Цукан

(Рассказ)


Цукан шел на день рождения. Шел, наверное, впервые в своей жизни. Да и что это, к слову сказать, была за жизнь? Назад оглянешься – вспомнить нечего. За свои семнадцать лет кроме отцовских пьянок – ничего не видел. А пил отец, как говорится, по-черному! Бывало, шлея под хвост попадет - авансы начисто пропивал, получки... Мать слово поперек скажет – пропала. Хоть из дома сбегай – «всенощная» до утра!
Сашка пробовал несколько раз заступиться, да разве справиться ему, пацану, с расходившимся буяном? Как пушинка, летал по комнате, пятый угол искал. Маленький Витька, Сашкин брат, – плачет, мать на развод подавать грозится, отец – в три этажа матом!.. В общем – жуть. Бывало, до милиции дело доходило. Вырвется мать, в чем есть, из хаты (жили они в собственном доме), позвонит 02, а милиционеры явятся – тут же и пожалеет непутевого супруга. А пуще всего – деньги. Не улыбается ей деньги от детей отрывать на уплату штрафа. Да и отец – не будь дурак – слезу тут подпустит, прощения попросит. И готово дело – уезжает машина спецнаряда ни с чем. Доброе у матери сердце, не научилось за долгую безрадостную жизнь зла помнить. Всё думает: в последний раз прощу! Ан, не тут-то было, в следующую получку – опять дебош!
Соседки сколько раз советовали: да развяжись ты с ним, Михайловна – два пацана растут, что видят?.. Гляди, как бы по отцовской дорожке не потопали! А матери всё равно жалко непутевого муженька. Сколько лет вместе прожили и вдруг – на тебе!.. Да и как сиротами детей оставлять? А этот, какой ни есть – всё отец.
Цукан рос замкнутым и озлобленным. Рано подружился со всякой поселковой шпаной. Дрался, хулиганил, состоял на учете в милиции. Неизвестно, чем бы всё кончилось, но познакомился он как-то на соседнем поселке Строителей с девушкой, Надей...
Как обычно, пришли с дружками в летний клуб. По пути задирали прохожих, особенно местных ребят, не давали прохода девчонкам. Все – «патлатые», в модных брюках клеш, под рубашками – тельняшки-«рябчики», на глаза натянуты «кепари», во рту
папироски. Герои, что ни говори. Блатата. Привыкли, что все шарахаются с их пути в разные стороны!
А эта почему-то не шарахнулась... Цукан внимательно, из-под козырька кепки, оглядел Надю, сплюнул под ноги окурок. Ничего вроде особенного, девчонка как девчонка. Нос вздернут, в косах бантики, сама – от горшка два вершка, но глаза – как у кошки! Так и жжет, так и жжет своими глазищами... Видно, что умрет – не отступит!
И Цукан стушевался. Отпустил дружков в клуб, а сам – за Надей. Гонор приблатнённый, напускной куда делся. Пленили парня глаза девичьи. Так и познакомились...
Цукан был парень не робкого десятка, многим пацанам в посёлке доставалось от его крутых кулаков. Но сейчас он боялся... Боялся встретиться с кем-нибудь из прежних дружков. Знал, что злы они за его отход от компании. Что ни говори, а Сашка здорово помогал в многочисленных потасовках с пацанами из других поселков. Дело в том, что по давней, неизвестно когда и кем заведенной, традиции на этой восточной окраине города состоявшей сплошь из одних посёлков – кипела отчаянная, не прекращающаяся ни на миг, вражда между мальчишками. Один поселок шел войной на другой, одна хулиганская группировка на другую. Вечерами, где-нибудь в роще на нейтральной территории, а то и в жилых местах вспыхивали целые баталии – жестокие и бессмысленные. Били только лишь за то, что не свой, что живешь не на том посёлке, не в той школе учишься... Били кулаками, ногами, свинцовыми кастетами, металлическими прутами, гитарными струнами, палками, камнями, а иной раз шли в ход и ножи – «пики» и даже «поджигняки»-самопалы.
