Донор жизни

   Иногда у меня душа зябнет. Словно в мороз входную дверь в сенях неплотно прикрыли, и тянет ледяной струйкой.

   В такой ситуации я иду в ближайшую пивнушку, которую еще с советских времен прозвали «Реанимацией». Много там бывает душевного народа с нутряным добром. Об их души в разговорах и отогреваюсь.

   Вот и в тот раз, взял я кружку свежего, холодного, стою у стойки, верхней губой пену аккуратно отодвигаю – пивко прихлебываю. И между делом глазами по посетителям веду, изучаю. В какой-то момент взгляд, как резиновый, зацепился за фигуру. Посматриваю на людей, а взгляд все норовит назад обратится, точно резинка тянет, и чем дольше сопротивляюсь, тем сильнее та резинка натягивается, и сократиться хочет. Устал организм бороться с этим мучительством, уступил я настойчивым позывам своего взгляда – посмотрел снова.
 
   За недальним столиком стоит мужчина средних, то есть моих значит, лет. Вида не бомжеватого, а скорее облик некой святости в нем прослеживается. Кожа восковой бледности и просвечивает. А внутри, словно свечечка зажженная мерцает, освещает вокруг себя пространство смутное. Мужчина заметил мой интерес к нему, поманил. Иди, мол, что у стойки стоишь?
 
   Подошел я, кружку ополовиненную на столик поставил. В глаза мужчине попытался заглянуть. А у него зрачки широкие, как у наркомана, но, знаю, не наркоман он. И в них чернота колышется. Не могу сказать, бездонные ли глаза у него были, ибо чернота столь густая, что нырнув в нее - теряешь направление и не представляешь куда плыть, чтобы душу увидеть. Нехорошо мне стало: душа моя, чувствую, еще более озябла и даже скукожилась как-то. С трудом из той черноты выкарабкался.

   - Плохо тебе? – спрашиваю, с трудом проглотив непонятный комок в горле, а у самого, чувствую, шевеление внутри организма.

   - Нет, - отвечает. – Хорошо. Покойно мне. Вижу, твоя фигура излучает интерес. Хочешь, расскажу?

   И не дожидаясь моего согласия, отхлебнул из кружечки пива и начал:
   - Имя мне – Ваника. Можно и Иваном величать, но с детства все ВанИкой кличут – привык. Чем занимаюсь по жизни, то к рассказу не имеет никакого отношения, и потому опущу это. Некоторое время назад отправился я погулять на кладбище. Хорошо там, благостно. Никто слова грубого не произнесет. Могилки ухоженные аккуратными рядочками, словно школьники на уроке за партами. И тишина. Так, прогуливаясь, дошел я до новых захоронений. Новые, их же сразу видно, не обжились еще на отведенном месте, не освоились. Прячут застенчиво комья голой земли под венками. Ждут, когда прорастут свежей травкой. И вот остановился я между двумя относительно свежими. Я не по датам это понял, на даты и не смотрел, а просто цветочки живые, которые не успели растащить на повторную продажу, завять успели. Но не засохли еще, потому кладбищенский служитель их и не убрал до поры. И такой тут сон меня одолевать начал, что тут же, промеж двух могилок, я и улегся на дорожку, посыпанную песком.
 
   Спал крепко, покойно, без сновидений. Проснулся – уж солнышко на закат направилось. Встал, песочек налипший с одежды ладонями отряхнул и пошел себе восвояси. Только чувствую организмом, что смущение неясное у меня внутри произошло. Будто сдвинулось и на место встало.
 
   Два дня жил, как и до этого: гармонией организма любовался, внутрь себя заглядывая. Настолько там продумано и подогнано друг к дружке все, что удивляться не перестаю. А как наступил третий день – чувствую, надо мне на кладбище идти. Пошел, конечно. Против внутреннего зова - негоже. Искать то место не пришлось, словно горящая дорожка пунктиром мне указывала. Пришел, лег, поспал. Так было еще дважды, а потом они мне и явились.

   Заметив мой непонимающий взгляд, пояснил:

   - Усопшие. Им очень плохо, одиноко там, на кладбище.

   - Разве они на кладбище? – Вопрос прозвучал глупо, но Ваника прекрасно понял меня.

   - На кладбище. Где же им и быть? Души отлетели туда, где им обещана вечная жизнь и усопшие пребывают в отчаянии. Словно мужья, брошенные горячо любимыми женами. Их ожидает тлен и усопшие всеми силами стремятся отдалить этот момент. К живым тянутся. Я продлеваю им жизнь. Они всасывают в себя мою жизненную силу. Если хочешь, я для них – донор.

   - Для двоих, между могилок которых ты спишь?

   - Нет, их много больше. Они знают место и время моего прихода и сползаются отовсюду под эту тропинку.
 
   - Тяжело тебе, - посочувствовал я.

   - Нет, мне светло, - не согласился он, допил пиво и сказал. – Мне пора, они меня позвали. – И с этими словами донор Ваника покинул пивнушку.

   Недели полторы я не встречал его. С одной стороны, хотя я и думал о нем, но душа не зябла и идти в пивнушку повода не было. С другой, когда я пару раз все же заглянул в «Реанимацию» Ваники там не оказывалось. Придя в очередной раз, я увидел его за тем же столиком. Кожа Ваники, продолжая сохранять восковый оттенок, стала еще более прозрачной. Огонек свечечки был виден безо всяких внутренних усилий. Пламя огня билось и металось из стороны в сторону, словно атакуемое со всех сторон порывами потустороннего ветра. Взяв пиво, я без стеснения подошел к нему и поздоровался. Он мысленно кивнул мне в ответ, подкрепив движением головы.
 
   - У тебя все хорошо? – поинтересовался я.

   - Они меня признали окончательно, - улыбнулся он. – И приглашают составить им компанию. Я буду таким же, как они, - он обратил на меня свой взор и я содрогнулся. Зрачков не было вовсе. В глазах плескалась, заливая их от века до века, лишь инфернальная чернота. Не антрацитовая, не бархатная. Имени ей не было. Только Чернота. – Я ухожу и зашел лишь повидаться с тобой.

   - Но как же твое донорство? Как теперь усопшие будут подпитываться жизнью?

   - Теперь есть ты. Ты проявил интерес и проникся. Ты мой преемник и свежий донор. Тебя ждут!
 
   С этими словами Ваника отставил недопитую кружку и вышел вон из пивной.