Река времени 20. Увольнение Культурная программа

    
Река времени 19. http://proza.ru/2010/09/13/67

Обычное увольнение. В воскресенье ночевал дома. Проспал до восьми. Проснулся  с приятной мыслью, что сегодня вечером свидание с девушкой. Но с утра обещал зайти к приятелю.

В десятом часу, пришла от своих кроликов, с ночного дежурства мама. К этому времени я позавтракал, переоделся в гражданский костюм и приготовился идти к Садовскому. Пока она пила чай, я сидел рядом с ней на кухне и рассказывал о жизни в училище.

«Что ты  сегодня собираешься делать?» - спросила она меня. Я сказал, что сейчас иду к Володьке, а вечером у меня свидание с девушкой.
«Обедать-то придешь, или дать сухим пайком?» – поинтересовалась она с улыбкой.

«Лучше в денежном эквиваленте, как обещала!»- ответил я ей в тон.
«Ладно, понимаю», - сказала мама и, вытащив из висящей на стуле сумки кошелек, подала мне десять рублей. «Это на месяц», - сказала она строго.

«Спасибо, мамочка, а то у меня остался с получки один рубль, да и тот мелочью!» – радостно поблагодарил я.
«Когда вернешься?»- задала она последний вопрос
«Не позднее 22 часов, мне еще переодеться в форму надо будет», - ответил  я, одевая плащ.

Через пятнадцать минут, я шел по длиннейшему коридору дома 202, прямо над кинотеатром Дружба. Здесь, в одной из трехкомнатных квартир, выходящих окнами на Московский проспект, жил мой приятель.

На звонок дверь открыла мать Садовского, высокая, красивая, черноволосая женщина, которую, как говорил её сын, все их еврейские родственники называли «Зулусской королевой».

«Здравствуй Ваня!» - ответила она на моё приветствие. Когда-то  меня мой приятель так ей представил. Тогда мы пришли втроем с Юркой Вайнштейном.  Садовский так пошутил, намекая, что я один – не еврей. Мне шутка не очень понравилась,  но я не стал придавать ей значение. По мелкому поводу обижаться -  себя не уважать.

А сейчас, тем более не было смысла отказываться. Ваня, так Ваня.
Не знаю, возможно, эта забытая не очень удачная шутка, которую себе позволил мой приятель, была причиной тому, что я не стал скрывать от его матери, что ее невестку познакомил с Володей я, после того, как сам стал встречаться с другой девушкой.

Но это будет только еще через 4 года, а пока, «Зулусская королева» царственным жестом показала на дверь Володькиной комнаты, и скрылась внутри квартиры.
 
Когда я вошел в комнату, Володька еще лежал в кровати. Беспорядок в комнате был такой, как будто в ней очень давно не убирали. Пол грязный.  На стуле, рядом с кроватью, пепельница, полная окурков. Стол без скатерти завален стопками книг и коробками с коллекцией открыток. На одной стене обои оборваны, а три другие стены косо оклеены свежими обоями разного цвета.

 Увидев меня, Володька сел на край кровати, свесив худые ноги до пола. «Привет! Проходи, садись в кресло, а одежду брось мне», - сказал он несколько смущенно. Я перенес рубашку и брюки с кресла на его кровать и сел. «Похоже, ты затеял ремонт?» - проговорил я , осматриваясь по сторонам.

 Володька досадливо махнул рукой: « С матерью поругался из-за обоев. Что она вечно ко мне лезет? Почему она должна выбирать для меня цвет обоев!?» Я улыбнулся: «Наверное, не для тебя, а для твоей комнаты». Приятель не заметил улыбки и продолжал по нарастающей:  «Я ей запретил входить в мою комнату, а то вечно: начнет убираться - потом ничего найти не могу!».

Но, видимо почувствовав, что со стороны выглядит нелепо, переменил разговор: «Да ладно, что мы об этом! Расскажи, как твоя стажировка прошла?»
Я тоже посчитал за благо сменить разговор и стал рассказывать о своей службе.
Пока я рассказывал, он продолжал сидеть на кровати, изредка пощипывая себя за покрытый двухдневной щетиной иссиня черный семитский подбородок и поглаживая волосатую грудь.

