Как я поступал в аспирантуру

Человек не выбирает, где ему родиться. Так случилось, что я родился в городе Баку, столице Азербайджанской Советской социалистической республики.
В детстве я хотел стать путешественником, потом – писателем. Но мой отец мне часто, как бы между прочим, рассказывал о различных природных явлениях и давал читать различные научно-популярные книжки. Сам он был механиком-конструктором, проектировал разные машины. Впоследствии, начитавшись романов Жюля Верна, а позже – различных журналов: "Знание – сила", "Техника молодежи", "Наука и жизнь", я понял, что самое интересное на свете – это новые открытия и изобретения. У меня в голове было много разных фантастических идей. Однажды я изобрел пулемет, стреляющий камешками – на базе обыкновенной мальчишеской рогатки. С его помощью можно было бы успешно отбиваться от агрессивных соседских мальчишек-армян, которых их родители воспитывали в антисемитском духе. Однако заниматься изготовлением этого устройства мне было лень. Главную ценность, по-моему, представляла сама идея. В школе я на обложках тетрадей рисовал проекты космических кораблей. В то время (1949 – 1950 годы) такое словосочетание относилось исключительно к области фантастики, причем даже – не научной. Естественно, мне нужно было бы стать, по крайней мере, авиаконструктором. Но жизнь диктовала свои условия. В семье решили, что мне нужно поскорее приобрести какую-то профессию: кто знает, как сложится дальнейшая жизнь. В то время она была очень трудной (впрочем, и потом она не стала намного легче). Для этого нужно было поступить в техникум и закончить его. Ну а потом, если будут желание и условия, то можно будет подумать и об институте.
В 15 лет я стал студентом Бакинского гидромелиоративного техникума. Меня особенно не волновала профессия, которую я здесь получу. Главную профессию я выберу при поступлении в институт. Нам все время говорили, что в нашей прекрасной стране перед нами открыты все дороги, и я в это верил. Через четыре года я закончил техникум с отличием. Моя профессия была: "Строительство малых гидроэлектростанций". Ну вот теперь-то я выберу себе настоящую профессию. Мой "отличный" диплом давал мне возможность поступить без экзаменов (и вне конкурса) в институт. Однако неожиданно выяснилось, что на таких условиях можно поступить только по своей специальности, а по другим специальностям – нужно поступать на общих основаниях, то есть сдавать конкурсные экзамены. В моем родном Баку рассчитывать на объективный конкурсный отбор не приходилось: принимали, в первую очередь, по знакомствам, потом – по национальному признаку (преимущества – для азербайджанцев), а потом – уже собственно конкурсный отбор. Но я же не абсолютный отличник. Рисковать всей своей  судьбой ради амбиции? Можно было бы, конечно, попробовать поехать в Москву: хоть и по своей специальности, но – в московский ВУЗ. Но там нужно проходить собеседование. А это – тот же конкурсный отбор, в объективности которого нельзя быть уверенным.
Таким вот образом я оказался студентом гидромелиоративного факультета Азербайджанского политехнического института. Как далеко это было от того, к чему я стремился! Я чувствовал себя несчастным человеком. Однако после третьего курса у меня стал появляться некоторый интерес к своей профессии. Теперь я рисовал не космические корабли, а какие-то опускающиеся плотины. Ничего не поделаешь, нужно жить дальше. К моменту окончания института пришлось серьезно задуматься над своей дальнейшей жизнью.
Совершенно очевидно, что у меня тяга к исследовательской работе, изобретательству и всякого рода фантастике. Я ощущал в себе какую-то внутреннюю убежденность, что мне нужно заниматься творческой научной и инженерной работой. Что с помощью науки и изворотливости ума можно находить простые средства для эффективного решения серьезных технических задач. Это во мне говорили гены моего отца – конструктора и изобретателя. Вместе с тем, я не чувствовал себя такой же личностью, как, например, Альберт Эйншейн, который писал в своей "Автобиографии": "Для такого человека, как я совершенно несущественно, что я чувствовал, и что я пережил. Главное – это то, что я думал раньше и что думаю сейчас. Раньше я думал, что... (далее следовала формула), а теперь я думаю, что... (следует другая формула)". Для меня всегда важным было достижение эмоционального равновесия. Я был внутренне очень ранимым, эмоционально чувствительным к мелким обидам и мелким неудачам. Внешне это никак не проявлялось. Флегматичная реакция скрывала бури в душе и угнетенное состояние. Если мне что-то удавалось, то это всегда было результатом длительных напряженных усилий. Я не верил в везение. Упрямство и настойчивость были исключительно внутренними моими свойствами. Внешне они совершенно не проявлялись в виде нахальства или настырности, которые в других людях у меня вызывают негативное отношение. Я воспринимал свою жизнь как сплошную цепь неудач. Но оптимизм, вера в конечный успех все же в итоге побеждали уныние, и позволяли мне справляться с проблемами, которые, на первый взгляд, казались непреодолимыми.
