По волнам наших мыслей - работа 23

ПАУМАНДЕР - ТААТШИ

(26 785 знаков с пробелами)

Когда-то очень и очень давно, я сильно сомневалась, удастся ли мне в наш бурный век дожить до шестидесяти лет. Сейчас мне шестьдесят пять. Я полна красоты и юности. Старость обошла меня стороной. Брожу по улицам и окрестностям Алурана, где прошло мое детство, и куда не раз возвращалась на своем далеко не прямом, жизненном пути.
И где бы я не проходила по Алурану, куда бы не обращала взор – везде и во всем проступают подернутые дымкой времени картины и образы давно прошедшей жизни. Перед моим затуманенным взором тихою чередой проходят один за другим когда-то жившие здесь люди. Куда ушли они? Почему не остались здесь, чтобы теперь, когда я вернулась в Алуран подарить мне улыбку или слова приветствия?
И вот я одна, без них, любуюсь вечной красотой окружающего мира – одной из прекраснейших долин Румина, с ее виноградниками, цветущими садами, серебряным блеском листьев в оливковых рощах. Я вижу горы Малады, укрывающие эту долину от северных и восточных ветров, горы, отдающие людям небесно золотистую сень, и утоляющие извечную жажду земли и всего живого водами капризной речки Дженгари, разливающимися в тысячах оросительных каналов по всей долине, принося живительную влагу в самые отдаленные уголки.
И я, глядя на богатые и красивые дома моего Алурана, думаю о том, насколько они видны и что случиться, если бог навсегда или на время за проступки людей откроет путь опасностям. Мало ли я уже видела на своем веку некогда красивых и прочных дворцов и башен, обращенных в руины людьми, ветром, временем.
И мной!..
А теперь я расскажу о некоторых событиях предшествовавших моему появлению на свет в таком виде, в каком я есть сейчас. Возможно, это будет выглядеть странно - некоторые вопросы до сих пор не имеют ответов. Но пройдет время – и тайна сама откроется, словно ларец с сокровищами. Боюсь, они мне не понадобятся...

Отец мой, кажется, его звали Улек се Мулган, был алуранцем в четвертом поколении. Некогда достопочтенная фамилия знатного купца стала пустым звуком. Давно обанкротившись, он переехал в квартал бедных. Зарабатывал на жизнь тем, что помогал гробовщику сколачивать крышки. А так как среди бедняков всегда ходил мор, то от болезней, то от голода или бандитизма – банкротство в этом деле ему не грозило. Кроме того он содержал огромный участок земли. Что-то сажал на нем, поливал.... Мать ему помогала. Нарин. Жуткая женщина.
Жалкие ничтожества! Хорошо, что убила их!

…Я лежала посреди кучи тряпья недалеко от печки. Слышался треск сгорающего хвороста, запах смолы напоминал запах ладана. Хотя откуда бы мне знать, в то время, как пахнет ладан?..
Душа смеялась и пела. Взгляд невинных глаз медленно терял бесконечность, прощался с небом, обретал человеческое «я». Медленно и навсегда.
Никто не обращал внимания на мои беззвучные слезы. Зато смех почему-то вызывал раздражение. Может потому, что люди вокруг не понимали любви?.. Для них она казалась лишней… Пустой звук в очерствевших сердцах.
Обсуждались насущные проблемы: какие-то финансовые мелочи... Конечно, я этого тоже не понимала. Но в памяти отпечаталось клише - меня хотели продать. Прикидывали, сколько монет получат, как заживут... Жаль, что решили оставить! Жадность сгубила их: еще одни руки не помешают в хозяйстве, бесплатная служанка. Так, осиротевшая при живых родителях, я начинала свою жизнь. Слезы заглушали побои и страх. Били по щекам, по губам, по рукам, по спине... Весьма умело и беспощадно. Бесконечно... За любую провинность.
