Похищение

Неровные квадратики лунного света медленно-медленно ползли по полу. Сегодня, кажется, полнолуние? Впрочем, какая мне разница – я же не оборотень.

Самое тоскливое, что мне и заняться-то нечем. Комнату в потемках не особо порассмотришь, да и зачем мне ее рассматривать, и так до последней щелочки уж изучена. Тихо… Только и осталось, что наблюдать за ползущими квадратиками, а те, словно в насмешку, ползут, словно раненая улитка.  Можно еще, конечно, цепями позвенеть, аки приведение доморощенное.

Интересно, а сколько я уже тут висю (или вишу?)?  со счету сбилась, да и зарубки делать нечем. Хоть помог бы кто бедной девушке, что ли. 

Одна радость, днем тюремщик приходит, с ложечки кормит да молчит.  А ложечка интересная, ох, интересная  - на длиннющем, локтя в два, черенке. Неужто боится, что я его укушу?

Вот народ нынче слабонервный пошел…

И не спасает никто…

Хоть почитать бы дали, изверги. Я же здесь со скуки совсем с ума сойду-у!! о, идея. А что, если мне повыть? Душевно так, погромче, а? Пусть им плохо будет!

Я уже совсем хотела привести свой злодейский план в действие, когда услышала вдруг шорох. Неужто мыши завелись? Я напряглась, готовая, если что, звать на помощь. Поймите меня правильно, я не боюсь… Ну, почти… А вдруг?

С другой стороны, ну откуда тут, в башне, мыши? Разве что летучие. О-ой… Я заскребла по стенке, стараясь забиться подальше в угол. Цепи, правда, коротковаты… Надеюсь, никто не обидится, если я их скурочу, а? Я потом обратно ввинчу, честно-честно! Просто я мышей бою-у-усь!

Наконец шорох стал более различимым, и я сразу вернулась на положенное мне место – это были шаги. Пока неизвестный не успел дойти, я бесшумно приладила тяжеленные кольца, на которых висели цепи, обратно в стену и обвисла на путах со страдальческим выражением лица. Ни дать, ни взять – великомученица.

Слышу, остановился, ключи перебирает. А сама замерла, даже дышать позабыла, только пересохшие губы облизываю. Нашел, наконец, ключ подходящий, открыл дверь. Входит. Гляжу – парень незнакомый, лицом пригож, статью с царевичем схож. Оглядывается, руки вытянул, не видит в темноте-то.

А может мне того, повыть, а? Я радостно ухмыльнулась, красочно представив его лицо. Ладно уж, не буду освободителя пугать. А то так меня никто и не вызволит.

– Эй, есть здесь кто?

"Ну, сейчас бы подвыть маленько", – мелькнула с надеждой мысль, но я мужественно ее оборвала.

– Есть, – говорю. Он чуть не подпрыгнул. Ну вот кто ж с такими нервами девушек спасать ходит, а? – А ты кто такой?

– А я Степан-царевич, – гляди, угадала. Ну, хоть не Иван, а то словно сговорились все, что ни царевич – то Иван. И что ни дурак, все туда же. А количеством они примерно равные…

– Ой, царевич, неужто пришел меня освободить? – в голосе – надежда великая. Он аж приосанился, чисто петух, а сам все к тому углу, где я вишу, приглядывается, разглядеть во тьме ничего не может. – А не убоишься злыдня проклятого, по чьей власти я тут в неволе заперта? Разозлиться он шибко, коли меня тут не найдет, догонит…

Гляжу, пропал у него задор боевой. Ой, застращаю, кто ж меня освободит-то? Кто с цепей снимет, белы рученьки разотрет, в сахарны уста поцелует? Впрочем, последнее еще рановато, пусть сначала похитит, а там поглядим.

– Ну убоюсь, – отвечает он, неуверенно только как-то. Что нынче за царевичи пошли, а? хилые какие-то, ни спасти не могут, ни умчать далеко-далёко… Ладно уж, какой есть. В башню забрался, ключи стянул, авось и увезти красну девицу сподобится?