При моей профессии возможны были только два научно-технических направления: прочность и устойчивость гидротехнических сооружений или гидравлика. Оба они для меня были мало интересны. Однако первое из этих направлений мне представлялось чем-то мертвым, статичным, застывшим. А гидравлика – это нечто переменчивое, подвижное, живое движение воды. Итак, решено: я выбираю гидравлику. Как минимум, мне нужно ее выучить. От институтского курса у меня в голове, так же, как и у других студентов, мало что осталось. Но институтские преподаватели вбили мне в голову: для того, чтобы стать хорошим инженером, нужно обязательно получить практический опыт на стройке. А уж потом можно заняться проектированием либо научной деятельностью. Правда, мой дядя Иосиф, брат мамы, серьезный инженер (именно он посоветовал маме направить меня в техникум), сказал мне, что если есть какая-то цель, то нужно идти к ней напрямую. Но я воспитывался в советском духе. А нам внушали, что закончив институт, нужно выполнить свой долг перед Родиной, поработать там, где необходимы специалисты, даже необязательно в комфортных условиях. Ну а потом уж можно строить дальнейшую жизнь по собственному разумению. Единственно, чего я не хотел бы, - это работать на строительстве в пределах родной Азербайджанской республики. Ибо царившие там тотальная коррупция, воровство, круговая порука, засилье жестких и тупых начальников-азербайджанцев, назначаемых на должности за взятки или по принципу землячества, феодальные порядки, национализм и криминальная атмосфера были широко известны. Поэтому я заблаговременно написал в Управление строительством Терско-Кумского канала на Северном Кавказе, и оттуда в скором времени пришла в мой институт "Заявка".
На защите моего диплома председатель дипломной комиссии, директор бакинского проектного института "Азгипроводхоз" Аббасов сказал моему декану, что он берет меня в свой институт. Для меня это был способ остаться в родном Баку и начать свою инженерную карьеру в довольно престижном, по местным понятиям, заведении. Но декан развел руками и сказал, что я добровольно выразил желание ехать на Северный Кавказ. Итак, я сказал всем, что "еду на Север". Это звучало романтично. 
Таким образом, осенью 1960 года я оказался в глухой казачьей станице Павлодольской, расположенной на реке Терек, невдалеке от города Моздока. Меня сразу же ждало разочарование. Я рвался строить канал, который должен был орошать засушливые "Черные земли". Но меня определили в "Контору подсобных предприятий", несмотря на мои протесты. Учитывать личные пожелания было не принято. Все определяли производственная необходимость и собственная воля начальников. Меня заставили строить какую-то котельную (чему в институте не учили), а потом – производить сборные железобетонные конструкции. Рабочими были местные терские казаки: очень жесткие,  несговорчивые и конфликтные люди. Это было, как говорится, "богом забытое место", глушь. Мой производственный и жизненный опыт пополнялся, в основном, в негативных аспектах. Строительную карьеру здесь сделать было можно, так как инженеров в то время не хватало. Но меня это мало привлекало. Вокруг были мелкие люди, с мелкими проблемами, мелкими местными дрязгами и интригами. Со временем у меня укрепилось только одно желание: поскорее уехать назад, в свой родной Баку, который я ругал, пока там жил, и из которого мечтал вырваться.
По вечерам, чтобы окончательно не отупеть, я занимался математикой: пытался аналитически доказать, что эллипс не является коническим сечением. Мне это не удалось, но я до сих пор остаюсь при своем мнении.