Самым хулиганским поселком считался второй Орджоникидзе, где и жил Сашка Цукан. Враждовали «посёловцы» (так их все называли) с ребятами из поселков Авиаработников, Фрунзе и Строителей или СМУ-6. Редко какое столкновение молодежных группировок обходилось без приезда милиции. Сашка сам не раз побывал уже в отделении. Ничего хорошего там не было – на милицейских нарах. До чертиков надоела такая жизнь! Надю встретил – как заново на свет народился. Дружки между тем тянули обратно, не хотели упускать такого опытного бойца...
Цукан убыстрил шаг и почти летел по роще, разделявшей два поселка: с частным сектором и государственным – тот самый СМУ-6, где жила Надя – пацаны которых враждовали друг с другом. Был уже конец осени. Похолодало. На дорожке стояла грязь. От быстрой ходьбы по влажному асфальту парень заляпал неумело отглаженные брюки, ширине клеша которых позавидовал бы любой морской волк.
Под болоньевой курткой Цукан прятал подарок – говорящую куклу, купленную на не совсем честно заработанные деньги... Цукан шел и думал, что это уж, верно, в последний раз!.. Но что ему еще оставалось делать: у вечно пьяного отца рубля никогда не допросишься, злая, как мегера, мать еле сводила концы с концами, а Сашке Цукану позарез нужны были деньги для приобретения приглянувшейся ему в универмаге вещи – подарка для Нади! И он, подобрав компанию, пошел, как всегда к общежитию гэпэтэушников на Сельмаше.
Сашке нужны были только деньги, и он предупредил своих, чтоб зря никого не трогали.
Гэпэтэушники или, как они сами себя окрестили – «бурсаки», подходили с занятий по одному, по двое, а то и целыми партиями. На улице было уже темно. Прохожие, наученные горьким опытом, обходили подозрительную компанию «местных» по другой стороне улицы. Сашка с дружками стоял за углом трехэтажного общежития. Перестревали подходившие «жертвы», грубо требовали деньги. «Бурсаки» не сопротивлялись, так как были все, в основном, приезжие – из деревень, торопливо выкладывали на Сашкину ладонь «серебро», скомканные рубли и трёшки, заработанные их отцами на комбайнах или матерями – на картошке и помидорах. Подозрительный Колька Кадук – правая рука Цукана – приказывал кому-нибудь еще и попрыгать, не зазвенит ли припрятанная мелочь!
Один здоровый – косая сажень в плечах – заплакал.
– Немае у мэнэ грошей, хлопци! Немае!..
«Хохол» плакал, а сам норовил выскользнуть из плотного кольца обступивших его «местных». Сашке стало вдруг отчего-то противно и стыдно за плачущего. Сам он никогда ни перед кем не унижался, и не любил это в других.
– Брось эту мразь, Кадук, ну его! Руки марать...
Но Колька Кадук, левой рукой ухватив «бурсака» за грудки и чуть-чуть потянув на себя, зверски ударил его в зубы. «Бурсак» замычал, захлебываясь кровью, и рванулся с такой силой, что оставил в Колькиных руках выдернутый с мясом ворот рубашки...
Цукан шел и с отвращением вспоминал этот случай. Раньше он, может быть, и не придал бы ему большого значения, но теперь, после знакомства с Надей, в Сашкиной душе всё перевернулось. Понимал: узнай девушка об этом – конец их дружбе! А что потом – катиться дальше прямой дорогой в колонию, где уже успели побывать почти все друзья-приятели, включая и Кадука? «Баланду» хлебать?.. Нет уж, увольте, Сашка Цукан к «хозяину» не торопился!
Конечно, всё в жизни было, дурака частенько валял... Вот и вчера не удержался от старой привычки. Но ведь никого же не бил! А что деньги брал – так не для себя же. Так хотелось к Наде на день рождения! Сашка успокаивал себя, и в то же время чувствовал всю шаткость этих доводов. Вчерашнему не было ни какого оправдания!
