхнего левого угла надписи я аккуратно вылил на бумагу черную нитрокраску, которая образовала небольшое озерцо. Эдакую кляксу, матово блестевшую и густую. Над кляксой я разбил тонкостенную колбу, и образовавшиеся кривые осколки воткнул в застывающую краску. Затем я улегся ничком поперек надписи, головой к черной луже, а на моей спине четко проступило: НЕТ.
А теперь представьте себе картину в целом: на полу цвета голубого неба высятся деревянные скульптуры, горят свечи, зеркала многократно отражают это друг в друге, в углу шипит магнитофон, изредка издавая нежные звуки органа. Посреди всего этого красным цветом горит надпись «ХОЧУ ЖИТЬ ВЕЧНО», перечеркнутая черной фигурой со словом «НЕТ» на спине. В головах фигуры застывает нитрокрасочное озерцо с торчащими из него кривыми осколками.
Как только я улегся на живот, тишина внутри меня стала еще глубже и бездоннее, если можно так выразиться. Еще бы, наступил главный момент: больше не надо было ходить и что-то делать, можно было просто лежать, ощущая полноту высказанного. Чувствуя тишину, в которой уже не рождается ни слОва, ни звука, ни жеста.
Лежать так я собирался часа 3-4, пока не надоест. К этому времени уже было около 5 часов вечера. По коридорам все так же ходили студенты и прочий народ, некоторые заходили поглазеть на происходящее, некоторые просто шли мимо, а университетский общественный деятель и диссидент Толя Штайнмахер снимал все это на камеру. Откуда он взялся, было непонятно: я его не приглашал, но мир, как это обычно бывает, сам откликнулся на мою инициативу, в числе прочих, прислав ко мне Толю.
Чем Толя занимался в Университете, я толком до сих пор не знаю. Он мог много и долго  говорить о правах человека, а также собирать подписи в защиту неизвестно чего. Глядя на него, можно было сразу понять, что этот человек очень хочет бороться с несправедливостью окружающего мира и готов тратить на это все свое время. С чем и за что Толя боролся, повторяю, для меня так и осталось тайной. Кажется, он еще участвовал в издании какой-то газеты. Но вернемся к перформансу. Основное мое правило было таково, что я спокойно принимал все происходящее во время спектакля, рассматривая любые действия и реакции окружающих как часть одного целого. Для меня, по большому счету, не существовало границ сцена-зритель. Себя я рассматривал не как творца, замыслившего создать что-то определенное и показать это другим, вовсе нет. Я чувствовал себя скорее частью бесконечно живого процесса. Активной частью, но не командиром, а инициатором. К тому же, повторюсь, целью всего действа было не создание какого-то «конечно продукта», но состояние внутренней тишины, которое возникало в процессе самого исполнения. Поэтому, пришел Толя с камерой, снимает там что-то не нее, да и пусть себе снимает.
Тем временем я уже лежал на животе поперек надписи ХОЧУ ЖИТЬ ВЕЧНО минут 15-20. Тишина внутри меня становилась все глубже и глубже. Было так приятно наблюдать разворачивание этой глубины, хотя слово «наблюдать» будет здесь не совсем точное. Скорее, я все глубже и глубже проваливался в глубину или, наоборот, эта глубина поглощала меня с головой, затопляя все уголки моего тела спокойствием и ощущением полноты… Так прошло еще сколько-то минут, пока, наконец, в эту тишину и спокойствие не вмешалась «рука мира», если можно так выразиться.
Дело в том, что уже некоторое время я краем сознания слышал какую-то возню и шуршание у себя над головой, но поскольку лежал ничком, ничего не видел, да и вообще, не шибко обращал на это внимание. Ведь все происходящее – часть задуманного не мною замысла, а мое дело – исполнять в этом свою роль и наслаждаться покоем.
Но вот шуршание усилилось и, наконец, чья-то рука начала трясти меня за плечо. «Вставай, Саша», - зашептал мне в ухо чей-то встревоженный голос, - «скорее вставай, сматываться надо, пока не поздно». Я, из глубин тишины, конечно, толком и не понял, кто это меня, а, главное, куда зовет, и продолжал себе спокойно лежать. Ведь именно в этом заключалась моя роль – лежать поперек надписи ХОЧУ ЖИТЬ ВЕЧНО, а озерцо краски тем временем должно твердеть и наливаться основательностью, закрепляя торчащие вверх кривые осколки.
Но голос не унимался. Он продолжал мне что-то тревожно плести про заговор КГБ, статью за токсикоманию (это из-за озерца краски, как я потом понял) и прочий бред. Он настойчиво умолял меня немедленно подняться и помочь ему, обладателю голоса, ликвидировать остатки моей подозрительной и – возможно – подсудной деятельности. При этом в голосе явно звучала нота заботы обо мне, неразумном. А как вы думали! Конечно, не о себе волновался обладатель голоса, а о моей непутевой судьбе. В его словах даже можно было услышать звуки подбирающихся ко мне армий темных сил, и потому медлить было нельзя.
Убедившись, что сила слова не может поднять меня с пола, Толя (а это, конечно, был он) схватил меня за плечи и оторвал от земли. Тут-то я и увидел результаты Толиной правозащитной деятельности. Озерцо нитрокраски вместе с такими выразительными осколками было куда-то убрано. На его месте остались лишь подтеки черного, разорванная дыра бумажного покрытия, в которую уныло смотрел холодный камень пола.
Магнитофон в углу молчал, свечи потухли, а зеркала отъехали куда-то вбок. Было очевидно, что лежать ничком дальше смысла никакого не было. Бог своей мощной рукой поставил в моем перформансе жирную точку.
Прямо перед собой я увидел возбужденное лицо Толи. «Как ты? Голова не кружится? Все нормально? Стоять можешь? Давай, давай я тебя отведу», - засыпал он меня вопросами и предложениями.
Мне было одновременно и жалко, и смешно. Жалко, что тишина вдруг кончилась, и смешно, что кончилась таким убогим образом. Ну что здесь поделаешь? Судьба играет человеком, а человек играет на трубе.

***
открывается тишина
как глубокий колодец
падаешь в него с головой
летишь не чувствуя ветра
словно подвешенный на тонких воздушных паутинках
так приятно отдаться потоку любви
не думать не ждать и даже не верить
отпустить себя на волю из-за колючей поволоки "хочу"
смеяться когда смешно
и плакать если больно
обнимать любимых и целовать
небо воздух и даже комаров
не надевать на себя никаких масок
кроме тех что уже есть
играть отпущенные роли честно
и до конца
зная
что бы ни было
это все мое
родное