Последний шанс

Из цикла "Сказки для взрослых"

Посвящается Петербургу, городу одиноких старух…

Часть первая

Двадцать четвертое декабря. Ничего не предвещает Нового Года. Ну, абсолютно ничего! Четверг.  Одинокий вечер. Бесконечный сериал по пятому каналу.  О том, как маленький мальчик, рожденный в Италии, оказался счастливым талисманом для двух враждующих мафиозных группировок. Шекспир просто отдыхает! А еще есть она. Героиня рассказа, того самого, который вы сейчас читаете. Ассоль, так и не дождавшаяся своего принца. Золушка, которая так и не поехала на бал. Алые паруса в клочья разорвал налетевший шторм. Крестная приболела. Бронхит, видите ли, замучил, а в итоге - вся жизнь под откос!

Ой, простите, пришлось пойти на кухню, помешать фасоль с сосисками. Скромный ужин стареющей одинокой дамы. Сорок семь - это ведь не шутки, господа. Это почти катастрофа! Все чаще отекают ноги, тянет ко сну. Все реже месячные, а  мужчины кажутся на одно лицо.

В холодильнике – бутылочка любимого чешского пива, домашнее грузинское вино и флакончик соевого соуса. А по телефону - только одни подруги со своими дурацкими советами, типа: «Срочно посмотри «Дневник Бриджит Джонс - 2»!!! Это как раз то, что тебе сейчас нужно!»

Ей было достаточно первого дневника Бриджит Джонс, чтобы понять – история англичанки и толстушки Бриджит имеет к ней такое же отношение, как сказка о Красной Шапочке к вопросу о выборах на Украине. Абсолютное дерьмо! И то, и другое, и третье. Единственное, что сейчас ей нужно - это стаканчик хорошего пива!

Прошло полчаса. Пиво действительно помогло. И не стаканчик, а почти целая бутылочка. Фасоль благополучно тушится... Да, кстати, вы знаете, что такое стручковая фасоль? Замороженная и долгоиграющая? Не знаете? Так вот. Срок ее действия на плите порядка 40 минут. Особенно с ветчинными сосисками. Доведите фасоль до мягкости. Вбейте два яйца, постоянно помешивая, доведите до загустения. Приправьте соевым соусом и... Приятного аппетита! Под бутылочку чешского пива. Что? Почти не осталось? Какая неприятность. Придется одеваться и бежать в магазин. Что-что? Холодно? Подмораживает и метель? Тогда у вас есть последний шанс. У вас всегда должен быть последний шанс. Ведь про домашнее грузинское вино в холодильнике вы уже забыли. Ага! Ну и что, что оно припасено на Новый Год?  Новый Год может начаться в любой декабрьский день. Почему бы не сегодня? И кто сказал, что  вечер 24 декабря в ее жизни будет сильно отличаться от вечера 31 декабря? Те же яйца, только в профиль. Что? Сразила наповал? Тогда - будьте здоровы! И, как говорится, с новым Годом, С новым счастьем!...

Новый Год для нее уже давно перестал быть праздником и отличался от остальных дней лишь тем, что это был ее собственный день рожденья. Новый год увеличивал цифру прожитых лет, прибавляя к возрасту единичку. И – не более того. Уже много лет он не дарил ей ни праздничного настроения, ни надежд, ни несбыточных мечтаний.

Да и на что можно было надеяться, когда в зеркальном отражении маячила реальная действительность, которая с каждым годом неумолимо приближала ее к старости.  А потому и в ее душе, и в пространстве ее одинокой квартиры разгуливали сквозняки. От не заклеенных на зиму окон,  от щелей во входной двери, от отвалившихся в коридоре плинтусов и от полного отсутствия какого-либо желания все это хоть как-то исправить, утеплить, подтянуть и подкрасить.

К наступлению старости она была готова. Она читала об этом много хороших умных книг, общалась с престарелыми родственницами. Охотно вступала в диалоги со старушками на улице, в транспорте и в магазинах. Пытливо рассматривала их морщины, увядающий цвет радужных оболочек глаз. Подмечала трансформацию фигур, надломленные артритом пальцы, старческую манеру говорить, седину в волосах…

Все они – в прошлом блондинки, брюнетки, рыжие  – в старости были  похожи друг на друга. Они одинаково пахли и одинаково одевались. Она испытывала сладостное возбуждение, случайно касаясь  их пергаментной, шершавой кожи рук, принюхивалась к запаху старости, и думала, что от нее тоже скоро будет так пахнуть. Дешевым мылом, нафталином, лекарствами и плохо постиранной одеждой. И когда придет срок, уже ничего – ни духи, ни массаж, ни  крема и тоники не смогут заглушить этот запах стареющей женской кожи.

