Утопия

                УТОПИЯ


     Значит, представляем себе местечко на Средиземном море, в километр шириной пляж, уходящий за горизонт, -  сколько бы людей не тусовалось на берегу – они занимают только самую кромку у воды.  У воды! У моря, которое в первый день изображало из себя воду. Зелено-мутную, как малахит. Никаких тебе топазов, изумрудов и сапфиров. Лишь на горизонте, залитое солнцем, блестело серебро. Местечко называется «Калелла», через «а» и с двумя «лл». Потом выяснилось, что две "лл" в испанском языке произносятся как "й", то есть "Калейа", а "Калейя" - это длинная извилистая улочка, ну факт, улочка вдоль берега моря, Каталония, Испания, или "колея" по-русски, в Токушах, Казахстан, только не вдоль берега моря, а вдоль железнодорожного пути.

     Ирине, можно сказать, повезло. Дочь выразилась точнее « ты выиграла джек-пот», еще бы, они неделю перед этим просиживали каждый вечер на Интернете, но дешевле, чем 15.600 ничего не могли найти. А тут семь тысяч за восемь дней с полным пансионом (что означает завтрак, обед и ужин без напитков) и плюс 1.990 за то, что в двухместном номере будешь проживать одна. Правда,  дорога автобусом – восемнадцать часов, через три страны – Чехию, Германию, Францию, наконец, в  Испанию, в местечко «Калелла», в восемь часов утра, когда в гостиницу расселяют от 12-ти.

     Нашлось какое-то багажное помещение, где им позволили свои баулы оставить до 12-ти, да еще переодеться, типа, может, кто сразу на море рванет. Ирина  и переодевалась –  еще бы, плюс 30 градусов. Какие колготки, тем более, походные бриджи, все долой. Глянула вниз – и обомлела. Вместо  привычных изящных ступней на нее смотрели два раздутых столбика.  Ступни отекли до такой степени, что между ними и щиколоткой пролегла безобразная щель. Казалось, пальцем надави – и из образовавшегося отверстия хлынет, неизвестно что, вот, вспомнила свой последний афоризм про старость: «Старость – это когда белые носки на ногах выглядят бинтами». Как на таких ногах дойти к морю?!
     - Ничего страшного, -  сказала руководитель группы, пани Соукупова, - это со всеми случается, в море ножки пополоскаете, и все пройдет.
     - Без последствий? – спросила Ирина, тоскливо глядя на два столбика вместо  ног.
     - Без каких бы то ни было. Ведь это море стоит за то.

     Это море стоило не только за то.  Это море стоило не только ног, но и живота, и груди, и головы, и шеи. Ирина пришла с центрального входа и удалилась на дюну вправо. Там тоже был километр белого песка, уходящий до горизонта, но при этом, он каждые двести метров пересекался каналом – глухим, бетонным, без света, и образовывал с двух сторон дюны, перпендикулярные морю. «Это чтоб с гор вода беспрепятственно проникала к морю» - в первую же минуту услышала Ирина версию русскоязычной пары, проходящей мимо нее вглубь побережья, на другую сторону от скал, а сама уселась на верхушке дюны, развернула суму и выудила из недр пачку «Мальборо». Покурить и подымить в сторону скал, в сторону каналов, в сторону километра белого песка. Буквально через пять минут оказалось, что это не песок. А очень мелкая галька – белая, серая и оранжевая. Если намочить в воде – но это она поняла позже – белая, черная и красная. Как скалы, к которым она интуитивно пришла на другой день.
     В тот первый день, с этими столбиками вместо ног, она едва успела получить номер 124, пообедать (обед с часу дня до трех), распаковать вещи и завалиться спать. В гробу она видала такие автобусы, хоть и двухэтажные, со столиками к каждому сиденью, если нельзя вытянуть ноги на уровне плеч, или  позволить себе подтянуть колени к носу, хоть и это не помогает.
     А главное, никто ей не сказал, что это возможно.
     Она думала, что это она одна так страдает.
     Что только у нее ноги столбиками.


                2

     Да много ли человеку надо?! Главное, чтоб утром проснулся, узнал свои ноги – и уже радостно.
     Все Ирине  сегодня нравилось.
     И завтрак. Вчера Ирина видела только собственные ноги, а сегодня разглядела огромный зал (примерно, как и было в Тунисе), но при этом все столики в нем были покрыты белыми скатертями. Мало того, к каждому прибору прилагалась белая салфетка. А на стенах - тут и там, при входе, и в самом укромном уголке - репродукции Клода Моне, с видами, как подозревала Ирина, Калеллы. У ней даже в номере одна такая висела.

      Ирина выбрала яичницу с беконом, и немного салата из помидоров. Проходившая случайно мимо пани Соукупова, руководитель группы, со своей неизменной спутницей, критически оглядела ее тарелку, удовлетворилась неприхотливостью, и сказала:
     - Вы, если что, обращайтесь по всем вопросам ко мне, мы живем в 129 номере.
     - Извините, если я  немногословна, - сказала Ирина признательно, - просто мой корявый чешский язык не позволяет мне распространяться.
     - Ничего, - сказала пани Соукупова, подмигнув спутнице, - мы на русском поговорим. Наше поколение еще не забыло, как это делается, - и уже подмигнув Ирине, распространилась, - а вот немецкий я учила восемнадцать лет, а так и не знаю.
     - Я из немецкого знаю только «ханде хох», - сказала Ирина и откланялась. А ведь была абсолютно трезвая.


     И бар-ресторан «Юниор» по пути на пляж, с верандой из темного дерева.
     - Капуччино-Италия-синьоритта! – кричал пожилой, элегантный бармен,  подавая ей кофе, - с молоком! – добавлял он, дергая себя за воображаемый сосок на груди.  И тут же бежал навстречу следующим клиентам. В десять часов утра, кроме Ирины, на веранде сидели еще два-три столика из двадцати, а мимо веранды – текли и текли на пляж  отдыхающие – с яркими полотенцами на шее, с надувными матрасами,  полураздетые, вполуразвалочку, утомленные солнцем.
  - Смешение языков, Вавилон, индустрия отдыха,  и при этом все друг другу улыбаются, -  рассеянно отмечала Ирина, маленькими глотками попивая великолепный кофе, и глядя через платаны,  через дорогу, и через опять же тоннель, глухой, бетонный, без света, где поверху бегает скоростная электричка, на солнце, - это потому что всем нам хватает места и тепла. И красоты. Солнце не просто светит. Солнце сияет.  Его сияние ослепляет даже море…

     Пляж -  километровая полоса песка, по краю которой тянется беговая и трек-дорожка, обсаженная пальмами, а чуть дальше, в глубине, через каждые двести метров располагаются парусиновые палатки с напитками, горячими сосисками, чипсами, мороженым и так далее.Пиво стоит 2.50 евро большое. У каждой палатки вывешен флаг. Синий – море спокойное. Зеленый – море волнуется.  Желтый – море штормовое. Между палатками - площадки для волейбола,  футбола и бадминтона.  За ними, у самой кромки воды – кто на первой  дюне, кто на второй, на полотенцах, на ковриках, в шезлонгах, под зонтиками, кто в ярком бикини, а кто и полуобнажен… даже у скал, куда пришла Ирина, можно было устроиться у воды, в радиусе трех метров не соприкасаясь с соседями.
     И все-таки до Ирины донесся крик – пожилая полька кричала ей от избытка чувств из прибрежной пены:
     - Мы здесь уже четвертый день и не обнаружили ни одной ошибки!! Ни в номере, ни в еде, ни в обслуживании, ни в организации!!

