Прощение Иезавель

Who's seen Jezebel?
She was gone before I ever got to say
"Lay here my love
You're the only shape I'll pray to, Jezebel"

Who's seen Jezebel?
She was certainly the spark for all I've done
The window was wide
She could see the dogs come running
Saying, "Wait, we swear
We'll love you more and wholly
Jezebel, it's we, we that you are for
Only!"

I&W


Мир забит ненужным хламом… абсолютно бесполезными пустышками и иллюзиями, подменяющими хрупкие, рассыпающиеся от любого неосторожного прикосновения чувства…
Почему его разум все еще пытается противостоять неотвратимому? Почему он мечется, словно брошенный в спирт паук, хотя уже успел осознать, как бесполезны судорожные попытки вырваться из этого замкнутого круга… лишние дерганья не принесут ничего кроме большей боли, лишь сильнее разжигая пожирающий заживо огонь. Он чувствовал, как спирт бесконечность мгновения проникает в переплетения микроскопических трахей, пронизывающих тело, подменяет собою кровь, заполняет органы, оплавляя изнутри… Несчастный, невыносимо страдающий паук, умирающий в страшной мучительной агонии, не способный даже закричать. Он уже осознал и принял свою участь, но, все равно, продолжает рефлекторно метаться в замкнутом пространстве, пытаясь вырваться из жидкого пламени… но оно уже повсюду, снаружи и внутри… оно уже поглотило его целиком… и его невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть… осталось только умереть.
И к чему теперь эти раздирающие вопросы, тяжелым маятником бьющиеся в висках и застилающие ясность красной вязкой пеленой: Как?! Почему?! Зачем?! и самый пустой и беспомощный из них: Куда?! Самый идиотский в ЕГО мире вопрос, ответ на который всегда был и навсегда останется только один… Затравленный разум просто не успевал за судьбой, подгоняющей все безжалостней…
Он бежал во тьме, не разбирая дороги и не слыша ничего кроме своего тяжелого прерывистого дыхания и горячей пульсации крови в ушах… даже собственных шагов. По лицу хлестали тонкие голые ветви, оставляя порезы как после иззубренного лезвия… он постоянно падал, но ничего не ощущал, просто быстро поднимался и бежал дальше…

Почему же все так случилось?! Разум снова и снова давился этим уже бесполезным вопросом и корчился внутри сжимающегося пространства сознания, все быстрее смыкающего вокруг непроницаемые стены… Уже неважно – почему, важно лишь – куда!

К ней… к ней… к ней… к ней! к ней! К НЕЙ!!!


Ему показалось, словно он вернулся назад не в расстоянии, а во времени… особенно, когда он вышел из мрака леса на высеребренное полной луной пространство с призрачно-мерцающими в молочном тумане силуэтами механических чудовищ… их мертвое царство заброшенных замков совершенно не изменилось, словно время здесь было недееспособным. И не было пятнадцати лет бегства и боли. Не было пятнадцати лет страха и вины. Еще сегодня он вылетел из Бостона сразу же, как только успешно сдал последний экзамен, блестяще окончив первый год обучения в Консерватории Новой Англии… и вот он пришел сюда, даже не заглянув домой… Так ощущалось им происходящее… словно времени не существовало совсем… словно здесь оно ничего не значило.
Он сделал шаг, не сводя глаз с колышущейся под матово-мерцающей вуалью мари серой тени чертова колеса… из-за тумана казалось, будто вся конструкция парит над землей и медленно и глубоко дышит, едва слышно скрипя механическими суставами… их самый главный замок… а там, в самой его вершине, располагалась их резиденция, где они встречали луну, придумывали и нарекали новые созвездия, засыпали и просыпались вместе, и где он потерял ее. Роберт осознал, что почти физически не способен ни оторваться от созерцания той кабинки, где они столько всего пережили вместе, ни сделать еще один, хотя бы крошечный, шаг вперед…
- Черт… - прошипел он сквозь зубы, силясь превозмочь себя, но его словно удерживала натягивающаяся невидимая грань, разделяющая два мира – каждый новый шаг давался в несколько раз тяжелее предыдущего, - Помоги мне, чертов призрак… ты же хочешь со всем покончить?!
Слова с хрипом разорвали горло… Он рванул рубашку, вцепившись в грудь, будто пытаясь ее разорвать, чтобы добраться до затаившегося глубоко внутри нее Духа… И тут, будто в ответ, грудную клетку сдавило, выжав из легких остатки воздуха напополам с кровью… и почти в то же мгновение точно лопнула до предела натянутая пуповина, и его швырнуло вперед с такой силой, что он пролетел несколько футов и распластался на земле, вцепившись в нежную весеннюю траву… Легкие до предела вобрали в себя густой запах влажной земли и новорожденной зелени. Боли не было. Как и вопросов. Как и сомнений. Только невыносимое стремление. Зов.
Как во сне, он поднялся и, не обращая внимания на содранную с рук и лица кожу и превратившуюся в лохмотья одежду, двинулся вперед, более ничем не сдерживаемый… Он уже не видел тумана и призрачных силуэтов рассыпающихся замков. Все пустое. Шелуха. Пыль. Воспоминания, обратившиеся в пепел. Быстро, насколько позволяла вывернутая нога, он шел в самую седую густоту, настолько плотную, что казалось будто там ничего не может быть, кроме абсолютной пустоты… Но он шел, погружаясь в нее все глубже… его глаза были широко открыты… они ждали… все его чувства обострились до предела в предвкушении…