Она знала, что совсем скоро станет такой же, как они,  вступит в  ряды этих одиноких старух  и рядом с ними, плечом к плечу, пойдет по дороге в вечность под трубный глас приближающейся смерти. Как ее бабушка, прапрабабушка, как ее мать и три состарившихся в одиночестве тетушки…

Часть вторая

.....Темным силуэтом по набережной медленно двигалась Черная карета. Кучер дремал, закутанный в теплое одеяло. Над его головой ритмично покачивался тусклый фонарь, высвечивая бока стоящих на обочине дорогих иномарок, рекламные щиты и сияющий от мороза асфальт. Набережная была пуста. Да и кому захотелось бы в десять вечера бродить по такому холоду?

Ветер стих. Нева мерцающими льдинами застыла на каменных парапетах. В декабре ей обещали наводнение, и она накапливала  силы перед решающим броском, предвкушая скорую свободу действий. Но обещание выполнено не было. Ударил невиданный мороз и намертво сковал  волны. А окна домов, которым не повезло быть выстроенными на набережной, покрылись узорчатым инеем.

Но кучеру было на все это наплевать. Он повидал на свете всякое, и ему было абсолютно все равно, сколько замерзнет в эту декабрьскую ночь бомжей и сколько городских кварталов останется без тепла и света. Старые трубы от  мороза лопались, как сосульки. Жители замерзшего города грелись рефлекторами, и поедали в огромных количествах горячие щи.

Сегодня  у кучера было всего два адреса, дело было пустяковое, и потому он знал, что спешить ему незачем. Ему, самому старому в городе человеку, было известно лучше других, что Черные кареты прекрасно справляются с любым петербургским ненастьем. А трескучий мороз – просто забава по сравнению, скажем,  с сильнейшим наводнением 200-летней давности…

Тогда у него была куда более Высокая Миссия, чем сейчас. Тогда он дарил миру Поэта. А перед этим, лет 300 тому назад, именно он открыл миру Создателя… Позже были уже не столь крупные удачи.  А потом все стало как-то мельчать. Благородное и высокое уже не было в цене, как прежде, каждый год приносил все больше разочарований. А двадцатый век и вовсе захлебнулся в разгуле собственной безнаказанности.

Тогда Кучер заскучал, поскольку был всего лишь  исполнителем Великой Чужой Воли, которая раз в году,  за неделю до Нового года выпускала на Невские берега Черную карету с Особой  Миссией. И каждый раз Кучер до последнего дня не знал, каких дров ему предстоит наломать, и какого джина выпустить из бутылки. … 
    
…Вдалеке замелькали фары. Загулявшая компания в стремительно мчавшейся навстречу  иномарке знать ничего не хотела о Кучере и о его Особой Миссии, и потому, промелькнув мимо на огромной скорости, осыпала лошадь и карету фонтаном из хрустящих льдинок и оглушительной музыки, которая доносилась из машины, несмотря на плотно закрытые окна. Кучер проснулся, лошадь брезгливо задергала поводьями и стала пятиться назад.

- Ну, милая, что ты? Что ты?… - Кучер натянул повод, а когда карета остановилась,  неловко спрыгнул на подмерзший асфальт и пошел вперед, похлопывая лошадь по крупу. Снег хрустел  под кожаными  подметками старинных сапог. Лошадь нервно раздувала ноздри и тревожно косилась в сторону  исчезнувшего во мраке автомобиля. Он  взял обеими руками ее за морду, и стал грубой рукавицей очищать ноздри от налипшего инея.