Головное сооружение канала с плотиной и шлюзами находилось недалеко от станицы. Оно уже давно было построено, а передний край строительных работ находился за десятки километров, в степи. Головное сооружение было полностью заилено. Я написал реферат (необходимый для поступления в аспирантуру), в котором показал ошибки при проектировании головного сооружения и обосновал правильное техническое решение для данных конкретных условий.
Через два года отец в письме сообщил мне, что в Баку объявлен конкурс для поступления в аспирантуру при местном научно-исследовательском Институте водных проблем. Я решил, что необходимый производственный опыт (пусть и отрицательный) я уже приобрел, что дальнейшее пребывание в этой станице мне в этом плане ничего не даст. Пора было уезжать. Я с трудом выбил отпуск и поехал в Баку – поступать в аспирантуру.
Разумеется, я штудировал курс гидравлики, ибо понимал, что на экзаменах никакой поблажки мне не будет. Приемный экзамен в аспирантуру по специальности проходил очень буднично. Я ответил на все вопросы в билете. Экзаменаторы, в основном, азербайджанцы, были спокойны. Никаких особых неточностей в моих ответах они не обнаружили. За соседним столом одновременно экзаменовали абитуриента-азербайджанца. Он был слабо подготовлен, но ему подсказывали правильные ответы и всячески ободряли. Он получил оценку "отлично", а я – "посредственно" (тройку). Я понял, что моя "тройка" была запрограммирована. В то время научная деятельность считалась весьма престижной. Кандидаты и доктора наук получали зарплату, по меньшей мере, троекратно превышающую заработок простого инженера. В Республике стремились готовить национальные кадры. При этом абитуриенту недостаточно было быть только представителем коренной национальности. Необходимо было иметь поддержку влиятельного в Республике лица и, кроме того, материально хорошо обеспеченных родителей. Личные способности и знания абитуриента при этом не являлись определяющим фактором. Все это я узнал потом. А сейчас я чувствовал себя как незаслуженно побитая собака.
Однако директор Института пригласил меня к себе и очень доброжелательно сказал, что мне не стоит расстраиваться. Не каждому удается поступить в аспирантуру с первой попытки. Нужно подготовиться и попытаться поступить через год. Он относится ко мне вполне сочувственно и уверен, что в следующий раз меня уже здесь будут знать, и успех при поступлении значительно более вероятен. Это меня несколько приободрило. Я подумал, что, наверное, чтобы поступить здесь в аспирантуру, нужно вариться в местной кухне, использовать знакомства и связи, примелькаться местным деятелям. А с моей стороны было наивным, приехав невесть откуда, рассчитывать на успех. По той же наивности я напрасно рассчитывал, что мне при приеме зачтется двухлетний производственный опыт (что, на словах, весьма ценилось). Воспользовавшись ситуацией, я попросил выдать мне справку, содержание которой я сам сочинил. В справке говорилось, что я успешно сдал вступительные экзамены в аспирантуру. А вопрос о моем зачислении будет решен позже, при непременном условии, что я буду проживать и работать в Азербайджанской республике. Такую справку мне без колебаний подписали.
Прибыв с этой справкой в свою станицу, я объявил своему начальству, что моя судьба – в его руках. По закону я должен был отработать там еще один год. Однако управляющий Трестом проявил гуманность. Я с трудом нашел девушку-техника, которая согласилась заменить меня на моей должности. Меня отпустили без энтузиазма. Я уезжал без сожаления.
Вернувшись в Баку, я без проблем был принят в проектный институт "Азгипроводхоз" инженером проектного отдела. В этом же институте, в конструкторском отделе работал мой отец, он был на очень хорошем счету. Среди сотрудников в большинстве были выпускники нашего института. Я попал в свою среду.
Наверное, я был не прав, считая, что мне всегда не везет. Мне повезло с моим руководителем, главным инженером проекта. Моисей Давидович Эрлих был прекрасным, мыслящим специалистом-гидротехником. При этом он был интеллигентным и тонко воспитанным человеком, увлекался музыкой, кажется, играл на скрипке. Интересовался поэзией. В условиях Азербайджана специалисту нужно было обладать незаурядными дипломатическими способностями, чтобы ладить с различными начальниками-самодурами, националистами, карьеристами и интриганами. При этом в необходимых случаях он проявлял принципиальность, когда вопрос стоял о разумных технических решениях или о соблюдении строительных норм. Он сразу же поручил мне серьезную работу по проектированию водозаборов. Здесь требовались непростые решения по обеспечению забора воды из горных рек, несущих большое количество наносов, причем нужно было не допускать попадания наносов в каналы. Я с увлечением взялся за эту работу. Здесь требовалась известная изобретательность, и очень пригодилось мое знание и понимание гидравлики, приобретенные мной при подготовке к поступлению в аспирантуру.