Год от года росла я без имени и ласки, абсолютно ненужной, чужой, словно живой выкидыш. Чтобы хоть как-то обращаться ко мне отец дал мне прозвище – Ори. Оно означало «грязь». Но сейчас мне известно очень много языков мира. С одного из них слово переводится как «свет».
Отец и мать невзлюбили меня с рождения. Не знаю почему. Жестокие люди... Отворачивались, будто я больна проказой, не позволяли не то чтобы есть с ними за одним столом – в дом входить. Так что моя «хлебальня», как называла мама, располагалась за сараем. Жалкая деревянная миска с вареными отбросами. Их готовили для меня и собаки. Приходилось есть, дико оглядываясь по сторонам, чтобы не увидел отец. Если подмечал меня, начинал дико хохотать, тыча в лицо пальцем, либо ограничивался подзатыльниками. Спала я то в конюшне, то на сеновале. Чаще всего в будке с собакой Тшиги. И самым замечательным временем мне казалось, когда у Тшиги появлялись щенки. Она принимала меня, как родную, позволяя сосать молоко.
Иногда у нас с Тшиги был праздник – кошка Тара приносила рыбку или кусок мяса, утянув прямо с кухонного стола. Но однажды отец заметил ее проделки, и вскоре Тары не стало. Я молча смотрела, как отец прибивал ее маленькую милую голову к деревянной руке чучела, отпугивающего ворон с его заросшего какими-то растениями поля. Нет, не плакала. К своим четырем годам я уже перестала плакать – зато убирала весь двор, курятник, а иногда и хлев.
Раз в несколько дней мне разрешалось зайти в дом, подмести. Под чутким присмотром матери, разумеется, чтобы ничего не могла украсть. Правда я не знала, что значит «красть». Для меня это было новое слово, как и слово «игра». Иногда я спрашивала себя как живут другие дети? Но представить казалось выше моих сил. Да и времени на подобные глупости не хватало - нужно работать.
Работать. Работать...
Я понимала: все, кто приходил к отцу или матери смеялись надо мной. Порой кидали объедки – я подбирала. Мне было безразлично, когда они смеялись или даже плевали. Но иногда им хотелось сделать мне больно, и камни попадали по синякам... Тогда я убегала в будку. Тшиги заступалась за меня под громкий смех отца и матери. Тшиги не боялась никого, кроме отца. Когда он брал в руки палку, собака забивалась вместе со мной в дальний угол конуры. И там, тесно обнявшись, мы дрожали от страха, в ожидании, кого первым он вытащит.
А однажды я разбила свою деревянную миску - испугалась, когда подошел отец. Он, как всегда, осклабился в улыбке и махнул рукой. Миска закружилась в воздухе, полетела дальше, чем обычно. Конечно, я не знала, что она упадет на этот проклятый камень и развалится пополам.
Отец тут же отвесил оплеуху, да такую, что вся щека онемела. А во рту почему-то быстро стала собираться слюна – странная сладковато-соленая слюна.
- Ах ты, сука! – Закричал отец. – Держать надо жрачку. – Он ударил ногой в живот, затем в бок...
Больше я ничего не видела. Хватая ртом воздух, упала на землю. Даже не могла застонать. Лишь тихо икала при каждом ударе. Посиневшие губы беззвучно повторяли, как молитву, одно слово: Тшиги.
Утром следующего дня я не смогла подняться. Так и лежала за сараем, поджав колени. Засохшая кровь каменной маской облепила лицо. Глаза тоже слиплись от какой-то густой, не похожей на слезы, жидкости. И тело кричало от боли, даже когда я не пыталась двигаться.
А во дворе выла собака...
А в доме, на кухне пела мама...
Я приподняла руку, чтобы разлепить глаза и с хриплым звуком, похожим на скрип калитки, уронила ее на землю. С трудом, разжав губы, попыталась вдохнуть поглубже. Вновь едва не потеряла сознание. Жгучая боль разлилась в груди, словно кипящая смола или горячая похлебка из разбитой миски.