Впереди за деревьями мелькнули вдруг какие-то фигуры, раздался пронзительный разбойничий свист и на дорожку вывалила живописная компания Кольки Кадука.
«Лёгок на помине!» – с тоской подымал Цукан и, изобразив на своей вымытой физиономии вымученный призрак улыбки, поздоровался:
– Здорово, Колька.
– Привет, Цукан! – откликнулся Колька и подмигнул своим. – На свидание никак канаешь? Что за бикса? С «Кацапки»?
– Оттуда, – небрежно кивнул Цукан и сделал попытку миновать веселую компанию.
– Погоди, Цукан, дело есть! – остановил его Кадук и кивнул на рощу. – Погнали побазарим?
Цукан взглянул на часы и согласился. У него еще было время.
Ломая ветки молодой поросли, прошли неглубоко в рощу. Расположились на поваленной сухой акации. Колька Кадук вынул «Беломор» и какой-то черный, остро пахнущий коноплей, шарик. «Дурь!» – догадался Цукан, с интересом наблюдая за действиями приятеля.
Колька размял на ладони шарик, смешал его с табаком, выпотрошенным из папиросы. Затем снова ловко забил все это в «беломорину». Кто-то поднес спичку.
– Будешь? – спросил Кадук, глубоко затягиваясь и выпуская в лицо Цукану облако сизого пьянящего наркотического дыма. Сашка не удержался от соблазна, хватанул пару затяжек для храбрости... Раньше он курил уже как-то анашу, но сильно этим
не злоупотреблял. К наркотикам и наркоманам относился резко отрицательно, считал – лучше выпить! Но сейчас, чувствуя некоторую неловкость при мысли о предстоящей встрече с незнакомыми людьми на дне рождения у Нади, решил подавить эту неловкость подобным способом. Пить бы не стал, опасаясь запаха, а это... можно.
«Косяк», как называли папиросу пацаны, торжественно поплыл по кругу.
– Пятачку не уроните! – предупреждал курильщиков Колька.
«Пятачка» – больше половины папиросы, уже сгоревшей, превратившейся в пепел – причудливо изогнувшись, держалась на одном честном слове. Как объясняли заядлые курильщики, в «пятачке» был самый смак!
От выкуренного в Сашкиных глазах зарябило. Роща снялась с места и медленно поплыла вместе с Колькиной компанией. Откуда-то издалека до Цукана доносился слабый еле слышимый голос Кадука:
– Йога с Пецей недавно с полей вернулись... из Краснодарского края... Два чемодана «дури» привезли... Едем, Цукан! В это воскресенье...
Цукан отстранил Кадука и, взглянув на часы, поднялся на непослушные ноги.
– Едем, Цукан!.. на поля, – продолжал тянуть волынку «Коляба».
– Пошел ты, Кадук!.. Не хочу! – с силой тряхнул головой Сашка и, прижимая к груди за пазухой куклу, решительно зашагал прочь.
«Анаша, анаша, до чего ж ты хороша!» – дурашливо кто-то затянул сзади. Оргия была в полном разгаре...
«Это уж верно – в последний раз!» – думал Цукан, выныривая из рощи. Мир перед глазами ломался и уплывал кусками... Цукан сделал шаг на шоссе, отделявшее рощу от поселка Строителей – и перелетел его, мягко приземлившись на другой стороне, под липами!..

– Какой-то он волосатый и... дикий! – говорил супруге, гремевшей на кухне посудой, Наденькин отец, штурман гражданской авиации, Нефёдов: – Бр-р, рецидивист какой-то!.. И где она его только выкопала?
Налив себе из пузатой импортной бутылочки остатки праздничного коньяка, Нефёдов с отвращением выпил и, хмуро зажевав алкоголь ломтиком лимона, направился смотреть телевизор.
«Хороший парень! – пожимая плечами, думала мать Наденьки, склоняясь над ворохом грязной посуды. – Смешной только... Куклу принес...»
В это время Сашка с Надей прогуливались по поселку.
– А ты любишь стихи? – говорила, сверкая глазками, Наденька.