- Ну что так переживаешь? Ну? Не в  первый раз, ведь… Давно пор привыкнуть. Такая у нас с тобой работа. Никогда не знаешь, что увидишь и чем все это закончится… Эх, ты, голуба… Ладно, успокойся. У нас еще забот полон рот. Поехали…

Кряхтя, он вновь забрался на козлы, закутал колени одеялом и, смачно чмокнув, дернул поводья. Черная карета двинулась дальше, привычно зацокали копыта,  и вновь им в такт закачался светильник, разбрасывая тусклые блики по опустевшей набережной. Только вот кучеру уже было не до сна …

- Да… Дожили. - бормотал он себе под нос. - Даже у коней нервы сдают. А  меня-то уж давным-давно на свалку пора. Не понимаю я этих людей. Вот раньше были люди – это да! Не нынешним чета. А эти, по моему разумению,  совсем стыд и совесть потеряли. Э-х-х, милая… Все под этим небом друг с другом связаны, ничто нигде не кончается и не начинается. Все лишь – продолжение того, чему нет начала и конца. А люди живут, как искры. Думают – вспыхнут и все? Сгорели навсегда? Нет, не понимают, бедные, что воротятся сюда же опять. И большинство из них уже без запала нынешнего. А как оно без запала по жизни-то идти?… Холодно, одиноко, пусто. Вот так и мельчает народ…Нет, завтра же пожалуюсь Всликому! Не могу больше все это видеть. Пусть на покой отпускает. Пусть другого, кто помоложе – выберет. А я уж стар… Да. Непременно завтра пожалуюсь…

Часть третья
    
....Проснуться и подняться с кровати ее заставил звонок. Телефон. Редкий гость в ее одиноком доме. Она с трудом рассталась с теплым одеялом и поплелась в коридор. Звонили из редакции литературного журнала. Почему так поздно? Как? Всего десять вечера? А ей показалось, что уже глубокая ночь. Зато ее переводы опять признаны безупречными. Она не удивилась и не обрадовалась. Пожала плечами и равнодушно положила трубку. Прибавка к зарплате – да и только.

Отправилась на кухню выпить кофе или чаю. Можно и того и другого. На столе стояла недопитая бутылка вина. Символ приближающегося Нового Года. Она грустно посмотрела на ее содержимое. Символ не символ, но теперь уже нечем встретить гостей. Если зайдут. Но это будет потом. А сейчас ей хочется чего-то горячего. Наверное, все-таки чаю.

Чайник из рук выпал сам. Крышка отлетела в сторону, оглушительно загрохотав. На этот раз звонили в дверь. Один, два, три, четыре… Она не успела даже сообразить, в чем дело, как вдруг больно сдавило в груди. В глазах потемнело, все стало кружиться и вертеться перед глазами, и буквально через секунду ножки кухонного стола оказались совсем  рядом.

Она не поняла, что упала. Даже не почувствовала удара об пол. Просто боль в груди внезапно отступила, так же быстро, как и началась,  и что-то  горячее и душное стало расползаться по всему телу, сделав ватными руки и ноги. Она попыталась дотянуться до стола, схватилась за клеенку, и - откупоренная бутылка с вином уже летела на пол, заливая вокруг себя все красной жидкостью.

В дверь еще продолжали оглушительно звонить, но звонки уже отдалялись от нее, постепенно затихая. Последнее, что она почувствовала – это винный аромат.. «Хорошее все-таки было вино»,  - подумала она. И,  устало закрыла глаза. Ароматная жидкость медленно подтекала ей под щеку,  окрашивая седеющие пряди  нечесаных волос в ярко красный цвет…

Часть четвертая

- Опять никого нет дома! Третье заказное письмо за день  – и третий раз не открывают,  – подумала про себя почтальонша, и еще раз с остервенением вжала палец в кнопку звонка.  Но все было бесполезно. Дверь упрямо не хотела идти на контакт. И почтальонша рассердилась. Причем как-то вдруг и непонятно на кого.

- Что за козлы в этих квартирах! Вечером надо дома сидеть, с дитями, мужьями и женами. А не шастать по гостям, хвост задравши… Все. Надоело. Никуда больше не пойду. Мне - что? Больше всех надо, что ли?..

Но она пошла. Пошла домой. Прижав к бедру набитую газетами большую сумку на толстом ремне. Дома ее ждал 5-летний внук и соседка по коммунальной квартире. Дочка лежала в больнице, и почтальонше не на кого было рассчитывать, кроме как на саму себя и на свою скромную зарплату. Зато она знала, что дочка скоро поправится. И поэтому уж никто не запретит ей это дело хорошенько отметить с соседкой, которая как раз к Новому году привезла с дачи баночку ароматных огурчиков собственного засола …

Выйдя из теплой парадной на мороз, почтальонша оглянулась. Во многих окнах  дома горел свет.  И там, за окнами, всем было хорошо. Ничего, еще немного -  будет хорошо и ей самой. А что там в этих письмах написано, - так нет ей сейчас до этого никакого дела.  Завтра отнесет. Согреется, выспится  – и отнесет. Ведь до Нового года еще несколько дней...

