Дезеприке

    
                ЮРИЙ БАТЯЙКИН

                Дезеприке

               

Она охраняла дочь, как раковина жемчужину; только, преломив луч в зеленой воде, заметишь редкостную красу. А от кого охранять? Увидел, влюбился в нее  поэт, стареющий, по- всему, но мускулистый и с лица молодой. Бросило зрелую женщину в пот от ужаса, когда бы не морская вода – потерялся весь смысл…  А литератор клялся любить её жемчужину  в горе и в радости, и далее, как в той клятве, что  забыли все. В богатстве и в бедности, кажется.
На скамейке сидели. Как прозевала! Бог зрел их, и они зрели. Ну, не отдам. Лучше рыбам скормлю. Я – хозяйка! Тут, на грех подруга с двумя детьми, старший вроде ровесник... Оставим их одних: сами, вроде, по рынкам. Девчонка мешать будет, а если и выйдет что – не моя вина: перед Богом чиста. Собак так спаривают – оставляют одних… Если не впер, берут за член и суке запихивают, чтобы та не бесилась. Впрочем, дело молодое. А "влюбленный"   подергается пусть, напишет, может, что… А руки распустит на мальчика: на зону! Эта приятная мысль завладела тупой башкой и поплыла, закружилась в вальсе по гостиничному полу, как по дворцу бракосочетаний… Тьфу!
А в колонии с него спросят:  девка-то несовершеннолетняя. А он ответит: люблю, и отстанут, как пить дать. Там всё настоящее уважают – не то, что здесь. Вот, ****ь! Вот навязался на мою голову…  Зачем родила, а деваться некуда было – не аборт же делать, оставила бы в лесу, да все знают. Начнут приставать: А где Вичка?
В ****е, в красной комнате спит.
А может он нормальный – поэт-то. Они писатель еще. Лауреат, поди. Ну, влюбился, что такого? Гордиться надо. Девка – сама нежность. Староват, да. Но не он один –  скелеты за пятиклашками бегают…
Прошлись по магазинам, пытливо смотрит: было? У-у, вы****ок: мог и изнасиловать – тварь. Теперь не узнать. Ненавижу себя, червяка этого извивающегося, подругу, дочку ее - аутендика, свою курву, писателя этого, а Вика говорила: он – гений. Может и правда? Ай, я дура, идиотка, ****ь!
Он, вроде, книгу собирается издавать, не то две даже. Кино сымать будут, надысь. У него и дача и квартир не обочтешься. Ах, кабы знать наперед, как бы видеть ясно, что будет?
А что будет – ****ство оно и будет. Ведь как жемчуг-то добывают – ножом, потом зарастет, но какая дальше жизнь, а с этим и не увидишь, куда увезет.
А, может зря я так?  Божья воля на все: не Бог – и не встретились бы они. А я вмешалась –дура.  Какая же я мать!  Конвоир, ходячая тюрьма, гражданин хороший… Ладно: уехал он, кажись; и нам пора. Чую, договорились они: надо Викины вещи обыскать, как следует… или пусть все идет своим ходом. Ведь едет поезд – я на рельсы не прыгаю? Не кричу: поворачивай, сука, а то плохо будет, убью?
Надо, чтобы с ней поговорили, убедили. И такие люди есть. Даром владеют. Серой от них за километр, зато результат - хоть в карман клади. В пятницу и сходим, или домой приглашу. Работу уже мы с ней провели. Звонить и писать к нему не будет – обещала. И реликвии свои отдала. Да полно, вдруг, затаилась? Вдруг вернула не все? Поэтому и нужна эта госпожа Подземельцева, чтобы окончательно вытравить и гипнозом добить.
Жутко, все же, у ведьм. Смрад такой, будто покойник в доме. А так чайку попили – старые подруги – тока в один момент та как заорет: Смотреть на шар! Вичка и в обморок. А она наклонилась к самому уху и шепчет, шепчет…  Говорит: теперь Вика его не узнает даже… Вот, ****ь, какие теперь технологии, или по наследству перешло.
Плохо было писателю. Ведь, полюбил он. Каждый взгляд и слова Виктории падали родниковой водой на душу, как на засохший цветок. Поверил он, что может еще ожить. Вернулся - ждал весточку или звонок - зря. Мрачнее мрака стал. С каждым днем гасла в его груди искра Божья, которую тот сронил в сердце любимчика своего, когда они на скамейке сидели. Не признается, а балдел Господь от своего же дара, словно пацан. От стихов плакал, рассказов - с ума сходил. И вот: любовь, которую Он поэту послал, чуть жива. Опять  творчеству стоп, а вмешаться нельзя. И девушка, которую Он ему выбрал - беда с ней.  Осерчал Бог.  Отплачу, - сказал. Сделаю с ними – Дезеприке.
Приближался Сентябрь. Нарастал грустный тревожный шум в кронах деревьев. Все чаще моросил дождь, а солнце, которое так палило в Анапе, и вовсе перестало выходить. Словно и не было ничего.
 09.08.2009