О жизни маленькой улитки

Написано для LunaPark

Иногда я думаю, это же странно знать о том, что будет завтра, послезавтра, и через год и через два. Димыч говорит, что так жить скучно, это его любимое понятие «быт заедает» часто крутится в моей голове на уровне рассказов о далёкой Африке, в которой я никогда не был и побывать не очень-то хочу.
- Ну вот, Палыч, - говорит он обычно после трёх стопарей коньяка. Насухую Димыч говорить не может в принципе. - Прикинь, живёшь ты так, живёшь, а потом сдохнешь, и всё! Понимаешь, ничего не будет потом. А пока есть время – нужно оттягиваться! Пробовать всякое… А упереться лбом в потолок ты всегда успеешь.
Я смотрю на Димыча как исследователь смотрит на любопытное ископаемое и улыбаюсь. Ничего не могу с собой поделать. Философствующий затраханный жизнью Димыч – это действительно смешно и печально.
Мы учились в одном классе ещё, играли в Тимура и его команду. Все в войнушку играли, а мы в тимуровцев, и кайфовали от свершения благих дел – не чета современным контр-страйщикам. Так нас и кормили бесплатно и конфет отсыпали, а то время соевые приторные до ужаса конфеты «Школьные» были голубой мечтой среднестатистического ребёнка.
А потом тимуровцы вдруг выросли, после армии Димыч подался в какой-то мутный бизнес, заложил квартиру матери, потерял её на первом же повороте. Какое-то время он с Антониной Васильевной в нашей двушке ютился. Моя бабуля не против была, тоже в тимуровца играть любила в своё время. Димыч тогда из кожи вон лез, чтобы выбить свою квартиру обратно, работал сутками, когда я институтские диссертации писал, на доцента шёл. Квартиру он отбил, когда Антонина Васильевна умерла от пневмонии, а я стал-таки доцентом. Димыч сразу женился на какой-то грудастой матрёшке, выписанной из незалежной. Я пытался отговорить, но меня мало кто слушал. Гормоны взяли своё, отключив мозги, хотя после афёры с материнской квартирой я стал сильно сомневаться в адекватности работы Димкиных мозгов. Но не судите, да не судимы будете. Я был тоже не простым кадром. В двадцать лет я решил, что безнадёжно асексуален. Когда Димыч спрашивал: дрочу ли я на порнуху, я честно признавался, что мне скучно смотреть на бессмысленные телодвижения и от закадровых стонов слегка подташнивает. Тогда Димыч решил, что я педик, и припёр порнуху с гомосятиной. Его нисколько не смущал тот факт, что я мог оказаться педиком, я уже говорил, что после квартирной истории мозги у него как-то размякли. Гомики на меня тоже не подействовали, только тоску навели. Я и сам надеялся, что окажусь хотя бы педиком, смогу ловить сексуальный кайф, и чувствовать себя нормальной половозрелой особью. Эксперименты с проститутками закончились пьяными слезами и братаниями с унитазом.
Со мной ровным счётом ничего не происходило, никакого возбуждения, никакого желания. Словно я был бесполым существом инопланетного происхождения. Меня это беспокоило ровно до того момента, когда я наконец устроился в исследовательский институт и погрузился с головой в работу, забыв и думать о попытках сношения с другими людьми.
- Ну импотент и импотент, зато гениальный! И пусть все сдохнут от зависти, - пытался сочувствовать мне Димыч, но у него плохо получалось. Да и несчастным я себя не чувствовал. Мне нравилась моя жизнь, я никогда не сравнивал себя с другими. Я – это я. А как чувствуют себя другие, я не знал, да и не хотел знать.