     И полька ей понравилась. Дивно было только то, что Ирина понимала каждое ее слово, и, мало того, готова была подписаться под каждым ее словом.

     Но больше всего Ирине, конечно, понравилось море. У скал. Каждые пять минут на самую безопасную из них взбиралась какая-нибудь очередная фотомодель, а ее спутник (или спутница) усиленно щелкал фотоаппаратом. Фотомодель принимала позы. Это было подчас уморительно, а подчас головокружительно красиво. Пена обвивала ноги фотографирующихся, а когда и обдавала ушатом. Море волновалось. Развевался зеленый флаг.
     Волна накатывала на волну, но самой высокой была четвертая. Нужно было успеть войти в воду по пояс, чтобы успеть броситься навстречу ей, и тогда она ласково и нежно несла тебя на берег. Ирина поиграла с волнами, Ирина подружилась с четвертой волной. Сама себе она стала казаться любимицей четвертой волны. Юной, гибкой, сильной, прекрасной…

     Рядом, довольно-таки неуклюже, встречая четвертую волну не по пояс в воде, а по щиколотку, как молодой бычок на красную тряпку, бросался на самый гребень волны юноша возраста Виталика, когда она его встретила. Возраста Миши, когда она его потеряла.  И из воды они вышли вместе, и юноша помог Ирине забраться с первой дюны на вторую, где находились ее вещи. А потом оказалось, что юноша пришел на пляж с мужчиной примерно Ирининого возраста. И что они вместе ехали в одном автобусе в одной группе, с руководителем группы пани Соукуповой, просто Ирина сидела на первом сиденье и ничего, кроме водителя внизу и дороги перед собой, не видела. Познакомились: юношу зовут Гонза, а его папу Пепа.

     Время близилось к полудню, и троица решила  перед тем как подняться в номер и принять душ, и переодеться к обеду – прямо с моря, просоленными и разгоряченными, - зайти в бар и выпить по кружечке ледяного пива…

                3

     Эдди прислал эсэмэску, что был вчера на работе, замотался.  И отвечает только сейчас. И засыпал вопросами – как погода, как номер, как еда, как настроение.
     Погода сияет, номер уютен, еда выше всяких похвал (на обед Ирина взяла три маленьких куриных ножки, но это оказались не куриные ножки, потому что кости у них были плоские, а спросить что, было не у кого), тушеную спаржу,  и две больших желтых сливы.  Ножки были обалдеть, но сливы были еще лучше. Ирина хотела было покуситься еще на одну, но услышала, как за соседним столиком под мужчиной треснула ножка стула:
     - Черт, - вскричал мужчина по-русски, - они мне подсунули сломанный стул!
     - Меньше жри, кабан, - сказала женщина, тоже по-русски, так по-русски, что Ирина рассмеялась. Мужчина подумал, и рассмеялся тоже. Но третью сливу Ирина не взяла.

    Разумеется, до ужина она опять провалялась на пляже и поиграла с четвертой волной, так Эдди и отписала «Я сегодня играла с волнами», на что он незамедлительно ответствовал «умница». И добавил «чем будешь заниматься после ужина?»
      Ах, чем будет Ирина заниматься после ужина?!
      Неужели поскачет на дискотеку?
      Весь «Олимпик» сотрясается от звуков фламенко, краем глаза, после ужина идя через бар отеля, Ирина увидела на сцене двух прелестных девчушек в возрасте  девяти-десяти лет в платьях кроваво-черного цвета, в оборках и воланчиках, в кудряшках и локонах, тоненьких, упругих, гордых, но ее ждало другое развлечение – водка в номере, и книга «Сорок восемь законов власти», Роберта Грина, который в предисловии к своему изданию  утверждал, что, по прочтению и усвоению его трактата, читатель – любой! – сумеет управлять миром.
      Вот и первые сентенции:
     «Человек, который хочет что-то доказать, свернет для Вас горы».
     «Как сказал Линкольн, вы уничтожаете врага, превращая его в друга».
     « Ведь порой любое чувство нам дороже, чем скука безопасности».
     « Так умение скрывать свои намерения приводит к власти».

     В открытый балкон врывалась какофония звуков.
     «Олимпик» буквально сотрясался от положительных эмоций всех своих обывателей. Раздавались речи на всех языках. Некоторые даже пытались петь от избытка чувств.
     « Бисмарк, тем не менее, произнес речь, в парламенте в самый разгар военной лихорадки:
      - Горе государственным мужам, - сказал он, - начинающим войну, не имея такой причины, которая останется важной даже после окончания войны. После войны Вы посмотрите по-иному на многие проблемы. Хватит ли Вам тогда мужества, чтобы посмотреть в глаза крестьянину, оплакивающему пепелище калеки, отцу, потерявшему детей?»

     Боже мой, никакой войны.
     Даже мордобития -  никакого.

     Только утром, выйдя на балкон, Ирина увидела по правой стороне от себя три облеванных балкона соседей.

                4


     Вчера спьяну, видно, у Ирины вышло, что она за два дня сэкономила сорок евро. Десять плюс двадцать уже не в состоянии сложить.
     Зато с утра удалось купить экскурсию в Маринеланд, тот самый-самый аквапарк, о котором мечталось еще в Праге, за двадцать четыре евро. К шутам ту Барселону, туда два часа пилить на автобусе, а что смотреть – памятник Колумбу?!(вот здесь Маришка возмутилась, и сказала "Ты что, с ума сошла?! Барселона старее Праги, это мировой культурный центр, немедленно изобрети другую причину непоездки!") Изобретаю: два часа автобусом, когда я уже видела ноги столбиками - причина.

     В Маринеланд можно уехать в любой день в девять  или десять часов утра с главной автобусной стоянки, что буквально в двух кварталах от «Олимпика», и вернуться в пять или шесть часов вечера. Обед сухим пайком под названием «Пикник» выдают на завтраке. Ирина решила ехать через два дня. А в этот день ей нравилось все вдвойне.