Часть пятая

Ей снился сон. Она летела по воздуху в нежно-голубом воздушном платье. Ей было всего семнадцать и ей так хотелось любить. Мимо нее проплывали знакомые лица одноклассников, а сквозь них прямо на нее лились теплые золотые лучи. И она грелась в этих лучах, и казалось – счастье совсем рядом. Вот оно – счастье, с карими добрыми глазами. Смотрит на нее. А она – летит, летит, не касаясь туфельками паркетного пола.

Сегодня выпускной, и она просто чудо, как хороша. А еще – необыкновенно легка. Ей сегодня все удается. И все подвластно  – и музыка старенького вальса, и руки партнера со смешной фамилией Рябенький. И – эти карие глаза, которые – она чувствует – следят за ней с неутомимой нежностью. Стас. Он любуется ею, она это знает, а чудак Рябенький уверен, что все ради него. Но пройдет еще совсем немного времени – и Стас непременно встанет рядом, протянет руку и скажет… Нет, не скажет, просто улыбнется. А она улыбнется в ответ и положит свою запотевшую ладошку ему на плечо. И - случится чудо…

Но чуда не произошло. Позже все знающая двоюродная тетка Наталья ей все объяснит.
- А что ты хочешь? Ты – кто? Дочка инженера? А у нее папа – главный стоматолог города.
- Ну и что? – Безучастно, глядя в стену, она ковыряет старые обои.
- Как что? У нее есть все, а у тебя? Комната в коммуналке на троих?
- Ну и что?
- Хватит ковырять мои обои! – Тетка Наталья шумно затягивается беломором, и вдавливает в пепельницу окурок так, что после него остается паленый кусок жеванной бумаги. – Что ты вообще раскисла? Подумаешь, девка парня из под носа увела! Так не твоего же парня?
- Не моего…
- Вот видишь! А ты ревешь всю ночь, как квашня. Да и кто сказал, что у вас все сложится?
- Никто…
- Вот и прекрати об этом думать! У тебя экзамены скоро. Институт - это поважнее будет, чем ваши детские любови. Уж я-то точно  знаю.

Тетка Наталья знала, это правда. Она знала и про голод, и про судьбы русской интеллигенции. Про войну и про одиночество. А еще она знала три языка (французский в совершенстве) и прекрасно разбиралась в задачах, которые стояли перед советской женщиной в эпоху развитого социализма.

Сухими нервными пальцами она вытащила из плотно набитой пачки Беломор-канала новую папиросу и закурила, пустив плотное облако голубого едкого дыма.
- Значит так, матери твоей я сказала, что ты с выпускного ко мне пришла ночевать, потому что было уже поздно, и ты не хотела никого будить. Договорились?
- Угу.
- А теперь марш в ванную, сопли свои смывать. И запомни: Любовей всяких в жизни у тебя будет предостаточно, главное – на ноги встать, профессию получить. А замуж, дети – это потом. Стране кадры нужны, хорошие профессиональные кадры. Человеком сначала нужно стать, личностью, а уж потом о всяких глупостях думать!
Последнюю фразу тетка Наталья почти прокричала ей вслед. Дверь в ванную захлопнулась, послышался шум воды.

… Вот так, никаких чудес в жизни. Ни тогда, ни после. В ванной облако водяных брызг окутало ее с головой, неприятно защекотало в носу. Она закрыла глаза. И вдруг отчетливо ощутила, что когда-то с ней это уже было. Много-много лет назад. Только тогда вокруг были только каменные стены, где вода капала с потолка, сочилась из трещин между камнями, и, попадая на единственный в камере факел, шипела, как змея. А огонь в ответ на это, сердился, потрескивал, мигал, и грозил потухнуть навсегда. 

Она умирала в каземате Петропавловской крепости, куда ее бросили только потому, что она отчаянно хотела быть любимой и боролась за счастье, как могла, и верила до последнего тому, кто ее предал.   

