Возвращение

«Возвращайся ко мне»… он провел кончиками пальцев по глубоким неровно-нацарапанным буквам, по краям изъеденным ржавчиной… эта надпись, перечеркивающая все их прежние послания на ее жемчужных воротах, заключала в себя столько отчаяния и тоски, что, казалось, она кричит в самое сердце, и неважно какое между ними расстояние… когда она выводила эти слова резкими истошно-кричащими линиями, раздирающими пласты краски, он должен был услышать их и тут же вернуться. Она верила в это. Она надеялась. Но он оглох и ослеп для всего мира. Даже для нее. Все эти годы он слышал только свою безысходную боль… Иезавель… та, другая, она во всем была права…

Сейчас, как никогда, он ощущал давящее одиночество… Почему она вдруг оставила его именно теперь, когда он так остро в ней нуждался?! Ведь он наконец-то услышал и исполнил ее просьбу… он вернулся к ней… и именно в этот момент она исчезла, оставив наедине со всем, что он сотворил… она оставила его одного перед лицом совершенного преступления… так жестоко и хладнокровно…

Правильно… Это ее наказание… Это его искупление…

Он прикоснулся к шрамам от ее многочисленных укусов на шее. Их сглаженные неровности, пульсирующее тепло под кожей, память, что они в себе удерживали, придали ему уверенности для следующего шага… он впервые с благодарностью подумал о ее кровожадном обращении с ним.

Под жестким светом луны изломанные силуэты их домов походили на зеркальные отражения друг друга… словно однояйцовые близнецы, соединенные пуповиной одичавшего яблонево-вишневого сада.
Он осторожно проскользнул через незапертые ворота, вступив в их в одно мгновение состарившееся детство, заросшее высокой прошлогодней травой… сухие стебли тихо перешептывались, задеваемые его ногами. Между булыжниками дорожки, ведущей к ее дому, пробивалась новорожденная поросль, серебрящаяся в лунном свечении.
Каждый шаг – воспоминания… вон там, в саду, покосившийся большой круглый стол, едва различимый между разросшимися деревьями и высокой травой… сколько они провели времени за этим столом… обедали и ужинали, делали уроки, составляли маршруты походов и разговаривали, разговаривали, разговаривали… а еще Джаз любила забираться на него, словно на импровизированную сцену, усаживаться с ногами и играть на губной гармошке старые блюзовые мелодии. И широкая терраса с неясно как удерживающейся от обрушения крышей, потому что несколько опор треснули и опасно накренились… на этой террасе их родители очень любили посидеть вчетвером, когда детей загоняли в дом и просили хотя бы сделать вид, что они легли спать… родители выключали во всем доме свет и долго тихо разговаривали о чем-то своем, часто пересмеиваясь и поддразнивая друг друга… их отцы оккупировали первую ступеньку, а матери, словно птицы, усаживались на перила, и так могли просидеть до утра, раскуривая сигарету за сигаретой… детям, конечно же, было жутко-любопытно, и они неслышно, на цыпочках, подкрадывались к распахнутым створкам вон того большого окна, в котором сейчас за заколоченными крест на крест досками зияют дыры, и слушали воспоминания родителей словно сказки… нередко они с Джаз так и засыпали в обнимку под этим окном, чтобы проснуться уже в своих кроватях. Родители никогда не ругали их за эти проделки. Возле торца все еще росла кряжистая раскидистая яблоня, ветви которой когда-то покачивались около самого окна, ведущего в коридор второго этажа, ближайшего окна к ее комнате… Джаз часто оставляла его приоткрытым для него или вылезала через него сама, и они тайком сбегали на всю ночь в их царство разрушенных замков… Сейчас эти узловатые голые ветви глубоко вдавались в пустую глазницу выбитого окна.
Каждое воспоминание – теплая щемящая боль в груди.
Теперь ее дом казался давно вымершим, словно догнивающая туша мамонта… И воздух, коконом обернутый вокруг него, совершенно не пах весной… он пах гнилой сыростью развороченной могилы… он пах смертью.
Но изнутри, как слабое дыхание, доносились звуки губной гармошки и низкое хрипловатое пение… Он шел на этот звук как на маяк, задевая косяки и стены, натыкаясь на похороненные под слоями пыли, искореженные временем предметы, спотыкаясь, падая, но снова поднимаясь и продолжая свой путь…
Внутри дом также изменился до неузнаваемости, больше напоминая заброшенный склад, чем бывшее жилище людей… все осталось на своих местах: мебель, книги, посуда, засохшие цветы в горшках… будто в один прекрасный день люди просто исчезли, а не переехали в другое место… исчезли, застигнутые за своими повседневными делами: приготовлением обеда или ужина, чтением, работой… нетронутыми оказались даже проектные чертежи ее отца, закрепленные на кульмане… и только звук губной гармошки каким-то образом заблудился в этих стенах и остался единственным живым воспоминанием о людях, что жили здесь раньше…
Лестница под его ногами старчески заскрипела рассохшимися ступенями, такая хрупкая и ветхая, что Роберт с каждым шагом все крепче цеплялся за расшатанные перила, но ни на секунду не задерживался, хотя с каждым вздохом сердце билось все быстрее и отчаяние… Он не мог сейчас думать ни о чем, кроме звуков губной гармошки и ее неповторимого голоса, выплетающего из слов хорошо знакомую песню, одну из ее любимых…
Almost heaven west Virginia
Blue Ridge Mountains Shenandoah river
Life is old there older than the trees
Younger than the mountains blowin' like a breeze…