В институте дела шли просто превосходно, я практически прописался там, поставил в кабинете диванчик, оборудовал чайник и плюшки. Иногда девочки из соседнего отдела меня подкармливали, как зверушку в нашей лаборатории. Но я не обижался, я вообще был необидчивым парнем. Девочки у нас все как на подбор, не смотри, что исследовательский институт, - не ботанички, но и не гламур галимый. Одна мне очень нравилась – Настя. Красивая и грустная, как тургеневская барышня. Прошлым летом замуж вышла, но какой-то разлад у них пошёл. Это я краем уха слышал, как другие девчонки обсуждали в коридоре. Я искренне не понимал того мужика, что от Настеньки на сторону побежит, но кажется, этот бегал.
Она сама ко мне пришла чайку попить, сидит, чуть не плачет, и ждёт, что я спрашивать её начну, а потом советы давать. Но какой из меня советчик? Я же без понятия, как всё это строится, и зачем потом рушится.
- Изменяет? – спросил я сразу. Настя глаза опустила и кивнула. – Уйди от него. Уважение – это самое главное.
- Не могу, - шепчет она и впрямь начинает плакать. – Он самый лучший… И он меня не обманывает, просто… я не могу дать то, что ему нужно.
- А что же ему нужно? – я Настеньке чай подливаю, а сам с полной кружкой сижу, обдумываю. Строю предположения, выдвигаю теории.
- Он с мужчинами встречается иногда, но всё это несерьёзно, просто ему нужно…
Я попытался спрятать своё неприятное удивление. Никогда не любил тех, кто на два фронта играет.
- Ну ты же знала, за кого замуж шла.
- Знала… но сердцу не прикажешь. И к тому же он меня любит. А я не могу, я себя ненавижу за то, что я женщина!
- Глупая ты, Настя. Себя любить нужно, а потом уже кого-то другого. Если тебе плохо – уйди, а если не можешь, то тогда прекрати мучиться и себя изводить.
- А вы кого-нибудь любите, Павел Григорьевич?
Я растерялся, глядя Насте в глаза. Врать не мог, а сказанная правда обнулит все мои счета в её глазах. Что же советуешь, если сам не любишь?
- Нет, и никогда не был влюблён.
- Значит, время ещё не пришло, - улыбнулась мне Настя и положила свою тёплую ладошку на мою замёрзшую вдруг руку. – Спасибо за чай и за сочувствие.
Я улыбнулся в ответ, а самому так хреново стало, аж до тошноты. Всё-таки я ненормальный, урод, выродок, недоразумение. Забыли при рождении поставить маленький драйвер, и теперь вся система барахлила, хрипя и захлёбываясь. Может быть, лечиться, наконец, пойти? Вдруг поможет.
О лечении я забыл на следующий же день – пришли результаты анализов из Москвы, и я продолжил своё исследование по выведению нового типа вирусов, помогающих бороться с гниением.
Настиного мужа я увидел случайно в супермаркете. Они выбирали арбуз, а я покупал макароны. Настя выловила меня около прилавка и познакомила с Толей. Толя был выше меня на целую голову и шире раз в два – вот уж настоящий мужик, и не скажешь, что его иногда другие мужики интересуют. Окинув меня профессионально-сканирующим взглядом, он располагающе улыбнулся и протянул руку, которую я поспешно пожал.
- Так вы и есть тот самый гениальный доктор Франкенштейн? – спросил Толя, когда мы все вместе вышли из магазина.
Я смутился, покраснел и кинул растерянный взгляд на Настю, та тоже была красная как помидорина. Значит, вот кто я для неё. Этого и следовало ожидать. Просто я слишком редко смотрю на мир из своей лаборатории – спасительной раковины.
- Получается, что так, - вяло улыбнулся я, чувствуя непреодолимое желание свернуть направо и побежать через дорогу, только бы не идти рядом с ними к стоянке. Но этот поступок был бы самым идиотским из всех возможных, поэтому я сдержался.
- А у вас все доктора наук такие напряжённые? – спросил Толя шедшую с ним в ногу жену. Та что-то пискнула в ответ и глупо захихикала. Видимо, бестактности им обоим не занимать. Не зря же они поженились.