–Храбрый ты, – привечаю, – Снял бы ты с меня оковы, приду… Степушка, а? А то уж мочи нет, руки затекли…

Подходит, спотыкаясь беспрестанно. М-да, не больно догадливый у меня спаситель, коли и свечу зажечь крохотную не догадался. Заодно глянул бы, а стоит ли меня спасать, а то вдруг я кикимора какая, для опытов тут подвешенная? Спасешь такую, потом не отвертишься.

Вот, помню, спас как-то… мой… гм, знакомый. Теперь всю жизнь мучиться будет.  Нет, не уродина, не страшила. Краса, каких и на земле, и на небе мало сыщешь. Только вот все меня… то есть, ее на приключения тянет…

Так, отвлеклась я маленько.

Разомкнул, наконец, Степан кандалы осточертелые, поганым злыднем на меня надетые. Растерла я рученьки белые, встряхнула, искры с них посыпались.

– Ух ты, – заскреб Степан в затылке. Да… даром, что не Иван да царевич. Другую бы приставку к его имени, покороче. В количестве букв так пяти. – Это как это?

Объясняю:

– Волшебница я, Марья-искусница. А кандалы те волшбу творить не давали, силушку жизненную останавливали. Ты бы поторопился, Степушко, восток уж светлеет, злыдень треклятый проснется скоро. Уйти не успеем…

Как напомнила, разом заторопился-засобирался. Даже из сокровищ, в комнате лежавших, не тронул ничего. Впрочем, его счастье. Таким, которые на пять букв, везет. Почти всегда.

Вышли мы с ним скорехонько, спустились во двор – ждут нас там кони, стати такой, что твой царевич позавидует… Хороши, не скажешь ничего. Обернулась я к царевичу, а то не торопиться он что-то. А он и правда не торопиться: глаза круглые, что луна, над горизонтом прикорнувшая; челюсть пол подметает, да и в целом вид у него придурковатый какой-то. О-ой… Я психов боюсь. Щас ка-ак кинется, ка-ак нос мне откусит! Может, зря я не завыла тогда, а?

А он уж челюсть подобрал, сказать что-то силится. Все, обреченно зажмурилась я, сейчас кинется.

– Ма-марьюшка… – заикается он. Смекнула я, что кидаться на меня пока никто не будет, осторожно глаз один приоткрыла. А затем и второй. Фух, это ж надо было спутать восхищение с бешенством. Впрочем, немудрено, а то он так слюной исходил, что и перепутать можно, – …будь женой моей…

Тут я совсем осмелела, сарафан расправила, косу гордо за спину перекинула, подбородочек задрала, ответствую:

– Экий ты скорый. Не поймав бела голубя, уж в клетку сажаешь. Сначала от супостата сбежать надо, кочеты уже во второй раз пропели, скоро солнышко поднимется.

– Сбежим, – гордо держит ответ этот… царевич. – У меня кони не простые…
Язык у тебя непростой – длинный, что моя коса, да без костей!

– …Не простые, волшебные! Никто за ними не угонится! Садись, Марьюшка.

– Волшебные-то волшебные, да только злыдень мо… этот вровень с ветром скачет – дружны они очень, – остерегаю я, а сама времени не теряю, сажусь.

– Ничего, успеем.

И поскакали кони, видать, и впрямь, волшебные какие. А то вечно девиц на обычных лошадках спасают, про то забывают, что все приличные злодеи норовят достать сколь-нибудь скорых коней. Что Сполох у брата… ой, ну, у Кощеича, что… эх, да что вспоминать. И сейчас тож немало таких.

Летят кони, не останавливаются – реки широкие, точно лужицы, перескакивают. А тут и солнышко выглянуло, лучами по землице протянулось. Чую, ветерок подул. Странно как-то подул, со спины. Ну, махнула я рученькой белой – стих ветерок. Не слыхать, вроде, ничего.
Второй раз поднялся ветер, пуще прежнего. Ой, чую, сейчас плохо кому-то будет… Махнула я рученькой – поднялась позади гора великая. И тот час удар громкий раздался да слова всякие нехорошие доноситься стали – отсель слыхать.

А Степушка этот едет, да ухом не ведет. Ну ладно, я его предупреждала.

И в третий раз поднялся ветер могучий, засвистел, застращал, шапку со Степана сбил, вперед умчал.

– Что это? – удивляется Степан, а сам бледен как-то нехорошо, даже в зелень маленько отдает.