– Люблю, особенно песни! Блатные только. – Краснея, вымученно улыбался Сашка, не зная куда девать свои длинные и неуклюжие руки, умевшие хорошо надавать по шее и ловко откупорить бутылку вина, но становящиеся такими неловкими в обращении с девушкой.
Наденька, поняв его затруднение, как будто невзначай, взяла парня под руку и продолжала:
– Ну, песни я тоже люблю, особенно ансамбли всякие, а вот стихи? Читал ты когда-нибудь стихи?
– Читал, – доверительно признался Сашка. – Когда брат Кольки Кадука из тюряги вышел, он мне тетрадку давал почитать, со стихами. Мне особенно это понравилось:
Вот снова луной осветило
Тот старый кладбищенский двор,
А там над сырою могилой
Рыдает молоденький вор.
– Ну, это не стихи, – обиделась отчего-то девушка. – Ты Пушкина читал?
Надя с выражением продекламировала несколько строф из разных пушкинских стихотворений.
– Здорово! – Искренне изумился Сашка. – Я бы ни за что так не смог написать, честное слово!
– Талант! – вступилась за Пушкина девушка. – А ты что, Александр, тоже стихи пробовал сочинять?
– Пробовал, только ребята высмеяли, – смущенно признался Сашка.
– А хорошие у тебя друзья?
– Еще бы! Один Колька Кадук чего стоит! А Прокоша, Алик, Камикадзе – они в огонь и в воду за мной! Только свистну – сейчас же как из-под земли вырастут!
– А что это, фамилия такая – Камикадзе? Грузинская фамилия, да?
– Нет, это Лешка Овсянников. Мы его Камикадзе зовем за то, что он мотоциклы угоняет! Сядет на чужую «Яву», спичками заведет – и поминай как звали! Никакая милиция не догонит. А потом покатается и бросит где-нибудь мотоцикл. Два раза в колонии уже сидел.
– Н-ну, это нехорошо! – решительно осудила Лешку Овсянникова Наденька.
– Нехорошо, – покорно согласился Цукан, – а куда денешься, если у него отец из тюрьмы не вылазиет, а мамаша таскается...
– Как таскается? – не поняла Надя.
– Ну, гуляет, – вновь покраснел отчего-то Сашка, – с мужиками... у них так принято, у женщин этих...
– А-а! – искоса взглянув на него, протянула девчонка. – Понятненько...
– Слушай, пошли в кино! – предложил вдруг, воодушевившись, Сашка.
– Это на «Неуловимых мстителей»? Я его уже три раза смотрела, – призналась Надя.
– А я целых пять, и еще бы пошел! Но если не хочешь... – замялся Цукан.
Наденька колебалась.
– Уроков на завтра много задали... и маме помочь надо...
– Ну что ж... – растерянно пожал угловатыми плечами Сашка.
Девушке стало его жалко.
– Хорошо, пойдем в кино... Я только не знаю, как мама...
Что-то ее удерживало, но и обижать Сашку не хотелось.
Разговор по дороге не клеился. Цукан понимал: что-то идет не так. Пробовал развеселить её забавными случаями из своей жизни, но настроение у Наденьки ушло окончательно. На улице между тем стемнело. Зажглись редко где горящие фонари. Подул сырой, пронизывающий ветер.
Сашке тоже стало нехорошо и отчего-то грустно. «Не вернуться ли? Ну его, с кином!.. – подумал он, неприятно поеживаясь от ветра. В душу невольно закрадывалось сомнен: – Нет, не нужен он, видно, девушке. Не интересно ей с бывшим хулиганом – не одного поля ягоды! У Нади свой круг друзей, у него свой. Гусь свинье не товарищ, как говорится!» Цукан с неприязнью вспомнил присутствовавших на дне рождения Надиных одноклассников. Особенно того пижона в модном «петушином» галстуке, которому чуть было не надавал по шее в коридоре за какую-то его шуточку, отпущенную в Сашкин адрес.
