Белый шиповник, дикий шиповник

Все герои выдуманы, все совпадения случайны
 
В сорок пять лет трудно начинать новую жизнь. Особенно, если за душой оклад 6500 – и ни копейки больше. Да из этих денег ему остается на все про все только половина. Старая жизнь рухнула в одночасье. Все получилось, как в анекдоте: вернулся муж из командировки, а жена… Жена с дочкой с тех пор живут у родителей. Уж скоро 10 лет, как разбежались. Именно разбежались. По паспорту он для Аленки по-прежнему муж. Она тоже на разводе не настаивает. Может, боится, что Алексей перестанет ей помогать? Напрасно. Все эти десять лет не было еще месяца, чтобы он не принес ей половину своей зарплаты. Так он решил для себя. Такой вот мужской поступок – помогать женщине, которая тебя обманула. Где-то глубоко на донышке души жила у Алексея робкая надежда. Вдруг поймет, как была не права. Вдруг оценит. И придет с повинной головой. Годы шли, а ничего не менялось. Аленка с милой улыбкой принимала деньги, иногда звонила, рассказывала про дочь, но не делала никаких шагов ему навстречу. А он боялся себе признаться, как тоскует по ней, и старательно гнал эти невеселые мысли прочь. По ночам, как мальчишке сопливому, ему снилось упругое Аленкино тело. Мучительно-сладкие сны возвращали его в ту счастливую пору, когда каждую ночь он держал ее в своих объятиях. Тоненькая, хрупкая, как подросток, она   вызывала в нем чувство необъяснимой нежности. Он с благоговейным восторгом целовал ее плоский мальчишеский живот, маленькие, чуть обозначенные, как у  взрослеющей девчонки, грудки с большими фиолетовыми сосками. Пьянел от терпкого цветочного запаха ее духов. Она засыпала на его руке, тихо посапывая, и он чувствовал влажное тепло ее дыхания на своем плече. Она спала, а он не мог спать и боялся пошевелиться, чтобы не потревожить ее, и сердце, переполненное нежностью и любовью, гулко стучало: тук, тук, тук.  Ему было 30 лет, ей – 20, когда они поженились. И он мысленно благодарил судьбу за то, что она подарила ему такое маленькое ароматное чудо. Ранним утром, когда сон так сладок и крепок, желание обладать ею становилось невыносимым, и он, сдерживая нетерпение до сладкой боли в паху, осторожно целовал ее. Сначала едва касаясь ее мягких теплых губ, раздвигая их языком, пьянея от их сонной податливости. Аленка что-то сердито бормотала, вяло отталкивала его  и не хотела просыпаться, но он только счастливо смеялся и побеждал ее, и с наслаждением ощущал, как возбужденно изгибается и влажно скользит под ним ее упругое молодое тело. Потом, когда они расстались, он ушел из спальни спать на диван в гостиную: не мог смириться с холодной пустотой широкой супружеской постели.
 
Десять лет Алексей жил один. Ни одна другая женщина не переступила за это время порога его квартиры. Как-то не мог он представить себе другой женщины в их с Аленкой спальне. Нет, нельзя сказать, что жил  он уж совсем монахом. Случались порой, торопливые, на скорую руку, вороватые объятия. То с разведенкой с работы как-то после корпоративной пьянки переспал. Она кстати тут же твердо вознамерилась выйти за Алексея замуж. Еле отшутился. В отпуске как-то познакомился с отдыхающей. Ну, сводил ее в кино, посидели в кафе, а потом с бутылкой вина пошли на пляж. Утром болела голова, и неприятно беспокоило ощущение нечистого тела, чужого запаха на руках. Дома он долго стоял под холодным душем и яростно терся жесткой мочалкой. То ли хотел стереть из памяти любимую неверную жену, то ли «жену» случайную, на час.
 
В прошлом году на свой день рождения Алексей получил неожиданный горький подарок. Аленка появилась поздно вечером. В легкой шубке, а под ней – нарядное платье. Словно блестящая золотая шкурка, оно облегало ее стройное тело. И Алексей остолбенел от этого возбуждающего слепящего блеска. От нее чуть попахивало вином. Это потом уже Алексей узнал, что Аленка была в ресторане с очередным бой-френдом, но разругалась  с ним и решила отомстить ему вот таким своеобразным способом – переспать с бывшим мужем. Сама же Аленка и призналась в этом, когда под утро уходила. И ему на какое-то шальное мгновение захотелось сжать руки на ее длинной тонкой  шейке, сжать так сильно, чтобы хрустнули податливые косточки. Призналась, пристально глядя в глаза, нагловатая улыбка чуть тронула бледные губы. Словно хотела сделать больно, отомстить ему за эту ночь любви. Или за свою незадавшуюся жизнь. Алексей стоял, как оплеванный. После ее ухода он сорвал простыни с супружеской кровати и выкинул их в помойное ведро.
 