– А это злыдень нас злокозненный догнал, некромант проклятый, – поясняю я в сердцах.

Зря, наверное, про некроманта сказала. Царевич этот, видать, совсем малохольный, и с нервами у него непорядок. Ему бы пустырничка попить…

Тучи черные тем временем небо скрыли, вихрь коней закружил, встали они на дыбы. Степан в седле не удержался, да и я, подумав, слезла осторожненько. Лошадки перепуганные тотчас с глаз долой пропали, а тут и ветер стих. Глядим мы, диву даемся – стоит перед нами кто-то, в балахон черный замотанный, на лицо капюшон опущен – так, что только подбородок видать. На плече у него ворон устроился, каркает зловеще, чисто над погостом каким. Ух, вот поймаю как-нибудь, клюв откручу. Царевичу-то ладно, он все равно языка птичьего не разумеет. А мне – выслушивай. Опять его из-за меня разбудили, бедного, лететь куда-то заставили… Да если б не я, он бы уже на плече не помещался, гад пернатый!

Улучила я минутку, когда на меня никто не смотрел, язык ему показала. Ворон аж
поперхнулся от возмущения, а потом так каркнул, что даже некромант дернулся.

– Что, вор, –  голос у замотанного – что гром раскатистый. Я даже ухо прикрыла, а то оглохну ненароком. – Не ушел от меня?

– Я-я-я, – заикается царевич. Ну точно, путырничка бы, да еще от заикания чего-нибудь.

– Ты, ты. Ты у меня за все заплатишь! В темницу тебя упеку на веки вечные, – зловеще пообещал закутанный. Задумался на мгновение, и пообещал еще зловещее: – Опыты ставить буду…

– Н-не н-над-до оп-пыты… Я н-не хотел… Т-только н-не опыты…

– А что же мне с тобой делать? – тянет закутанный задумчиво.

– Все отдам, – осмелел царевич. На меня покосился, да жизнь, видно, дороже была. Эх, вот такие вы все и есть. Один меня только любит, и тот… А ну его. – Все, что хотите.

– Ладно, отправляйся пока в темницу, а я с батюшки твоего выкуп стребую, – махнул рукой, и тотчас пропал Степан-царевич с глаз долой.

Свистнул тогда закутанный оглушительно, явился пред наши очи конь-огонь, грива по ветру, глаза недовольные, из угла рта хвостик мышиный свешивается. Меня увидел, дожевал спешно, поздоровался вежливо.

– А с тобой мне что делать? – взлетел Морран в седло одним махом, капюшон откинул, а сам ко мне все одним боком норовит держаться. Подмигнула я Мраку, потоптался тот на месте, другим боком развернулся. Я не выдержала и прыснула, покосился мрачно Морран на меня глазом заплывшим; унялась я, спрашиваю спокойно, почти сурово:

– С горами здоровался?

– Спал неудобно, – буркнул некромант в ответ. А сам с темы свернуть норовит:

– Так что мне с тобой делать-то? Может, тут оставить, все легче будет, да и перед слугами оправдываться не надо.

– Можно подумать, – фыркнула я, – ты раньше этим особо заботился! Кто сказал им, что у меня особая разновидность бешенства, и теперь приходиться несколько раз в неделю вешать меня на цепи, а то всех перекусаю, а?

Я забралась в седло, впереди Моррана, устроилась поудобнее. Мрак неспешно порысил в сторону дома.

– А может, снова тебя на цепи привесить? – ехидно поинтересовался некромант.

– Не надо, – запротестовала я, прикладывая ладонь к синяку на его лице.  – Меня только-только оттуда сняли. Тогда давай уж и шрам пусть сам зарастает – вас, мужчин, шрамы только украшают.

Тут уж оказался против Морран.

– А с цепей тебя уже третий раз за неделю снимают и шестнадцатый за месяц. У меня же скоро места в темнице не хватит! Еще и тринадцать из них – Иваны! И где ты только этих дураков откапываешь?

– Они сами! – возмутилась я.

– Конечно. Слухи, значит, они тоже сами распускают?

Я многозначительно промолчала, сосредоточившись на его синяке.

Муж только тяжело вздохнул.

Зато прикольно ведь!