Третий день без войны

Третий день без войны

Холодные упругие струи хлещут тело. Я морщусь от приятной боли. Казалось бы, поверни соседний кран и сразу станет тепло и не так больно. Но за несколько лет я привык к ледяной воде и сейчас не изменяю своей привычке.
Я выхожу на кухню, мокрое полотенце висит на плечах. Моя родная сестра Селена — в честь богини Луны, наливает мне большую кружку чая, быстро делает  бутерброды с сыром и колбасой в микроволновке — готовит мне завтрак.
Я сажусь за стол, смотрю перед собой в пространство коридора, автоматически кладу в кружку четыре ложки сахара. Селена замечает мой отсутствующий взгляд. Она знает меня с самого рождения и понимает выражение глаз — её брат влюбился, даже нет, он любит очень сильно. Но она деликатно молчит.
Рядом со мной ноутбук со спутниковой связью, единственная связь, что удалось восстановить после войны. На мониторе зеленоватым, зловещим светом горят цифры. Какой-то невыразительный десятизначный номер отделяет меня от Неё, но я не нажимаю «вызов». Указательный палец замер в нескольких миллиметрах от кнопки.
— Ешь, давай, — сквозь тысячи световых лет слышу голос сестры.
Я смотрю на биомодифицированные бутерброды и ненавижу эту пищу, эту кухню с серо-серебристыми стенами, этот коридор, квартиру в четыре комнаты и всю эту космическую станцию, зависшую в балансе гравитационных полей Земли и Луны. Ненавижу себя, что сейчас не имею никакого права позвонить, написать Ей. Ненавижу себя и весь мир, что я не с Ней.
А ведь ещё три дня назад я был рядом с Ней. Я чувствовал Её тепло рядом, дыхание, запах волос и мог, мог прикоснуться к Ней. Так просто, невзначай, передавая что-то или задеть плечо, предплечье, ладонь, привлекая Её внимание. Она была рядом!!!
А теперь я ищу повод позвонить или написать Ей. Что я у Неё спрошу?! Как Она? После войны? Нашла ли себе место в Мирной Реальности?
Разрази меня гром, если бы он был здесь, в космическом вакууме,  как же я смог прожить без Неё эти три дня?
— Ты думаешь о ней? — спрашивает Селена. — Она закончилась. Теперь всё будет хорошо!
Это Селена о войне. Да, моя война закончилась. Но почему под самый конец войны, на последнем задании, на последнем к жизни рывке я встретил Её?
Я ощущаю вкус колбасы и расплавленного сыра. Он не настоящий, как и моя жизнь после войны. Настоящий вкус только чая. Заварка завезена на станцию с Земли контрабандой. Только этот аромат настоящий, как и запах Её тела, что в моей памяти.
Селена выходит в соседнюю комнату. Сестра со мной специально, чтобы я быстрее адаптировался в Мирной Реальности.
Я делаю большой глоток чая, закрываю глаза и невольно, я не хочу доставлять себе боль, возвращаюсь туда, на острые уступы скал.
Мы лежим рядом, почти плечом к плечу. Камни нагрелись от полуденного солнца, которое светит нам в спину. Это последний день на планете Земля. У нас ответственное, секретное задание. Те, кто остались жить на почти безжизненной планете, спешно прятали по разным местам историю человечества. Всё, что было связано с развитием, промышленностью, высокими технологиями.  Задача боевой группы, в которую входим я и Она, — остановить колонну повстанцев и забрать контейнер с информацией.
По сведениям разведки контейнер везут в неприметном транспортёре четвёртым по счёту в колонне. На всякий случай, только я знаю особую примету — на борту металлическая заплата в виде буквы А. Заплата тонкая, её легко пробить.
Мы лежим рядом. Я даже чувствую пульс в Её плече. Она смотрит в прицел тяжёлого противотанкового карабина. Я изучаю ландшафт, испещрённый взрывами, в окуляры бинокля. Мой автомат, спаренный с гранатомётом, в пятнадцати метрах от Неё. Внизу среди камней притаились пулемёты, которые расстреляют первые три грузовика в упор.