Но тогда он не знал, куда посадить и чем угостить неожиданную гостью. Голова кружилась, руки дрожали от волнения , и хрустальные бокалы тихо позванивали, когда он торопливо накрывал на стол. Аленка громко смеялась,  наслаждаясь своей женской властью  над ним. От этой ночи остался привкус горечи. Он страстно ласкал ее, жадно вдыхал забытый родной запах ее по-прежнему прекрасного тела. Она изменилась, и это он почувствовал сразу. Стала более опытной, и какой-то чужой. Повиновалась его рукам, но словно бы по обязанности. Под утро, утомленный и счастливый, он, целуя ее припухшие губы,  шептал слова любви. До сих пор воспоминание об этой минуте вернувшейся нежности вызывало у Алексея чувство злобного унижения. Он не мог простить себе, что так расслабился, рассиропился. «Твари! - думал он, вспоминая эту унизительную, как ему казалось минуту любовного откровения.- Все они твари! Ни одна из них больше никогда не услышит от меня этих слов. Никогда!
 
Мать позвонила Алексею в воскресенье и попросила приютить на два месяца то ли двоюродную племянницу подруги, то ли подругу двоюродной племянницы. У нее болела внучка, надо было показать ее очередному гению нетрадиционной медицины. На беду Алексея, гений проживал в соседнем доме.
 
- Ты не можешь отказать, - укоризненно выговаривала мать, - ты всю жизнь будешь испытывать муки совести, что не помог больному ребенку.
 
- Как ты себе это представляешь? – слабо сопротивлялся Алексей, чувствуя, что устоять против  мягкого напора матери он не сможет. - холостой мужчина в одной квартире с посторонней женщиной. Твоя троюродная подруга не дорожит своей репутацией?
 
- Алеша! – в глоссе матери прозвучала обидная снисходительность. – Пусть тебя не беспокоят эти глупости. Алевтина Николаевна, в отличие от тебя, приличная женщина.
 
- Так и я о том же! – сдаваясь, пробурчал Алексей, а про себя подумал: «О, боже, ну и имечко!»
 
Племянница с внучкой прибыли на следующий день к вечеру.  Алексей с чувством облегчения взирал на толстую распаренную от жары тетку, поминутно утиравшую пот с раскрасневшегося лица. Если бы племянница оказалась более симпатичной, он бы испытывал чувство неловкости и стеснения. А так, без слез же не взглянешь! Алексей разместил незваных гостей в спальне, извинился за беспорядок, простительный одинокому мужчине, предложил не стесняться, чувствовать себя, как дома, и с легким сердцем ушел на сутки на дежурство. После дежурства он уехал к товарищу за город на дачу. Пили пиво, ели раков, купались в море , потом до обеда следующего дня отсыпались. Домой Алексей заявился часам к пяти. Он тоскливо потоптался у двери в собственную квартиру, поминая не злым тихим словом   материнскую настойчивость, вошел в дом  и остолбенел. Полы в коридоре и в гостиной сияли чистотой. Солнце свободно заглядывало в умытые сверкающие окна, легкий ветерок играл белоснежной шторой, а из кухни по всей квартире расплывался умопомрачительный запах чего-то вкусного, приготовленного из мяса.
 
Ноги против воли понесли Алексея на кухню. Племянница   в светлых брюках и белой блузке колдовала над сковородой, где шкворчало и румянилось ароматное мясо. Сама кухня, плита и кастрюли сверкали, как новенькие. « Белый шиповник, дикий шиповник краше садовых роз»,- негромко напевала она.
 
- Мне тоже нравится эта песня, - улыбнулся Алексей, - а чем это у вас так вкусно пахнет?
-  Мясо, тушеное по- грузински. Вы уж извините, Алексей Васильевич, я тут похозяйничала.
 
- Извиню, если споете мне всю песню.
 
- Спою, но вы должны мне подыграть. Там у вас в комнате гитара есть. Подыграете?
 
Племянница теребила блузку полными округлыми руками и весело улыбалась.
 
Алексей улыбнулся в ответ.
 
Ему никогда не нравились полные женщины. Они существовали вне сферы его внимания. Ну, есть, ну живут, ну, ходят по улицам, таская на себе килограммы лишнего сала. Кого это может интересовать? Но сейчас, глядя на округлые формы   племянницы, удивительно легко вписавшейся в его холостяцкую кухню, он почувствовал странное, давно забытое ощущение уютного дома.  Так давно уже никто его не ждал, когда он возвращался с работы. Никто не готовил еду именно для него, никто не смотрел на него добрыми глазами, не спрашивал: «Устал, наверное?»
- А где внучка? – поинтересовался Алексей, чтобы что-нибудь спросить.
 