Я тихо заскулила, но тут же поджала губы. Если отец услышит...
Так и пролежала весь день неподвижно со слепленными глазами. А зачем их открывать? Зачем смотреть на мир, который приносит лишь боль и ненависть.
На самом деле я тогда не знала ненависти, потому что не знала и любви. Да. Когда-то была любовь, огромная, бесконечная, до рождения. Я дышала ею, я была ею... все уснуло навеки. Даже сейчас почти не могу вспомнить... Зато поняла ненависть.
Увы, в те далекие годы я не знала ничего. Мир для меня кончался забором двора. Что было дальше – неизвестно.
Наверное, боль...

За сараем я пролежала до позднего вечера. Когда сумерки поглотили человеческие голоса, еще раз попробовала поднять руку. Превозмогая боль, прикоснулась пальцами к опухшему, онемевшему лицу. Сонные мухи, встревоженные движением, разлетелись. Теперь разлепить глаза... Наконец получилось. Долгий опустошенный взгляд безропотно приняло вечернее темно-синее небо. Оно не спрашивало ни о чем, не просило и ни в чем не упрекало. Оно просто было.
Медленно опустилась ночь, тихой прохладой омывая изможденное тело. Звезды, как цветы, подмигивали, качаясь на тонких невидимых ножках. На востоке сиял серебром горизонт. Поднималась луна. И как будто немного легче стало дышать.
Где-то далеко запела ночная пичуга, нарушая сокровенную тишину. И, будто в ответ, протяжно завыла Тшиги.
Скрипнула дверь. Что-то глухо ударилось об будку. Собака за-скавчала и смолкла.
- Убью, сука. – Прокричал отец и захлопнул дверь.
А птица все пела, легко и свободно. И одиноко. Словно не слышала, что сказал отец. Наверное, не боялась?.. Кому только пела? Может звездам и луне? А может... никому...
Я судорожно всхлипнула. В твоем голосе, птаха, столько печали и радости. Ты словно целую жизнь даришь миру. Ах, как хочется взлететь вместе с тобой до самого неба. Нарвать букетик звездных цветов, бросить их на землю. А потом смеяться, смеяться. И горько плакать. Ведь нельзя же без слез...
Как жаль, что нет крыльев.
Тяжелая печать убитой детской мечты легла на сердце не-подъемным грузом. Жаль...
Я снова всхлипнула и, перевернувшись на живот, подползла к стене сарая. Там долго сидела, опираясь об нее спиной.
Старая яблоня напротив - крупные, но еще зеленые яблоки клонили к земле могучие ветви. Едва слышно скрипел жук короед, подтачивая древесину. Тихо шелестели листья от набегающего ветерка.
Безумно хотелось пить.
Придерживаясь за стену дрожащими руками, я осторожно поднялась. На негнущихся ногах побрела вглубь сада. Там, за деревьями стояла широкая кадушка с поливной водой. Отогнав рукой дафний, утолила жажду. Затем смыла мушиных личинок с губ и глаз. Щека вспухла и жутко болела. Рот почти не открывался. Язык уперся в грубый нарост, затем углубился, словно в погребальную яму. Кажется рана... Непонятно, как только щека не разорвалась.
Окунув, ноющие от побоев руки в прохладную воду, я почувствовала облегчение. Так захотелось целиком залезть в воду. Нырнуть и не дышать. Нико-гда не дышать... Может быть станет совсем легко?..
Но я знала, что если залезет в бочку – вода расплещется. Отец или мать заметят и снова будут бить. Лучше уйти от соблазна...
Тяжело переставляя ноги, я поплелась дальше.
За деревьями, за яблонями и грушами, начинались отцовские поле, которые тянулись словно до самого края мира. Там я упала на стесанные колени, перед уродливым пугалом с кошачьей головой в руке.
