Дневник химеры из Тампы

               

             Снова ночь, и в глаза вползает страх
             Сон и смерть так похожи – брат и сестра
             Страшно быть одному и ждать рассвет
             Как спасенья
             Страшно плыть по течению…
             Нет, а я молчу
             Нет, я жгу свечу, чтоб не спать,
             Нет, а я молюсь
             Нет, а я клянусь не отступать 
 
              Ария «Бой продолжается»
              Альбом «Игра с огнём» 1989 год


                21 июня

Я не человек – я привидение, впрочем, нет, правильней будет назвать себя химерой. Мои родители – эмигранты из России родом из Малого Ярославца (я только недавно с большим трудом нашла его на карте). Я же родилась в Тампе, что в штате Флорида.

                5 июля

После таких  долгих периодов оцепенения мне всегда хочется есть, но как только я утоляю голод, сразу же сажусь писать.
Мои родители – простые советские инженеры в поисках пропитания меняли штат за штатом, пока случай не свёл их с доктором Шерманом,  у которого была своя небольшая клиника в Тампе. Когда на неплохом русском языке Шерман предложил, измученной постоянными переездами,  женщине стать моей матерью, она втайне от мужа подписала договор с клиникой. В Тампе моим родителям, наконец-то, улыбнулась удача: сначала отец, потом мама нашли хорошую работу, сумели взять кредит на домик с пальмами на океанском побережье, а через год появилась я – Евгения.
Наступает ночь. Звёзды зажигаются на небосводе, как медузы в глубине океана одна за другой, и пока я заворожено слежу за первыми, кто-то там, на небе зажигает всю иллюминацию – глаза разбегаются по россыпи сверкающих небесных алмазов, пытаясь безуспешно собрать все воедино. Тропический зной, сменяет солёная прохлада океана. Скоро полночь, и я чувствую прилив сил – такое возбуждение, что больше не могу писать. 
               
                14 июля

Меня назвали Евгенией, и свой первый год жизни я  провела с мамой в клинике Шермана. Сразу после моего рождения папу уволили с работы, а ещё через месяц он с какой-то женщиной уехал в другой штат.
Жара невыносимая – эти два слова я написала за пять минут.

                20 июля

Когда, мне исполнилось пять лет, объявился мой отец, без той женщины, с документами на новое имя. Мой отец вначале стыдился меня – и было отчего: у меня большие круглые глаза, рассеянный взгляд, коричневые волосы похожие на мех, медленные, как на видеоповторе движения. Соседи считали меня больной болезнью Дауна и сочувствовали моим родителям. Отец тоже меня жалел – это было видно по его  усечённому взгляду. Он приходил к нам всё чаще, и однажды вернулся навсегда, но ещё долго привыкал к моим светящимся в темноте глазам и пронзительному ночному плачу. Вот и сейчас тоска разрывает мою израненную грудь -  я пронзительно плачу, взывая к тем, кого, возможно, уже нет в живых.

                29 июля

Отец устроился в городской департамент архитектуры, а мама полностью посвятила себя моему воспитанию.  Два раза в году мы с мамой ложимся в клинику Шермана для комплексного медицинского обследования. Благотворительный фонд клиники регулярно переводит на наш банковский счёт достаточную для нашей жизни в Тампе суму. Всё хорошо.

                2 августа

Сегодня не меньше ста градусов по Фаренгейту в тени. В Москве сорок градусов по Цельсию, а я то думала, что там всегда холодно и москвичи пьют водку прямо  из меховых шапок под балалайку. Но, судя по последним новостям, водку пьют теперь у нас, а у них под вой пожарных сирен, не закусывая, вдыхают дым.

                5 августа

Так же душно, как в то утро, когда я проснулась вся липкая и грязная от собственной крови. Мне было тогда страшно и стыдно – я плакала. Мама объяснила мне, что это происходит со всеми нами (женщинами), когда мы взрослеем. Отключили электричество, и без кондиционеров воздух в доме стал горячим. Утомлённая новыми переживаниями я уснула на диване в гостиной, а проснулась в клинике Шермана обклеенная с ног до головы датчиками. Как объяснили мне врачи, моё сердце очень медленно работает. Через несколько дней, меня выписали и мама рассказала мне, что я проспала долгих десять дней. Меня не могли разбудить ни сильно действующие препараты, ни электрические разряды. На десятый день прохладный морской воздух своим нежным прикосновением сорвал с меня пелену оцепенения. Я заплакала, да так как только я умела – пронзительно, тонко, так, что у любого, кто услышит его в ночи, подогнутся, в первобытном страхе, ноги и сожмутся кулаки. Поднялся переполох, прибежал дежурный врач, приехала мама, мне дали есть.

                9 августа

Доктор Шерман умер. Мой творец стал жертвой науки – взрыв жидкого азота слегка обезобразил его всегда гладко выбритые щёки. К счастью, никто больше не пострадал, кроме нашей семьи, конечно. На похоронах был раввин и узкий круг русскоязычных братьев из Сент-Питерсберга. Бедный Шерман! Это был человек с бесконечной эрудицией и дивным трудолюбием. Тысячу раз он обследовал меня в своей клинике, а теперь… Как отталкивают моё воображение эти останки! Мне почти дурно. Тут были руки – они касались меня так часто. Где твои анамнезы и рецепты? Где твои прогнозы и молнии диагнозов, от которых консилиумы замирали в восхищении. Кто теперь назначит лечение твоим бренным останкам? Всё пропало.

