Выстрел

  Улица не была  длинной. Всего в шесть «финских» домов. На двенадцать семей, значит. Как на самом деле называлась улица, никто не знал, но между собой её называли «Тракторная», хотя трактора по ней и не ходили совсем. Впрочем, в сезон дождей, как раз приходившийся на конец лета и начало осени, без трактора обойтись было очень даже непросто. Машины, буксуя, уютно располагались по кюветам и никакой надежды выбраться оттуда самостоятельно не было. Шофера, чертыхаясь, оставляли своих любимцев и пешим ходом спешили на мотобазу за помощью.

То ли дело зимой! Улица превращалась в поле для хоккейных баталий или гонок на собачьих упряжках. В санки запрягались две собаки, один пацан садился, а второй бежал по дороге, что есть духу. Собаки гнались за ним, а сидящий в санках подтверждал, сам того не подозревая, гоголевское:
  - Какой русский не любит быстрой езды!

У бегущего впереди была своя задача – вовремя запрыгнуть на какой-нибудь забор или проскочить в калитку. Иначе псы могут в азарте и штаны порвать. А мамки у всех были строгие… Если бегущему удавалось скрыться, у едущего возникала проблема – собакам-то тоже надо было порадоваться жизни. Собачья радость – это не только ливерная колбаса, а и сидящий на санках шпингалет, у которого пальто тоже вкусное на вид. Поэтому у едущего на санках детство было даже тяжелее, чем у бегущего – как сразу сообразить, куда и как бежать, если с санок надо спрыгнуть, да ещё и на ноги встать! Задача буквально неразрешимая. Выход был один: валиться с санок на дорогу и ими же прикрываться – пусть псы клыки об полозья затачивают. А там, глядишь, бегущий отдышится малость и отвлечёт собак на себя. Тогда можно потихоньку отползти в безопасное место и порадоваться, если на пальто не обнаружатся куски ваты, торчащей из вновь приобретённых дыр.

Но у улицы была ещё и другая забота. И не очень приятная. Даже можно сказать, что совсем неприятная… Но очень нужная.

В начале зимы улица начинала колоть свиней. Так и шли – от первого дома до последнего. Мужчины вершили кровавую часть работы, женщины сортировали мясо, готовили колбасы, даже лепили пельмени. Все были при деле и  дней через десять  улица затихала, обеспечив семьи мясом на всю долгую зиму.

Кузьмич не был пацаном и на собаках не катался. Он мог, конечно, иногда съехать с ледяной горки, которую сам и заливал во дворе в начале зимы на радость детям, которых у него было трое. Но что бы на собаках… Кузьмич не мог позволить себе такую роскошь, хоть и очень иногда хотелось. Тем более, что он был офицером, капитаном. А это вам не шутки. Каждая звёздочка имеет вес и давит на плечи, а от них давление переходит на весь организм. Авторитет, опять же. В общем, собаки не входили в кузьмичевские планы никаким боком. Разве что младшего сына поругать, если он придёт домой в порваном пальто. Кузьмич не был строгим отцом, но любил делать нравоучения. Он «нравоучил», а сынишка стоял, сопел и завидовал тем своим друзьям, которых отцы учили ремешками. А что – раз-два и готово! Ну, поболит немного, поревёшь для вида и всё, можешь дальше запрягать Мухтара с Джульбарсом в санки и нестись по «Тракторной» во весь дух! Кузьмич этого не понимал, он думал,что он строгий отец и действовал соответственно. Кузьмич даже и не подозревал, что в душе он добрый и безобидный. Ему ведь об этом никто не сказал, а самому додуматься не было времени – то работа, то домашнее хозяйство.

Семья купила чёрного поросёнка, который за год вымахал в огромного кабана. У всех на «Тракторной» кабанов звали Васьками, но Кузьмич своего назвал Борькой, чем несказанно гордился. В серых буднях хоть чем-то хотелось выделиться. Но этот Борька… Он категорически не признавал металлической посуды. Даже спал в своём свинарнике подальше от стен, в которых были забиты гвозди. Видно предчувствовал, что смерть ему придёт от железа. Кузьмичёв отец исхитрился и сделал Борьке деревянную лоханку без гвоздей. Чем он там крепил дощечки, непонятно. Но Борька признавал только отца и никого более. А как иначе? Только отец называл Борьку «андел». Да, не «ангел», а именно «андел»! Наверно, что бы настоящих ангелов не обидеть, да и Борьку тоже.

Что же, пришла пора и Бориса на мясо пускать. Утром собрались мужики. У каждого были свои обязанности – кто за ногу дёргает и валит, кто колет, кто смалит, кто свежует. Всё на потоке и ничего лишнего. А Борька начал метаться по загону. Он дико визжал и сбивал всех, кто стоял у него на пути. О нормальной процедуре закалывания кабана уже никто и не думал, а наоборот, все думали только о том, что бы не подвернуться Борису под горячую ногу. Или под горячее рыло. Закольщик орал:
- А если я с первого раза не попаду! Вся кровь вытечет, хрена вы колбасу заготовите!