- Таа-а. – Вырвался из груди нечеловеческий хрип. – Помози ме.
Тело вдруг стало слабым. Я качнулась и упала вниз лицом. А высохшая кошачья голова безучастно смотрела блеклым туманным взором сморщившихся прищуренных глаз.
Ей, похоже, было все равно...
- Таа-а... Не надо боси ыбы!.. Ты кази «мяу»!..
Больше я не могла ничего говорить. Замерла, уткнувшись лицом в холодную сырую землю.
Боль забирала спасительная прохлада, и становилось так легко...
Мне казалось, что падаю в какое-то теплое болото. Бесконечное и нежное... Оно держало меня в ласковых руках, и тихая песня одинокой птицы убаюкивала, точно колыбельная, которых я раньше никогда не слышала.
Кажется, мне приснился сон. Рядом стояла Тара живая и здоровая. Держала в зубах огромную рыбу. Глаза искрились от восторга, хвост дрожал от вожделения. И я смеялась. До чего же огромным казалось счастье - почти бесконечным. Не надо больше холодных звездных цветов – пусть вернется Тара. Милая Тара...
- Ах, вот ты где. - Чудовищный голос ворвался в блаженный мир. Счастье рассыпалось, словно песочный замок, раскололось, как деревянная миска.
- Ты смеешься?! – Закричал отец, различив на моем лице тень улыбки, которая еще не успела исчезнуть после сна.
Я торопливо открыла глаза. Страх мгновенно едва не остановил сердце, выметая остатки счастья.
Ужас склонился в образе отца.
- Значит, смеешься! - Повторил он, протягивая руку и хватая меня за волосы.
- Нет!!! Нет!!! Я ни сиюсь!!! – Но отец меня не слышал.
- Что ты должна делать?
- Ия!.. Ия-а-а!!!..
Он рывком поднял меня на ноги, запрокинул голову.
- Уже день на дворе! Не утро, а ДЕНЬ!!! - Проорал мне в лицо. - Отдых закончился! Я не трогал тебя вчера, пока ты ковырялась в блевотине.
- Нет... Папоська!.. Нет!.. Ни бей мия!!!.. – Шептала я, едва разжимая опухшие губы.
Прекрасная песня одинокой птицы превратилась в предсмертный хрип Тары. Никогда его не забуду...
– Папоська... Папоська...
Высохшая кошачья голова все смотрела и смотрела туманным взором. И в ее блеклых глазах было больше понимания, чем в глазах отца.
- Ты должна по утрам убирать двор и птичник. Пошли. – Отец поволок меня, держа за волосы. А я, цепляясь за его руку, быстро перебирала ногами, почти бежала.
В конце концов, он швырнул меня прямо в курятник. Я растянулась на птичьем помете. С трудом подобрала ноги, попыталась встать.
- Приступай к работе, непослушная тварь! - Куры, как безумные носились по катуху, прыгали с насестов прямо на мою голову. - Вот тебе совочек. Копайся!
Тяжелая лопата стукнула по спине и снова сбила меня с ног.
- Чтобы к обеду все вылизала. Иначе жрать дерьмо будешь.
Отец повернулся и вышел.
А птица ночная... Она умерла.

Ночь. Луна ударила по глазам, точно отрава. Черные густые капли стекали с протянутых к небу ладоней. Сердце колотилось в груди, гулким эхом отдавались в голове его удары. Живот теснили дикие спазмы. Тело разрывала боль... Хотелось кричать, безумно кричать. Но вместо крика из горла доносился лишь глухой хрип.
Сегодня отец убил Тшиги!
Заколол ее вилами, прямо в будке. Она посмела зарычать на него, когда он в очередной раз избивал меня ручкой этих самых вил, за то, что я споткнулась об порог крыльца, когда он выходил, и схватила его за руку, чтобы удержаться. Это произошло случайно: я не узнала его, не поняла... Открылась дверь, на меня упал свет...