Цена великой нежности и любви… Город помнил их всех. И ту, которую бросили в казематы. И ту, которую обвинили столетие спустя в измене и приговорили к смертной казни.  И ту, которую просто-напросто вычеркнули из жизни, навечно заперев в монастырь… И еще много тысяч  женщин, кто надеялся на милость судьбы триста, сто, пятьдесят лет назад, но умирал в одиночестве, погибал в безвестности, моля за  себя и за тех, других, кто так же был вероломно предан, оболган или обманут. «Пощади…» Но тщетно. Вместо милости у  всех – безнадежность. Не любимая… 

Сколько еще таких, как она, будут мучаться в подземельях отчаяния. Сколько погибнет под пытками ревности. Любящих, верных, но брошенных, не нужных, забытых… Сколько будет вымаливать прощение у своих любимых, признаваясь во всех мыслимых и немыслимых грехах, лишь бы вернуть и вновь ощутить миг  счастья. Сколько замкнется в гордом молчании, сколько будет корчиться в муках. Совести ли, боли – неважно. Ведь в итоге – все равно один конец. Бесславное забвение и уродливая одинокая старость.

Слава женщинам, которые осмеливаются любить вопреки всему на свете – подлости, зависти и предательству! Слава  тем, кто силу любви ставит превыше всех других земных благ, и дарит простым смертным неземную любовь свою без всякой надежды на взаимность! Слава тем безумным, кто требует своей любовью бессмертия. И не дождавшись, уходит безымянными в пустоту…

С ней это уже было. С ней то же самое произойдет еще не один раз. Через десятки, сотни лет. Через века… Она это знала. Ведь она – всего лишь частичка, одна из многих сотен тысяч несчастных женщин, которые были замучены, казнены или просто преданны и забыты за любовь. Все они легли навсегда костьми в мутное невское болото. Из которого, спустя столетия, вновь по весне произрастали деревья и цветы. И новые женщины вдыхали их аромат, срывали сочные стебли, обрывали лепестки, гадая на любимого… И он приходил. И вновь был также вероломен, и бросал, недолюбив. А они – может быть самые лучшие, самые нежные существа, которых когда-либо рождала сырая финская земля – вновь и вновь мучаясь, уходили одинокими в ту же в землю. Чтобы спустя годы вновь начать свой путь сначала и вновь ошибиться.

«Они жили долго и счастливо и умерли в один день…» Неправда. Это – всего лишь сказка. А в  жизни  все происходит  иначе…

Часть шестая   
…Почтальоншу во сне что забеспокоило. Ей показалось, что по комнате кто-то ходит. Она заворочалась, прислушиваясь к звукам в кромешной темноте. Но сумела уловить лишь дыхание спящего внука. Но все-таки что-то ее, по-прежнему, тревожило. Она приоткрыла глаза, но ничего кроме темноты не увидела.

Затем раздался звук, как будто-то кто-то рассыпал по полу бисер, и в комнате появился легкий свет. Почтальонша накрылась одеялом и сквозь щелку увидела в мерцающем светлом облаке темную фигуру, которая стояла спиной и что-то делала с ее почтальонской сумкой.

- Батюшки святы! – Охнула про себя почтальонша и от ужаса  закрыла ладонью рот. Темная фигура на мгновение замерла, и почтальонше стало отчетливо видно, как в светлом облаке переливаются  мелкие искорки. Затем фигура продолжила выкладывать из сумки письма и газеты.  Что-то обнаружив, секунду рассматривала, затем скомкала и положила в карман своего большого черного плаща. Затем стала засовывать содержимое сумки обратно. И напоследок вложила туда вдруг чудом оказавшийся в ее руке сложенный листок бумаги.

Почтальонша слышала, как сверкающие искры в облаке издают легкое звяканье. От страха почтальонша начала под одеялом икать. И тогда случилось самое страшное. Фигура медленно повернулась и почтальонша  увидела старика в широкополой, с высокой тульей, шляпе, который лукаво на нее смотрел, как будто знал, что она не спит. Затем тихо произнес «Отнесешь утром… Рано утром…» и погрозил ей пальцем.

Почтальонша заикала еще сильнее, но старик вдруг стал медленно таять в сияющем облаке, которое почти сразу же исчезло вслед за ним, оставив лишь на доли секунды после себя в темноте легкое мерцание.