- Она на процедурах, я схожу за ней через час. Давайте поужинаем пока.  Они ужинали, пили чай, а потом тихонько пели под гитару песню про белый шиповник:
 
Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна, жизнь одна, жизнь одна…
 
Так незаметно пролетел месяц. Алевтина оказалась на редкость легкой в общении, веселой и остроумной. И сегодня, стоя у проходной в ожидании автобуса,  Алексей поймал себя на мысли, что охотно теперь спешит домой и с нетерпением ждет ставших уже привычными вечерних посиделок после вкусного ужина. Алевтина быстро перемывала посуду, заваривала чай, и они подолгу, не торопясь, пили чай, пока внучка смотрела телевизор, разговаривали о жизни, о любимых фильмах и книгах. В мягком свете настольной лампы круглое лицо Алевтины с веселыми ямочками на щеках казалось странно молодым. Она  заразительно смеялась, запрокидывая голову, и Алексей вдруг обратил внимание, как влажно сияет, словно атлас, нежная белая кожа в уютной ложбиночке , где сходились ее крепкие сильные груди.
 
- Ой, засиделись мы с вами, Алексей Васильевич, - спохватилась Алевтина, - пора и честь знать. Это мы, бездельницы, спим долго, а вам же завтра на работу.
 
Алексей ушел в гостиную и сел перед телевизором, но смотрел невнимательно, прислушиваясь к звукам, доносившимся с кухни. Звякают чашки, журчит вода – моет посуду. Щелкнул выключатель – вышла из кухни. Позвала внучку, зашумела вода в ванной, девочка, сияя умытым личиком, пробежала мимо Алексея в спальню. Вода продолжала шуметь. Алексей представил, как Алевтина сейчас стоит под душем, упругие струйки теплой воды стекают по нежно сияющей атласной коже, по ложбинке между тяжелых грудей, и у него мгновенно пересохло во рту. Это что же это творится такое! Алексей зажмурился, чтобы прогнать наваждение, но перед глазами еще ярче замаячила Алевтина. Она смеялась, и ее пышная грудь волнующе вздрагивала, натягивая тонкую ткань белоснежной блузки. Щелкнул замок в ванной, клацнул выключатель. Алексей напрягся.
 
- Спокойной ночи, Алексей Васильевич, услышал он за спиной. Всем телом, словно спина и шея одеревенели, Алексей повернулся на голос. Алевтина в легком коротком халатике стояла на пороге спальни. Круглые колени ее крепких ног, словно наливные спелые яблоки, белели  в полумраке комнаты. Алексея бросило в жар от ощущения ее большого нежного тела под халатом. Он не мог отвести глаз от этих соблазнительных коленок и мысленно ругал себя самыми черными словами.
 
Оставшееся время пролетело быстро, но в отношениях Алексея и Алевтины исчезла непринужденность. Они по-прежнему чаевничали по вечерам, однако не было в их общении прежней легкости. Однажды утром, распрощавшись, Алевтина с внучкой так же неожиданно уехала, как и появилась. Алексей не находил себе места. Он потерянно слонялся по опустевшей квартире и ругал себя за то, что не догадался спросить у Алевтины номер телефона. Через неделю, когда тоска стала болезненно невыносимой, и Алексей уже начал подумывать, под каким благовидным предлогом вызнать Алевтинин телефон у матери, вечером раздался звонок. Он открыл дверь, и сердце радостно вздрогнуло. Алевтина в знакомых светлых брюках и легкой блузке нервно тискала сумочку.
 
- Я случайно унесла вашу ручку. Шариковую. Она у телефона лежала, там, где блокнотик номера записывать, а я случайно прихватила.
 
Она все теребила сумку, пытаясь достать злополучную ручку, а замок все не открывался.
 
Алексей взял ее за руку и втянул в коридор. Алевтина упиралась, бормоча:
 
- Я только на минуточку, ручку отдать.
 
- Как хорошо, что ты пришла, - сразу охрипшим голосом проговорил Алексей и сделал то, о чем мечтал всю последнюю неделю. Он притянул к себе Алевтину и совсем близко увидел ее потемневшие от волнения глаза. Он услышал ее запах: тонкий знакомый аромат духов смешивался с едва ощутимым медовым запахом влажной кожи. Ее губы оказались прохладными и  мягкими. Запрокинув голову, она глубоко вздохнула. Алексей скользнул пылающими губами в уютную ложбинку  на груди и, не сдержавшись, лизнул нежную кожу.  Медовый аромат усилился, и Алексей радостно засмеялся от предвкушения. Его руки лихорадочно расстегивали пуговки на  белой праздничной блузке.
 