- Мне на остановку, туда, - я даже для убедительности показал пальцем в сторону остановки, куда спешили нагруженные пакетами люди.
- Так мы подбросим, без проблем, - Толик уже забрал мой пакет с продуктами в заложники и открыл машину. – Докторов наук надо беречь.
Он вёл машину как подросток, впервые дорвавшийся до руля папиной тачки. Подрезал каждого второго, никого вперёд не пропускал и показывал неприличный жест в зеркало заднего вида, если кто-то начинал возмущённо сигналить вслед. Настя попискивала от восторга и от души смеялась всем его идиотским выходкам. Я же просто хотел доехать домой целым и невредимым.
- Спасибо, - говорил я, вылезая у своего подъезда, и голос мой предательски дрожал. Я не мог прямо смотреть Толе в глаза, и на Настю тоже смотрел с трудом. Больше она не напоминала мне тургеневскую барышню, скорее, это был уже Достоевский.
- Доктор, смотрите не споткнитесь на лестнице, - усмехнулся Толя, махнув мне рукой и заводя мотор.
Мой внутренний баланс был нарушен. До самого вечера я не мог успокоиться и взять себя в руки. Неужели я на самом деле выгляжу таким жалким, что надо мной можно только стебаться? Может, спросить у Димыча, он всегда говорил со мной честно… Хотя он лицо заинтересованное и знает меня сто лет.
Я никому никогда не навязывался, я вообще с людьми редко разговариваю, сижу в своём кабинете, вежливо прошу передать мне бумаги или отправить корреспонденцию, я даже на корпоративы не хожу, потому что мне там нечего делать – пью я редко, песен не пою, девочек не танцую. Очень обидно было, что Настя считает меня Франкенштейном. Пусть кто-нибудь бы другой, я бы смирился, но только не она.
В дверь позвонили, когда я принял уже третью таблетку снотворного. Скорее всего, Димыч, в очередной раз изменив своей жене, пришёл излить мне душу. Только из меня слушатель сегодня никакой, придётся ему разговаривать со стенкой.
На пороге стоял не Димыч. Стоял кто-то высокий и широкий, в кожаной куртке и пахнущий дорогим табаком, таким, что во рту моментально скапливается слюна и хочется облизать пальцы.
- Ну здравствуй ещё раз, доктор Франкенштейн.
Настин Толя переступил через порог, отодвинув меня к стене – коридор у меня ну как тамбур в поезде, одному нормально, а вдвоем уже не развернуться, тем более с таким как Толя. Он молча разулся и снял куртку.
- А вам, простите, что нужно? – запинаясь, спросил я, пытаясь собрать остатки ускользающего сознания. Всё-таки третья таблетка начала действовать как-то не вовремя.
- Трахнуть тебя хочу, снять напряжение доброго доктора наук. Я же тебе понравился, а я всегда приглашения принимаю.
Я от возмущения, кажется, даже взвизгнул, хотел что-то заорать про милицию и соседей, но Толя ловко скрутил меня и встряхнул, заглядывая в глаза, я невольно загляделся в черные воронки, забыв напрочь все слова.
- Ну-ну, не брыкайся, ты что? Я тебя не обижу. Ты же уже большой мальчик, всё понимаешь.
- Я не хочу, - жалобно протянул я, всё-таки пытаясь вырваться, но руку за спиной сжали с такой силой, что перед глазами всё поплыло от боли. – Больно… отпусти, пожалуйста.
Он смотрел на меня ещё несколько мгновений, не моргая, сурово сдвинув брови на переносице, наверное, думал, а потом отпустил так резко, что я шлёпнулся на задницу.
- Тебе лет-то сколько, доктор?
- Двадцать восемь, - я так и остался сидеть на заднице, силы окончательно покинули моё тело, и в голове периодически наступали рекламные паузы.
- Даа, - протянул он с некоторым разочарованием, - тяжело с тобой будет, за базар отвечать не умеешь ещё.