Она — специалист по компьютерным технологиям, я — диспетчер спутникового наблюдения, ставший солдатом информационной войны. Никто из Нас не помнит, с чего началась война. Я на этой войне уже одиннадцать лет, а Она лишь полгода. По-моему, она впервые разглядывает Мир через прицел.
Мы лежим рядом, я переворачиваюсь на спину и смотрю на Неё.
— Ты что так смотришь? — спрашивает Она.
— Не знаю, просто смотрю, — разве я Ей скажу, что запоминаю каждую чёрточку Её худого осунувшегося лица.
Она худенькая, когда я увидел Её, я не поверил, что Она — моя напарница. Невысокая, худая, тонкие черты лица, выразительные голубые глаза, веснушки на носу и щёчках, тонкие губы, тёмные со светлыми прядями волосы. В Её одежде отсутствует продуманность. Тонкая камуфляжная футболка против моего свитера крупной вязки с кожаными накладками на плечах и локтях. Тёмно-зелёные лёгкие брючки намного удобней и практичней, чем мои засаленные, зашитые в разных местах старые брюки. Её длинные волосы собраны в косичку.
— Ну что ты так смотришь? — повторяет Она, соскальзывая с камня немного вниз, и начинает расшнуровывать кроссовки. — Ноги как устали!
Когда я попал на войну, нас одевали в камуфляж и бертсы плюс ещё шлемы, бронежилеты. Много чего изменилось под конец войны. И девушки воюют, и обмундирование совсем другое — лёгкое, прочное, удобное.
Она закатывает брючины до колен, снимает кроссовки, ставит их рядом с собой на камень.
Мне надоела эта горная дорога. Как появится колонна — Нас предупредят. Я сползаю к Ней.
— Пить хочешь? — Она протягивает мне фляжку. Я не отказываюсь, прикасаюсь ртом к горлышку и замечаю на металлической поверхности вкус Её губ. И почему-то это важно для меня в тот момент, когда вот-вот должен разгореться бой. Бой за какой-то никчёмный контейнер с информацией. Бой, где будут гибнуть как мои люди, так и противники.
Я почему-то разглядываю Её голени, тонкие лодыжки, синие паутинки вен на стопах, замечаю на пальчиках остатки педикюра. И когда Она успела его сделать? Война кругом. Пусть даже и информационная…
За два дня засады мы с Ней много разговаривали, вовсе не как старший группы с бойцом, и не как друзья, а как…
— Можно? — голос Селены со страшной скоростью возвращает меня на станцию с земли. — Можно, я включу?
Это Селена о телевизоре. Как раз новостное время. Я киваю, Селена выходит из кухни, плотно закрыв двери, чтобы до меня не доносилось ни звука.
Я не смотрю телевизор, не слушаю радио, не читаю газет. Враг, используя средства массовой информации, сильно искажал события на войне. Зачастую, мы не понимали, кто наш истинный враг и переоценивали боевую ситуацию в одном месте, недооценивая в других. И погибали лучшие бойцы, талантливые командиры.
С тех пор любая новостная информация меня раздражает.
Шорох в радиостанции привлекает наше внимание. Нам сообщают, что колонна вошла в ущелье. Через пять минут, возможно, уже ничего и не будет.
Она спешно одевается, я смотрю, как Её тонкие пальчики ловко шнуруют кроссовки. Я помогаю застегнуть липучки бронежилета, стараясь, чтобы кевларовые пластины плотнее обхватили Её хрупкое тело, чтобы ни один осколок не коснулся Её. Почему, почему Она здесь? Я отдал бы многое, лишь бы Она сейчас была где-то далеко отсюда.
— Твоя — третья машина, сразу после обрушения горного перешейка, — говорю я, и короткими перебежками двигаюсь к своей точке обстрела.
В колонне десять машин, после въезда в узкое ущелье четвёртого броневика сработает взрывное устройство, с противником из оставшихся шести машин вступят в бой остатки моего отряда.
Я смотрю в бинокль на Неё. Я вижу, как дрожит Её указательный палец на курке, даже вижу отпечаток от окуляров прицела на брови и щеке. С моей точки отлично видно грязные пыльные машины. Они приближаются. На первой машине стоит металлический щит в форме треугольника, чтобы расчистить случайный завал, но не больше. Этот грузовик  выглядит зловеще и мне очень не нравится, что в кузове, наверняка, куча солдат, которые успеют выскочить и рассредоточиться между камней. Мы — довольно лёгкая мишень.
