станция

Тик-так обиделся на меня и перестал мне верить, скатился по винтовым ступеням сооружения, призванного указать путь, бренча и отскакивая от каждого последующего ребра все выше и выше, а затем и вовсе остановился, надув губы, в самой неожиданной для меня позе: 22-22… и только спустя время посмеявшись и услышав в свой адрес извинительные речи, зашагал вперед, гордо подняв помятую во время падения голову, перепрыгнув через себя самого… наступая на пальцы, аккуратно упертые в кирпичный радиус стены, он щекотал заботливо челку, прикрывшую глаз и падающую на землю в своей перспективе… В ногах дымился горячий напиток, какао… и тик-так присоединился к этому обжигающему составу и измышлениям, которые изливались по средствам речи и мыслей в пространство… Взяв свою чашку в дрожащие руки стрелок и усевшись на стремянке в комнате, не имеющей углов, он успокоился, простил былые обиды и пообещал не шалить, прислушиваясь к гоготу чаек. Болела голень, придавленная мачтой к доске, подскуливала, как запертый в доме щенок, грустящий по обществу и от того нервный, вроде, не брошенный, но оставленный в одиночестве, которое бывает так сложно принять даже людям, отдавала в бедро свои спазмы и отражалась в глубине зрачка прозрачной слезой… Ветер усиливался, свистел где-то рядом, казалось, что кругом, стоило обернуться за спину, как он свистел перед тобой и щекотал пятки, которые еще недавно кусали барашки осенних волн… Гидрокостюмы сохли рядом, раскачиваясь под порывами и норовя улететь вместе с голдящими чайками, а горячий какао обжигал горло… Я смотрел в его голубые глаза, спрятанные в загорелой коже лица, счастливые и полные вселенского счастья, когда разговор заходил о досках или волнах, он улыбался, казалось, что сама реальность запрятана в его рукавах и выходит наружу лишь для того, чтобы познать что-то иное, кроме безграничного счастья, уютного и теплого, заключенного в сердцевине нутра, согреваемого в ночи горячим напитком. Маяк казался убежищем, сберегающим от штормового ветра, гоняющего барашков по пастбищу, некогда бывшему гладью, и превратившемуся в горный ландшафт буквально за час, как раз в тот момент, когда обиженный тик-так оставил свой пост на службе вечности, чтобы обидеться на молодого бога за несовершенство и апатию к жизни. Ежевечерние и ночные свидания с водной гладью, уютным пространством красно-белого чудища и мудрым ветром, обкусывающим по периметру щеки, омрачались лишь тем, что самое ценной и дорогое оставлено за км от и км до…