…где-то здесь… сейчас… еще один шаг…

Внезапно он уловил тонкий запах цветущей сакуры, клинком толкнувший в грудь – то ли отчаянная мольба остановиться, то ли, наоборот, поторопиться… потому что этот запах, преследовавший его последние годы, одновременно оттолкнул и притянул к себе. Но Роберт уже увидел то, чего так долго ждал. Из тумана, будто остов корабля-призрака, проступил необъятный ствол, покрытый замшелой корой… Их дерево оказалось гораздо величественнее, чем в его воспоминаниях… и старее, как будто для него за 15 лет пронеслось не одно тысячелетие… толстая кора в некоторых места лопнула, обнажив рассохшуюся древесину… гладкая поверхность совсем скрылась под толстым слоем мхов, лишайников и трутовиков… корни ломанными арками выглядывали из стелящегося по земле тумана… крону полностью поглотила молочно-серая клубящаяся пустота. Роберт, не веря своим глазам, смотрел на их платан, пытаясь осознать увиденное. То ли это дерево?! Но на краю обрыва других деревьев не было... Он сделал неуверенный шаг вперед, и тут услышал легкий скрип и уловил боковым зрением едва заметное движение. Туман, словно живой, шевельнулся, отползая чуть подальше, и показал силуэт качелей… сидение медленно неуловимо покачивалось в абсолютно неподвижном воздухе, будто с него только-только кто-то соскочил… кто-то маленький и очень легкий. Сердце сжалось от ужаса и сладкого нетерпеливого предвкушения…

Где же ты, Иезавель?!

Он нетерпеливо мотнул головой, спятившее сердце отдаваясь в висках тамтамами…

Где ты?!

Внезапно его словно кто-то едва заметно мазнул по плечу теплой мягкой шерстью, заставив резко обернуться…
Она оказалась так близко, что он, отшатнувшись от неожиданности, споткнулся о выступающий из земли корень и упал, не сводя с нее расширенных от ужаса глаз.