В отделе только небольшая часть специалистов делали серьезную работу. Значительную часть сотрудников составляли женщины-техники, принятые сюда по протекциям и родственным связям. Они мало интересовались работой, большей частью занимались сплетнями, обсуждениями своих семейных проблем, мелкими интригами. Но именно они формировали моральный климат в отделе и "общественное мнение".
Без особых проблем я проработал здесь год. С Эрлихом сложились хорошие отношения. А по его отзывам – и начальство относилось ко мне доброжелательно. Приближалось начало нового приема в аспирантуру. Я серьезно готовился. Нужно было знать предмет не хуже моих экзаменаторов. Я пошел к моему институтскому преподавателю, доценту Сельмянскому, который входил в экзаменационную комиссию по приему в аспирантуру. Сельмянский был очень амбициозным человеком, этаким провинциальным непризнанным гением. Со студентами он был крайне высокомерен, но с начальством держался дипломатично и даже угодливо. Он мне откровенно заявил, что от него требуют принимать в аспирантуру только азербайджанцев, и он будет вынужден выполнять это требование. Таким образом, никакой объективности на экзамене мне не гарантировалось. К тому времени я без особого труда сдал в своем институт кандидатский экзамен по философии. Это должно было облегчить мне поступление в аспирантуру.
Наступил день экзамена. Я был готов сражаться до конца. Нужно было сделать последнюю, отчаянную попытку. На этот раз экзаменационная комиссия была неоднородной по национальному составу (в Азербайджане это имело большое значение). Я вытянул билет и обстоятельно ответил на все вопросы. Придраться было не к чему. Но последовал дополнительный вопрос – я ответил и на него. Дальше вопросы посыпались один за другим – по всему курсу. На все вопросы я уверенно отвечал. Но вдруг Сельмянский заявил, что на один из вопросов я ответил неточно. Я настаивал на точности ответа (у меня перед глазами как бы стояла страница учебника). Тогда Сельмянский торжественно достал какую-то старую книгу, где ответ на этот вопрос выглядел несколько иначе (позже я понял, что это был старый учебник, 40-го года). В результате мне поставили "тройку". Я понял, что меня активно приглашали подавать заявление в аспирантуру, чтобы создать видимость конкурсного экзамена. Фактически кандидатуры будущих аспирантов (все, без исключения, азербайджанцы) утверждались заранее.
Все же, во избежание неприятных разговоров (меня уже достаточно знали в институте), и были люди, которые за меня ходатайствовали, мне предложили зачислить меня в заочную аспирантуру. Я вынужденно согласился. Однако мне не удалось найти себе научного руководителя. А один профессор, которого я попросил порекомендовать мне тему для будущей диссертационной работы, после недельного размышления, предложил мне название: "Гидравлика рек Азербайджана". В Азербайджане было около 2000 рек, собрать по ним материалы не представлялось никакой возможности.
Я окончательно понял, что в Азербайджане мне дорога в науку закрыта. Это следовало бы понять еще год назад. Мне оставалось идти путем своих родителей, которые всю жизнь проработали тут, и, будучи прекрасными специалистами, не могли рассчитывать до выхода на пенсию ни на какое продвижение дальше определенного барьера, ни на увеличение весьма скромного заработка. У меня зрел внутренний бунт против таких порядков. Вслух возмущаться ими было бы равносильно самоубийству. Я был еще молод и не хотел мириться с такой судьбой. В конце концов, на этом Азербайджане свет не сошелся клином, есть еще Москва и другие крупные города. Одна моя попытка вырваться из этой республики была неудачной, нужно испытать все возможности, по крайней мере, для собственного успокоения, чтобы не мучиться потом всю жизнь тем, что бездарно прожил ее и не испробовал до конца своих сил и способностей. Но нужно было ждать еще год. Ничего не оставалось, как продолжать работу в проектном институте. Я здесь был уже на хорошем счету. Меня собирались повысить в должности, но это меня уже не интересовало. Я внутренне готовился к следующей попытке, к следующему отчаянному бунту против своей судьбы.