Отец ударил меня ногой в грудь. Что-то хрустнуло под его тяжелым сапогом. Как будто сухая ветка... Дыхание замерло. Мне стало страшно. Я упала на землю и поползла по жидкой после дождя глине в сторону сарая, где стояли садовые инструменты. Кажется, отец меня опередил: петли натужно заскрипели, дверь резко хлопнула. Как гром.
Отец схватил первое, что попалось под руку. Вилы. Сначала он приставил острие к моим глазам. Но я почти не испугалась. Скорее не понимала, что происходит, как будто потеряла ориентацию в пространстве. Где право, где лево, где небо, где земля... Все смешалось в один жуткий ком боли.
Тогда он перевернул вилы.
Первый удар показался мне оглушительным. Перед глазами вспыхнули яркие искры. С запозданием расплылась жуткая боль. За ней пришла спасительная тишина и темнота. Тупое безразличие медленно заполняло ее мысли, словно пытаясь защитить. Ненадолго, к сожалению. Ненадолго...
Сквозь темноту прорезался голос:
- Ах, ты тварь!!!
Тяжелый черенок снова поднялся...
Я будто видела со стороны, как извиваются собственные ноги, как дрожат руки, пытающиеся дотянуться до ссадин от ударов, как хрипит горло, не в силах больше издавать другого звука.
Как быстро темнеет бесконечное небо...
Непонятно откуда появилась Тшиги. Хищно оскалилась. Глаза яростно сверкнули, шерсть на загривке поднялась. С глухим рычанием собака прыгнула между мной и отцом, злобно лая и прижимаясь к земле. Она, наверное, понимала, после этого ей не долго останется. Я тоже понимала. Тихо, одними губами повторяла: «Иадо... Тши... Отафь мия….Ухайи…». На большее не хватало сил... Но Тшиги и так все слышала. Несколько раз обернулась, словно хотела сказать: «Все нормально, милая. Все хорошо. Я люблю тебя... Люблю. И лучше я, чем ты... Это правда. Живи... И прости...».
Отец на секунду опешил от неожиданности. Я увидела в его глазах странное чувство, которого никогда раньше не замечала. Страх! Да!.. Он боялся! БОЯЛСЯ!!!
Но в следующую секунду его лицо исказилось такой яростью - даже Тшиги бросилась в будку.
Отец закричал и, перехватив вилы, кинулся за ней. Я вытянула руку, пытаясь остановить его! Не успела даже прикоснуться...
- Иет, папаська! Ай-я-а-а-й!!!.. Бей мияа-а-а…. Я виавата. Не тогай Тши!!! Папаська-а-а!!!..
Но отец, словно не слышал. Дважды ткнул в будку вилами и захохотал, когда Тшиги жалобно закричала. Предсмертно!.. Затем стряхнул кровь, швырнул вилы в сарай и повернулся. Взглянув на меня, почти добродушно подмигнул.
- Отдыхай на сегодня, дура! - Усмехнулся и зашел в дом.
Тшиги умерла не сразу. Отец пробил ей живот так, что спасти собаку могло только чудо. Увы, чуда в этой жизни нет…. Он разворотил ее брюшину. Синие внутренности вываливались из огромных дыр, шевелились, как змеи. Лапы у Тшиги дрожали, а мордой она пыталась дотянуться до своего живота. Пыталась лизать внутренности, даже грызть их. Чувствовала, будто они что-то чужеродное, как заноза...
Толчки крови из ран становились все слабее и слабее. Голова собаки опустилась на мои руки, глаза потускнели, дыхание стало частым, неглубоким. Что-то горячее потекло изо рта. Я вздрогнула. Кровь!
Собачья боль впилась тонкими цепкими пальцами в мою истерзанную страхом душу. Хриплый стон сорвался с разбитых губ. Я больше не могла терпеть...
Тшиги!..