     Море сегодня волновалось больше, чем вчера.  За ночь из песка выросла глубокая дюна. Море билось в нее неостановимо, неистово, и вместо четвертой волны главной была шестая.
     Ирина ринулась в море бесстрашно.
     Еще неудачно вошла – надо было от скал взять левее.
     Первых четыре приняла с радостью, а когда показалась пятая, набирая мощь от отбившейся от берега четвертой, струхнула и побежала на берег в бурлящей воде – шестая выросла как стена, Ирина была непроворна, да еще пыталась убежать. Струсила! Струсила! Вот шестая и накрыла ее, как медным тазом, и протащила по дну, всем телом прокувыркала, раза на три, и выплюнула на берег.
     Ирина решила сменить тактику. Она решила шестой волны не бояться, а лететь ей навстречу. Только нужно стоять в воде не по пояс, как вчера, а по горло.  Уже выкинули желтый флаг.
     Отдаться шестой волне, оттолкнувшись всеми цыпочками, и тогда она тебя вынесет на берег как драгоценный дар.
     И получилось.
     И сошлось!!
     Рядом барахталась черная собака местных пацанов и девчонки. Все они были шоколадного цвета, худые, сильные, изящные. Ребята развлекались тем, что бросали мяч в воду, а собака бесстрашно бросалась за ним, и, уловив, так же, как Ирина подстерегала шестую волну, прижимала уши,только уши, а все остальное отдавала волне, и волна выносила ее, можно сказать, ставила на берег на все четыре лапы. Собака задыхалась, но бросалась в волны вновь и вновь, ее никто не заставлял, она сама подталкивала носом мяч к рукам играющих на берегу, она требовала продолжения, она упивалась.
     Ирина тоже чуть не упилась. Упоением.
     Гонза с Пепой были поблизости, и на этот раз Ирина позвала их на ледяное пиво перед обедом, в полюбившемся баре, за свой счет.

     Всю дорогу Пепа разглагольствовал о прелестях стоящей погоды.
     Гонза с Ириной с удовольствием  ему поддакивали.

                5

     А что уж такого Ирина написала Эдди с утра? «Море волновалось круче, чем вчера. И не четвертая, а шестая волна меня прокатила».  Эдди, видимо, запарился отвечать на одно и то же, и не ответил.
     Гонза говорит, что это нисколько не вредит здоровью. Это, мол, как у массажиста. Он же тоже иногда делает больно.  Но только для твоего же блага. Гонза нынче целый час бросался в эти волны, как Аякс, а Ирина выдержала не более пятнадцати минут. Да и то задыхалась, как черная собака.
     Гонза, оказывается, служит барменом в каком-то пятизвездочном крутом отеле в  центре Праги, а Пепа подвизается чем-то вроде прораба в строительстве. Вообще, вся их группа делится на строителей и учителей. Это Ирине подфартило попасть в их группу, когда один из членов их группы заболел, или кошка у него родила вчера котят, и не поехал. А так бы фига с два. Пани Соукупова (ну угораздило же ее иметь такую же фамилию, как у директора Гавелака!), например, учитель, и как учитель, учит даже там, где ее не спрашивают. Кстати, у пани Соукуповой свой цвет волос, черный, прореженный прядями серебра, и это смотрится так благородно, что Ирина готова попробовать перестать подкрашивать волосы раз в два месяца. Если б не пани Соукупова, Ирина бы даже в Маринеланд не попала.

     Вот и Роберт Грин говорит:
     « тот, кто не контролирует своих слов – не владеет собой, и недостоин уважения».
     « но человеческий язык – это зверь, которого способны укротить немногие. Он постоянно пытается выбраться из клетки, и если не подавить, вырвется на волю и причинит немало бед. Те, кто расточает сокровища слов, не могут приумножить власть».

     Ой. Подумаешь, открытие. Ирина прочитала всего Иоанна Златоуста. Иоанн Златоуст еще когда сказал ей «мысль неподвластна человеку, она может придти и от дьявола. Но во власти человека не дать мысли от дьявола вырваться наружу. Сожми губы.  Если не помогает – сожми зубы».
     Да ведь есть и другие мысли. Мысль неподвластна человеку, она может придти и от Бога. И во власти человека дать мысли от Бога вырваться наружу.
     Вот она – мысль от Бога:  Калелла, через «а» и с двумя «л», это – Утопия. Место, которого нет. Не место. И Ирина расточает ему несметные сокровища слов, и  - никаких сокровищ недостаточно.

     «Пабло Пикассо никогда не позволял себе слиться с фоном. Когда его имя начинали связывать с каким-либо определенным стилем, он поражал публику серией новых неожиданных работ. Лучше вывести из равновесия БЕЗОБРАЗНЫМ творением, думал он, чем позволить зрителю слишком привыкнуть к моему стилю. Если Вы покажете людям, кто находится на высоте положения,  играя против их ожиданий, Вы разом добьетесь, уважения и станете объектом еще более пристального внимания».

     «Дайте им в буквальном смысле ощутить физически, что вы имеете в виду, а это куда более мощные аргументы, чем любые слова».

     Даю ощутить физически: там, у этих уже пенившихся скал, продолжали фотографироваться энтузиасты. Одна мамаша привела дочь лет шестнадцати, и, буквально, насильно заставляла ее изображать наслаждение от разбивающихся об скалы волн, ведь это ж страшно, однако, девчонка прекрасно вставала в соблазнительно-прелестные позы ( о-оо- о!), а пара пожилых немцев в это же время, с той же целью, фотографировалась на более безопасных скалах, ближе к берегу. Муж все время норовил повернуть фотоаппарат на сорок пять градусов, в сторону девчонки. Ирина опять пожалела, что не захватила фотоаппарат. Она бы на месте немца тоже бы минут на двадцать забыла про супругу. 
 

                6

     Ирина съела два куска мяса – сказала бы что свинина, но кости попадались очень острые, оливки и помидор. Потом взяла дыню, а потом желтые сливы. Три. Одну с собой пронесла, ну нельзя удержаться, так хороши сливы. Как сказал Пепа – выдержало это нам три дня, если выдержит хотя бы еще столько же, о большем и мечтать не надо?!  Ирина тоже так думает. Только Пепа так думает про прекрасную погоду (на солнце сегодня  плюс 35), а Ирина про водку.