На ноутбуке я набираю код, на мониторе возникает изображение дороги с двух точек. Рёв двигателей всё ближе. Первая машина появляется из-за поворота, вторая, третья — бронированный внедорожник с тонированными пуленепробиваемыми стёклами, вот и четвёртый транспортёр с заплатой в виде буквы А. Показывается пятая машина…
Время…
В воздух взмывается облако пыли, задние колёса пятого грузовика беспомощно крутятся в пустоте. Тяжёлый кузов, груз и люди утягивают транспортёр в пропасть.
Гулкий удар слева. Внедорожник замирает, из пробитого капота валит чёрный дым. Я нажимаю кнопку «энтер» на ноутбуке. Пулемёты не щадят никого в первых двух машинах. Кто-то всё же успевает выбраться.
Штурмовая винтовка послушно вибрирует возле моего плеча. Я короткими меткими очередями отсекаю противника от склона ведущего к Ней.
Там, за перешейком намного жарче, чем здесь. Там идёт настоящая война.
Она метким выстрелом срывает гусеницу с четвёртой машины. Следующий бронебойный патрон врывается сквозь смотровые щели и взрывается уже внутри. Я даже не хочу представлять себе, что сейчас творится в кабине.
Выстрелы противника смолкают, а за перешейком идёт бой, я слышу в наушнике переговоры своих бойцов.
— Пожалуйста, не выходи из укрытия, я сам схожу за блоком. Если что, прикроешь меня, — шепчу я в микрофон радиосвязи.
— Хорошо, будь осторожен, — отвечает Она.
Я вижу, как Она берёт  штурмовую винтовку и целится в сторону дымящихся машин. Я стреляю из подствольного гранатомёта под днище второй машины. Взрыв подкидывает автомобиль в воздух и переворачивает его на бок. Едким чёрным дымом заволакивает место битвы.
По сухой траве я скатываюсь к дороге, попутно расстреливая последние патроны из магазина. Я оглядываюсь, от горящих машин не видно места, где Она…
Из-за внедорожника выскакивает крупный мужчина, затянутый в зелёный камуфляж. Я выхватываю пистолет, стреляю в противника. Мужчину отбрасывает на капот. Стекло правой передней двери приопущено на расстояние как раз для гранаты.
За одиннадцать лет войны я привык не оставлять шансов противнику. Я подбегаю к четвёртой машине, рывком открываю дверцу, на меня валится залитое кровью тело. Я отворачиваюсь и забираюсь внутрь. Чувствую, как адреналин пульсирует в венах, палец дрожит на курке.
Внутри машины воняет горелым маслом. В живых никого. Двух охранников и водителя убило пулемётным огнём. Её выстрелом снесло перегородку между фургоном и кабиной. В темноте я нахожу небольшой кейс, рукояткой пистолета срываю замки и достаю холодный металлический блок, прячу его за бронежилет и осторожно выбираюсь из машины.
По радиостанции передают, что вся колонна разбита, мы можем уходить…
Мы долго трясёмся на ухабах в бронированной машине. Она сидит напротив меня, мы смотрим друг другу в глаза.
Нас встречают возле космолёта, я передаю контейнер с информацией человеку в штатском. Он улыбается, крепко жмёт мне руку. Она проходит мимо по посадочному трапу.
Полчаса полёта проходят как один миг. Мы стоим рядом и молчим, хотя понимаем, что надо говорить и говорить, этих минут больше не будет. Мы начинаем говорить одновременно, потом оба замолкаем, смеёмся, снова заговариваем вместе и опять смеёмся.
Бойцы из моего отряда, узнав о возможном распределении, скопировали список адресов и принесли нам.
— Ну, не забывай меня, пиши, звони, прилетай, прибегай, — говорит Она быстро, стараясь не смотреть мне в глаза.
