Куколка

Ее все называли куколкой, то ли от того, что ее кожа была свежа как сорванная на рассвете роза, и походила на фарфоровую, поражая своей тонкостью и изысканной бледностью. Быть может, она получила свое прозвище от того что ее черты лица были по-детски прекрасны, большие глаза лазурного цвета сияли на нежном лице, отвлекая внимание от алых, тонких губ с красивым изгибом.

Когда я впервые увидел ее, это слово - куколка, само слетело с моих губ, едва я узрел эти тонкие стопы, чрезмерно худые ножки, без единой округлости тело. Куколка - я не мог понять, как она двигается, как выносят ее эти две тонкие "палочки", как к ней можно прикасаться, чтобы не сломать эту хрупкость на грани прекрасного и отвратительного.

Куколка - она себя называла так сама, за то ощущение полости внутри, когда тебя ничего не наполняет, когда ты чувствуешь как вдыхаемый воздух ласкает сердце, легкие и всасывается в кровь. Ей нравилось быть такой, однако, как известно все на свете имеет свою цену, и она оказалась слишком дорогой.

....

Первое мое слово, как я уже сказал, было куколка - необычно правда? Какого же было мое удивление, когда я услышал, что ее все так называют, что она привыкла к этому?! Вторым моим словом было банальное слово "привет" при попытке познакомиться с ней и, признаюсь к своему стыду и к ее чести, это слово я произносил десятки раз, прежде чем посмел подойти и предложить ей свое сердце.

Жизнь как известно коротка, а если каждую секунду считать, она покажется кому-то вечностью, однако каждая секунда от ее вздоха до выдоха казалась мне бесконечной, а каждый час проведенный с ней - пролетал словно миг. Я боготворил ее, прикасаясь к ее мягким тонким волосам, цвета свежескошенной пшеницы, вдыхая аромат по-детски пахнущей кожи, и окунаясь в ее сияющие глаза, мне казалось что Бог не создал лучшего творения природы.

Сначала, я поразился ее худобе, и признаюсь, я испугался своей возлюбленной, и наша первая ночь окончилась слезами и тяжестью, которая навсегда поселилась в моем сердце. Она была куколкой - а куколки, как известно существуют только для того, чтобы ими любоваться. Спросите любого ребенка, удобно ли спать с фарфоровой куклой? Он вам ответит, конечно нет, ведь они твердые и тонкие, их нельзя обнять, прижаться к ним, они вечно холодны и настолько хрупки, что страх сломать это изящество вынуждает нас ставить их высоко на полку и изредка поглядывать в восхищении и недоумении о их бесполезности. Так же моя куколка была бесплодна и холодна, однако я любил ее, любил всем сердцем, как многие любят родителей, своих жен, детей - она была для меня всем.

Ее короткие кудри, окаймлявшие личико словно белогривые волны ласкающие чистый песочный берег, сводили меня с ума, я любил погружать в них свое лицо и наблюдать как сквозь их изгибы рассеивается свет и становится таким мягким и греющим. Это были единственные плавные линии в ее теле, и не смотря на то, что я отчаянно закрывал глаза на все, я не мог не признать что она больна.

Слезы, истерики, постоянная ложь, эти вечные походы в уборную после завтрака, обеда и ужина - все это испытывало мое терпение, однако мягкое прикосновении ее руки и взгляд - кроткий, но сильный, стирали из моей памяти все темные пятна, вернее всю пустоту, которую она в своей жизни заполняла мной.

Мы очень много разговаривали и гуляли, почти каждый вечер, минуя увеселительные заведения, мы находили приют в тихом дворике монастыря под большим фиговым деревом, на пляже, наслаждаясь ночными купаниями и бликами луны на водной глади и наших глазах, но больше всего моя куколка любила ощущение легкости и свободы, которое дарили ей наши ночные поездки на мотоцикле.

Она никогда не носила шлем, так как ей нравилось как прохладный ночной ветер развивает ее волосы, наполняет приоткрытый ротик и слегка щиплет глаза. Она обвивала своими тоненькими ручками мою талию и мы мчались с ней по дорогам прямо у самой линии берега, иногда она клала мне голову на плечо или утыкалась своим маленьким и вздернутым носиком мне в ямочку за ухом, и я знал, что она спокойна. Ее спокойствие - вот главная цель моей жизни, казалось мне, и я, искушенный в вопросах любви оказался простым мальчишкой, который старается дать девушке то, чего у него нет.

Наш роман был стремительным и безумно красивым, однако была одна проблема, которая словно мрачная точка все приближалась и приближалась к нам, и оказалась вовсе не точкой, а целой бездной наполненной мраком и безысходностью. Этой проблемой была еда. Она безумно боялась еды, и даже когда она ела, вернее делала вид, что ела, она всячески стремилась избавиться от только что съеденного. Конечно, я по своей глупости надеялся что моя любовь ее исцелит, однако этот светлый призрак надежды рассеялся когда она впервые попала в больницу, тогда я еще не знал, что в этих самых больницах, в разных палатах, с совершенно разными причинами, мне придется побывать еще не один раз, а порой регулярно в течении многих недель.