     Море  было таковым, что страшно подумать, не то, что влезть в него. И все-таки Ирина влезла. Сначала полчаса смеялась над Гонзой, который героически сражался с волнами и периодически получал оплеухи от шестой, потом вошла вместе с Пепой, выдержала минут десять, и вдруг пришла шестая, но не сама по себе, а с двумя близнецами, ударила первая, затянула, другая по дну проелозила, а третья лишила всякого рассудка, по крайней мере, Ирина не знала, в какую теперь сторону ей спасаться, если б не Пепа, который протянул ей руку и выдернул из водоворота.
     Она еще сидела на первой дюне, хоть вода и доставала до ободранных колен, ободранных локтей и даже ободранного лба, не в силах встать и пойти…
     Больше уж туда не полезла, оказывается, какое оно коварное, море, а Гонза еще полчаса продержался, хотя его и шатало. Пепа бегал по второй дюне как курица. Кто бы над кем бы смеялся. С берега это выглядит совсем иначе.
     По пути на море, кстати, Ирина купила у курда в лавке полотенце – одинаковое по величине с тем, что она привезла из Туниса, только это было кроваво-красное и на весь рост – черный бык, а с другой стороны черное и на весь рост бык красный. За 20 евро, хотя у нее с собой было только четырнадцать, курд сказал «завтра утром донесешь шесть», и отпустил с миром. Может, это полотенце спасло ее после столь неудачного купания. Подул ветер, и Пепа продрог. Перед ужином, пригласив всех в бар, он что-то расчихался и запричитал, что вместо пива лучше выпьет ирландский кофе, Ирина подумала и присоединилась к нему.
     Но в номере-то ее ждала водка и книга, а Пепа еще больше расчихался, у него подскочила температура, он наглотался таблеток,  слег и заболел. Ирина об этом не знала, она с утра укатила в Маринеланд. Накануне же до десятого закона власти дошла «Избегай невеселых и невезучих».

     « Ответ заключается в том, чтобы судить о людях по тому, как они воздействуют на окружающий мир, а не потому, как и чем они объясняют свои проблемы. Разносчиков заразы можно распознать по несчастьям, которые они притягивают к себе, по их бурному прошлому, длинному списку разорванных дружб и знакомств, их нестабильному, со срывами, продвижению по службе, а так же по самой силе их характера, которая опрокидывает Вас и заставляет забыть о своих соображениях».

    Ирине в одну минуту стало нехорошо, и она вышла на небольшую площадку перед «Олимпиком», где разбит был фонтан,стояли скамейки и росли вековые секвойи. Она позвонила Эдди и спросила, как он себя чувствует, что ему привезти из Испании в качестве сувенирчика, Эдди отвечал «главное, привези себя и свое новое произведение».
   
     «Общайтесь со щедрыми, и они заразят Вас своими способностями. Если Вы мрачны – держитесь поближе к жизнерадостным. Если Вы склонны к затворничеству, заставьте себя подружиться с коммуникабельными людьми. Никогда не кооперируйтесь с теми, у кого Ваши же недостатки, они укрепят все то, что тянет Вас назад. Пусть Вас влечет только к положительному».
   
     Что-то тут не то, а что – Ирине так и не удалось понять до самого сна.

                7

     Долголетия пани Соукуповой.
     Это что-то с чем-то.
     И ведь чуяла Ирина, что из этого «вылета»* (прости мне мой корявый чешский, любимый мой и вдумчивый читатель), ничего не выйдет, а ведь поперлась.
     «Сухим пайком» обед выдали такой, что Ирина решила его с собой не брать. Апельсин, яблоко, квадратик масла, сушеный хлеб, два бутерброда с колбасой в вакуумной упаковке, какая-то рыбой пахнущая паста, и бутылочка воды.
     Ирина взяла с собой только воду, и двадцать евро, типа, за двадцать-то евро пообедаю как-нибудь (Вот ведь Борис ухахатывается над моими «типа». Но теперь-то мы на равных, пусть хоть ухахочется).
     Пока Ирина ждала автобуса на стоянке – зашла в американский бар.  Вот как бы у подошвы горы стоит «Олимпик», а по правую сторону от него «Президент-отель», а по левую «Калелла-палас», а Ирина, как известно, ходила только по правой стороне, и, разумеется, у «Калелла-палас» американский бар раньше не посещала. За два евро выпила кофе и насмотрелась на американскую маму с ребенком, и какого-то пожилого господина в майке, как ее полотенце - на красном фоне черный бык. Два плоских телевизора стояли в баре – и оба транслировали СиЭнЭн,  как, впрочем, и у Ирины в номере.  Ирину это устроило, и она чуть не опоздала на автобус.
     Час езды – это пани Соукупова преувеличила. Автобус собирал всех по всему побережью, а, как нам известно, оно уходило за горизонт, и, за горизонтом резко остановился. Маринеланд. А чтобы сказать, что это аквапарк, так я очень сомневаюсь. В Праге-то, какой у нас аквапарк отгрохали. У нас там чуть Франтик в «дивокой реке» не утонул! И волну гнали, как теперь понимала Ирина, четвертую. А тут?!
     На какой-никакой горке огороженная частоколом территория. Вход как КП, и потом только понимаешь, что территория огорожена не только частоколом. На КП снимают всех входящих с попугаями. Штук десять сидит на специальной ветке, и под экстерьер,  служителями выбирается на плечо. У Ирины был наброшен, поверх синей майки, белый свитер. Служители  выбрали ей белого попугая.
     Белый попугай на белом свитере, под уже изумительный золотистый цвет кожи, факт, это были профессионалы.
     Потом все было гораздо хуже -  вольер для розовых фламинго, заводь для белых лебедей,  сцена с амфитеатром для выступления местных попугаев, они, кстати, все умеют кричать «Ола!», в любом баре,  сцена с бассейном для дрессированных дельфинов  (за отдельную плату можно встать на колени в воду, на бордюрчик бассейна,  и дельфин приплывет, и ткнется тебе носом в ладонь), еще какие-то редкие утки и аисты, и павлины, а там уже – два бассейнчика  на нижней террасе, и три на верхней. Вот в этих-то трех и все табоганы: желтый, оранжевый,  красный,  черный, три синих и один белый.
     Шезлонг стоит три евро.
     Пиво три пятьдесят маленькое. И что не пилось за евро пятьдесят на второй террасе "Олимпика"?!

     А Ирина, сдуру, на выступлении дельфинов (они, кстати, умели вставать на нижние ласты, и верхними ластами приветствовать зрителей, как Громыко) зашла в единственное кафе на нижней террасе и купила – это вместо обеда! – кофе, чипсы, и какой-то разноцветный поп-корн. Поп-корн – это было что-то из детства, ей просто понравились разноцветья хлопьев, детям, думала она, хотя до детей еще было как до луны,  заплатила семь евро, и пока смотрела на дельфинов, поняла, что чипсы – говно.  Уксусные. Это ж надо, как прикалываются испанцы. Через полчаса рот пухнет, как будто вспоминает аллергию.

     В общем, на часах было час тридцать, а все представления закончились.
     И пришлось Ирине на  шезлонге в окружении этих чертовых табоганов провести три мучительных часа.
     Она выпила за три часа два маленьких пива – еще семь евро! – и с горя прокатилась на желтом, а потом  и на красном табогане. Вот почему детям там выдают каждому по - розовому или оранжевому или синему
надувному кругу: оберегая купальник, Ирина заправила бикини между ягодиц, но оказалось, что сквозь проржавевшие стыки нельзя было проскочить без царапин на лопатках. И это к ободранным накануне коленям, локтям и лбу.