И в этом был свой резон. Рассевшись повыше на заборе, мужики согласно кивали головами.

Кузьмич принял решение, он на них был скор:
- Приходите завтра в шесть утра. Я его завалю со своего табельного, делать нечего. Только не опаздывайте, знаю я вас – сейчас пойдём к Чичуриным, вы после всех дел наклюкаетесь, а утром не добудишься никого!

Мужчины нисколько не возражали и дружно покидали забор с наружной его стороны, клятвенно обещая, что никто завтра не проспит, что Кузьмич может не волноваться и вообще, на нашей улице все ребята очень ответственные.

Кузьмич, горестно вздохнув, побрёл вместе со всеми к соседям…

Рано утром он взял фонарик и пистолет и пошёл забивать Борьку. Кузьмич прошёл всю войну и слово «убивать» пытался забыть, хоть это и не очень получалось. Он шёл забивать Борьку, надеясь всё решить одним выстрелом. Среди офицеров Кузьмич по праву считался метким стрелком…

В сарае было темно, хоть глаз коли. Борька нервно дышал в темноте. Кузьмич включил фонарик, нашёл Борьку и прицелился. У него самого сердце колотилось где-то в горле, руки предательски тряслись, а глаза щипало. Задержав дыхание, Кузьмич нажал на курок. Прозвучал выстрел. В тесном сарае он даже не прозвучал, а прогрохотал.

В наступившей вмиг тишине раздался дикий борькин визг. Кузьмич, похолодев от ужаса, увидел, что кабан несётся прямо на него. Инстинкт самосохранения развернул кузьмичёво тело на сто восемьдесят градусов и, очертя голову, понёс его прочь из сарая. Загон кончился мгновенно и  Кузьмич, ни секунды не мешкая, перемахнул через притвор на улицу. Он хотел отдышаться и привести свои расхристанные нервы в порядок. Не тут то было! Притвор свечой взмыл вверх, напрочь снесённый отупевшим от боли и страха кабаном. И Кузьмич понёсся вдоль по «Тракторной», периодически отстреливаясь через плечо. Свежий морозный воздух лишь усиливал грохот выстрелов и перепуганные жители, мгновенно проснувшись, начали убирать плачущих детей подальше от окон – неровён час… А вдруг китайцы напали? 

Нет, не китайцы. Борька мчался за Кузьмичём, с каждым новым выстрелом замедляя свой бег. А Кузьмич уже лихорадочно втыкал вторую обойму, с ужасом чувствуя, что его силы уже на исходе.

Наконец, Борька захрипел и упал, не добежав до Кузьмича каких-то пары метров. У Кузьмича подкосились ноги и он сел прямо на дорогу, тяжело дыша и всхлипывая. Пистолет и фонарик выпали из рук и у него не было сил их поднять. Было бы обидно, пройдя от Сталинграда до Берлина, погибнуть от домашнего кабана . Но об этом сейчас не думалось.  Не думалось вообще ни о чём.

Убедившись, что Борька уже не дышит, Кузьмич осторожно приблизился к нему и начал рассматривать, куда попадали пули. Первым неудачным выстрелом он, очевидно, прострелил кабану ухо, вот и началась взаимная охота.

Постепенно начали собираться люди. Откуда-то привели лошадь. Борьку прицепили к оглобле  потащили на кузьмичёвский двор. Мужики пришли в полном составе, хоть и хорошо вчера закусили свежениной у Чичуриных. Как же тут сон, если пальба на улице, как на Курской дуге?

А Кузьмича забрал воронок. Строгие люди в погонах приехали быстро, как всегда.

Жена проплакала три дня. Дети, не совсем понимая сути происходящего, тоже иногда плакали, особенно младший.

Через три дня Кузьмич вернулся. Похудевший и очень серьёзный. Младший сын тут же забрался к нему на колени, удивляясь тому, что папа откуда-то приехал, а гостинцев не привёз. А раньше всегда привозил. Жена носилась по квартире, ни на минуту не умолкая. За три дня у неё новостей накопилось, как за всю жизнь. Кузьмич сидел, гладил сынишку по голове и слушал. И не перебивал.

Когда на следующий день Кузьмич вернулся с работы домой, на его погонах на две звёздочки было меньше. Но он улыбался, радуясь, что так легко отделался. 

Но после этого случая зачастил Кузьмич на стрельбище. Особенно в тёмное время суток. И чёрных кабанов больше никогда не покупал. Мало ли…

Август 2010, Мавритания