«А как у тебя дела?» - спросил я, вкратце изложив события прошедшего года.
Володька стал лениво одеваться и, помедлив, сказал: «Ничего хорошего. Видимо, придется забрать документы с физфака. Я тут немного загулял и не сдал весеннюю сессию. Ладно, неинтересно это. Другой раз расскажу».

И переводя разговор на другую тему, продолжил: « Я сегодня собрался с двумя приятелями в Эрмитаж, на выставку картин Рокуэла Кента, пойдем с нами. А потом в пивном баре посидим».
«Отлично, только в девятнадцать часов у меня свидание с девушкой, но я думаю - успею», - ответил я.

«Конечно, успеешь, еще одиннадцати нет!» - успокоил меня приятель
В 12 часов мы подходили по Дворцовой набережной к главному входу в Эрмитаж, возле которого Володьку ожидали приятели. Володька познакомил меня с ними.  Оба учились на физфаке. Один, высокий, шатен, немного грузный парень – Гриша Антокольский, второй, худощавый брюнет поменьше ростом  - Алик Ланской.
 
«Интересно, Антакольские – еврейская фамилия, а Гриша на вид русский, у Алика – аристократическая русская фамилия, а по виду – еврей», - подумал я, но озвучивать эту мысль не стал.

Мы вошли через главный вход, который тогда был еще  на своем старом месте, со стороны Дворцовой набережной, купили билеты и через пять минут поднимались по Иорданской лестнице. Меня, всякий раз, когда я прохожу по ней, охватывает чувство радости, что я снова здесь и  снова смогу  видеть всё это великолепие.

 «Давайте не будем глазеть на то, что уже тысячу раз видели»,- как бы услышав мои мысли, торопит  Гриша Антокольский.
«Нет, так не пойдет, я здесь год не был, давайте зайдем, хотя бы,  к французским художникам 19-20 веков»,- возражаю я. Мы проходим  малый тронный зал и, поднимемся по лестнице на третий этаж, Направляясь к  уютным, светлым залам, с видом на Дворцовую площадь.

 Медленно проходим, разглядывая знакомые работы,  через анфиладу залов Пикассо, Матисса, французских импрессионистов.
 «У меня довольно хорошая подборка открыток с графикой Кента, а живописных работ почти нет»,- говорит Володя, как бы напоминая цель нашего посещения.
 Чтобы показать, что я помню об этом , говорю,  что читал «Моби Дик» Мелвилла с иллюстрациями  Кента.
 
«Да, это наиболее известная его работа, как иллюстратора, но кроме «Моби Дика» он иллюстрировал  «Фауста» Гёте и и «Декамерона» Боккаччо», - говорит Володя. С этими разговорами,  мы проходим через залы  любимого мной Ренуара, и я  останавливаюсь перед портретом «Анны Самари», на который мне особенно хотелось взглянуть еще раз.

« Пожалуй, стоит в двухтомник Куприна, что я приготовил в подарок на день двадцатилетия своей школьной подруге Лидочки Соболевой, вложить открытку с этой иллюстрацией», - говорю я про себя.
 Впоследствии открытка вернулась в мою коллекцию,  и до сих пор там,  а дарственная надпись с пожеланиями  дала ассоциацию для сонета, написанного много позже:

Любовь к тебе не всплеск,  не взрыв, не спринт,
всю жизнь ее в душе храню, лелея.
 Она светлей,  чем  белый гиацинт,
изысканней, чем римская камея

К тебе одной любовь в душе горит,
ни кто пожар мой этот не потушит.
Была ты стройная, как Жанна Самари,
а мне, всегда желанная Лидуша.

О как хочу тебе я в душу заглянуть,
любя, волнуясь и  благоговея,
изведать и понять своей любимой суть,

увидеть , что душа светлей чем санный путь,
и экзотчнее, чем орхидея.
Вот только как её смогу  я  отомкнуть?

Но тогда, когда я остановился перед портретом, по пути на выставку Рокуэла Кента, я не мог и подумать, что всё обернется многими годами совместной жизни, двумя детьми и тремя внуками.

«Нечего останавливаться, сколько можно глазеть»,- торопит Володька.
«Куда спешить», - беззлобно отвечаю я, но иду вслед за приятелями.
В 1964 году, рядом с Ренуаром, в  залах «Искусство США»,  разместят значительную  часть из шести сотен  подаренных  Рокуэллом Кентом  картин. Но это случится только через три года, а сейчас, нам  надо идти к месту временной экспозиции его подарка.
 