     Ирина рванула к проходной уже в четыре, хотя до первого автобуса оставался целый час. На КП был развернут целый стенд с фотографиями присутствующих в трех видах – в полный рост, по пояс, и в тарелке. И везде с попугаем. Каждый со своим.  Ирина протолкалась через толпу товарищей по несчастью. Семь евро за одно фото. Ну что это их заклинило на этой цифре?
     Рядом заплакал ребенок.
     Родители переполошились, причем, по-русски «Ну что тебе надо? Дельфинчика? Попугайчика?» (там, разумеется, рядом была лавка с сувенирами).
     - А-аа-а! – орала девочка лет трех, указывая двумя руками на Иринину сумку. Сумка была прозрачной, и там, поверх полотенца от курда, торчал пресловутый пакет с цветным поп-корном.
     - А-аа-а! – продолжала вопить малышка, когда Ирина развернулась к родителям, и со словами «я знаю, что ей надо» -  протянула девочке веселенький пакет. Девочка тут же затихла. Родители бросились благодарить Ирину. Мать девочки сунула Ирине четыре евро со словами «возьмите, мы бы целую дорогу сходили с ума, не зная, что ей надо».
«Возьму, - сказала Ирина, - уж больно хочется купить мне хотя бы одну из выставленных фотографий, вы меня выручите».
     - Это Вы нас выручили, - уверили ее родители, и она купила свою фотографию по пояс. На белом рукаве белый попугай, а лапки и клюв у него стального цвета, и на шее Ирины стального цвета бусы, и попугай, почувствовав неизъяснимое влечение, клюнул в одну из бусинок с криком «Ола!» Так и вышла на той фотке – испуганная и веселая одновременно. Нельзя было не купить.

                8

     И, возвратившись в шесть вечера, Ирина вышла из автобуса не на своей конечной остановке, а у знакомого пляжа. Небо впервые заволокло тучами, надвигалась гроза, и хотелось посмотреть, что же нынче вытворяет море.
     Стихия разбушевалась.
     Одной бурлящей пены у берега было метров двадцать.
     Никто уже не входил в воду, даже мужчины, даже молодые. Вторую дюну, где еще вчера сидела Ирина, волны сожрали, образовалась пропасть метров в семь, и люди смотрели в нее, с восхищением и ужасом, не в силах оторвать глаз. Ирина села на самой кромке второй дюны и тоже смотрела неотрывно, как волны яростно лижут отвесный берег, как он опадает в пучину тоннами, пока из-под ее вытянутых ног не ушла опора. Резво отскочив, она все-таки была окутана  мельчайшими брызгами пены, все тело покрылось соленой корочкой, ветром погнало полотенце. На востоке загромыхало. Все заспешили убраться с берега. Да и наступило время ужина.
     По пути Ирина забежала к курду в лавку, заранее приготовив шесть евро, но она хотела побороться:
     - Я вчера просмотрела цены на полотенца в целом околотке. Пусть мое двойное, но вот такое одинарное, - и она помахала первым попавшимся полотенцем на стенде курда под ценником 10 евро, - везде стоит 5.
     - Мадам, посмотрите, - сказал курд, демонстрируя с того же стенда пару невзрачных тряпочек, - вот это везде стоит 5 евро, но вам, как моему личному другу, я отдам  за 4.50.
     - Ладно, - сказала Ирина, вздохнув, - уговор дороже денег. Возьмите свои шесть евро.
     И вовремя. Только она вошла в номер – разразилась гроза. Не зря Пепа именно сегодня заболел, - вдруг дошло до нее, - Гонза, любитель волн,  влез бы в воду, один-единственный  влез бы, и неизвестно, чем  это все закончилось бы. А так Пепа целый день лежал при смерти, а Гонза, как любящий сын, находился подле умирающего, подавая воду, лекарство и кофе в постель.

     На ужин Ирина взяла две рыбных котлетки,  (что-то подсела на рыбу, а как не подсесть, если рыба здесь вкусная и готовят ее на совесть), фаршированный баклажан, потом два куска арбуза, а потом еще два моченых яблочка с взбитыми сливками. А, может, это была айва, Ирина не разобрала, просто вкусно, невозможно отказаться, невозможно уйти куда-то на сторону и попробовать что-то иное, каждый день кухня «Олимпика» радует, каждый день что-то новенькое. Прямо вечное спасибо.
     Гроза к концу ужина закончилась, как по заказу, Ирина еще вышла на пятачок перед отелем, к секвойе, покурила и прочитала эсэмэску от Эдди «Не бери ничего в голову, просто наслаждайся, и все».

     А разве она не наслаждается?!
     На мокрой от дождя второй террасе выпила бокал пива (факт, начала экономить водку), послушала, как каждому входящему попугай кричит «ола!», и вдруг увидела панно на глухой стене, в глубине террасы:  из цветных камушков был вылеплен каньон, по дну которого течет река. Река вроде бы маленькая, так, голубая ленточка.  Но каньон имеет ступенчатые стены, разной величины, как будто они из песка, и как будто эта река эту разную величину стен и сотворила. Гранит, или что это может быть, мрамор? – а песок по сравнению с водой. Песок белого, оранжевого и серого цвета.  Да и скорее не оранжевого, а розового.  Неужели Ирина все эти дни в «Калелле» провалялась на мраморной крошке?! Столетиями обкатанной морем, гладкой и чистой, продолжением скал?!

     Ах, если бы она была молода!
     Она бы бросилась в эти сегодняшние волны.
     Она бы пободалась с этими скалами вместо Гонзика.
     Молодость ничего не боится, потому что не имеет опыта.
     А Ирине вдруг стало на свой опыт наплевать:
    
     " Его (Понтормо) фрески можно назвать наглядной иллюстрацией влияния изоляции на человеческий разум: потеря чувства соразмерности, погружение в детали в сочетании с неспособностью увидеть общую картину, некое странное уродство, которое выражается в потере контакта. Очевидно, что изоляция губительна для творчества так же, как и для общения".

     " Она (Изабелла д,Эстэ) прекрасно понимала: стоит только присоединиться к одной из сражающихся сторон - и ты обречен. Сильнейший сомнет тебя, слабый измотает. Каждый бой отнимает у воюющих сторон силы, а Вы делаетесь сильнее с каждым боем, которого Вам удалось избежать".

     Ну и что же хотел сказать автор?!
     Почему очевидно изоляция губительна для творчества?
     Кому очевидно?!

     Половина двеннадцатого ночи, а отель, видимо, взбудораженный сегодняшними волнами, готов раскачаться от гула возбужденных голосов, громкой музыки, громкого смеха. Ирина тоже взбудоражена до предела, а бутылка кончилась. Не открыть ли вторую?

