Что есть жизнь?

Не пишутся письма. Не пишутся, не пишутся... Письма.

Совсем недавно один мой хороший знакомый (по правде, слова «один» и «знакомый» тут лишние) оказался в лавине. Счастливым образом ему удалось выбраться. Через день он упал в ледовую трещину. И тоже избежал серьезных последствий (тьфу*три р., тум*три р.). После чего в шапке его блога появилась надпись, что, мол, жизнь – это вам не суп-лапша. Согласна. Потому что если уж встал вопрос о гастрономических аналогиях, то жизнь – это вообще не суп, а слоеный пирог.

Жизнь – слоеный пирог. Когда бы это утверждение не выплыло бог знает из каких глубин коллективной мудрости (без сомнения, оно не плод усилий моего сознания) и намертво не пришпилило мозг к черепной коробке изнутри в области темечка, я бы с удовольствием и в подробностях его раскритиковала: и банально, и неправда. То есть не вся правда.

***
Мы праздновали на работе день рождения Лены. Одной из Лен. У нас почти все барышни, кроме меня, Лены. Именинница, с недавнего времени менеджер дизайнерской группы, объясняла мне про пути развития моего журнала. «Я далека от темы лыж и лыжных изданий, но вот муж работает в авиационном журнале, и я считаю, что вам нужно...». Кто бы спорил.

***
Затрындел мобильный.
Света: «Хочу тебе сообщить...». Ее голос так дребезжал, что я инстинктивно выскочила из-за праздничного стола: «Лена, извини».
«Я к тебе все время с печальными новостями. Умер Игорь. Сердце» – «Как это...» – Чччерт! Как это?! Как это?! Как это?! – «Прощание завтра в одиннадцать. Давай утром созвонимся и поедем вместе».

Несколько лет назад все мы трое работали в небольшой фирме: я редактором, Света бухгалтером, Игорь заведовал складом. Кроме нас, были и другие люди, но из-за особенного режима работы они часто отсутствовали, так что с утра до вечера в «конторе» (так принято было называть офис) хозяйничали только мы. Через короткое время у нас сложились отношения – более чем дружеские и даже более чем родственные или семейные (ого-го, какие бывают семейки!). Незаметно, шаг за шагом, мы совершенно доверились друг другу – столько о себе и с такой откровенностью не рассказывали, наверное, больше никому. Я – точно. С тех пор, как распался наш триумвират, чаще на эту тему молчу.

Мы были между собой нежны, заботливы и ироничны. И знали, как утешить, если какая невзмога. Каждый из нас берег доверенное.

Разница в уровне интеллектуальных притязаний (именно притязаний, а не самого интеллекта) нисколько не утяжеляла нашего союза. Мне вечно надо было чего-то такого... Эдакого... Мороженого из дегтю. Игорь и Света, уважая это «надо», благодушно надо мной посмеивались. Ну а мы с Игорем, будучи старше Светы на десять лет, немного менторствовали, «учили жизни». И никаких флиртов, обошлись без этой пошлости. Клянусь, я не идеализирую, все так и было.

Любопытно, что когда наш маленький мир размыкался и рядом оказывался кто-то еще (наши со Светой мужья или Игорева жена – иногда мы пытались «встретиться семьями»), то как будто нарушались силы притяжения между нами, и мы мгновенно отдалялись друг от друга. Но стоило вновь оказаться втроем, и все восстанавливалось.

Мы были очень тесны, очень близки, но в глубину эта близость не проросла. Уволившись, почти потеряли связь. Со Светой я время от времени перезванивалась и встречалась, а Игоря за шесть или семь лет видела единственный раз – полгода назад на похоронах нашего бывшего директора, о гибели которого мне сообщила, конечно же, Света.

Доходили слухи, что Игорь пьет. Причем так, что застать его бодрствующим практически невозможно.

***
Первая моя реакция на известие об Игоревой смерти была очень бурная, но пришлось заняться срочными делами. На тот вечер в обязательных пунктах для выполнения у меня значились еще тестирование сайта и встреча с друзьями в клубе «Апшу», от которой невозможно было отвертеться.

В клуб я пришла на час позже, чем договаривались. Пытаясь загладить опоздание, оживленно разговаривала, что случается со мной очень редко. И внимательно наблюдала вокруг – мне стали доступны самые подробные детали происходящего.