Мы проектировали сложный Верхне-Ханбуланчайский гидроузел в Ленкорани, с горным водозабором. Там было, над чем поломать голову. Как-то даже немного поспорил с Эрлихом, и он, в конце концов, принял мое предложение. Впоследствии этот крупный (по местным масштабам) гидроузел был успешно построен.
Однажды Эрлих показал мне новую сложную конструкцию отстойника для осаждения наносов, которую он изобрел. Одним из элементов этой конструкции был сифон (это труба, по которой вода сначала поднимается вверх, а потом падает вниз). При этом в сифоне образуется вакуум. Проблема была в том, что пропускаемое через сифон количество воды нельзя было регулировать. При установке на сифоне задвижки происходил срыв вакуума, и сифон прекращал работать. Эрлих предложил мне подумать, каким способом можно регулировать пропускную способность сифона. Я думал долго. Прочитал все, что было в специальной литературе по сифону. Это было не просто рабочее задание, это была научная задача. Постепенно у меня появился проблеск мысли, а потом было найдено принципиальное решение. Все оказалось просто: в центр сифона нужно было поместить через уплотнение подвижную трубу, сообщающуюся с атмосферой. При подъеме и опускании этой трубы происходило регулирование пропускной способности сифона. Это было изобретение, значение которого далеко выходило за пределы предлагаемого Эрлихом отстойника. По моей просьбе мой двоюродный брат Толя Портянский, физик, работающий в научно-исследовательском институте, заказал у себя в мастерской изготовление стеклянной модели, и мы с ним у меня на кухне с увлечением переливали воду из одной кастрюли в другую с помощью стеклянного регулируемого сифона. Сифон прекрасно регулировался. Это было мое первое изобретение. Отец помог мне начертить различные варианты его возможного применения, в которых требовались различные дополнительные механические устройства. Я провел гидравлические испытания и написал свой первый научный отчет.
Когда я показал Эрлиху это решение, он развел руками и сказал, что ничего подобного не встречал. Он посоветовал мне тут же оформлять заявку на Авторское свидетельство. Нужно отдать ему должное: он не сделал ни малейшей попытки стать моим соавтором в этом изобретении. Много позже я пришел к выводу, что я сам должен был ему это предложить. Во всю последующую жизнь я не встретил ни одного начальника, который отказался бы от соавторства на мои изобретения и мои научные статьи. Я написал заявку на изобретение и послал ее в Москву, в Институт патентной экспертизы. Меня все время терзало беспокойство, что кто-нибудь украдет мою идею. Теперь у меня уже не было проблемы, какой тематикой мне заниматься в аспирантуре.
Между тем, прошел еще один год. Московские институты объявляли прием в аспирантуру. У меня уже был некоторый негативный опыт. Я уже знал, что в аспирантуру принимают лишь людей, имеющих влиятельных покровителей, либо официально направленных от Союзной республики в столичный институт (так называемые "целевые аспиранты"). На это у меня не было никакой надежды. Направляли только азербайджанцев. Я послал документы одновременно в два московских института: один – научно исследовательский, и другой – учебный, Инженерно-строительный институт, на кафедру гидравлики. Я понимал, что шансы мои невелики. У меня не было в Москве ни единого знакомого. Там ведь тоже, наверное, принимают "своих". Но нужно до конца испытать судьбу. Я вовсе и не помышлял защитить диссертацию, стать кандидатом технических наук. Это мне казалось совершенно недостижимым. Я просто хотел немного подучиться, повысить квалификацию, найти свой интеллектуальный потолок. Но пусть этот потолок будет не административным, как в Баку. Когда я ударюсь головой об этот потолок и пойму, что дальше двигаться неспособен, я спокойно вернусь в свой Баку и буду скромно жить и работать, как мой отец и мама, и все знакомые.
Однажды я по поручению Эрлиха поехал к моему бывшему преподавателю гидрогеологии Николаю Михайловичу Победоносцеву. Это был старый ученый, который еще до революции печатал свои труды на немецком языке в Санкт-Петербурге. В Баку он был сослан при Советской власти из-за своей дворянской фамилии. Когда я сказал ему, что собираюсь в Москву, в аспирантуру, он расплылся в улыбке и сказал, что от души приветствует это мое намерение. Я не удержался и высказал свои сомнения: у меня провинциальное образование, оно может оказаться недостаточным в Москве. Но тут я увидел, что его лицо стало суровым. Он жестко сказал мне: "Нужно соответствовать". Меня это больно укололо. Но позже я понял, что он прав. С разговорами в пользу бедных нечего ехать в столицу.