                9

     Море было как в первый день творения.
     Море было как в первый день.
     Море, которое в первый день изображало из себя воду. Зелено-мутную, как малахит, никаких тебе топазов, изумрудов и сапфиров. Сплошное серебро до горизонта, залитое солнцем.  Как будто никакой бури. Лишь двадцать метров сожранного песка. Потому-то здесь пляж в километр шириной.
     Часам к одиннадцати к Ирине присоединился Гонзик, папа уже не лежал при смерти, папа уже просто лежал в кровати, и отпустил сына.  «Папа, мне уже не пятнадцать лет, папа, я абсолютно самостоятельный человек».
     Уныло глядя на гладильную доску моря, Гонзик  разоткровенничался:
     - Я хотел бы остаться в «Калелле».  Нигде бы, кроме Праги, не желал бы жить, а здесь бы остался.  Работал бы так же в баре где-нибудь на берегу, и каждое утро, перед работой, в течение полугода, имел бы возможность бросаться в волны…
     - А у тебя в Праге кто-то есть?
     - Есть женщина, которую я давно уже не люблю…
     - Так зачем дело стало? Ты молод, красив, здоров…
     - Для начала нужно выучить испанский язык, хотя бы минимально, для сдачи экзамена.
     - Поставь себе задачу, и выучи.
     - Вторая вещь – женщина. Нужно найти испанку, которая согласилась бы оставить меня у себя жить.
     - Это уже сложней, но тоже… реально.
     - Я тут два дня переглядываюсь с девушкой, которая убирает посуду.
     - И что?
     - Она мне глазки строит.
     - И что?
     - Сегодня на обеде я попробую сказать ей пару слов. Выучил.

     Ах, если бы Ирина была молода!
     А так ей в голову полезли совершенно неуместные мысли о женщине, которую Гонзик уже давно не любит. Вот так живешь-живешь с человеком, делишь с ним кров и стол, постель, а потом попадаешь в «Калеллу» и понимаешь, что до этого дня не жил. Она встала и ушла в море.
     Море ласково и нежно приняло ее в свои сияющие воды,  море подлизывалось к ней, прося прощения за устроенный скандал. Море слизывало с нее все – и плохое, и хорошее.

     Через час притащился Пепа, он даже не снимал майку, не говоря о шортах, он начал втолковывать Гонзику и Ирине, что сегодня – последний день для покупки подарков, потому что завтра будет какой-то национальный праздник, и все магазины, все лавки, даже все палатки, все будет закрыто. Работать будут только бары на берегу, круглосуточно. Троицу охватила «преднакупная»* лихорадка.

      Все трое, выпив по ирландскому кофе, разбежались кто куда. Ирина прошла в полюбившуюся лавку, не к курду, а там, где покупала для Франтика и Владика шорты и майки. Она уже давно положила глаз на кроваво-черное платье а ля Кармэн, в которых видела в баре при отеле танцующих девчушек. Эти платья продавались везде, и везде только до двенадцатилетнего возраста. Машке, Ирининой племяннице, единственной дочке брата, было девять лет. Она решила купить платье на десятилетнюю девочку. Служитель помог ей выбрать нужный размер. Всего семь евро. Сказал, что нужны еще специальные туфельки, подбитые металлическими подковками, кастаньеты, и бант в виде розы в волосы, того же цвета, что платье. Наученная курдом, Ирина согласилась только на бант. Три евро.
     Покупку захотелось обмыть. На сияющей от солнца второй террасе отеля «Олимпик» сидели довольные, украшенные многочисленными пакетами,  Пепа и Гонзик.

                10

     После обеда она отправилась не по правой стороне, как всегда, а по левой от «Олимпика», и мало того, начала забирать все левее и левее, пока не вышла на длиннющую улочку с вывеской на входе «Коммерческий центр».
     Вот где было разгуляться. Наташа попросила фигурку быка. Мол, из Египта кошка, и из Туниса два верблюда, так вот, из Испании, конечно, бык. Да чтоб красивый, да чтоб на полку ореховой стенки встал, к другим фигуркам. Этих быков было…
     Ирина остановилась на фигурке быка, украшенной разноцветными камушками – серыми, оранжевыми и белыми. Да и не оранжевыми, а скорее, розовыми. Преследовали ее эти скалы, и этот песок, и это море, норовившее все сожрать.
     Потом прикупила к быку такую же чашу, выложенную теми же камушками, чаша была в форме раковины, -  в такой приятно любимому человеку подать гроздь винограда.
     Потом увидела надувной матрац, точь в точь, такой, на котором в первые дни катались на волнах Пепа и Гонзик,  он был огромен и прекрасен, а в сложенном виде весил не более двух килограммов. Позвонила Наташе.
     - Да зачем им такой надувной матрац? – ревниво сказала дочь, - лето кончается!
     - Придет другое лето, - сказала Ирина.
     - Ну не на Подоле же на нем рассекать! – парировала Наташа.
     - На озере можно, - неуверенно сказала Ирина.

     Настроение было испорчено.
     Она зашла в храм, стоявший в конце коммерческого центра на небольшой площади.
     Там в притворе была маленькая комнатка, вся уставленная горящими свечами. С одной стороны стояли высокие, по два евро и выше, с другой маленькие, от пятидесяти центов и ниже, в форме таблеток. Как назло, у Ирины оставалось пятьдесят евро одной бумажкой и пятьдесят центов одной монеткой. Она выбрала таблетку за пятьдесят центов и поставила свечу к остальным горящим. Никто за действиями верующих не присматривал. Положил, сколько мог, и зажег, что загорелось.  На душе полегчало.
     Она вернулась по той же дороге, через коммерческий центр, и в одной из витрин увидела очень эффектную майку с Майклом Джексоном. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, купила эту майку для Ивана, приемного сына своего брата, Ваньки, о котором раньше даже не задумывалась. И позвонила маме, и сказала:
     - Купила подарок для Ваньки, а то,  все Машке да Машке, что, Ванька, рыжий, что ли?
     - Ирочка, - сказала мама, - ну при чем здесь Ванька, тут даже Машка не при чем, ты для Франтика с Владиком лучше купи что-то.
     - Они у меня обласканные. Особенно Владик, который, как Ванька для Игоря,для Франты неродной. У Владика я хотя бы есть, а у Ваньки кто?
     - Ну и молодец, что купила, - через паузу сказала педагог с пятидесятилетним стажем.
     - И тебе сейчас кофточку присмотрю.
     - У меня этих кофточек, Ирочка…
     - А чего ж тебе, красна девица?
     - Камушков мне привези. Серых, оранжевых и белых. Прямо со дна морского.

     О, мамуля! И почему это Медведев не мог бы  наградить тебя в День учителя?!

     Ирина  купила кофточку и для мамы.  И уже сидела в каком-то кафе на террасе, на выходе из коммерческого центра, перезвонила дочь.
     - Ладно, - сказала, - раз уж тебе так хочется купить этот матрац для детей – купи.
    