Завидев работы художника, которого трудно с кем-либо спутать, Володька начинает импровизировать, изображая гида: «Рокуэлл Кент - американский художник,  жил на Аляске, Ньюфаундленде, в Гренландии, развивая  традиции американского реалистического искусства, рисует совершенно оригинальные картины, ярко запечатлевшие суровую природу северных стран.

 Заботливая передача жизненной правды и воспевание героической стойкости и мужества человека сделали его большим другом Советского народа». «Ладно, хватит паясничать, давай просто посмотрим, читать все умеют», - говорю я.
«А впрочем, все верно»,- думаю я, разглядывая непривычно яркие пейзажи с  плывущими в холодных морях громадами айсбергов, острыми пиками ледяных вершин и  снежных равнин.

 «Его полотна  со  студеным морем, синими панорамами молчаливых гор, действительно,  трудно спутать с работами других мастеров».
«Обрати внимание»,- говорит мне Володя, когда я рассматриваю пейзаж  «Побережье Гренландии», он  пейзажист, но вместе с тем в большинстве его работ присутствует человек».

 « «Однако, судя по представленным картинам, основная тема художника, все же,  северная природы, а человек кажется букашкой на её фоне», - думаю я, не желая противоречить приятелю.

Вышли мы из Эрмитажа около двух часов и пешком направились в сторону Невского проспекта. Переходя Адмиралтейский проспект, я заметил, что от Александровского сада нам наперерез движется, не  замечая меня, Сашка Игнатов.  Я его окликнул и, познакомив с остальными, предложил разделить компанию. Сашка охотно согласился сходить в бар, но предупредил, что у него только трёшка.
 
«Хватит! Да и мы при деньгах», - сказал Садовский.  и мы ускорили шаг. Через 10 минут мы подошли к гостеприимным дверям первого в послевоенное время ленинградского пивного бара, что был напротив Малого зала филармонии. В те годы его основными посетителями были студенты Университета и Педагогического института, которым посещение бара не возбранялось, и курсанты Дзержинки, которым это категорически не разрешалось.

Поэтому если мы, одетые в цивильную одежду, не таясь, открыли дверь, то Сашка Игнатов, прежде чем войти, внимательно осмотрелся по сторонам, и только убедившись, что патрулей  в пределах видимости нет, прошел внутрь. Время было еще не самое горячее, и мы сразу же нашли свободный стол. При том Сашку посадили так, чтобы его не было видно из окон, выходящих на Невский проспект.

Пиво было пяти сортов. Мы взяли пять бутылок «Невского» и пять бутылок портера. На закуску мы взяли по две порции горячих сарделек и  соленые сушки. Пиво было запотевшее, только что из холодильника, и все мне  показалось удивительно вкусным. Впрочем, естественно, подошло время обеда, а я уже привык обедать по расписанию.

 Но и Сашка, который заходил на обед в училище, уминал за обе щеки сардельки с горчицей, запивая их пивом. Когда  парой порций сарделек основной голод был задавлен и светлое пиво выпито, мы принялись за густой, темный портер, лишь слегка откусывая от соленых сушек и попутно рассуждая, что гренландские пейзажи Кента напоминают гималайские  работы Рерихов, экспонировавшиеся в прошлом году.

 Выпив портер, мы решили заказать по бутылке «Рижского», и разговор плавно сместился в сторону  девочек. Так мы сидели, потягивая пиво, душевно беседуя и  периодически отлучаясь по известным делам.
Эйфория от вкусного напитка, способствовала выработке общего мнения, что опьянение от пива - самое ласковое и приятное.

Взглянув на часы, я увидел, что у меня не так много времени, особенно, если я хочу прийти месту свидания чуть пораньше и успеть до прихода девушки сбегать по требованию выпитого пива.

Ребята остались продолжать начатое,  а я, попрощавшись, направился в сторону Казанского собора, где было кольцо троллейбуса 17-го маршрута, идущего к ДК «Ильича», где у меня было назначено свидание с давней знакомой.

Река времени 21. http://proza.ru/2010/09/13/53