Лапы содрогнулись в последний раз и замерли, грудь больше не поднималась. Взгляд стал, как рана – сквозь сердце, навылет.
Тшиги!!!
Оставляя кровавые следы своей заступницы, я вылезла из будки. Ночь. Проклятая луна испепеляла мир ледяным светом!.. Ненавижу!!!
Я упала, задыхалась от кашля и собственной крови. Голова шла кругом. Больше никто не подарит мне хоть каплю тепла и радости. Никто не успокоит после отцовских побоев. Никто не будет счастлив от прикосновения моих рук с грубой кожей и совсем недетскими мозолями, не встретит со мной новый день, не лизнет в нос... Никто!..
Что-то дикое, нечеловеческое шевельнулось у меня в груди. Я приподняла голову и взглянула на луну.
Ненавижу тебя, белая тварь! Будь ты проклято, небо! И вы, звезды, глаза ада!
Во рту кровь! В душе огонь! В воде слезы!
Сотри меня, ветер. Напиши мое имя на воде!..
Забери меня с собой, Тшиги!!!
Я потянулась вверх, будто хотела прыгнуть, и вдруг закричала громко пронзительно протяжно. Эхо моего крика прокатилось по кварталу бедняков. Наверное, каждый услышал его. Может во всем городе! Каждый проснулся, недоумевая: что же случилось?
Дверь дома открылась. На порог вышли отец с матерью. И взгляд их не сулил ничего доброго. Впрочем, как всегда.
Только мне было все равно... Убейте, если хотите. Убейте, прошу!..
Отец подошел и молча, без рассуждений, отправил меня на землю прямым ударом в лоб. Сознание вспыхнуло ослепительно, совсем как час назад. В голове все помутилось. Память блеснула точно молния и растворилась во мгле прожитых дней.
В глубокой ослепительной тишине закричала мать. Все о каком-то боге, каком-то дьяволе и какой-то душе…
- Будь ты проклята, тварь. Издохни, безымянная Ори. Бей ее, Улек, бей... Убей эту тварь!
А свет становился ярче и ярче.
Уже невыносимо в нем находиться. Я видела сквозь него дорогу и призрачные очертания города, в который никогда не ходила.
Проклятия матери слышались издалека. Словно из-под земли.
Я в другом мире... Я уже умерла...
Нет.
Отец резко схватил меня и отволок за сарай, бросил на землю как мешок с гнилыми овощами.
Я даже не застонала. Почти не почувствовала. Только руки почему-то вывернулись неестественно, как будто тряпки. Да живот свела судорога. Сердце билось тихо, словно собиралось остановиться. Вот и хорошо...
Слез больше не было. Страха тоже. Ничего не осталось. Лишь звенящая пустота... И бесконечная тоска, как одинокая стрела в ясном голубом небе. Больше ничего.
Где когда-то далекой ночью пела птица.
Глупая птица...
Жизнь – ты ничего не стоишь. Горькая случайность. И проклятие... Зачем лицемерить? Если прийти в мир для любви и радости – откроется бездна разочарования. А если попытаться понять... Страшно становится палачом истерзанных судьбою душ.
Я тихо застонала, когда отец ударом ноги перевернул меня на спину. Жгучая огненная боль, сжала внутренности, точно некая сила пыталась вывернуть наизнанку. Как вилы в животе Тшиги!
Сердце встрепенулось и замерло. Из горла толчками хлынула кровь. Перед внутренним взором мелькнули странные блики, будто отражение луны в бочке с дождевой водой.
Тшиги... Зачем ты так?.. Почему отдала свою жизнь?..
Тшиги!
Сильный удар отцовского кулака пришелся в висок. Я ткнулась лицом в грязь. Странные блики превратились в цветные круги – словно жуткий тоннель. Да еще чей-то грубый голос сливался с моими мыслями. Будто в голове появился невидимый гость. Кто ты?