Икая и путаясь в одеяле, почтальонша вскочила, подбежала к сумке, схватила ее и бросилась обратно к кровати. Прижимая к себе свое сокровище, нащупала  выключатель ночника. И когда вспыхнул свет, трясясь от ужаса, она оглядела комнату. В ней никого не было. Внук мирно посапывал, и ничто не нарушало тишины, даже тиканье будильника,   стрелки которого замерли, указывая время: ровно двенадцать ночи. Почтальонша открыла сумку и сразу же увидела лежащую сверху и совсем не примятую газетами телеграмму. Трясущимися руками она поднесла ее к глазам и прочитала адрес. Это был адрес  той самой последней квартиры, в которую она не попала сегодня вечером с третьим по счету заказным письмом. И именно это, третье и безрезультатное посещение переполнило чашу ее терпения. Она развернула телеграмму. Ломанным телеграфным шрифтом на ней были отпечатаны слова: «Днем рожденья любимая тчк Приеду новогодний бой часов тчк Новый 2000 год встретим вместе тчк Твой Стас тчк»…


Часть седьмая

Черная карета подкатила по нужному адресу. Дом встретил нежданного гостя молчаливо и угрюмо. Ни одно окно не светилось. Карета неторопливо свернула в черный проем двора, где вскоре цоканье затихло. Через какое-то время хлопнула дверь подъезда и во дворе вновь установилась  тишина,  лишь изредка нарушаемая бряцаньем поводьев. Но этого никто из жильцов дома не слышал.

Все – спали. Спал и сам город. Так было нужно. И так было каждый раз, когда с Петербургом прощался старый год и зарождался новый…

Кучер с трудом поднимался по лестнице на четвертый этаж. Он  был весь в черном. Седая пышная борода скрывала половину лица, другую половину прятала в полумраке черная шляпа. Фигуру полностью окутывал старинный длинный плащ с прорезями для рук и пелериной. Квадратные каблуки скрипучих сапог негромко, но властно впечатывали в ступеньки  каждый шаг грузного тела. Лифт был сломан и потому кучер, кряхтя, одолевал пролет за пролетом, продолжая что-то бурчать себе под нос. У дверей нужной квартиры он остановился и несколько секунд рассматривал входную дверь с кнопкой звонка и витееватой надписью на латунной табличке «Барецкие. Звонить 1 раз».

- Ну что ж, - удовлетворенно хмыкнул кучер, - Если любишь – то, как говорится, добро пожаловать. – И, достав из потайного кармана в плаще огромную связку ключей, выбрал один, привычным движением вставил его в современный замок «Цербер» и повернул. Дверь открылась без скрипа, и темная тишина квартиры поглотила нежданного гостя.

Кучер знал, куда идет. Прямо на кухню, где горел свет. Проходя мимо комнаты, на секунду задержался, заметив беспорядок, неубранную постель, раскиданные вещи. Недовольно покачал головой и шагнул через кухонный проем. Возле лежавшей на полу безмолвной, похожей на старую тряпичную куклу женской фигуры, присел, кряхтя и морщась. Заботливо прикрыл оголившиеся коленки подолом халатика и огляделся.

- Охтеньки мне… Он явно был недоволен. Окунул палец в винную лужу на линолиуме, поднес к лицу, внимательно осмотрел, понюхал и лизнул.
- Всякое перевидал, но такого…, - пробурчал, точнее, тихо пророкотал себе в бороду. Вроде и не бедно, вроде и все есть. Но все равно: то ли жалко, то ли противно. Не разобрать. Как-то безнадежно все.

Старик медленно, с трудом приподнялся, глядя сверху вниз на лежащую без движения женщину. Достал из кармана широченного плаща горсть сверкающих, невесомых искр и размашисто, широким движением осыпал ими женскую фигуру…

Часть восьмая

Входной звонок надрывался, находясь уже на пределе своих электрических возможностей. К тому же в дверь отчаянно колотили. Сознание медленно возвращало ей действительность. Она приоткрыла глаза и вновь увидела перед собой ножки кухонного стола.

- Боже мой, что со мной? – С трудом приподнялась, приходя в себя. Руки и лицо были в чем-то липком. А сама она сидела в большой винной луже. Рядом валялся пустой чайник.  На кухне было светло. В дверь по-прежнему звонили. Все вокруг было привычно, но все-таки что-то было не так. Что-то изменилось…

 - Иду! – крикнула она из кухни, и еле встав на ноги, заковыляла в прихожую. – Кто там?

- Господи, Валентина, да ты что, померла что ли? – Из-за двери раздался знакомый громкий голос. – Мы уж полчаса к тебе колотимся!

- Кто это, мы? – С трудом соображая, спросила она.