Конечно, к чему только человек не привыкает? Реальность сурова, однако и к ней мы приспосабливаемся, а что уж говорить о слепом от любви мужчине? Для него весь мир соединен и сконцентрирован в одном человеке - отражении всех надежд, мечтаний и планов, всей жизни в конце концов, той, которую мы не ценим, покуда не узнаем сколько она стоит на самом деле?

Впервые, услышав сухой и совершенно не заботливый голос, который сказал:
- Андре? Вы только не волнуйтесь, Жульет в больнице, но с ней все в порядке. Вы можете приехать?
Я не на шутку испугался, но последний вопрос сменил моё недоумение и страх взрывом агрессии.
- Конечно, я приеду, какие вопросы - вспылил я, и натянув поверх голого и мокрого тела джинсы и поло я умчался в больницу на улице Святого Люциска. Я мчался как ненормальный, не переживая ни за новую машину, ни за свою жизнь - ведь моя жизнь была в опасности, лежа в больничной палате. И тогда, я впервые познакомился с ее родителями.

Хосе Сиерас (она была не чистая француженка) и Софи Дюссо произвели на меня впечатление крайне изнеможенных и безразличных людей, однако я не смел осуждать их, когда узнал всю историю их нелегкой жизни. Они не плакали, лишь стояли в стороне и смотрели на Жужу, которая в этот момент разглядывала видимые только ей рисунки на потолке (как потом она мне призналась, это единственный способ сдержать слезы).

Как только я зашел в палату, они поспешили уйти, мать вышла быстрым шагом бросив на ходу "будь здорова", отец же, с глубоким вздохом присел на кресло рядом с кроватью, и проведя рукой несколько раз по ее высокому лбу, поцеловал ее в щеку, и прошептав "моя куколка" удалился. Больше я его никогда не видел.

Я же остался на ночь, и поверьте, я очень много ночей провел в больнице, сколько точно, уже не помню, но одна ночь глубоко запала мне в душу, и я никогда ее не забуду. Это было 24 декабря, у моей куколки был день рождения, и я принес ей торт, хотя у меня не было ни малейшей надежды что она съест хотя бы кусочек. Переговорив с врачом, который сказал, что надежда есть, однако некоторые процессы стали необратимыми, я и вовсе расклеился. Быть может, кому-то любовь дарит силы, однако меня моя любовь убивала и делала слабым - таким, каким я никогда бы себя не хотел более видеть.

Врачи недоумевали, как Жужу, лежа в больнице, при принудительном питании умудрялась все равно сбрасывать вес, и увеличивали порции до крайне возможных, в надежде что сбой будет устранен. С каждым днем моя куколка становилась тоньше и легче, с каждым днем мое сердце становилось все тяжелее и тяжелее от боли, наполнявшей его.

При росте 169 сантиметров в последнюю ночь ее вес составлял 31 килограмм, она очень сильно изменилась. Впалые щеки и синеватое лицо от недостатка дневного света и витаминов, отвлекали внимание и от губ, которые приобрели какой-то грязновато-розовый оттенок, и даже от глаз, кои стали казаться еще больше и еще светлее. Что касается ее тела, то я бы не хотел писать об этом, так как и тогда когда я впервые ее увидел нагой оно поразило меня, теперь же вызывало лишь сочувствие и боль.

Каждый день под руководством психиатров мою куколку раздевали, порой оставляя лишь шерстяные носки, которые болтались на ее ножках, и ставили перед большими зеркалами в специальной комнате, и просили оценить свою фигуру, и каждый день, каждый божий день я слышал, что она хотела бы сбросить еще пару килограмм, и каждый день эта фраза вызывала у меня слезы, которые я хранил в себе.

24 декабря 2008 года, я никогда не забуду эту ночь, и сейчас, быть может кто-то не поймет, почему я пишу этот рассказ, но я хочу навсегда запомнить этот миг, миг последнего поцелуя, который завял на устах, миг, когда одна моя слеза была тяжелее чем ручьи ее слез, которые каждую ночь текли по щекам и мочили подушку, миг, когда мое сердце навсегда было разбито, словно фарфоровая кукла.

Я сидел на кресле, и гладил ее по волосам, ей было плохо, однако врачи ничего не могли поделать, и оставалось только ждать. Для ослабевшего организма, объяснял мне врач, даже малейший ветерок может иметь летальный исход, именно поэтому мы не выпускаем наших куколок (оказывается врачи так же называют больных анарексией), на улицу, боясь осложнений.