Я написал письмо Заведующему кафедры гидравлики Московского инженерно-строительного института. И вскоре получил от него любезный ответ, в котором он рекомендовал начать готовить диссертацию уже заранее, поскольку трех лет аспирантуры будет для этого недостаточно. Но о диссертации я тогда еще и не думал. Мне бы только поступить, а дальше – я буду работать день и ночь. Это уже другие проблемы. Я написал автореферат со своими предложениями по конструкциям горных водозаборов и послал его вместе с другими документами в аспирантуру. Наконец наступил срок отъезда. Новый директор нашего проектного института уперся и не хотел подписывать мне академический отпуск для поступления в аспирантуру (поскольку я такой отпуск уже однажды использовал год назад). Я попросил оформить мне очередной отпуск и полетел в Москву.
В Москве, которая подавляла меня своими размерами и бурной жизнью, я устроился в колхозной гостинице "Алтай", в двухместном номере. Когда я появился в Научно-исследовательском институте ВОДГЕО, в Отделе аспирантуры мне дали почитать отзыв на мой автореферат, подписанный Заведующим лабораторией, профессором Образовским. Отзыв был написан в восторженных выражениях. Это меня сильно ободрило. Я пошел в Лабораторию к Образовскому. Он меня встретил очень любезно и сказал, что его лаборатория как раз занимается речными водозаборами. Мы с увлечением стали обсуждать, какими исследованиями я буду заниматься, и расстались взаимно довольными беседой. Через несколько дней мне предстоял экзамен по специальности. Я усердно занимался у себя в гостинице. В экзаменационной комиссии, помимо Образовского, были светила отечественной гидравлики. Экзамен прошел спокойно и вполне доброжелательно. Мне поставили "отлично". Я решил, что я уже аспирант.
Однако в Отделе аспирантуры мне сказали, что мне необходимо еще сдать, помимо экзамена по английскому языку, также и экзамен по предмету "История КПСС". То обстоятельство, что я к тому времени уже сдал экзамен по философии, меня не освобождало от "Истории КПСС". Я был очень расстроен: у меня до этого была иная информация. Но ничего не поделаешь. Я считал, что если сдан экзамен по специальности, то остальные экзамены – формальность. До экзамена оставалось еще несколько дней. Я засел в своей гостинице и добросовестно штудировал учебник "Истории КПСС".
Я, впрочем, не учитывал, что к тому времени этот предмет представлял собой вовсе не историю, а набор всяческих формулировок, тщательно разрабатываемых Идеологическим отделом ЦК КПСС, с участием Высшей партийной школы. Эти формулировки касались абсолютно всех вопросов внутренней и внешней политики страны, а также истории КПСС на всех ее этапах. Эти формулировки постоянно корректировались, с учетом мнений главных идеологов и Генерального секретаря Хрущева. Вся огромная армия идеологических работников, журналистов, лекторов, писателей должна была постоянно держать "руку на пульсе" и фиксировать малейшие нюансы в изменении линии партии и идеологических формулировок по всем вопросам. Поэтому предмет "История КПСС" нельзя было просто выучить. Нужно было быть постоянно "в курсе", читать многочисленные брошюры и газетные статьи по всевозможным идеологическим вопросам, и при этом своевременно отбрасывать устаревшие, заменяя их новыми, которые в большом количестве плодила армия идеологов. Все это я, в общем, понимал, но у меня не было времени полноценно готовить этот предмет.   
Экзамен по "Истории КПСС" проводился сразу для всех абитуриентов строительных институтов Москвы. В Советскую науку должны были идти только идеологически безупречно подготовленные кандидаты. Принимали экзамен преподаватели Высшей партийной школы. Нас собралось около ста человек. Вызывали по списку. Когда очередь дошла до меня, я вытянул билет и рассказал по памяти, что я помнил по указанным вопросам. Я ожидал поправок, дополнительных или наводящих вопросов, замечаний. Но меня молча выслушали и предложили ждать результатов экзамена. После того, как ответили все сто человек, нам стали зачитывать оценки. Я обратил внимание на то, что как только звучала еврейская фамилия, за ней следовала оценка "двойка". Когда прозвучала моя фамилия, оценка была такой же.