Слева праздновала день рождения очень юная компания. Девочки важно требовали от официанток соли к текиле, мальчики со знанием дела курили кальян. Кальянщик (кальянмэн?) подбегал к столу каждые пять минут, принося в жестяном ведерке свежераздутые угли. Прямо передо мной три молодых человека и один пожилой методично нагружались пивом. Парочка наискосок – невыразительный с лица юноша и девушка, химически осветленная и химически завитая, – долго изучала меню и в конце концов заказала два коктейля, с ними и просидела весь вечер. Зал из конца в конец то и дело пересекала барышня с осанкой вопросительного знака в старомодной гофрированной юбке и красной маечке. В руках неизменный бокал с белым вином. Справа обосновалась группа поддержки выступавшего в тот вечер минского блюзового коллектива Svet Boogie Band. Некрасивая девушка в очечках, с большой головой и маленькой грудью, сфотографировав из положения лежа на полу каждого музыканта в отдельности фотоаппаратом «Зенит», уселась на колени к довольно невзрачному типу и стала с ним целоваться.

Мы обсудили с друзьями большую картину, по их уверениям, совсем недавно украсившую интерьер. На ней были изображены женщины и мужчины, сидящие за столом, курящие, пьющие, в основном задумчивые. Издалека они казались такими же живыми посетителям клуба, как и мы.
Эль Греко? Андре Дерен? Модильяни? Сошлись на том, что от каждого в этой картине что-то присутствует, и вообще, она очень неплоха.

***
Наутро я отправилась за цветами. Было тепло и солнечно.
Я все еще как будто не осознавала, что через короткое время мне придется увидеть мертвого Игоря. А может быть, я уже, незаметно для себя, смирилась с этим.
Хотелось купить черных-черных гвоздик. Но таких не было. Из всех выбрала самые темные, бордовые, хотя они выглядели не так свежо и пышно, как белые или алые.

Около морга встретилась с бывшими сослуживцами: Андрей, Максим, Славка – последний пришел за два с половиной часа до назначенного срока, сказал – ноги привели. Татьяна, жена Игоря, внешне спокойная, незаплаканная, монотонно рассказывала о его последних днях. Мы стояли перед входом в комнату прощания, в это время из других дверей санитары выкатили тележку с гробом. Левые ее колеса ехали по узкому неровному асфальту, а под правые то и дело попадались корни лип. От этого гроб потряхивало, и тело в нем качалось из стороны в сторону.

Во время отпевания священник, облаченный в грязно-белую ризу, путался в словах. Хорошо у него получалось только: «Упокой душу усопшего раба твоего...» и «Во имя Отца, и Сына, и Святога Духа. Аминь». Он усердно кадил, маленькая комнатка наполнилась ладанным дымом, голова поплыла. «Только бы не упасть в обморок...» Пламя свечки, которую я держала в руках, вдруг расплылось и превратилось в золотокрылого мотылька. Был момент – испугалась: А если сейчас зазвонит телефон? Может ведь заговорить голосом сына: Маман, бери трубу, бери трубу, маман! Или голосом мужа: Мамул-у-уля! Ну и где тебя сейчас но-о-осит?! Или моим собственным: Вам телегамма, распишитесь, пожалуйста. Именно такие звонки у меня записаны. Как это будет глупо и неуместно здесь! Полезла в карман и попыталась на ощупь отключить трубку. До самого конца отпевания нервничала, боялась, что у меня не получилось. А вынимать телефон из кармана, чтобы проверить, выключен ли, не решилась.