     У Ирины оставалось десять евро. Матрац стоил двенадцать. Продавец уступил ей его за десять.

          Перед ужином она решила буквально на минутку забежать на море, просто искупнуться и назад. У скал лежал на полотенце убитый горем Гонзик. Рядом валялся новенький испанско-чешский разговорник.
     - Ну, что случилось? – спросила Ирина.
     - Виктории сегодня не было на обеде.
     - О, ты уже знаешь, как зовут девушку твоей мечты.
     - Я знаю это с самого начала.  На блузке пейджик есть.
     - А что случилось?
     - Не знаю. Ее не было на обеде!!
     - Так, значит, на ужине будет. Что ты раскис?! Еще пару фраз выучи, пока время есть.
     - Вам бы все шуточки, - сказал Гонзик и вообще уткнулся носом в песок.

     О, молодость! Ей один день кажется вечностью.
     Мне вечность кажется одним днем.
     И в этом бесконечном дне мне больше некого ждать.

                11

     Ирина добралась уже до двадцатого закона власти, а воз и ныне там:
     «Первостепенное значение при использовании символов и образов имеет осознание примата зрения над другими чувствами».
     «Не описывайте фантазию слишком конкретно – она должна быть расплывчатой. Подделывая фантазии, позволяйте своим жертвам подойти ровно настолько, чтобы они могли увидеть и соблазниться, но держите их достаточно далеко, чтобы они продолжали мечтать и желать».
     И это искусство управлять миром?!
     Роберт Грин – шарлатан. Пара исторических анекдотов и двусмысленные высказывания, хотя Ирина и любит двусмысленные высказывания.
     А искусство управлять миром – вот оно: повинуясь присланным Ириной эсэмэскам о природных катаклизмах на море, Эдди прислал Ирине своих три:

     Небо… без облаков…
     Вода… ты в ней…
     Как между ладонями Бога…

     И вслед еще три:

     И никто не знает…
     Что сейчас для одной тебя…
     Бог хлопнет в ладоши… 
    

                12

     А, может, еще лучше «Сангрии» и поспать?!

     Когда все везде было закрыто, кроме баров, работающих круглосуточно,  у Ирины закончилась водка. Господи, да и как же иначе, на предпоследнем-то дне отдыха?!

     Она, конечно, урвала два утренних, залитых солнцем, часа на море, и даже кофе-каппучино-синьоритта (дежурил другой бармен, Ирине не понравился), но, не обнаружив ни Гонзы, ни Пепы на пляже, по пути в отель, - в баре! – купила двухлитровый бочонок «Сангрии» за четыре с половиной евро. Ой, четыре с половиной евро. Два литра.  Сразу же в номере и поняла, почему так дешево. Может, испанцы и вырабатывают это вино из своих знаменитых желтых слив, но такое приторное, и такое горькое, что лучше б они желтые сливы даром раздавали. То ли дело спелые желтые сливы! Ирина с обеда умудрилась спереть их целых две. На обеде, кстати, Гонза, сияя глазами, поделился, что в одиннадцать часов вечера встречается со своей пассией, Викторией.
     - Как тебе удалось договориться? – спросила она.
     - Не знаю, - сказал Гонза, - я рисовал ей человечков, и она рисовала. И стрелки.
     - О, - сказала Ирина, - как романтично.
     - Мы с тобой не понимаем одно слово из ста, а они понимали из ста слов одно слово, - сказал печально Пепа, присоединяясь к трапезе.
     - Да, ладно, - сказала Ирина, - разве здесь важны слова?!
     - Я еще так-то здесь сижу, - сказал Гонзик, - папа, и попрошу тебя, мне уже не пятнадцать лет, и так далее…

     Еще оказалось, что с пятнадцати лет Гонза не ест мяса. Вегитарианец, любящий морские волны до безумия, и баста. Что-то у них в его пятнадцатилетнем возрасте произошло. А что такое пятнадцать лет?! Пуберта, натуральная пуберта*. Ирине было девятнадцать, она выходила замуж за Мишку, а Игорю, ее брату, был пятнадцатый год. Теперь Владику у Ирины пятнадцатый – и она видит, какой он ранимый, беззащитный,и, фактически, безропотный. А ведь Натаха с четырнадцати на пятнадцать что вытворяла!! Да и сама Ирина вытворяла, дай бог памяти: умчалась с этим хулиганом Сашкой Боровицким, в товарном вагоне, с углем, их только в Уфе наряд милиции принял, и Сашку под белые рученьки, а ее на уазике к папе, под синие очи.
     Но нельзя было спросить, западло было спросить, раз люди сами не рассказывают, Ирина ограничилась тем сообщением, что Гонза договорился о свидании. С Викторией!  В «Калелле»!!


    На ужине Пепа скзал « ну ты же придешь на вторую террасу «Олимпика» вечером, ведь, все-таки, это последний вечер?»,  и Ирина пришла.
     Еще, как умная, паковала  перед ужином целый час баул, практически, все вошло, кроме этого кретинского, огромного, курдовского полотенца.  Надо же, две бутылки водки занимают столько же места, сколько сдутый надувной матрац. Да можно  то полотенце на плече везти. Ночью даже очень пригодится от холода. Вот еще бы ногам как-нибудь пригодилось. Но это вряд ли.

     На вторую террасу «Олимпика» Ирина пришла, соответственно, в десять вечера. Там сидел Гонза, у которого свидание с испанкой-чишницей**, должно было состояться через час, и сидел он прямо на иголках, пан Учитель из их же группы, их же Иван или Иван, который ждал жену с фламенко (нынче у них опять фламенко), Пепа тоже был на фламенко, и пришла одна пара из группы их же, с девочкой лет десяти.  За спиной у Ивана стояла коляска, и там спал малыш лет трех. Иван или Иван заслушался Ирину, пока пришла жена. Она ему пересказала 1 часть «Одиссеи», наизусть.
     - Ну, это целый прибег*** - восхищенно протянул Иван.
     - Так-таки есть, - с гордостью ответила Ирина. Ивану она тоже рассказала, что она писатель.

     В общем, когда ушел Гонзик и пришел Пепа, Ирина уже выпила две кружки пива. С Пепой еще две, и в результате в номере была уже где-то после двенадцати. Повалилась, как сноп, с одной мыслью «над всей Испанией безоблачное небо, пожалуй, я так и отпишу Горлову, испанцы умудрились родиться в таком климате, где 11 сентября плюс тридцать, и они готовы поделиться  своим  счастьем с любым, у кого есть хоть немножко денег»…

                13

     Человек никогда ничего не знает. У Ирины семь пятниц на неделе. Она после завтрака снова сумку паковала. Перепаковывала, то есть.  А то, что это за красное полотенце на плече в автобус?! Может, еще красного попугая на плечо? И красные бусы на шею (я придумала еще один афоризм про старость «Женщину от старухи отличают исключительно бусы»). Вот везла же с собой сюда пляжную сумку в бауле,  теперь можно пляжную сумку вынуть – и туда полотенце, да и купальник, да и купальные принадлежности, да и Сангрию, полтора литра, перелитые в бутылку из-под минералки, не выливать же ее, на самом деле, хотя и дрянь. И тем более, с пляжной сумкой можно еще сгонять на море, в последний раз. Хотя бы на полтора часа перед обедом.
     Получилось у нее три баула, а не два, как по дороге в Калеллу.Кайелу. Хорошо еще, один на колесиках, другой на плече, как-то доберется.