-  Как кто?  Это же я и Стасик! Ах, да, ты же телеграмму так и не получила. Вот она, в дверях воткнута. Стасик вернулся, слышишь, Валь! Да открывай же ты, тетеря сонная!

- Стасик? Какой Стасик?  – Она замерла, приложив ухо к двери и прислушиваясь к голосам на лестнице.

Сомнений не было. Это точно была ее закадычная подруга Светка и, - не может быть!,  этот голос она не спутает ни с каким другим: Светке что-то тихо отвечал густой баритон.

Стасик. Стас. Ее первая школьная любовь. Первая и, как оказалось, последняя…  Стас умер в 94-ом. Они всем классом пришли на похороны. Она шла с одноклассниками, а за гробом, поддерживаемая родными, еле плелась Инка, зареванная и закутанная в черный платок. Его жена, которая на выпускном встала между ними. Нагло властно и беззастенчиво… Положила руки ему на плечи и объявила белый танец. А у нее – сил не нашлось, чтобы удержать, выхватить из цепких Инкиных пальчиков свое счастье. Тогда тело вдруг стало безвольным и чужим. А все вокруг – скучным. Так же безучастно она проводила взглядом Инку со Стасиком, которые ушли с выпускного вдвоем раньше всех, уставшие и пьяные. Ушли к ней домой…

Все, она сошла с ума. Напилась до ручки, грохнулась в обморок на кухне и окончательно повредилась головой. Теперь начались звуковые галлюцинации. Чтобы в этом окончательно убедиться, сейчас она откроет дверь и увидит, что за дверью никого нет.

- Валь, ты чего молчишь? – Голос Светки за дверью стал более участливым. – Ты не заболела ли там, часом? Мы со Стасом тебя мигом вылечим, Валь! Открывай!

- Сейчас-сейчас, только халат накину, - сдавленно просипела она и метнулась на кухню. Быстро – тряпку на пол, затереть следы винной катастрофы, чайник на плиту, руки – под горячую воду. Где расческа? А, ладно!

Наспех пригладив волосы рукой, она уже грохотала дверным замком. Вместе с открытой дверью на нее пахнуло давно забытым прошлым. Перед ней стояла Светка, то ли помолодевшая, то ли похудевшая, а рядом – нет, держите меня ноги! – рядом стоял и улыбался постаревший и слегка поседевший…

- Стас! – истошно взвизгнула она и через мгновение уже висела у него на шее, болтая в воздухе домашними тапочками, - Стас, не может быть! Ты? Не верю! А-а-а…

- Вот как, оказывается, мужа встречаем… - Гундосил баритон в растрепанные волосы… Ну, приехал на несколько дней раньше, а не к новому Году, как обещал, не ко дню рожденья, а, ты, получается,  и не ждала меня совсем?…
- Ждала-ждала, - всхлипывала она, вцепившись намертво в крепкие мужские плечи, а он, покачивая ее из стороны в сторону, как маленького ребенка, продолжал гундосить и целовать ее растрепанные волосы.

 - Ну, ты мать, даешь! – Светка возилась на полу у плиты, собирая тряпкой остатки вина и старалась делать вид, что не замечает того, что происходило у нее за спиной. – Такое добро пропадает. Руки у тебя крюки.

А она в это время не могла глаз отвести  от рук Стаса, который что-то все выкладывал и выкладывал из своей дорожной сумки на кухонный стол, приговаривая, - Колбаска копченая, крекеры, пирожные прямо из самого сердца Европы. Кофе финский – аромат мировой! А вот самое главное – это тебе.
 
Стасик протянул через стол ей черную с золотом коробочку. Она взяла и машинально поднесла к лицу. Аромат ее любимых духов.

- Спасибо. А откуда ты знаешь, что я их люблю?

- Ну, ты даешь! Сколько мы женаты! Умру, но не забуду, - улыбнулся Стасик.

- Ты и так уже умер. Но как при этом  постарел, - думала она, наблюдая за тем, как Стасик привычно расставляет по полочкам вымытые Светкой чашки, достает из холодильника масло. - Вот открыл нужный шкафчик и достал мои любимые фужеры. Золотые луковицы.  Откуда он знал, что они там стоят? Ой, а седина-то слева над ухом каким пятном нелепым! Когда хоронили его  – не было этой седины. Точно помню – не было…

Значит, действительно, все это не сон. И она не сошла с ума. Бывает же такое. Может, хоронили они не его, а совсем другого, похожего на него человека. Бывает же так? А он в это время на другом конце света был. Засекреченным. Да. Например, долг свой воинский исполнял. И права не имел о себе столько лет напомнить.  А глаза - такие же. Прежние. Умные и смешливые. Карие, с сумасшедшинкой, с этакой желтой искоркой.