- Жульет, любимая - шептал я, в надежде что она меня услышит - любимая, прости меня за мою слабость, но я устал. Я знаю, как сильно я тебе нужен, я понимаю, что тебе нужны мои силы и я клялся всегда быть рядом с тобой, но любимая, я устал, понимаешь, устал.
Я думал, что она спит, до тех пор, пока не выслушав всю мою исповедь она не заплакала, и на дрожащих ресницах не появились искрящиеся капли ее бесценных слез. Она открыла глаза и прошептала:
- Скажи мне, что я красива как кукла, скажи, прошу тебя, что любишь меня такую, какой не люблю себя я.
Я молчал, я не мог сказать ни слова, и тут она впервые рассказала мне о том, что чувствует девушка в ее положении. До этого мы никогда не говорили об этом, ведь это была запретная тема.

Впервые, со слезами говорила Жужу так быстро, что я едва различал слова.
- Впервые я похудела от гормонального сбоя, видишь мои волосы, видишь их? - она хотела поднять руку и коснуться волос, однако едва шевелила пальцами, - они никогда не были кудрявыми и тонкими, они были жесткими и идеально прямыми, и мои глаза были намного темнее, они были василькового цвета, как те цветы, что растут около дома Кристин в Ламерассе. И я была очень полным, упитанным ребенком, и однажды, когда мне исполнилось 15 лет, мой отец, на мой день рождения сказал, чтобы я не ела торт, ты представляешь? Не есть торт на собственный день рождения? В этот миг я понял, почему она с таким отвращение и горечью посмотрела на большой шоколадный торт принесенный мной. И тут я впервые для себя услышала что я толстая. И что-то во мне переменилось, я ела как обычно, но худела, и я за 2 месяца сбросила 15 килограмм, ничего не делая, клянусь.

Тут она прервалась, увидев мое изумленное лицо, однако продолжила.
- А после, каждый килограмм был для меня целью, тяжелой, но очень важной. Конечно, за эти годы, я несколько раз думала о том, что быть может у меня что-то не так, однако я хотела быть хрупкой, это главное определение девушки, которую я видела в зеркале и мечтала назвать идеалом. Понимаешь?
- Понимаю - ответил я, откашлявшись.
- А потом....
- Что потом?
- Потом я перестала есть многие продукты, отказалась от мяса, яиц, сыров, мучного и нескольких видов овощей и фруктов, я начала бояться еды, каждая ложка мне казалась тарелкой, каждая тарелка огромной кастрюлей ну и так далее. Я боюсь ее до сих пор. Я вижу кусок рыбы, приготовленной на пару, и уже представляю как он отложится на моих толстых бедрах, о я всегда ненавидела свои мексиканские гены (отец Жужу был изрядно крупный человеком), на моем животе, который висит как мешок и в ногах, растворившись где-то около икр. Но это не главное, не главное, вовсе не главное - она говорила словно в бреду.
-А что главное? Жужу, что главное?
- Это болезнь, это зависимость, ведь я себя первой назвала куколкой, когда поняла, что мне безумно нравится ощущение пустоты внутри, мне нравится головокружение и слабость, когда кажется что вот-вот упадешь, от того что не ешь несколько суток, мне нравится это, так как я ощущаю себя хрупкой, понимаешь? Кто-то употребляет наркотики, чтобы оказаться на грани другого мироощущения, кто-то курит, кто-то играет в азартные игры, а я, проведя эти годы в полубреду, я не могу, я не смогу вырваться, это наркотик, понимаешь?
- Нет, не понимаю, сказал я, и тогда я впервые понял, почему у молодой и красивой женщины Софи Дюссо были синяки под глазами и опустошенный взгляд. Она просто устала, и я устал.

Жужу промолчала, отвернулась и пыталась накрыть свою спину одеялом, а я смотрел как из под обтянувшей ее сорочки проглядывает выпирающая линия позвоночника, и я понял, что правы дети, которые не любят фарфоровых кукол. Прошел час, я знал, что Жульет не спит, однако я притворился, что считаю ее спящей, поцеловал ее кудри и вышел на воздух.

Жизнь шла своим чередом, скоро рассветало, и я почувствовал, что я люблю жизнь, я хочу жить, я, и моя жизнь дороже всего. А еще я очень хотел то, чего Жужу никогда не могла бы мне дать - я мечтал иметь детей, я всегда хотел дочь, которую бы я называл никак иначе, чем "моя куколка".

....

Три года спустя

- Моя куколка - этот истошный крик нежного детского голоса раздался на площади Сан Руфэр совсем неожиданно, маленькая девочка лет 5 уронила фарфоровую куклу, которую любила больше всех других игрушек, и не расставалась ни на секунду, в фонтан и со слезами готова была лезть туда, совсем не умея плавать. Подбежавшая мать схватила ребенка уже тогда, когда она окунула в воду свою чудную светлую головку. Мимо проходящий молодой мужчина остановился, и с немым вопросом и ужасом в глазах наблюдал, как ребенок, чье сердце чисто и наивно готов был умереть ради любви, любви к хрупкой фарфоровой кукле.