- Подожди, я сама, - прошептала она, отодвигая его руки, и он чуть не заплакал от нетерпения. Раздеваясь и сбрасывая на ходу одежду, они добрались до кровати, и пружины радостно ухнули под тяжестью их сплетенных тел. То, что происходило потом, Алексей никак не мог вспомнить во временной последовательности. Время утратило свою  текучесть и устремленность в будущее. Время остановилось, замерло, и наступила медленная, тягучая, сладкая смерть.
 
- Аля, Алечка! – бормотал Алексей, жадно лаская ее горячее нежное тело. И она радостно откликалась на каждое его движение, на каждый зов. «Родной мой! Любимый! Как мне хорошо с тобой!» - жарко шептала она, и Алексей с радостным изумлением вглядывался в ее запрокинутое лицо. Он ловил губами ее упругие сосцы, грубо тиская тяжелые пышные груди. Никогда ничего подобного до этого он не испытывал. Даже с Аленкой ничего подобного и никогда у него не было. Никогда он не думал, что обладание женщиной может  доставлять такое наслаждение. Женщина горела и плавилась в его руках, и это было незнакомое до сих пор, удивительное ощущение. Его руки бесстыдно проникали в самые потаенные уголки ее тела, он целовал ее  курчавившийся блестящими волосиками лобок, возбужденно вдыхая пряный терпкий аромат ее разгоряченного любовью лона. Быстрые трепетные губы женщины были, казалось, везде. Она медленно опускалась вниз. Он знал и нетерпеливо ждал, что сейчас последует. И все же   вздрогнул и мучительно застонал, когда ее горячие влажные губы нетерпеливо обхватили его возбужденный член. Твердым язычком она облизывала набухшую головку, лаская ее губами, стараясь проникнуть кончиком в ее истекающее соком отверстие. Закрыв глаза он, все быстрее и быстрее двигал членом, загоняя его глубже и глубже в ее жадный бесстыжий рот и рычал от удовольствия. В последний момент он стремительно перевернул ее на спину и вонзился во влажную, истекающую соком вагину, содрогаясь от наслаждения, и чувствуя, как в такой же сладкой муке содрогается и стонет в его объятиях женщина.
 
Чуть позже он утомленно курил, а она быстро одевалась.
 
- Может, останешься? – неуверенно спросил он, и она почувствовала эту его неуверенность.
 
- Нет, я должна  идти.
 
На пороге она чуть задержалась, и он почувствовал: если сейчас скажет: «Останься!» - она останется. Что его тогда удержало, он так и не мог потом себе объяснить. Хотя, чего там лукавить? Мог! Мог остановить, мог удержать, но испугался. Струсил. Слишком стремительно обрушилось на него это чувство, и он оказался не готов к нему. И ведь понимал, что то, что случилось между ними не просто дежурный перепих от скуки. За эти два месяца он достаточно узнал ее, чтобы понять, ему встретилась необыкновенная женщина. Удивительная. С ней нельзя будет вполовину, вполнакала. Или все – или ничего. А что он мог ей предложить? Да и стоит ли менять что-то в своей накатанной привычной жизни…
 
Позвони мне, - попросил он, закрывая за ней дверь. Что-то промелькнуло в ее взгляде, что-то неуловимое. Он не понял. Она кивнула головой, улыбнулась и махнула рукой. Эта ее улыбка, понимающая, сожалеющая, этот прощальный взмах руки, словно она действительно прощала его наперед, на всю оставшуюся жизнь, потом долго снились ему ночами.
 
Надо ли рассказывать, что он не позвонил ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. Навалилось много работы. Командировки. Полгода пролетели незаметно. И не было за эти полгода дня, чтобы он не думал об Алевтине, не вспоминал ту единственную жаркую ночь любви. В один из дней, когда тоска по Алевтине стала совсем невыносимой, позвонила мать. И в конце разговора, уже прощаясь, сказала: «Ты знаешь, сынок, а Алевтина, ну, помнишь, которая с внучкой у тебя жила летом?  Она ведь вчера умерла. Нелепый случай. Остановилось сердце, а «скорая» приехала слишком поздно. Ты слышишь, Алеша? Чего ты молчишь? Жаль! Такая хорошая женщина была. Алеша! Ну что за связь такая! Алеша! Але! Сынок!
 
Алексей тихо положил трубку и опустился на пол. «Все! И ничего уже нельзя исправить. Ничего, ничего, ничего… Как же так? За что? Почему?!  Но некому было ответить на его растерянные вопросы. И только из   радиоприемничка на кухне, настроенного на волну радио «ретро FM»,  словно в насмешку вдруг зазвучала знакомая песня: «Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна, жизнь одна, жизнь одна…»
 



Источник картинки diary.ru