«Не важно кто я. Главное чтобы ты выдержала. Живи, Ори! Живи!!!»...
Тшиги это ты?
«И да и нет! Живи маленькая Ори!» Сердце вздрогнуло и забилось. Что же такое произошло? За гранью боли что-то есть. Там ждет Тшиги.
Ударь меня посильнее, папа!
Но он ударил слишком сильно. В горле застрял ком земли. Нос забила кровь. Воздуха становилось все меньше и меньше. Я сейчас умру! Ну и пусть – не хочу дышать! Совсем!.. Даже тело не просило жизни. К чему сопротивляться? Если боль отступит, то лишь для того, чтобы вернуться и терзать с новой силой.
Чтобы убивать Тшиги и Тару вновь и вновь...
Не хочу!!!
Темнота улыбалась ледяными объятьями. Спасительными... В ней успокоятся раны. Утихнет огонь... В ней ждут знакомые лица. А здесь – никого. Пустота.
Навсегда.
Не хочу пустоту!
Воздух ворвался в грудь, когда отец пинком отбросил меня в куст жимолости. Кажется я закричала. Не от боли – от жизни.
- Заткнись, тварь. – Раздался далекий голос отца. – Тьфу!
Я лежала на земле, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Остановившийся пустой взгляд широко открытых глаз улетал в бесконечное небо.
Я птица... Среди холодных бездушных звезд и серебра Луны. Мертвая птица...
По щеке стекал плевок. В груди еще стучало маленькое сердце.
Зачем жить, Тшиги?
Отец схватил меня за ногу и, ничего не говоря, потащил за собой.
Я совсем не сопротивлялась. Голова стучала по земле, но боли уже не чувствовала. Куски одежды, волос и кожи оставались на острых камнях. Кровь текла из новых ран. Мне все равно...
Отец протащил меня через все поле, швырнуло возле чучела. Затем куда-то ушел. Через минут бросил рядом со мной мертвое тело Тшиги.
- Вот так я делаю с тему, кто раскрывает на меня рот! - Злорадно усмехаясь, он отрубил собачью голову большим топором.
Еще теплая кровь брызнула мне в лицо, заставив моргнуть.
Тшиги! Милая Тшиги!..
Наши взгляды на миг встретились.
Мы не расстанемся, никогда!
Как протяжно взвыли волки в лесу, будто провожая мою Тшиги.
И кричало небо оглушительной тишиной, разрывая душу белыми руками облаков. Белыми, как твое молоко, Тшиги.

Руки мои безжизненно раскинулись, как длинные тряпки. Детское сердце стучало в груди. Пальцы, изрезанные осокой, кровоточили, окрашивая пожухлую траву в черный небесный цвет.
И не осталось больше воспоминаний. Никаких...
Только боль... Да привкус крови во рту….
И тупое безразличие….
Пусть затопит мир темнота. Чтобы не наступил больше день. Не хочу его! Пусть звезды выжгут людям глаза. Луна затопит сердца самыми горькими воспоминаниями утерянных надежд. Пусть придет жуткая смерть...
Ничто не вернет Тару и Тшиги.

…Стук молотка привел меня в чувства. Я повернула голову, по-прежнему не чувствовуя боли. Отец ухмыляясь прибивал голову Тшиги ко второй руке чучела. Холодный остановившийся взгляд самых дорогих в моем мире глаз, с безразличием пронзал темноту ночного неба.
- Тши-и-и-и-и... – Прохрипела я, вытягивая голову. Странно, откуда появился голос и сила?
Отец вытер окровавленные руки об грязную рубашку и повернулся. Кажется не обратил внимание, на мой хрип. Наверное в нем и не звучало никаких слов. Жалкий вздох подыхающего существа.
На губах извечная отвратительная улыбка... Да я и не знала других. Для людской смех очень скоро превращался в боль. Да и свой собственный. Если кто-то увидел улыбку – значит ударят или плюнут, или найдут работу такую от которой потом спину будет саднить.