- Со мной ничего не будет, я импотент, - прошептал я, пытаясь приподняться с пола. Но ничего не получилось, сонливость накатила резко, и я вырубился, приложившись об стену головой.
И быть может, мне это приснилось, а может быть, и нет, но кажется, Толя сказал: «Это мы ещё посмотрим». И отчего-то мне эта фраза очень понравилась.

Первый наш секс был ужасным. Я был пьяным и орал как резаный, чтобы он не трогал меня руками и не отрывал пуговицы, что я и сам могу раздеться, если так нужно. Потом бубнил, что у меня ничего не получится, отбивался изо всех сил, потом сам лез обниматься и зализывал разбитые Толины губы. Оказывается, по-пьяни я могу быть очень сильным и метким. А потом что-то перемкнуло внутри меня, словно соединили две клеммы, и по телу пробежали первые искры тока. Толя возился со мной часа два, извёл два тюбика прозрачного геля, который принёс с собой, прежде чем я смог вновь почувствовать эти электрические волны. Он уже третий раз кончал, когда я понял, что меня тоже трясёт, и сейчас я точно умру под ним, наконец-то. И я умер до утра, выжатый как лимон и спокойный как младенец, я реально подумал, что умер.
Весь следующий день я провалялся в постели, не в силах доползти даже до туалета. Толя носил меня руках, кормил буквально с ложки и всё время мазал какой-то мазью мою ноющую задницу, а мне было и стыдно, и радостно. Совсем опустился, так что чем ниже теперь, тем лучше.
- А тебе на работу не нужно идти? – я вжимался щекой в подушку и смотрел на его сосредоточенный профиль. Толя притащил свой ноутбук и клацал клавишами, впихнувшись в моё любимое кресло.
- Чтобы ты без меня суицид совершил? Нет уж, увольте, - он провёл кончиками пальцев по своим покрывшимся коркой губам и убрал руку.
- Я не хочу себя убивать, мне почти всё понравилось, - уверенно ответил я, с сожалением глядя на его пострадавшие губы.
- Вот это «почти» мне и не нравится. Я думал, ты радоваться будешь, что не импотентом оказался, а ты… настоящий доктор наук, блин.
- Ну так больно же… - я опять смутился и уткнулся носом в подушку, шумно выдохнул. – Если оно всегда так больно будет, то я не хочу повторения.
- А тебе пока никто не предлагает, - пожал плечами Толя.
Я больше ничего не стал говорить. Наверное, так принято - один раз трахнуться, а потом каждый сам по себе, да и к тому же он женат. Вот чёрт! Бедная Настя…
Под монотонное клацанье по клавишам я, приняв ещё одну таблетку обезболивающего, задремал. Когда проснулся, в квартире - тихо и безлюдно. На столе не было ноутбука, а в прихожей Толиной куртки. Ну, значит, так нужно. Настроение хоть и не поднялось, но с постели я смог подняться без посторонней помощи.
Толя вернулся в семь вечера, когда я рассматривал в зеркале своё более чем невзрачное лицо с опухшими глазами и вчерашней щетиной, и думал о своёй привлекательности, которой и в помине не было. Интересно, а он зачем вообще меня трахал?
- А ты зачем меня трахал? – так и спросил я Толю, зевающего на пороге. Я уже говорил, что с людьми разговаривать не умею? Он кинул куртку на вешалку и, сняв мокрые, заляпанные грязью ботинки, пронёс на кухню пакет с логотипом «Spar».
- Захотелось экзотики, - усмехнулся он, выкладывая на кухонный стол купленные продукты: помидоры, огурцы, сыр, масло, майонез, копчёные грудки, чипсы, вино. Я смотрел на принесённое, недоумевая. – И ещё ты мне сразу понравился, доктор Франкенштейн.
- И чем же? – я прошёл по кухне и стал раскладывать продукты в холодильник, оставив помидоры, огурцы и майонез на столе. Надо уж тогда салат сделать, раз принесли.