Я понял, что дело было не в уровне моих познаний и не в качестве моих ответов. Фактически мое общение с экзаменаторами было сугубо формальным. Я был убежден, что даже если бы я был идеально подготовлен по данному предмету, результат был бы тот же. Я уже это проходил в моем Баку. Я чувствовал себя как мышь в мышеловке. Кругом были барьеры, причем барьеры национальные. Это была не злая воля отдельных людей. Это была государственная политика. В нашей многонациональной, лучшей в мире и наидемократичнейшей стране существовали люди второго сорта, и я был одним из них. Я был еще молод, и передо мной были закрыты все пути за пределами установленных барьеров. В "Истории КПСС" было написано, что "Царская Россия была тюрьмой народов". Может быть, каким-то народам и больше повезло, но я лично живу в той же тюрьме. Можно было бы списать порядки в моем родном Баку на местный национализм. Но здесь, в Cтолице, которая мне, в моей провинции представлялась сосредоточением передовых идей, мудрых правителей, гуманных законов, прогрессивной политики, на самом деле для меня и мне подобных определена клетка, за пределы которой "не велено пущать". В то время мне не известно было слово "диссидент". Но такое понятие я уже получил, причем применительно к себе. Между мною и огромным государством возник неразрешимый внутренний конфликт. Я не мог тогда предположить, что через 27 лет это государство рухнет, как трухлявое дерево. А тогда я был морально раздавлен тем, что революционные завоевания, о которых ежедневно и ежечасно на протяжении всей моей жизни мне долбили радио, газеты и вожди, оказались фикцией.
Что делать? Вернуться в свой Баку и продолжать существовать до конца дней, как мои родители, в пределах отведенного мне пространства? Я был не согласен! Но я не мог об этом никому заявить. Легальной эмиграции из СССР тогда не существовало. Любая подобная попытка рассматривалась как "измена Родине". Родина-мачеха цепко держала меня за горло. У меня только одна жизнь, и ею уже распорядились, не считаясь с моим мнением.
Мой "очередной" отпуск приближался к концу. Но я помнил, что послал заявления в аспирантуру в два института. Во втором институте меня, несомненно, ждет то же самое, может быть, в еще более циничном виде. Но нельзя добровольно отказываться ни от одного шанса. Я был готов разбить себе голову об эту стену. Мне ничего другого не оставалось. Я пошел в Московский инженерно-строительный институт.
На Кафедре гидравлики я спросил профессора Киселева. Об этом профессоре я знал лишь то, что он является автором  "Справочника по гидравлическим расчетам". Мне сказали, когда его можно застать. Я явился в указанное время. Профессор оказался сухощавым старичком. Встретил он меня не слишком приветливо и даже несколько сурово. Я сказал, что приехал поступать в аспирантуру. Он спросил: "А кто вас нам рекомендовал?" Я сказал, что, собственно, никто. Просто их институт дал объявление о приеме в аспирантуру – я и подал заявление. В ответ я услышал целую лекцию о том, что в аспирантуру так просто не принимают. Туда берут лишь особенно подготовленных людей, которых рекомендуют авторитетные деятели или организации, которые уже имеют длительную связь с Кафедрой, которых там знают, которые уже как-то проявили себя в научной деятельности и т. д. Я понял, что это очередной барьер, к которому я внутренне был готов. Что ж, я испробовал и этот, последний "нулевой" вариант. Но нужно было держать "хорошую мину при плохой игре". Я бесстрастным голосом попросил извинить меня за отнятое время и направился к выходу. Однако когда я уже был в дверях, то услышал вопрос:
- А чем, собственно, вы собирались заняться в аспирантуре?
- У меня есть небольшое изобретение – я протянул ему листок бумаги. Это был сифонный регулятор.
Профессор взял бумагу небрежно, двумя пальцами. Нужно отдать ему должное: он быстро все понял.
- В этом что-то есть... Может быть, это можно даже назвать изобретением... Знаете, у меня есть такая записная книжка, в которую я записываю всякие интересные идеи. Вы разрешите? – Я, разумеется, не возражал.