Только Тшиги улыбалась добродушно. С ней я могла поделиться любой радостью. Да. Она умела дарить счастье и покой.
Моя Тшиги!..
- Ну, как тебе подарочек? – Спросил отец, скаля зубы. – Теперь можешь калякать с обеими подругами одновременно. И запомни, я не потерплю, чтобы кто-то на меня скалился.
Отец снова пнул меня в живот и ушел, растворившись в темноте.
А я... Хватая ртом воздух повернулась на бок. Рука непроизвольно вытянулась в сторону чучела.
- Та-а-а... Тши-и-и...
Я умирала, глядя в мертвые глаза кошки и собаки.
А где-то далеко слышалась странная музыка, словно пели звезды...
Примите меня к себе, пожалуйста.
Конечно, надо перевернуться на живот, доползти до высокого распятия чучела, сжимающего в деревянных ладонях части моей души. Надо прикоснуться к Таре и Тшиги, собрать воедино свою душу. Надо! И пусть провалиться весь мир! Я хотела это сделать!.. Чувствовала, что это последнее и единственное желание!
Тело не слушалось. Израненные в синяках, шишках, ссадинах руки и ноги не желали двигаться. Жуткая боль терзала правый бок и низ живота. Кровь текла по спине из глубокого стеса на затылке. Но я продолжала свои попытки, цепляясь слабеющими пальцами за землю, выворачивая ногти.
Сердце замирало, дыхание останавливалось...
Не сдамся!
Хрипя, кашляя, превозмогая боль, я все же перевернулась. Осталось самое трудное – подползти к чучелу. Всего два шага... Как две жизни!
Опустив голову, упираясь подбородком в прохладную землю, я сдвинулась с места.
Вперед!
Совсем немного!..
- Та-а-а…. Тши-и-и-и….
По телу пробежала дрожь - будто волна силы на секунду окутала меня.
- Тааа-тши-и-и...
Еще немного... Вот оно, чучело!
Нога одеревенела. Колено опухло, напоминало гнилой свиной окорок, который однажды отец бросил в собачью будку. Сколько нам с Тшиги было радости... Ступня странно вывернулась назад пальцами, и хотелось кричать от боли!
- Тааатшииии!!! – Снова волна силы. Значит не показалось.
Я вытянула руку и коснулась крепкого столба: деревянные ноги чучела, такого же бесчувственного, как мать и отец... Подножье кашмара!
С невероятным трудом, приподняв голову, я прошептала раз-битыми губами:
- Та-а-а-а! Тши-и-и-и! Вейнись! Забери мия!.. Тааа!.. Тшиии!.. Пийди... к мене... Таааатшиии! Я зду тебя... Таатши, мы буем едины всегда!..
Я захрипела и упала вниз лицом. Изо рта хлынула кровь. Но губы не переставали шевелиться, повторяя одно слово: «Таатши! Таатши! Таатши!..».
Кровь клокотала в горле, увлажняя землю у ног чучела.
Таатши!..

И лунный свет беззвучно опустился на землю, в мою еще детскую грудь... Такой ласковый нежный и прохладный лунный свет... Он заполнил меня до краев, забрал боль, навсегда...
Таатши – отныне так меня зовут. Серебристый свет излечил меня, изщменил. Кожа стала белой, как собачье молоко. Волосы теные... Я человек, ставший демоном, благодаря родительской любви. Но я не одна. Тара и Тшиги, чувствую вас в себе. Мы стали едины на целую вечность. В сущности это немного...
Отца и мать убила в тот же вечер. Открыла дверь, вошла в дом. Я ваша смерть!
В лунном свете кровь кажется черной...

Алуран, город моей мечты. Я вошла в тебя той ночью, пытаясь узнать: что такое радость. Как много прошло времени с тех пор. И никакой радости нет.
Зато я обрела покой... Вечный.