                13 августа

Благотворительный фонд покойного Шермана прекратил регулярное перечисление денег на наш счёт, да и в клинике, похоже, потеряли ко мне всякий интерес. Мама стала как-то особенно внимательной ко мне, укладывая спать, она спела мне свою любимую русскую песню:
   
                Не слышны в саду даже шорохи,
                Всё здесь замерло до утра.
                Если б знали вы, как мне дороги
                Подмосковные вечера.

                Речка движется и не движется,
                Вся из лунного серебра.
                Песня слышится и не слышится
                В эти тихие вечера.

Никто не знал, как были дороги моей маме, эти далёкие вечера. Никто не видел кроме меня, её слёз в детской. У отца была другая любимая песня:

                А я иду, шагаю по Москве,
                Но я пройти ещё смогу
                Солёный Тихий океан и тундру, и тайгу.

Солёный, как слеза эмигранта океан плещется в заливе Tampa Bay с полным равнодушием к нашей судьбе.

                17 августа

  Метров за тридцать от нашего дома стоит машина, в ней сидят двое мужчин: один почти всегда спит, второй курит и слушает радио. Автомобиль меняет номера, цвет и пассажиров, но не место стоянки. Выяснилось, что соседи до сих пор не знают, чья эта машина. Вызванный наряд полиции обменялся с пассажирами загадочного авто несколькими фразами, и, оставив без комментариев сложившуюся ситуацию, отправился обратно в участок. 
               
                19 августа

Мама усадила меня на стул и присев на корточки шёпотом рассказала историю моего творения. Я была зачата в пробирке и стала эмбрионом в клинике Шермана, который десять лет экспериментировал с эмбрионами лемуров. Я стала результатом официально запрещённых, но тайно оплачиваемых государством опытов. Из-за неконтролируемого увеличения населения, истощения ресурсов, взбесившегося климата и религиозного терроризма кое-кто начал трусить райское дерево, как грушу, всё дальше удаляясь от образа и подобия Божия.

                21 августа

На выборах побеждают республиканцы – возможно в Америке будет белый президент. Машина с теми парнями, которых так уважает полиция больше не паркуется по соседству с нами.

                24 августа

Родители уехали в город по делам и не вернулись.  Дом пуст, а я одинока. Дурное предчувствие с наступлением темноты превращается в тоску – я покидаю родительский дом.

                27 августа

От гнезда, в котором я выросла, осталось  пепелище, покрытое пеной. Родители, по-видимому, домой так и не вернулись. Пошёл тёплый летний дождь, я чёрной тенью удаляюсь на склон горы, где в дупле огромного дерева, знакомого мне ещё с детства, засыпаю, слушая колыбельную песню дождя.

                1 сентября

Всю ночь бродила по вечнозелёным мадагаскарским лесам: взбиралась на обвитые лианами палисандры, пила дождевую воду из листьев равеналы, играла со своими пушистыми братьями, пряталась от хищной фоссы в уютном гнезде. Проснулась в своём дупле, озарённая - ярким сиянием молнии, оглушённая - раскатами грома и шумом ливня, опустошённая - возвращением в реальность. Я пойду на пепелище своей прежней жизни, и буду бросать пепел себе за спину, как древние римляне на праздник мёртвых бросали за спину чёрные бобы -  отгоняли от своего дома лемуров, которых они считали неупокоенными душами-привидениями.

                4 сентября

На месте нашего дома залит новый фундамент – как будто не было моего детства, мамы, папы и ужасного пожара, как будто и меня не было. Мне нужно поспать.

                8 сентября

Спячка мне порядком надоела – я ухожу, уплываю, улетаю. Говорят, что самые ленивые из людей забрались на деревья и превратились в лемуров, но таких полно и на улицах Тампы: выжженные солнцем они спят в картонных коробках, или стоят в очереди за бесплатным обедом в столовой Армии Спасения. В родном мне с детства дереве, я могу проспать всю свою жизнь, но, похоже, мне этого не хочется – я ухожу.
Куда? Может на родину моих родителей – в Малый Ярославец, или как мои любимые герои: Алекс, Марта, Глория и Мелман на Мадагаскар.
Вот теперь я стала настоящим привидением - без документов, денег, прошлого и настоящего. Люди в дорогих костюмах со звериным нутром забрали у животного с человеческой душой всё самоё дорогое. Ну да Бог с ними.
За неделю до пожара я видела в новостях сюжет про парня из Мексики, которого по ошибке чуть не закопали живьём. Холодное тело, остекленевшие зрачки, едва различимый пульс – обычные для некоторых видов животных проявления спячки. У него такие же, как у меня большие глаза, и необыкновенно красивое имя – Ромео.
Прошу, Ромео, дождись меня – твоя Джульетта уже идёт к тебе!