Хрупкий силуэт почти сливался со стволом и казался частью дерева… волосы застывшим потоком тьмы прикрывали обнаженную грудь, руки вьюнками цепляясь за неровности коры, были высоко подняты над головой, будто удерживали всю тяжесть могучей кроны... и ее маленькое личико с закрытыми глазами казалось таким неестественно-белым и спокойным… словно она несколько сотен лет спала беспробудным сном, оставаясь неподвижной… почти мертвой…
Он не осознавал, как оказался на ногах, не осознавал, как резко схлынул туман, обнаживший их мертвое царство, неприступную стену леса, охраняющую этот маленький сказочный мирок, овраг, раззявивший клыкастую пасть мрака сразу же за платаном, и небо с рекой Млечного пути и луной… Все что для него сейчас существовало – его Джаз… не тот призрак, что сводил его с ума, демонический и кровожадный, а самая настоящая Иезавель… нежная и хрупкая…
Он хотел… безумно хотел и одновременно страшился до нее дотронуться… и все еще продолжал бороться с собой, когда его рука сама потянулась к обнаженному плечу… И в момент, когда кончики дрожащих пальцев коснулись прозрачной кожи, ее глаза широко открылись, обратившись к его лицу… и в них сосредоточилась вся боль и ярость, что терзали его пятнадцать лет. Он отпрянул, словно от удара, но ее руки уже обвились вокруг, тело приникло к его груди, и глаза, полные ужаса и непролитых слез, оказались прямо перед ним… губы дрогнули, словно готовые выкрикнуть проклятие, готовые обвинять и мучить, но не исторгли ни звука… Его внезапно разбухшему сердцу стало невыносимо тесно в груди, оно билось повсюду, не давая дышать, сдавливая горло, отдаваясь в ушах дробным гулом… вся тяжесть мира навалилась на плечи, под ее тонкими руками… и он внезапно понял, что если не отведет от нее взгляд, то погибнет. Но он не мог да и не хотел… он жаждал смерти у ее ног... жаждал умереть, глядя ей в глаза. Она смотрела в него, словно читая все, что произошло с ним за годы их расставания, и пальцы все сильнее сдавливали плечи, а тьма заволакивала лицо… и боль в груди стала совсем нестерпимой, и он чувствовал, как что-то внутри неизбежно нарастает, словно реакция в гранате с выдернутой чекой, нечто все сильнее натягивает тонкую слабую нить его существования, сотрясая руки и подламывая ноги… и с ней происходило тоже самое, Роб видел и ощущал это. Инстинктивно он потянулся дотронуться до ее лица, взять его в ладони, как в детстве, чтобы привычно успокоить, дать понять, что он рядом… но на этот раз он сам был причиной ее страданий, самых страшных за всю ее изломанную жизнь… и руки его безвольно упали…
…и в то же мгновенье, разорвав грудь на куски, из него вырвался страшный утробный крик, что копился все годы разлуки и отчаяния, ненависти и самоуничижения… он кричал, падая вместе с ней на землю, кричал, корчась и выгибаясь от раскалившейся безысходности, яростно полосующей его душу… и из глаз его хлестали годами сдерживаемые слезы… и руки скрючились, впившись в грудь, будто в неосознанной попытке свести вместе края рваной дыры…
- Прости!!! Прости!!! Прости!!! Прости… - билось и металось в нем, выходя изнутри сгустками отторгаемого разумом оцепеневшего существования, к которому свелись последние годы жизни.
…внезапно расплавленного, словно воск, лица коснулись холодные пальцы, легли на сжатые веки, принося успокоительную прохладу… и он почувствовал, как ненависть и боль уходят из него, оставляя лишь горький осадок из горечи и раскаяния… и крик сорвался в хриплый стон. Глаза распахнулись сами собой… и она была в них и перед ними, залитая слезами и от этого ставшая совсем похожей на то дитя, что он привык сжимать в колыбели своих рук… и ее слезы падали в его глаза, когда она наклонялась к нему, гладя лоб, дотрагиваясь до щек и подбородка, проводя кончиками пальцев вдоль бровей и запутываясь в волосах… и с широко открытыми глазами, из которых сочилась боль, она коснулась потрескавшимися горячими губами его рта, несмело и в то же время нетерпеливо…
«…прощаю… прощаю…» - эхом отдавался в голове ее низкий хриплый голос, пока она жадно и требовательно целовала его… И Роберт впервые за все время своих скитаний ощутил спокойствие и умиротворение. И уже ничего не мешало его сердцу биться уверенно и сильно… теперь, когда он вновь обрел ее, вся боль и страх бесследно канули…
…поэтому, когда внезапно грудь пронзила острая и какая-то еще неведомая ему боль, он совсем не испугался… даже не удивился… даже не взглянул на ее источник… слишком мало времени у него оставалось, чтобы растрачивать его в пустую… Роберт не отрывал глаз от ее залитого слезами лица. И с каждой секундой, с каждым изломанным толчком угасающего сердца его наполняла светлая ускользающая невесомость… и он прижимал ее все крепче, глубже насаживаясь на лезвие, зажатое в ее руках…
- Да… - улыбнулся он сквозь боль, - Все правильно…
Ведь именно об этом он мечтал всю не-жизнь… умереть от ее руки. И сейчас, когда на его губах замер последний вздох, и измученное сердце наконец-то успокоилось, он был счастлив, потому что последнее, что он видел – ее сияющие глаза…


…он был счастлив от сознания, что раз в жизни поступил единственно верно…