Когда он поднял голову от записной книжки, на его лице сияла улыбка "до ушей":
- Так вы в аспирантуру приехали? – Очень хорошо! Приходите такого-то числа, я приму у вас экзамен.
Я был потрясен. Я был готов к худшему, а тут встретил нормального человека, ученого, который сразу оценил мою идею и понял, что мое место – в аспирантуре, без всяких протекций и закулисного обсуждения кандидатуры. Два года назад я, собственно, такими и представлял себе научных деятелей. Но последующие события заставили меня изменить свои представления. В последствии я узнал, что профессор Киселев был одним из "последних могикан" – ученых старой школы. Все, без исключения, встреченные мною за всю дальнейшую жизнь другие научные деятели были больше "политиками", чем учеными. 
Итак, я снова сдавал экзамен в аспирантуру. Его принимали профессор Киселев и доцент Альтшуль – известный и признанный специалист-гидравлик. Я удивился такой малочисленной экзаменационной комиссии. Позже я узнал, что в этот день сняли Генерального секретаря Хрущева, и следующим нашим "любимым вождем" стал Брежнев. Поэтому все преподаватели Кафедры, за исключением моих экзаменаторов, в тот день присутствовали на чтении "Закрытого письма" ЦК КПСС по этому поводу. Если бы не это обстоятельство, состав экзаменационной комиссии мог быть более многочисленным, на Кафедре работали разные люди, и результат экзамена мог бы быть непредсказуемым.
Киселев задал мне на экзамене довольно сложный вопрос (без билетов). Хотя я и знаком был с вопросом, но поверхностно (вполне достаточно для уровня бакинских экзаменаторов). Но тут он поставил меня в тупик: так глубоко я гидравлику в то время не знал. Но он тут же ответил за меня на этот вопрос и разъяснил его сущность. Потом, посовещавшись с Альтшулем, поставил мне "отлично" и пожелал дальнейших успехов. Правда, он не выразил желания стать моим научным руководителем. Как я потом узнал, у него уже были аспиранты, а перегружать себя, по возрасту, он не мог.
Ну хорошо, я ведь и в институте ВОДГЕО успешно сдал экзамен по специальности. Но ведь и здесь мне предстоит снова сдавать эту проклятую "Историю КПСС"! Может быть, опять все напрасно? Наученный горьким опытом, я пошел на кафедру "Истории КПСС". Там я увидел совершенно растерянных преподавателей. Они заклинали меня поскорее выбросить в мусорную корзину все идеологические материалы (включая и учебник "Истории КПСС"), относящиеся к эпохе Хрущева. Сдавать экзамен мне предстояло, пользуясь их консультациями. Разумеется, я прилежно ходил на все их консультации. Они диктовали по пунктам новые политические формулировки буквально по всем вопросам. В этих формулировках было множество пунктов и подпунктов, которые мне пришлось у себя в гостинице зазубривать наизусть, не пытаясь вникать в их смысл.
Когда я на экзамене процитировал экзаменатору ответы на вопросы (каждый от 8 до 15 пунктов), ему не осталось ничего другого, как, пожав плечами, поставить мне "четверку", несмотря на мою "криминальную" национальность.
Следующий экзамен, по английскому языку, я сдал с трудом, на "тройку". Но он не был определяющим.
Я явился к заведующему кафедрой профессору Юфину и представился в качестве абитуриента, сдавшего все вступительные экзамены (правда, не вполне "блестяще"). Юфин впервые видел меня. Он пожал плечами, и сказал, что, по-видимому, не видит проблем с приемом меня в аспирантуру. Мне нужно ехать домой и ждать официального "Вызова". Я вовсе не был уверен, что такой "Вызов" последует, ибо был научен горьким опытом и был настроен пессимистически.
Дома тоже не очень поверили: Москва для всех казалась чем-то недостижимым, и никто не мог поверить, что можно просто так туда поехать и поступить в аспирантуру.
Тем не менее, в декабре (1964 г.) поступил официальный "Вызов", в котором указывалось, что я зачислен в очную аспирантуру при кафедре гидравлики. Примерно в то же время пришло письмо из института ВОДГЕО, в котором говорилось, что они объявляют дополнительный набор в аспирантуру. По-видимому, у них получился "недобор".  Еще раз сдавать эту "Историю КПСС"? – Нет уж, увольте.