Человек, недвижно лежавший передо мной в гробу, был не Игорь.
Игорь-Игорь-Игорь... остался в моем семилетней давности прошлом. Это он, худой, жилистый, бывший лыжник, стремительно носился по конторе и на всякий случай шутливо нагнетал страстей, а на самом деле разряжал уныние и скуку: «Матерь твою, матерь твою, матерь твою». Только с ним – и больше нигде и никогда – я способна была выпить подряд три чашки растворимого «Нескафе», так что кофе начинал пузыриться в ноздрях. Это он, опять же в шутливом, отчаянии, если кто-то сильно косячил на складе, воздевал руки потолку и взмаливался: «У меня будет инфаркт, и я так и не узнаю, чем все закончится!». Это он пенял мне, неспособной отвести взгляда от телевизора, когда по какой-то из программ несколько дней подряд показывали фильмы Карлоса Саура: «Нашла что смотреть! Пойдем лучше по кофейку!». Это он на конторских праздниках пел под гитару ровно три песни: «О-осень-о-осень, ну давай у листьев спросим...», и «Вишня-вишня, зимняя ви-ишня...», и «Что за глупый скворец, что за глупый скворец, что за глупый скворец...». Это он при любом удобном случае превозносил театр «Луну», и спектакль «Ночь нежна» в нем, и Дмитрия Певцова в нем. Это он тот единственный человек в конторе, кто хорошо получался на моих фотографиях. И он беспредельно любил свою жену, женщину с влажным ренуаровскими глазами, всегда слишком вульгарно накрашенными, любил и жалел ее, потому что она никак не могла обрести себя. Он все спрашивал у нас: «Девки, ну что мне с ней делать?». Еще сильнее любил дочь, любил и гордился ею, потому что у дочери был неслыханной красоты, признанный специалистами голос.

***
По кладбищу гонял ветер. То есть по полю, которое начали осваивать под кладбище. Могил не слишком много. Нет пока ни служб кладбищенских, ни ограды. Невдалеке лес. И грязь, грязь кругом, рыжая глина. Впрочем, в день похорон она была чуть менее непролазная, чем накануне, – так объяснила оформлявшая документы и приехавшая сюда уже во второй раз Наташка, Игорева дочь. Ветер и солнце немного подсушили землю. Мы прошли по досочкам, а ребята, что несли гроб, насобирали на подошвы по килограмму глины – им не пришлось выбирать дороги.

Опустили гроб на табуретки. Коротко прощались. Кто-то взялся за крышку, но Славка остановил: «Подождите, пусть еще под солнышком полежит. Вон оно, солнышко, какое...». И дальше стал командовать, объяснять Татьяне, мол, руки надо обязательно свести вместе. А они не сводились.
Наконец, накрыли. Восемь ударов молотком – по два на каждый гвоздь.
Ветер и солнце высушивают слезы...

Гроб легко скользнул в могилу. Могильщики закидали ее в пять минут. Ловко оформили холм. Установили крест. Укоротили на две трети стебли у гвоздик и роз, букет воткнули в землю. Прислонили к нему фотографию. Сверху шалашом поставили венки. Действовали по заведенному здесь порядку. Были трезвы и деликатны.

***
После поминок я, Света и Славка отправились ко мне пить кофе. Славка вздыхал: уж сколько за последние три года отнес на кладбище близких и друзей. Когда Света ушла – ее ждала двухлетняя дочь, признался, мол, когда собирался к Игорю, спрашивал у Татьяны, буду ли я. Приблизил ко мне свое большое лицо: «Поцелуй меня».

Со Славкой мы тоже не виделись семь лет. И я не припомню, чтобы когда-нибудь целовались. Хотя года три подряд – тогда – он искал моего расположения.

***
Ночью вернулся из командировки муж.
Утром я фотографировала подснежники у себя под окном. Они получились нежные, светлые. Пусть будут в память об Игоре.

***
Время от времени, получив известие об еще одной безвременной смерти, я размышляю, почему человек уходит рано?

Пытаюсь объяснить с помощью моей любимой модели жизнеисполнения.
Фиксированное мгновение. Я в помещении с огромным количеством запертых дверей. Практически не раздумывая, выбираю и распахиваю одну из них – и оказываюсь перед следующим выбором. И еще. И еще, и еще. Так до бесконечности. Движение по жизни – это когда я стремительно преодолеваю мгновения, распахивая двери одну за другой, одну за другой.

И вдруг за очередной – глухая комната, кажется, что только стены, пол и потолок. Маленькая, низкая, темная, безмолвная. У меня клаустрофобическая реакция и на менее гнетущие замкнутые объемы, а здесь я и вовсе съеживаюсь, из уверенной открывательницы дверей превращаюсь в испуганного потеющего зверька. Плохо вижу, плохо слышу, почти не дышу. Кажется, выхода нет. Точно нет. Смысла нет. Ничего нет. Больше уже ничего не будет.

Но выхода не может не быть. Неужели у меня получится собрать себя и начать простукивать стены?

27 марта 2007