- Красивыми глазками, - усмехнулся он, но как-то не обидно, а по-дружески. – Шучу, конечно… Просто, ты забавный, весь вывернутый наизнанку, как улитка без раковины. Куда не ткни – везде больно. Обычно люди умеют защищаться, когда на них нападают. Прикинь, инстинкт самосохранения срабатывает. А у тебя ни черта не срабатывает. Не понимаю, как ты дожил-то до своего возраста с такой нервной системой.
- Можно жить очень незаметно.
- Скучно.
- Спокойно.
Толя смотрел на меня, не моргая, а потом сгрёб в охапку и целовал долго, ласково мял губы, облизывал зубы, гладил язык, и дальше не стал раздевать, хотя я весь напрягся уже, чтобы дать отпор – второго раунда моя задница просто не выдержит. Просто отпустил и потребовал нож для нарезки салата.
- Ты то ли как девочка себя ведёшь, то ли как наивный дурачок, без закидонов лишних… я никак не могу разобраться, - говорил он, когда мы сидели за столом и наворачивали салат. – Я таких как ты в природе ещё не встречал.
- А я таких как ты часто встречаю…
- Прилипчивых?
- Настойчивых.
Он засмеялся низким грудным смехом и посмотрел на свой мобильник.
- Настёна звонила, потеряла меня. Надо сказать, что я у тебя зависаю.
Я растерянно моргнул и, подавив приступ очередного смущения, тупо кивнул.
- Ты не напрягайся так, у нас с Настей брак по расчету. Ей нужен от меня ребёнок, а мне есть кого показать родителям. Они у меня жутко консервативные и каждый имеет по два инфаркта в багажнике. Ты не подумай, я врать не люблю, просто… жалко стариков, зачем им лишний раз переживать?
Толя говорил всё это громко и активно жестикулируя. Мне нравилось на него смотреть, и сам он мне нравился очень, слова его и мысли. Я ничего подобного не чувствовал, ни за кого не переживал никогда. Даже когда моя бабуля умирала, мы с ней так душевно и тепло поговорили на прощанье, что я почти не скучал после. Всё-таки я и впрямь ненормальный отморозок.
С Настей мы больше не разговаривали. Она мой кабинет стороной обходила, а я в её никогда и не заглядывал. Быть может, ей было стыдно, а быть может, она считала, что стыдно должно быть мне. К зиме она уже в декретный отпуск ушла.
О Толе я думал редко, потому что всё больше и больше идеализировал. Мне казалось, что именно он меня спас, что обо мне заботится, что когда-нибудь и полюбить сможет. Но это было полным бредом. Звонил он редко, заходил ещё реже, ничем не интересовался, постоянно рассказывал о каких-то сомнительных тусовках. Вот только сексом мы занимались долго и с обоюдным получением удовольствия. Наверное, так всё и должно было быть с ним, и мне нравилось то, что было. В моей жизни появился ещё один приятный фрагмент, о котором я мог, улыбаясь, подумать перед сном.
Это была пятница, день моей вечерней работы дома, сериала про доктора Хауса и бутылочки Миллера перед сном.
Толя пришёл одетый в модный пиджак и с зализанными гелем волосами. Выглядел он потрясающе. Даже я со своим художественным кретинизмом оценил производимый им фурор.
- Доктор, приглашаю вас оторваться нынче в клубе, - Толя облокотился о косяк, видимо, пытаясь воздействовать на меня своей эффектной позой. Но не получилось. Мне больше нравилось, когда он утром не может встать с кровати и накрывает голову подушкой, чтобы не слышать будильник. Тогда я понимаю, что, наверное, всё-таки люблю его.
- Толь, ты в своём уме? Какой из меня клубный гость? У меня даже и одежды-то нормальной нет…
- Одежду я тебе куплю, Паш, ну пошли… не ломайся, - он прижал меня к себе и поцеловал в ухо, смешно так чмокнул, чтобы я засмеялся. – Хватит киснуть дома!