— Командир, давай обнимемся на прощание, — говорит один из моих бойцов, — ведь ты мне не раз жизнь спасал…
Мы крепко обнимаемся, подходят остальные. Скольких же мы потеряли? Я пожимаю руки, кто-то не может сдержать слёз. Её незаметно отстраняют к стене. Мы обещаем друг другу в скором времени встретиться и отметить победу.
На станции почти все покидают космолёт. Мы остаёмся вдвоём. Я подхожу к Ней вплотную, беру Её тонкие, нежные пальцы в свою шершавую ладонь.
— Можно тебя обнять?
— Всех обнял, попрощался, а меня не обнимешь?
Я крепко прижимаю Её к себе, касаюсь губами Её щеки.
— Всё у тебя будет хорошо, я верю в тебя, — шепчу я, — ты вернёшься к своей прежней жизни и забудешь эту войну.
— Да-да, всё, пока, — машинально говорит Она, высвобождаясь из моих объятий. — Мне пора, меня ждут.
Она забрасывает на плечо сумку и уходит. Я смотрю Ей вслед. За свою жизнь я так и не научился прощаться. Я знаю, что буду кататься с тоски по полу, думая о Ней…
— Всё в порядке? — спрашивает Селена.
— Да. Просто устал, — отвечаю я, наливая себе ещё одну кружку чая.
— Ты недавно проснулся, как ты мог устать?
— Просто устал, другого определения нет.
Чай, чай, пей, да не скучай. Я откидываюсь спиной на тёплую стену, ещё три дня назад я так же грелся на камне и не знал, что же будет дальше?
Сегодня видел странный сон, где были Я и Она. Мы были в какой-то комнате. Окна занимали две стены. Было темно. Возле окна стояла большая пушистая ёлка, а под ногами, топая босыми ножками, бегал ребёнок, по-моему, девочка, и пищащим голоском выговаривал: «Папа, мама, папа, мама!» Странный сон. Хотя… Что тут странного, просто я много думаю о Ней. Каждый день, час, минуту, она в моём сердце, голове, в крови, я весь пропитан мыслями о Ней.
Она замужем. У Неё есть муж и дочка, дочка и муж, муж и дочка. Она сказала мне об этом ещё там, в первый день засады, на камнях. Тогда я ещё не знал, что буду вновь переживать муки любви. За одиннадцать лет войны у меня были женщины. Достаточно женщин, чтобы не думать о них, как о Ней, но вся моя жизнь осталась там, на Земле. Здесь, в космическом пространстве у меня лишь пустота.
Я тупо смотрю на монитор, на десятизначный номер, отделяющий меня от неё. У Неё не было шансов прикрыть меня в той бойне, забыть у меня свои вещи. Не было общих знакомых, через кого я бы мог узнать о Ней, и главное, у меня не было никакого повода звонить Ей так, просто так, без Её разрешения. Она просила, чтобы я не звонил первым. Да я сам не хотел врываться в Её мирную жизнь.
В тот же день, это была пятница, Она улетела на Луну, где в огромном Мегаполисе была создана Новая Жизнь оставшихся людей. После той пятницы для меня прекратилось нормальное летоисчисление, а начался другой отсчёт — первый день без войны, второй день без Неё, третий…
Зуммер. Зуммер спутникового телефона. Её номер ярко светится на экране. Я нажимаю «ответ». Жалко видеосвязь ещё не восстановили, я бы хотел увидеть Её лицо.
— Привет. Как дела? Узнал? — говорит Она.
— Здравствуй. Конечно, узнал. У меня всё хорошо, а ты как сама? — мне приятно слышать Её голосок.
— У меня тоже всё нормально. Дочка обрадовалась, когда я приехала. Успела ей подарков купить в космопорте. Представляешь, я не видела Её неделю, а она, как будто выросла немного.
— Ну, дети вообще быстро растут. Не успеешь оглянуться и в школу пойдёт.
Она смеётся. Мне хорошо. Это лучший день за последние годы. Я не беспокоюсь. Разговор с Ней как-то успокаивает меня. Я просто слушаю Её голос, потому что, не смотря на долгие внутренние репетиции, всё же не знаю, что Ей сказать, а просто слушать Её молчание не хочу. Я задаю Ей вопросы, спрашиваю про дочку, про бойцов из моей команды, видела ли Она кого-то из них.