Когда приблизились к кинотеатру, оба невольно вздрогнули. На углу – прямо на их пути – стояла какая-то шумная компания. В полумраке маячили многочисленные светлячки сигарет. Кто-то с бульканьем прикладывался к бутылке.
– Хорош, Крыса, присосался! – Узнал Сашка пьяный голос своего дружка Кадука. Наденька испуганно прижалась к парню.
– А-а, Цукан! – шагнул Колька Кадук навстречу приятелю. В руках у него была водка. Колька был невменяемый. Давно нестриженный чуб его зло лез на глаза, поднятый воротник куртки придавал всей его фигуре хищное выражение. Вслед за главарем двинулись собутыльники – в основном незнакомая Сашке шпана с верхнего края поселка.
Надя потянула парня прочь от этих злых, пьяных хулиганов, но он её удержал. Сашка понимал, что Кадук так просто не отвяжется – он зол за его недавний отказ ехать на поля за «дурью», и воспользуется малейшим поводом, чтобы отомстить. В тоже время Цукану был противен пьяный дружок, как и вообще любой пьяный – трезвому. В душе закипала лютая ненависть к нему, Кольке Кадуку, посягнувшему на его неожиданное счастье!
– Пей, Цукан! – проговорил, между тем Коляба и протянул Сашке водку. – Я тебя уже с-сто лет н-не видел!
Сашка отстранил бутылку вместе с Кадуком и попробовал пройти в фойе Дома культуры. Связываться вдруг расхотелось. Цукан понял, что сила не на его стороне.
– Зажрался, Цукан? – обиженно протянул Колька, хватая, его за руку. – А это что за чувиха? Твоя?.. Чуваки, Цукан ссучился!
– Уйди, Кадук, убью! – угрожающе прохрипел Сашка, делая новую отчаянную попытку выбраться из обступившей его толпы. Когда это ему не удалось, Цукан вытолкнул восвояси Надю и шепнул:
– Иди, я догоню!
Дальнейшее произошло в считанные секунды. Наденька оглушительно завизжала, увидев, как на Сашку навалились сразу со всех  сторон. Принялись бить, попадая в сутолоке друг по другу. Цукан расшвырял их. На него насели новые. Колька Кадук бил бутылкой, из которой на дерущихся выплескивалась недопитая водка.
– По-мо-ги-те! – еще пуще прежнего закричала девушка, бросаясь в Дом культуры авиаработников, возле которого происходила драка. Позади раздался звон разбиваемого стекла и затем страшный в своей решительности крик Цукана:
– Не подходи, падло, убью!
Где-то вдали, у здания аэровокзала затрещали милицейские свистки. Наденька оглянулась. Громко топоча по асфальту, шайка Кадука разбегалась в разные стороны. На месте недавнего побоища остался один Сашка. Он стоял, устало прислонившись к беленой стене кинотеатра, и всё еще сжимал в правой руке  разбитое (розочкой) горлышко бутылки, которую отнял у Кадука. По лицу его текла кровь, смешиваясь с потом. Ноги подрагивали в коленях.
– Караул, убили! – завыла дурным голосом, выскочившая на шум из кинотеатра кассирша.
Опередив её, Наденька опрометью метнулась к парню.
– Сашенька, родной, что с тобой? – по лицу её градом катились слёзы. Она целовала парня в щеки, в губы, чувствуя на своих губах соленый, приторный вкус чужой крови.
Сашка улыбался... Наверное, оттого, что целовали... Ведь Сашку целовали едва ли не первый раз в жизни.
Их обступили. Бестолково загалдели, заорали, заспорили, запричитали... Сашка ничего этого уже не слышал, был в шоковом состоянии от Наденькиных поцелуев. Он выронил на асфальт горлышко бутылки, приложил ладонь к рассеченной брови, отнял её, посмотрел на кровь – и начал медленно сползать по стене на землю.
А толстая паникерша-кассирша, не поняв, что к чему, продолжала причитать над улыбающимся, счастливым Сашкой Цуканом:
– Караул, убили!


9 января 1987 г.