- Я не кисну, Толь, - я высвободился из крепких объятий и кивнул в сторону зала. – Там сейчас начнётся интересный сериал, да и потом у меня работа… и вообще, не люблю я такие тусовки. Ты иди, оторвись, замути с кем-нибудь…
Кулак метнулся перед моими глазами и впечатался в стену в двух сантиметрах от головы. Я охнул и инстинктивно вжал голову в плечи. Толя навис сверху и тяжело задышал мне в макушку.
- Значит, ты меня последним кобелём считаешь, а сам в дом пускаешь? В кровать, зачем?
- Нравится спать с тобой… - прошептал я, уткнувшись носом в Толину грудь, но руками его не трогал, просто дышал чистейшим французским парфюмом и нахлынувшей вдруг злостью. Мне вдруг стало так одиноко, так жалко себя, словно я и впрямь последний кретин, раз думал о Толе только плохое… а может, он совсем не такой. Он же работает много, да и меня ни разу не обидел.
- Пашка, Пашка… - он сжал мою голову руками, и тут я подумал, что сейчас он её просто-напросто долбанёт об стену, и она расколется, как грецкий орех, или сожмет посильнее, и я ничего не смогу сделать, даже сопротивляться не стану. – Какой же ты всё-таки дурачок… Дурачок… ты хоть любишь меня?
Он поднял мою голову и заставил на себя посмотреть. Я дышать не мог, глядя на него, какая же это любовь? Это жизнь моя уже… судьба, рок, карма… И другого не будет, только он.
- Да, - улыбнулся я. – Очень…
- А почему же тогда не требуешь ответа, отчёта? Почему всегда молчишь?
Толя уже целовал меня в лоб, сминал плечи, вжимал в стену. Так что я уже и говорить-то не мог, шептал что-то, сам не понимал что, как в бреду. Мне нравилось как он мял меня, словно белье отжимают, а мне так тепло становится, что хочется просто глаза закрыть и наслаждаться.
- Страшно…
- Кто тебя обидел? Ну кто, черт побери, тебя обидел? – он уже рычал, пытаясь приподнять до своего уровня, но я словно прирос к нему, вцепился в плечи и не мог отпустить.
- Родители умерли, когда мне было семь, а я остался… Навсегда остался один, Толя. Я больше не могу, я ничего не могу. Я любил их так сильно, что умер вместе с ними.
- Ничего ты не умер! Тебе страшно, просто страшно жить, потому что ты улитка, маленькая улитка, у которой нет панциря. Но теперь у тебя есть я, и всё наладится, вот увидишь, доктор.
В тот вечер Толя остался со мной. Мы вместе посмотрели сериал, перетряхнули холодильник, потом разговаривали. Мы никогда прежде не разговаривали так долго и обо мне. Толя слушал внимательно, обнимал и постоянно лез целоваться, жалея. Моя замороженность, скорее всего, была вызвана стрессом после смерти родителей, говорил Толя и значит, это не патология. Значит, это действительно лечится. И он будет меня лечить, главное, чтобы я разрешил только ставить на мне всякие опыты. Он говорил, что в нём всегда был этот потенциал – что в детстве он организовал приют для бездомных котят в заброшенном гараже. И почти всех котят оттуда разобрали соседи, а тех, кого не взяли, Толя принёс домой. Кажется, именно тогда его мать заработала свой первый инфаркт. Но постепенно привыкла и к четырём кошкам в квартире, полюбила. Я хотел спросить, кого Толя привёл в дом перед вторым инфарктом матери, но сдержался.
- А теперь вот у меня доктор наук будет, маленький, бедненький, - смеялся он, нависая сверху и проводя пальцами по губам, словно что-то размазывая, а потом гладил лоб, скулы, уши, успокаивая, потому что меня всё время рассказа такой озноб бил, что я думал, сердце вот-вот остановится.