— Почему ты мне не звонишь, не пишешь? — вдруг спрашивает Она.
— Знаешь, я не хочу врываться в твою жизнь.
— Но ты ведь и так ворвался в неё. Я думала о тебе эти три дня. Ты не поверишь, я почти не отхожу от телефона, проверяю, нет ли от тебя сообщения, звонка. Каждый раз себя останавливала, чтобы не звонить, но сегодня сама для себя не смогла найти причины, чтобы очередной раз сбросить твой номер. Я почти выучила цифры наизусть. А от мысли о тебе всё трепещет в груди. Не знаешь, что это может быть?
Мне безумно приятно и я не знаю, что ответить. Но хорошо, что виной тому Я. У меня не было даже мечты о таком счастье.
— Почему-то я хочу вернуться обратно на Землю, именно в эту неделю, когда было наше задание, — говорит Она, в Её голосе грусть. — Знаешь, я всё так отчётливо помню, будто это было вчера. Помню, как ты помогал застёгивать бронежилет, как отстреливался, прикрывая меня, пока я перезаряжала карабин. Помню, как я испугалась за тебя, когда ты был в транспортёре. Ты задержался там, и я уже хотела бежать тебе на помощь. Но ты выскочил, лицо в саже, от одежды идёт дым, — Она смеётся. Смеюсь и я, хотя три дня назад, я и думать не мог, что та перестрелка в ущелье окажется такой судьбоносной.
— А что ты ещё помнишь?
— Да много чего, по телефону всего не расскажешь, а на Луну ты вряд ли полетишь, — Её слова звучат как приговор, но период моей адаптации длится полгода, примерно через месяц я улетаю на искусственную планету в санаторий для ветеранов информационной войны.
— Я помню, как ты смотрел на меня там, на камнях. Помню своё томительное ожидание, когда я ждала, что ты меня поцелуешь, но ты так и не поцеловал меня, может, оно и к лучшему…
— Нет, нет, нет, понимаешь, я бы не смог тебя отпустить, если бы поцеловал. Я бы забрал тебя и твою дочку от мужа.
— Подожди, подожди. Пожалуйста. Я очень запуталась, я не могу и не хочу рисковать своей семьёй. Мне нужно подумать. Я боюсь тебя потерять. Ты очень мне нужен, ты мне небезразличен, — говорит Она. — А кстати, ты знаешь, мне сегодня сообщили, что было в том контейнере, что ты вытащил из броневика?
Почему, почему, Она говорит «ты вытащил», а не «мы забрали у противника».
— Ух ты, тебе об этом сообщили, а мне нет! — я деланно удивляюсь, чувствуя, как это звучит фальшиво. Я не поддерживаю связь со своим руководством, сразу после расставания с Ней я ушёл со службы.
— Представляешь, там была вся информация — книги, картины, стихи, проза, песни, посвящённые Любви. И я засмеялась от радости, оказывается, ты и я спасли Любовь. Это так символично, что я подумала…
Я замираю в этот момент, скажи Она, что хочет быть со мной, и я сделаю всё, чтобы Мы были вместе, пожалуйста, скажи…
Но Она не говорит, а вдруг спохватывается и рассказывает, какую работу Ей предлагают. Я слушаю, даю советы, чтобы профессия никак не была связана с войной. Я сам ищу работу никак не связанную с информацией или последствиями войны.
Мы прощаемся, договариваемся, что скоро созвонимся. Я говорю, что целую Её очень нежно. Она отвечает мне «Пока!»
Я остаюсь на своём месте, словно пришибленный чем-то, словно контуженный взрывом, словно убитый… Её не-ответом…
Входит Селена, наливает мне горячий чай, я кидаю четыре ложки сахара, делаю большой глоток. Меня почему-то тошнит от шестой или седьмой кружки горячего напитка, напоминающего своим естественным вкусом о Ней…
Я должен адаптироваться в нормальной жизни, должен перестать ненавидеть выходные и праздники, лишающих меня общения с Ней, но и заставлять Её оставить привычную ей жизнь я не могу. Что значат несколько дней, по сравнению с устоявшейся жизнью? Хотя, я, скорее всего, ошибаюсь…
27.08.2008