…он даже не обратил внимания, когда закончилась лестница и начался затянутый паутиной коридор, лишь считая про себя дверные проемы, ведущие в никуда… вот и окно, через которое он проникал в ее дом, чтобы проболтать до утра и уснуть, прижавшись друг к другу, или же украсть ее в мертвое царство…
…All my memories gather round her
Miner's lady stranger to blue water
Dark and dusty painted on the sky
Misty taste of moonshine teardrop in my eyes…

…в темной комнате под самой крышей с вывороченными оконными проемами, занавешенными превратившимися в лохмотья шторами, на кресле-качалке медленно покачивалась девушка… длинные нечесаные волосы спускались до самого пола фосфоресцирующим водопадом… чуть прикрытые глаза бесстрастно смотрели перед собой… худенькие плечики и подогнутые ноги прикрывали какие-то рваные тряпки… но это была его Иезавель, та самая, из далекого детства, когда мир, казалось, был до краев залит медовым светом, и воздух пьянил, а горы, прикрывающие их склоны леса и небо со всеми своими закатами и рассветами, луной, звездами, Млечным путем, грозами и первозданной бездонной чистотой существовали только для них двоих… и их ноги вращали целую планету…
…I hear a voice in the morning how she calls me
The radio reminds me of my home far away
Drivin' down the road I get a feelin'
That I should been home yesterday…

Мягко-светящиеся волосы отбрасывали блики на застывшее лицо, на котором жили лишь губы… тонкие длинные пальцы незаметно скользили по губной гармошке, маленькая головка чуть покачивалась в такт затихающей грустной кантри-балладе…
…Country roads take me home
To the place I belong
West Virginia mountain momma
Take me home country roads…

Он застыл в проеме, не в силах пошевелиться… Кто она?! С лицом Джаз, с ее телом и голосом… но с волосами цвета спелой пшеницы и глазами… он отчего-то твердо знал, что глаза у незнакомки зеленые… они такого же зеленного оттенка, который когда-то был у его собственных глаз.
Последние слова замерли на приоткрытых губах. В пыльном сумраке комнаты воцарилась тишина, нарушаемая лишь едва слышным поскрипыванием кресла и его надсадным дыханием. Он попытался что-то произнести… спросить… но не смог разомкнуть губы… Наконец, она подняла лицо и вонзила в него до боли знакомый насмешливый взгляд…
- Ты, все-таки, вернулся… - немного удивленно усмехнулась странная незнакомка, - Она оказалась права… Ведь все эти годы каждое утро она упорно повторяла, что ты обязательно придешь…
Она криво улыбнулась, словно изо всех сил сдерживала слезы…
- …но я, признаюсь, уже давно перестала ей верить…
- Иезавель?! – полуспросил-полувыдохнул он, не способный ни на что более вразумительное…
Губы скривились еще больше, теперь выражая лишь горькое презрение.
- Если ты ее ищешь, она там же, где ты ее бросил… Все это время она была там.
- Кто ты?.. – он сделал шаг к ней, но она внезапно вздрогнула, бросив на него исподлобья яростный взгляд дикого животного, заставивший Роберта невольно отшатнуться.
- Лучше поторопись. Она и так слишком долго ждала… - почти зашипела на него девушка.
Он попятился, все еще не сводя глаз с хрупкой фигурки, сжавшейся в кресле-качалке. Ее губы вновь коснулись гармошки, но не исторгли ни звука. Его будто толкнули в грудь, отпихнув назад к шаткой лестнице. Но он еще успел услышать тихий шепот, словно прозвучавший прямо в голове: «…я - никто… а могла быть твоей дочерью».
Отчаянно сопротивляясь неведомой силе, толкающей его вниз по лестнице, из дома, к лесу и дальше к заброшенному парку и краю оврага, где возвышался огромный старый платан, Роберт кинулся обратно к дверному проему, ведущему в ее комнату…
Но ее там уже не было. Кресло стояло неподвижно как минимум несколько лет, прикрытое плотным саваном пыли. Губная гармошка также нетронутая валялась на полу среди кипы разбросанных по всей комнате бумаг. Он нагнулся и подобрал один из множества одинаковых листов… и его сердце оборвалось, заставив опереться о стену, прерывисто дыша, словно утопающий… С посеревшего от времени куска бумаги на него с едва уловимой и немного грустной улыбкой смотрела Джаз… а под фотографией крупными буквами было напечатано:

«Внимание! Пропала девушка в ночь с 26 по 27 мая 19… года… Имя: Иезавель… Возраст: 18 лет… Рост: около 5 футов… Телосложение: хрупкое… Глаза: серо-голубые… Волосы: черные, прямые, обычно свободно-распущенные, длиной ниже поясницы… Особые приметы: низкий хрипловатый голос (контральто)... Если вы ее встречали или обладаете хоть какой-нибудь информацией о ней, просьба сообщить по телефону:…»

Буквы заплясали перед его глазами, наскакивая и сливаясь друг с другом.
Иезавель пропала 15 лет назад... пропала в ту самую ночь...
Лист выпал из дрожащих пальцев, но перед ним все еще стояли ее чуть прикрытые глаза, смотрящие на него с фотографии.
Сдавленный вопль вырвался из самой глубины груди.
Внутри словно что-то схлопнулось… он бы упал, если бы не та же неведомая сила, что ранее гнала его сюда, не подхватила и бросила его тело вниз по лестнице…
Несмотря на агонизирующий рассудок, захлебывающийся вопросами и ответами, тело более не слушалось его, уверено уводя туда, где он убил единственную любовь… туда, где все 15 лет, его ждала Иезавель…