Знает она его по глазам. И по голосу. Ни за что не спутает ни с кем. А ведь когда хоронила – не слышала голоса. И глаз не видела. Закрыты были глаза-то. Вот и поверила. И Инка поверила. И все поверили. А ей ведь одной голос-то внутренний шептал, подсказывал – непохож Стасик мертвый на себя живого. Ох, как не похож. А что же это он про наше с ним замужество долголетнее тут недавно говорил?…

- Валь, да ты не слышишь меня, что ли? – Светка наклонилась и тряхнула ее за плечо. – Пойдем в комнату, скажу чего…
- Что скажешь? – не отводя глаз от Стаса и глупо улыбаясь, спросила она.
- Да скажу уж… А вы, Станислав Иванович, не обижайтесь, женские у нас секреты.

Часть девятая
 
… Уже в комнате Светка еще раз тряхнула ее за плечи и потребовала взять себя в руки.
- Со всей этой историей потом разберешься. А сейчас – мигом лицо умывать.
-    Ты что, Свет,  действительно не понимаешь, что произошло!?
- Если честно – ничегошеньки не понимаю. Заявился ко мне с утра, как ни в чем не бывало. Как будто дружим мы много лет. А я его только на твоих фотках-то и видела… Говорит, дверь домой ключом открыть не может, по телефону звонил - трубку никто не берет. Спрашивал, не случилось ли чего? Может, замок ты сменила? Говорил, телеграмму отправлял…
- Ну а ты, ты-то чего?
- Чего… Ничего! Телеграмма эта у тебя в прихожей, у зеркала  лежит. Я ее туда положила, пока вы друг на дружку налюбоваться не могли…
- Так ведь он же умер, я ж тебе рассказывала!
- Рассказывала. А вот получается что – живой. Да еще и женат. На тебе, между прочим! Ладно, хватит болтать. Всякое в жизни бывает, потом разберемся. Ты лучше на себя посмотри – на кого похожа! К тому ж улыбаешься все время, как идиотка. А он - мужик в самом соку, кровь играет, глаз от тебя не отводит…. Чего тебя - учить надо, что ли?…

В ванной она долго рассматривала свое лицо. По паспорту ей 47 – это она точно помнит, как и то, что выглядела последнее время  намного старше своих лет. В зеркале же на нее смотрела Валентина, которой не дашь больше тридцати пяти. Да и Стас, даже с сединой в волосах,  никак не тянет на ее ровесника. Лет 40 от силы, а может и 39…

- Господи! Да что же это такое со мной происходит? Может, это - сон, я проснусь, и все закончится?… 

Она ущипнула себя за руку, да так сильно, что чуть не взвизгнула.  На запястье осталось красно-багровое пятнышко, но в зеркале по-прежнему отражалась помолодевшая, похорошевшая и счастливая Валентина. И ничего в ее облике не напоминало пациентку психиатрической клиники.

- Валь! А где у нас лук? – Голос Стаса из кухни заставил ее невольно улыбнуться своему отражению. Продолжая себя разглядывать, она, неожиданно для себя громко и весело, крикнула:
- Закончился! Сейчас схожу в магазин!
- Не надо, я сам быстро сбегаю!
- Сам? Ни в коем случае!

Выскочив пулей из ванны, через секунду Валентина уже опять висела на шее у Стаса.
- Никогда, слышишь, больше никогда никуда не уходи! Я тебя больше не отпущу, слышишь, больше никуда!
- Да я мигом!
- Не пущу! – уже серьезно произнесла Валентина.
- Ладно, за луком схожу я, - предложила Светка, но ни Стас, ни Валентина не обратили на ее слова никого внимания. Они не отрываясь, смотрели друг на друга так, как будто не могли наглядеться. Стас гладил Валю по волосам, а та вот-вот готова была расплакаться. Светка посмотрела на их счастливые лица и решила тихо ретироваться в прихожую, подумав про себя, что лук им в ближайшее время явно не понадобиться.

А из полуоткрытой ванной, сидя на самом ее краешке, наблюдал за происходящим на кухне старик Кучер, и довольно ухмылялся в свою пышную, пропитанную веками седую бороду.