     Гонзик лежал на привычном месте у скал, но, уже не уткнувшись носом в песок, а, вольготно растянувшись всем телом к солнцу, глаза его были закрыты. Он спал.
     Ирина не стала его будить – она вошла в серебряное сияние дремавшего моря, и целый час не выходила из воды. Она ныряла на дно морское, и доставала камушки для мамы - серые, оранжевые и белые. Достала семь. На самом деле - они были черные, красные и белые, до тех пор, пока не высыхали. И в три раза, а то и в пять, и в семь - больше, чем галька на берегу. Они были точно такие же, но несоизмеримо больше. Из своих камушков море создавало гальку на берегу, а из гальки на берегу - горы. Ну ни фига себе, кто кого ест?!
     Когда она вернулась – Гонзик уже не спал, а на ее полотенце сидел Пепа (она ему разрешила это делать в первый же день, как он простудился). Пепа брюзжал:
     - Ветерок какой-то противный, не могу я здесь находиться, пойдемте хотя бы под скалы.
     - Под скалами нудисты.
     - Да мне чихать, кто под скалами, главное, чтоб не дуло.

     С неохотой перемещаясь, Ирина все-таки улучила минутку и спросила Гонзика:
     - Ну, как все вчера прошло?
     - Отлично, - сказал Гонзик, не разжимая губ.
     - Правда? А как вы договорились?
     - Отлично договорились, но я бы не хотел об этом распространяться.

     - Вот я здесь прямо улягусь, и пусть хоть один голый посмеет перешагнуть через меня, - кричал им Пепа со скалы, где были выдолблены ступеньки на гору, и по ней постоянно спускались и поднимались, действительно, нудисты. Многие из них были далеко не молоды, и Ирина гадала, что толкает людей демонстрировать свое некрасивое тело, через пятнадцать минут она не выдержала, и сказала, что уходит. Гонзик ее поддержал, Пепа сдался, и они пошли на ирландский кофе, в последний раз. В баре к ним присоединилась супружеская пара, тоже из их же группы, только у них была двухлетняя девочка:

     - Бросила на меня голодного ребенка, а сама помчалась по магазинам, как будто не знала, что все магазины сегодня закрыты! – возмущался муж. Пепа с удовольствием слушал.

      А Ирина незаметно разглядывала квадратики бумаги, которые ей подсунул Гонзик. Там было много человечков, и стрелок, но уже были и кое-какие слова на испанском и чешском.
     - Он вернулся в номер в половине четвертого утра! – вдруг взорвался Пепа, - а потом проспал завтрак, а потом спал до обеда на море, и спал бы до вечера, если б я его не разбудил с помощью нудистов!!
     Было раззадоренные вниманием, супруги недоуменно переглянулись. Ирина рассмеялась и сказала, что если б не было у нее своего собственного отца – властного, рыкастого, важного и несчастного, - то она хотела бы иметь в отцах Пепу. И самое смешное, что если б не было у нее своей собственной дочери – хрупкой, ленивой, самоуверенной и счастливой, - то она хотела бы иметь в сыновьях Гонзика.
     - Она сказала мне «оставайся», - благодарно прошептал Гонзик.
     - Еще бы она тебе сказала что-то другое.
     - Да, но я же-то до пяти утра не спал!! – опять заорал Пепа.
     - Ничего, в автобусе выспишься, - предположила Ирина.
     - В автобусе будем «Метаксу» пить, зря, я, что ли, ее из Чехии пер, а повода выпить так и не представилось?!

                14

     После обеда осталось, как выяснилось, два волшебных часа перед приездом автобуса в пять часов вечера.
     Наконец-то, Ирина решилась, со своей пляжной сумкой, провести эти два волшебных часа на третьей террасе «Олимпика», это на задах, а не сбоку, это целых три закрытых бассейнчика, почти как в Маринеланде,  но тут всего горка для малышей, и подиум для ночных шоу у воды, где ведущие подзадоривают зрителей, возлежащих на шезлонгах, карточками с цифрами или рисунками. Там же существует и барчик.
     Пока она выбирала шезлонг – пришел Иван или Иван, с трехлетним сыном, - мама пыталась что-то прикупить на последней минуте, а потом, из первого ряда шезлонгов, к ним присоединился пан Учитель, а потом пришла жена мужа, у которых была десятилетняя дочь, а потом Пепа,  короче, к автобусу они наклюкались той Сангрией, мама не горюй. А что еще было делать с той Сангрией, не выливать же?! Да еще пивка из барчика поддавали.

     В автобус вошли навеселе, пани Соукупова посадила Ирину на этот раз с паном Учителем прямо-таки посередине салона, ввалились Иван или Иван с женой, которая костерила его почем зря,с спящим мирно ребенком, Пепа кричал «поехали!», и всем совал одноразовые стаканчики, буквально плеща туда Метаксу, все как-то помчалось.

     Пока не стемнело – ехали по Кордильерам (?!) на каких-то немыслимых виражах, море оставалось все ниже и ниже, горы поднимались все выше и выше, кряж за кряжем, в какую-то минуту море показалось рекой, так, голубой ленточкой, как на том панно, Ирина все это комментировала, и пан Учитель сказал:
     - Вся Ваша беда в том, что Вы все слишком протоколируете, Ирина.

     Ирина рассмеялась. Как будто пан Учитель прочитал все ее собрание сочинений.
     - А правда, что Вы писательница? - вопросила пани Соукупова, тоже хватив лишнего.
     - Я не писательница, а писатель. Последний, советский, - сказала Ирина, а ведь была абсолютно пьяная.
    

     Неизвестно, на какой границе – между Францией и Германией?! – весь автобус потряс нечеловеческий крик Пепы:
     - Где Гонзик? Где Гонза? Где мой сын?!
   
 

    
    
    
      
    



   
 

    
    
    

   
 

    
    
    
      
    


   
 

    
    
    
      
    


      
    


    

 


               

    
      
    


    


    
      
    


    




    

 
    

               

               
 


    

 
    

               

               
 

    



 
    

               

               
 

    
    
       

 
    

               

               
 

    
    
       


               
 

    

 
               
 

    
    

 

 

    
    
       


    
       



   
                Ирина Беспалова,
                Сентябрь, 2010, г. Прага