- Как котёнок бездомный, - улыбнулся я, прыгающими губами и закрыл глаза, позволив Толе целовать первому. И пусть как котёнок. Я кем угодно для него могу быть, лишь бы он приходил хоть иногда.
Димыч говорил потом, что Толя подозрительный тип. Он, конечно, всегда желал мне добра, Димыч, но не верил, что я этого добра заслуживаю. Я не обижался на его неверие, я и сам слабо верил в свою счастливую звезду. А Димыч был моим другом и всегда говорил только правду, за что и схлопотал от Толи приличную взбучку.
Я пришёл из института позднее обычного, думал, что спокойно поковыряюсь с отчётом и почитаю новую книжку, но на кухне меня ждал сюрприз в лице двух заправившихся и орущих благим матом мужиков.
Димыч уже разукрашенный сидел, а на холодильнике красовалась внушительных размеров вмятина, а Толя с пола собирал осколки посуды. Но как ни странно, выглядели оба довольными.
- Мы щаз… усё уберём, - виновато улыбнулся Толя и, мотаясь из стороны в сторону, дошёл до веника и совка. – Небольшая техническая заминка!
- Палыч, ты только не волнуйся! Это я за дело получил… - бубнил Димыч, наливая мне штрафную стопку коньяка.
- За какое же? – я опрокинул в себя стопку и закусил лимоном. Да, слушать историю погрома моей квартиры лучше под градусом.
- Ну я… - Димыч что-то замялся и кинул виноватый взгляд на Толю, потом на меня и шумно выдохнул, проведя кончиками пальцев по припухшей скуле. - Я подумал, что ты ему только для секса нужен, и, когда надоест, он тебя бросит. Ну что я мог ещё подумать, Палыч?! Поэтому я и решил предупредить, что ты не один! Что у тебя есть я! И я любого в калач закатаю, если надо будет.
- А в калач тебя закатали, - засмеялся я, чувствуя, как по желудку растекается коньячный жар.
- Ну да… сильный, зараза, оказался. Сначала напоил, а потом в рожу дал, но по делам мне…
Толик навис над Димычем и, закатав на плече рукав футболки, наглядно продемонстрировал, какой он сильный. Мышцы вздулись внушительные, оплетённые голубыми венами и кольцом кельтского узора татуировки.
- Да я сам любого за Пашку вот этой самой рукой! Понял?
- Понял-понял, ты всё убрал? Ну давай садись, ещё выпьем с моим другом. Он у меня один друг! Настоящий друг! Мы с ним знаешь, сколько вместе прожили? Да столько, что тебе и не снилось, спортсмен. Так что… только попробуй…
- Диман, - Толя опять угрожающе навис над Димычем, - мы вроде выяснили всё? Или повторить?
Я поднял рюмку, предлагая и впрямь выпить, а не спорить. Да и устал я после работы, прилечь хотелось, а не слушать, кто кого тут уважает и у кого трицепсы лучше развиты.

Через полгода мы с Толей купили трёшку, расположенную поближе к парку отдыха. Оборудовали в одной комнате мне кабинет, в другой спортзал для Толи, а третью под спальню оставили. Одна кровать на полкомнаты и больше ничего, даже телевизор не разрешил ставить.
- В спальне нужно спать, - авторитарно заявил Толя и до двух ночи не давал уснуть потом, говоря, что матрас нужно опробовать, пока срок гарантии не истёк.
После того, как мы стали жить с Толей вместе, я полюбил выходные дни, когда можно поспать подольше, заниматься сексом утром, днём, вечером, ночью и никуда не торопиться. Хотя я и так никогда не торопился, а теперь и вообще время словно остановилось, и дни текли медленным густым потоком, приятные, спокойные, наполненные тихими разговорами, планами, поцелуями, прикосновениями. Мир двигался в ритме улитки, маленькой улитки, которая так и не обзавелась собственным панцирем. А зачем? Каждому своё, и природу не обманешь – когда улитка ползёт, мир вторит ей, а не наоборот.